Я рядом, или как променять Флаффтобер на Райтобер

Секретарь комиссара управления Баденбургской полиции Ойрик Кастлер давно сожалел о том что выбрал эту службу. «Если бы не она, был бы великим учёным!» — думал он, подразумевая виновницей совершенно не судьбу. Он считал свою историю трагической. Какие надежды оказались на кладбище… Ойрик всегда мечтал быть врачом и, как папа, заведовать отделением душевнобольных в императорском лазарете. Увы, но студенческие годы в столице и попытка пробиться в ученики к Зигфриду Грейгу провалились. Обиженный юноша решил что раз уж светилу психологии не интересна его персона, значит он сам разработает систему анализа данных мозгом адамита, опишет её и утрёт нос всем светильникам у трона умнейшего правителя современности — Каспера Эспера, чей мозг как известно по объёму был в полтора раза больше чем у среднестатистического Верлинца. Кастлер даже застолбил за Богоподобным императором несколько ещё не открытых синдромов. Для такого замаха был нужен материал, доступный человеческий материал, который можно было изучать и ставить опыты, не привлекая внимания полиции и департамента здоровья нации. Устройство в лечебное учреждение не увенчалось успехом. По искренности Ойрик поделился с другом отца — директором одной психбольницы о своих планах и судя по всему был неправильно понят. После этого его не подпускали на пушечный выстрел не то что к профильным учреждением, казалось даже курносые дантисты смотрят на него с подозрением. Сказалась солидарность лекарского братства. Отец не спас, был слишком занят своей докторской. Кастлеру стало казаться что его преследуют. Доходило до смешного Ойрик подумывал что полиция, считая каждого распоследнего обладателя петушиного пера на шляпе, следит за ним, явно желая препятствовать его гениальному открытию. Взяв энциклопедию юный Кастлер тут же выявил у себя с десяток маний, