Когда умирает солнце

Снег идёт с самого утра. В этом есть что-то фатальное, по личному мнению Талуипы. Знаете, своего рода Ледяной ад, от которого никто не застрахован. Женщина подходит к окну медленно, величаво. Смотрит за пределы ровной стеклянной глади, уже окаймленной местами узорами инея… Декабрь. Примерно в это время католики и протестанты активно начинают отсчитывать остающиеся до наступления Рождества дни, каждую неделю зажигая новую свечу в адвентском венке из еловых и сосновых веток. Срок, по истечении которого снова загорится где-то Вифлиемская звезда и вспомнит кто-то добрым словом библейских волхвов и их метафоричные дары. Являясь Привратрицей Загробного Мира, Талуипа не может в полной мере разделить радостное предвкушение смертных, однако… в ней и самой осталось немного от человека. Ведь стоит же она сейчас у окна, любуясь неожиданным снегопадом, вспомнив вдруг про важность сегодняшней даты. Важность первого воскресенья Адвента. А ещё Дацуэ-ба ни с того ни с сего вспоминает про безумную идею Чан Ёхи, которую девушка решительно настроена воплотить сегодня в жизнь… *** Атмосфера лютеранской кирхе этим утром наполнена исключительной торжественностью. Тлеют свечи, источают лампады кадильный смрад, мерцают витражи в окнах и как-то по особому угрюмо глядят на прихожан лица с иконостасов… В довесок ко всему, сегодня звучит Бах, что также не может не наложить свой отпечаток. Имуги без понятия, как всё к этому пришло, но вот он стоит на хорах в единственной протестантской церкви в городе (а может, и в стране) и слушает страсти по Матфею, прекрасное «Erbarme dich» в исполнении прекрасного женского альта. Конечно, это дуэт. Голоса и скрипки, кто бы мог подумать… И аккомпанирующий камерный оркестр (чрезвычайная камерность, ведь состав участников даёт полное право назвать ансамбль квартетом) — разве не замечательно? — Не ожидал встретить тебя здесь, — нарушает его уединение голос, владельца которого он уже почти не ненавидит. Имуги молчит в ответ, продолжая надеяться, что его оставят в покое, позволив просто насладиться прекрасной музыкой. Но как бы не так! — Ты не представляешь, как я счастлив видеть разочарование на твоём лице, — продолжает меж тем нарушитель покоя. — Ты так долго всё планировал, а в итоге… в итоге всё равно пришёл к тому, с чего начинал. Счастлив? Вот и радуйся себе молча! Зачем других своей радостью донимать? Заняться больше нечем? — Скажи, — обращается голос, наконец, лично к нему. — Видел ли ты Нам Джиа с той пятницы? — Ты… — больше не в силах молчать шепчет змей. — Ты хочешь сказать, что её больше нет?.. Пожалуй, эмоцию на лице Имуги и впрямь можно охарактеризовать как смутное беспокойство за другого человека. Неожиданно, однако… — Я хочу сказать, что ты даже не пытался найти ее с того самого дня, — раздраженно возражает Ён, не отводя от змея пристального взгляда пылающих золотом глаз. — А… а зачем? — спрашивает тот в ответ, растерянно хлопая глазами. — Затем, что ты идиот, — фыркает лис, порядком устав от чужой тупости. — Или же ты до такой степени бесстыжий, что долг жизни для тебя — пустой звук, не более? Звучат последние аккорды Арии, когда Имуги впадает в ещё большее замешательство. Долг жизни? О чем это Ён? Или же… — Ты просто подумай хорошенько о причине, почему твоя душа ещё не покинула твоё бренное тело, — утешает его, если можно так выразиться, лис. И уходит, растворившись прямо в воздухе, оставляя змея в нарастающей тишине угасающих звуков. *** По окончании выступления в церкви, в гримерке особенно шумливо. На самом деле только вторая скрипка, Чжэ Ю, просто складывает свою скрипку в футляр, пока остальные… — Подумать только, никогда не думала, что у нас правда получится это сделать! — восклицает Ёхи, которая и была сегодняшней солирующей альтисткой. — Ребята, спасибо вам большое! Четверо ее соисполнителей на этот вечер лишь улыбаются, вежливо благодаря девушку в ответ. — Ёхи-я, — отведя девушку в сторону, обращается к ней Ран. — Скажи, всё же, почему именно «Erbarme dich»? Чан Ёхи смеётся, пожимая плечами: — Не знаю, Ран-а. Просто… мне показалось, что сегодня подходящий день для этой арии… И Ран не уточняет подробности, позволяя девушке не озвучивать всё то, что на душе лежит. Меж тем в другой стороне беседуют альтистка с виолончелистом. — Синджу-я, почему ты не рассказывал, что на виолончели играешь?! — восклицает Ки Юри, нахмурив брови в притворном негодовании. — Юри-я, а ты не считаешь, что здесь мы квиты? — возражает в ответ Синджу. — Ты ведь тоже не рассказывала, что играть на альте умеешь… — Да? — ненадолго девушка задумывается, словно пытаясь сочинить оригинальный ответ, но, в конечном итоге, всё же сдаётся. — Что ж, на этот раз я тебя прощаю! А потом все пятеро идут в ресторан, оплачиваемый учителем Ли в это воскресенье. Платить за пятерых, не считая самого Ёна? Что ж, у него был шанс отказаться от этой идеи ещё вчера. Теперь же за свои слова нужно отвечать. — Итальянский ресторан! Вот это да! — первая восторгается Юри, стоит им только переступить порог заведения. — Никогда не бывала в таких местах. Ран улыбается такой живой реакции девушки, в чём-то разделяя ее чувства, ведь и он сам не всегда жил достаточно обеспеченно, чтобы позволить себе такие изысканные удовольствия. А вот Ку Синджу то краснеет, то бледнеет, словно воспитание его девушки — главная для него забота, и нет ничего важнее, чем справиться с этой своей миссией архисложной. «Вот же глупый», — отмечает про себя Ран, видя, что за всеми этими внешними проявлениями скрывается истинное отношение Синджу к его Юри, и конечно, на самом деле, этот лис и не такое своей лисичке с рук спустить готов. Юри, определенно, нашла правильного мужчину. Заказанный столик достаточно широк, чтобы шестеро могли спокойно уместиться. Да и сесть ещё в итоге получается попарно друг напротив друго. Так по одну сторону стола сидят Чжэ Ю, Юри и Ран, а по другую, соответственно, — Ёхи, Синджу и Ён. Официант подходит к ним незамедлительно, оставляя каждому меню и всем своим видом выражая готовность по первому знаку идти принимать заказ, стоит только господам посетителям определиться с оным. — Спагетти с морепродуктами в сливочном соусе с песто, — после некоторых раздумий произносит Чан Ёхи, поднимая взгляд на Ёна. — Если Ли Ён-ним не против. — Считай, что это твой обед, госпожа солистка, — улыбаясь, отвечает Ли Ён. — Что закажешь, то и принесут. Улыбнувшись в ответ, девушка кивает, выражая признательность сегодняшнему их «кошельку». — Чжэ Ю-я, а ты уже выбрал? — обращается Ёхи к парню напротив. — Мгм, — кивает тот. — Я, наверно, буду вот этот стейк. И снова молчание. — А никто не хочет пиццу? — спрашивает вдруг Юри, встрепенувшись после столь долгого отсутствия реплик со своей стороны. — Я буду, — тут же отвечает Ран. — Юри-я, уже решила, какую будешь? — Вот эту, — Ки Юри демонстрирует старшему лису разворот меню, тыкая пальцем в аппетитно нарисованную пиццу с маленькими дольками копченой колбасы сверху. — Пепперони. — Хорошо, тогда можно взять одну на двоих. И в этот момент два взгляда направляются в сторону младшего Ли. — Я тоже буду пиццу, — слишком спокойно произносит Ён. — Пепперони. Поделим одну с тобой. — Ну ладно, хорошо, — кивает Ран. — А Юри не много будет… — Не много, — обрывает его Синджу. — Мы с Юри как раз друг напротив друга. Очень удобно, чтобы съесть одну пиццу, верно, Юри-я? — Ага… — немного растерянно кивает в ответ девушка, не очень понимая причину подобных странных реакций. В самом деле, не может ведь Синджу ревновать её к… или может? А потом Ён подзывает официанта: — Две пепперони, пожалуйста, спагетти с морепродуктами, стейк и… — ненадолго Ли Ён задумывается, прежде чем завершить заказ. — И два графина апельсинового сока. — Подождите десять минут, пожалуйста, господин, — услужливо кивает официант. — Сок можно принести сразу? — Да, пожалуйста, — кивает Ён с видом человека, сделавшего величайшее в мире одолжение. В конечном итоге десять минут проходят достаточно быстро. Они наполняют по второму стакану сока, а Ёхи в этот миг задумывается, прежде чем озвучить своего рода тост признательности и благодарности: — Хочу сказать спасибо всем вам, — откашлявшись, начинает девушка, поднявшись из-за стола. — Это… было прекрасное выступление. Ран-а, Чжэ Ю, Синджу, Юри, ваш квартет просто замечательный. Надеюсь, это не последний раз, когда мы вот так вот вместе играем! А поэтому… предлагаю опустошить наши бокалы… апельсинового сока за то, чтобы наше сотрудничество и дальше было таким же плодотворным… Во взгляде Ёна в этот миг читается явное недовольство обделённого человека, поэтому Ёхи тут же спохватывается: — И, конечно, огромное спасибо Ли Ён-ниму, столько сил потратившему на то, чтобы собрать наш ансамбль, чтобы указать нам на все ошибки на ранних этапах и помочь достичь того уровня, которого мы достигли на сегодняшний день! И с тихим звоном они чокаются бокалами, словно закрепляя какой-то невидимый неосязаемый контракт с самим духом искусства, витающим, вероятно, где-то меж них. — Чжэ Ю-я, — тихо обращается к человеку напротив Ёхи, когда все, наконец, приступают к трапезе. — А ты не знаешь, мадам Рю, она не смогла с нами позаниматься на этой и прошлой неделе, она… — Она сейчас с учителем Чоном, — так же тихо отвечает Чжэ Ю. — Но сказала, что на Ли Ён-нима можно положиться. В конце концов, они оканчивали один музыкальный колледж… — Ли Ён-ним выпускник музыкального… — но договорить Чан Ёхи не дают. — Да, Ли Ён-ним окончил музыкальный колледж, — врывается в их разговор Ку Синджу. — А потом блестяще окончил физико-технический институт. На сайте школы всё написано в разделе «Наши учителя». Взгляд Ли Ёна одновременно снисходительный и самодовольный, а Ёхи в этот момент максимально неловко себя ощущает: — Что ж, — слегка улыбнувшись, произносит она. — Теперь буду знать. Тем временем Ли Ран всё никак не отводит взгляда от Синджу. И поглощение пиццы в данной ситуации — вовсе не помеха. Как и хён, сидящий рядом с Ку. И этот оценивающий взгляд Ли Рана… признаться, Ку Синджу от него немного не по себе: — Ран-ним… вы… хотели чего-то? — осторожно осмеливается он спросить. — Да так, — пожимает плечами Ран. — Задумался кое о чём. — А… а о чём задумались? — О вас с Юри. — Вы… вы так и не согласны признать меня хорошей парой для Юри-я? — с какой-то обидой вопрошает Синджу, а младший Ли меж тем, ещё серьезней делается — Юри-я… и ты… — размышляет Ли Ран прямо вслух. — Что ж, я думаю, ты будешь ей хорошим мужем, — неожиданно произносит лис, но тут же прибавляет: — Когда окончишь с отличием школу и получишь красный диплом вуза. И вообще. Я буду следить за тобой. У Синджу аж глаза на лоб лезут от таких речей. Юри смеётся в кулак, Ёхи и Чжэ Ю тихо улыбаются, а Ён просто наблюдает за дальнейшим развитием событий. — Что? — не в силах вынести подобную несправедливость, восклицает Ку Синджу. — Но ведь мы с вами в одном классе учимся! — Это не имеет значения, — после небольшой паузы произносит Ран. — Всё равно. Просто помни. Я за тобой слежу. *** В конце-концов, исчезает еда с тарелок, пустеют стаканы и графины, темы для разговоров исчерпывают себя. — Раз уж такой хороший день, — произносит Ён, когда они уже стоят у выхода из ресторана. — Ваш первый концерт, первое воскресенье Адвента, все дела… Так и быть, в качестве поощрительного исключения в этот раз я развезу вас всех по домам. И Ён в самом деле именно это и делает. Подвозит сначала Чжэ Ю и Ёхи к дому Хонджу (кажется его дорогая сестрица-совушка благотворительностью заняться решила — не иначе, — ведь если сначала от неё даже Синджу сбежал, то теперь целых два человека рис в её доме едят, а сама хозяйка даже не ругает их за это на чем свет стоит). Потом довозит Юри и Синджу до своей второй квартиры, в самый последний момент спохватившись отдать ключи и тут же получив за это взгляд Ки Юри, полный укора. — Может, просто отдадите ключи нам навсегда и не будете лишний раз дергаться? — заботливо уточняет девушка. Но Ён категоричен в своём мнении: — Нет. Если что, просто звоните мне. Уточнять, что на звонки он отвечает далеко не всегда, нет нужды. И наконец, когда все участники ансамбля разведены по домам, они остаются с Раном наедине. Немного неловко, стоит признаться. — Хён, я… — начинает лисёнок. — Ран-а… — перебивая младшего, в одно время с ним произносит Ён. И оба тут же умолкают от ещё более увеличившейся неловкости. — Говори ты первый, — скомкано произносит в конечном итоге Ран. — Я… — дыхание перехватывает, от этих эмоций, накрывших Ён с головой, словно он снова стал тем юнцом с горячей головой, не умеющим нормально о своих чувствах заговорить. Впрочем, разве Ён когда-то переставал им быть? — Можно тебя поцеловать? — слетает наконец с его уст. Зрачки Рана едва заметно расширяются от подобной совершенно бесстыжей в данных обстоятельствах фразы. Они всё ещё в машине. И… небеса, когда они последний раз вот так целовались, не покидая салона авто? Да и позволяли ли они себе когда-то подобного рода вещи? Кажется, и нет. Всегда находился предлог покинуть машину. И вот, теперь… — Ты ещё спрашиваешь? — немного хрипло уточняет Ран, и в следующий миг его рот накрывают губы Ёна требовательным, голодным поцелуем. А после недолгого соприкосновения губ Ён шепчет ему на ухо: — Я надеюсь, ты понимаешь, что при более усердных занятиях мог бы лучше сегодня сыграть? — Аищ, как всегда всю романтику испортил! — не может не возмутиться младший Ли в ответ на последнюю фразу хёна. — Ну, кто-то должен был тебе это сказать, — флегматично замечает Ён, мягко дотрагиваясь до щеки своего лисёнка. — Вот именно, что кто-то, — поясняет Ран. — А сделал в итоге это именно ты. С трудом утихомирив голодного зверя в своей груди, Ён заставляет, наконец, себя отлипнуть от младшего лиса. — Предлагаю сперва доехать до дома, — произнёс наконец старший Ли, и Ран только кивает в ответ, чувствуя, что путь будет восприниматься как нечто долгое, растянувшееся почти до вечности. *** На улице темнеет, когда они подъезжают к дому. — Не думаю, что у нас с тобой выйдет лечь спать раньше полуночи, — просто к слову замечает Ён. — Да? — почти искренне удивляется младший. — И чем же ты планируешь заниматься ближайшие, мм… шесть часов? Ран выжидающе смотрит на хёна, прежде чем последний произносит очередную невероятно смущающую вещь: — Тобой. Домой они заходят в слишком уж спокойном ритме. Ён с самым невозмутимым видом сперва открывает входную дверь, потом так же размеренно её закрывает. Это спокойствие… оно способно свести с ума. Внутри Ран пылает на костре своих чувств и эмоций, внешне же ожидая первого шага со стороны того, кто этот пожар в его душе вызвал. Хён мягко проводит ладонью по его бледной скуле, отводит в сторону кудрявую прядь, а после касается его губ в нежном, почти невинном поцелуе. Как же мучительно сладко ощущается это прикосновение. Одно желание раствориться без остатка в другом человеке уже довести до предела способно. Но сегодня Ран ощущает себя непривычно выносливым, лишь немного вздрагивая, словно умоляя, чтобы старший лис сделал с ним хоть что-нибудь… Хоть что-нибудь — в следующее мгновение лисёнок оказывается прижат к стене, а изящные пальцы хёна по-хозяйски пробегаются по всем доступным частям тела младшего. Чувство принадлежности, полной потери контроля накрывает с головой. Ран чувствует себя былинкой, несомой лёгким ветерком, ряской, плывущей по реке, отдаваясь воле течения последней. Способен ли он контролировать хоть что-то в этот миг? Наверное, нет. Но, на самом деле, меньше всего Ран хотел бы сейчас как-то контролировать происходящее. Они перемещаются в их общую спальню, и это так же естественно, как каждодневный путь солнца с востока на запад. Что-то, само собой разумеющееся. Хён обнажает его тело дюйм за дюймом, а Рану только и остаётся выгибаться немыслимым образом навстречу этим сильным рукам, ласкающим его. — Мы это не делали больше, чем полмесяца, — неожиданно обрывает самого себя Ён. — Ты… уверен, что готов. Во взгляде Рана — обида и в то же время вызов, не принять который весьма затруднительно. — И спустя эти полмесяца ты ещё спрашиваешь… Ён-а? — уточняет Ран, перехватываясь запястье старшего лиса, чтобы тут же прижаться к раскрытой ладони своими губами, повторяя жест старшего двух недельной давности. — Будь такая возможность, я бы хотел заниматься с тобой этим каждый день, — признаётся лисёнок, чувствуя, что теперь настало его время смущать хёна. — Ты… — не сразу находится со словами Ён. — Ран-а, тебе нужно было восстановиться после того яда! — Да? — переспрашивает Ран, в следующее мгновение меняя их положение так, что теперь Ён лежит, откинувшись на спину, а младший Ли надвисает над ним. — А я думал, парное совершенствование — лучшее лекарство от любой хвори. — Не… мф… от любой, — шепчет Ён, вздрагивая от неожиданно уверенных прикосновений младшего к своей коже. — Ты можешь быть сверху сегодня, — тут же зачем-то прибавляет. От удивления Ран даже замирает: — Ты имеешь в виду… — растерянно произносит младший лис. — Именно то, что сказал, — фыркает Ён. — Можешь начинать, пока я не передумал. Ну, нет уж. Получив подобное разрешение, Ран не может слишком спешить в подобных делах. — Тогда позволь подготовить тебя… хён, — слишком уж сокровенно и интимно шепчет младший лис, целует чужие губы, а потом так стремительно опускается ниже, что Ён даже вздрагивает от неожиданности. В этом плане у них первый раз, и почему-то Рану кажется, что этот первый раз просто обязан быть незабываемым. Лисёнок начинает с того, что целует бёдра старшего. Сперва это лёгкие поцелуи, невесомые, как трепет крыльев бабочки. Потом прикосновения становятся неистовей, поцелуи перемешиваются с укусами. Эта нежность в одном флаконе с грубостью… уже от этих ласк легко потерять голову. Когда же Ран доходит после этих долгих прелюдий до того, чтобы уделить немного внимания возбуждению хёна, Ён чувствует себя медью и серебром, помещенными в плавильную печь, чтобы там преобразиться в изысканный сибуичи, из которого несомненно выкуют изящное украшение для рукояти катаны самурая. Когда же Ран опускается ещё ниже, разведя ноги лиса под ним ещё шире, Ён не выдерживает и протяжно стонет, уже чувствуя себя весьма нетерпеливым в своём желании ощутить эту доселе неизвестную ему заполненность. И как же невыносима чужая неспешность в эти минуты. К первому пальцу добавляется второй, третий. И все это вкупе с вязкостью горячей слюны (её слишком много этим вечером) и прохладным обилием невесть где найденной смазки. Пошлые хлюпающие звуки, собственные стоны, не слетевшие с уст лишь по той причине, что сейчас Ён из последних сил впился зубами в собственный кулак, пальцы свободной руки, запутавшиеся в черноте волос младшего… Когда же пальцы спустя столько времени покидают его тело, Ён чувствует себя даже малость ущемлённым столь неожиданным финалом этого неистовства. Но в тот же миг мягкие подушечки пальцев младшего дотрагиваются до его напряженных плеч. Взгляд пылающих золотом глаз встречается с расфокусированностью взгляда раскинувшегося на простынях Ли Ёна, когда Ран тихо позволяет себе шепнуть: — Хён, пожалуйста, не молчи, если будет больно… И на этой фразе чужое возбуждение мягко но настойчиво касается пульсирующего и уже достаточно разработанного колечка мышц. — Аищ, — слетает с языка Ёна. — Если ты не сделаешь это сейчас, то я серьезно изнасилую тебя. Находясь в позиции принимающего. Звучит достаточно угрожающе, чтобы после стольких прелюдий перейти непосредственно к самому процессу. И Ён кричит, вцепившись в плечи младшего, царапая спину, умоляя не останавливаться или Рану крышка. Они целуются до кровавых укусов на ярко-алых губах, до привкуса железа и соли на языке; на груди, шее дикими соцветиями ликориса расцветают следы засосов, а в глазах периодически темнеет от избытка безграничного множества чувств… И искрится меж ними безумие повышенного напряжения, какое ни один резистор выдержать не сумеет. Этот обмен ролями открывает лисам друг друга с новых, не известных доселе сторон. Всё ощущается как в первый раз. Каждое движение, каждый поцелуй, каждое прикосновение способны с ума свести окончательно. И нет ничего удивительного в том, что когда оба в одно и тоже время достигают пика, ни один из них не способен пошевелиться. И оба с фамилией Ли чувствуют себя совершенно обессиленными, проваливаясь в объятия сна, как тонут в водах реки Сандзу, упавшие в неё безвозвратно несчастные души… *** Наверное, смысл незабываемых ночей заключается именно в этом полном удовлетворении, которое ощущаешь потом, проснувшись утром. По крайней мере именно к такому выводу приходит Ран, проснувшись с утра пораньше и пытаясь разглядеть лицо хёна в предрассветных сумерках. Говорят, самый тёмный час — час до восхода солнца, однако персональное светило его жизни лежит здесь, рядом, на соседней подушке. Рыжие волосы разметались в полном беспорядке, колени чуть согнуты, так что позу можно почти что назвать позой эмбриона, одна ладонь под головой лежит, а другая на плече Рана покоится, лишая возможности покинуть постель без ведома второго лиса. Что ж, сбегать Ран и не планировал. Не в этот раз. — Если проснулся, пойдём в душ, — ворчит Ён, видимо уже достаточное количество времени бодрствующий, чтобы устать молча позволять младшему себя разглядывать. Стоит же старшему Ли предпринять попытку подняться с постели, как тихий стон боли срывается с его уст: — Ран-а, скажи, насколько тебе было больно после нашего первого раза? — Ну, — Ран хмурится, призадумавшись. — Ходить мне было немного трудно. В итоге до ванной комнаты Ён добирается с немалыми совместными усилиями, опираясь на Рана, по чьей вине, собственно говоря, старший и оказался в таком… кхм, неоднозначном положении. — Если хочешь, можем больше не повторять подобное, — будто к слову замечает Ран, в ответ на что Ён тут же начинает активно протестовать. — Совсем уважение потерял? — смехотворным образом отпирается старший Ли. — Думаешь, твой хён совсем слабак без намёка на выносливость? Не смотри, что я сейчас немного не в форме. Это с непривычки! Ещё посмотрим, кто из нас в следующий раз бодрее будет! Ну… ладно… Рану, что, жалко что ли? Он наоборот хотел Ёну жизнь облегчить, но если тот настаивает. — Хорошо, — соглашается Ран. — Тогда повторим этой ночью. Ён торжествующе кивает, а младшему лису много выдержки требуется, чтоб не рассмеяться в голос над таким ребячеством. Завершив с водными процедурами, лисы направляются на кухню, где непременно должна была оставаться какая-то еда с воскресенья. И впрямь, в холодильнике обнаруживается острый салат со спаржей и огурцами и парочка вареных вкрутую яиц со вчерашнего утра. Сварить кофе — дело пяти минут; и их идеальный завтрак можно считать готовым. — Ой, подожди, сейчас вернусь! — восклицает вдруг Ран, когда на стол уже накрыто и остаётся лишь сесть за него и есть начать, мчится с кухни, а потом так же стремительно обратно возвращается. В руке Ран сжимает какой-то уж слишком странный лист бумаги. И есть у Ёна некоторые подозрения на этот счёт. — Хён, помоги последнюю строчку написать!.. — выпаливает как на духу Ран, а Ён так и открывает рот в удивлении. — Что?.. — растерянно вопрошает старший лис, для которого неожиданно значение потеряли и боль в пояснице, и голод. — То есть ты третий день подряд в школу не ходишь, скрипкой не занимаешься, разве что в церкви вчера с Ёхи поиграл… Я думал ты переживаешь из-за событий последнего месяца, места себе не находишь, а ты… написанием стишков третьесортных развлечь себя решил?! — Ты даже не читал! — тут же находится с ответом Ран, решительно протягивая брату трёклятый листок. Ён бегло просматривает немного неровные строчки, написанные явно на эмоциях. Как же это все нестройно, нескладно… Кто вообще так стихи пишет? Видимо, Ран и пишет. — Ну, если всё настолько плохо, всегда можно сжечь написанное… — неотрывно следя за выражением лица старшего, тут же предлагает Ран, а Ён буквально опешивает от подобного отношения младшего к собственному творчеству и выражению чувств и эмоций. — Совсем что ли дурак? — перебивает лисёнка Ён. — Кто тебе здесь стихи сжигать разрешал? Крутым себя возомнил? В Гоголя поиграть захотелось?! Да уж. Такие себе обвинения, конечно… — И что у тебя там с последней строчкой? Понаписал тут целую поэму, а без меня и закончить не можешь? И после этого будешь просить относиться к себе как ко взрослому? Ран тут же мотает головой: — Нет, хён, ты неверно понял, — тут же возражает младший. — Я могу и сам закончить, только… Я бы хотел, чтобы последнюю строчку написал ты… С минуту Ён немного оторопело глядит на брата, не зная, что и противопоставить такому заявлению. А потом начинает судорожно прокручивать в голове последнюю недописанную строфу: «И солнце пускай не греет, Когда в полях дикий вереск Растёт хмельной одинокий. А вечером — сонным, глубоким — Когда умирает солнце…» — Когда умирает солнце… — едва слышно шепчет Ён, смакуя каждое слово, стараясь не заплакать от избытка чувств, потому что сколько ему лет?! — Когда умирает солнце… «Просто… я просто задумался, понимаешь, Хонджу-я… что случается, когда умирает солнце?..» Такой вот вопрос задал однажды юный лис юной сове, задумавшись о том, почему же он не нужен ни отцу, ни матери, бросившим его совсем одного, чуть ли не на смерть обрекши, если бы не своеобразная доброта одной старой ведьмы, приютившей маленького нищенку. «Отчего-то мне подумалось, что… что, когда умирает солнце, вместе с ним, наверно, и всё живое умирает… И вообще, разве возможна в этом мире жизнь без солнца?..» А так ответил тогда сам же Ён на свой же вопрос. Но подойдёт ли теперь этот ответ? Или же Ён сумеет ответить как-то по-другому? За окном сегодня снежно который день, и рассвет красит белую перину в алые тона, придавая земле и небу волшебности и той сказочности, какую себе могут вообразить только дети, чьи помыслы пока что чисты и невинны. В такой обстановке совсем не хочется думать о грустном. Поэтому, поразмыслив ещё немного, Ён завершает последнюю строфу именно так, как нужно: «Когда умирает солнце, Рождаются новые звёзды». И в самом деле, однажды солнце в его жизни погасло будто бы навсегда, казалось, мрак навеки воцарился в душе его… Однако шло время, события сменяли одно другое чередой бессмысленностей, и вот, сквозь мрак ночи прорезался ослепительно прекрасный свет зарождающейся сверхновой звезды, приносящей в его жизнь новый смысл, новую радость. Две пары глаз, мерцающих золотым, встретились взглядами. Оба лиса молчали. Но где-то в воздухе между ними повисла одна не произнесённая очевидность: «Ты моё солнце».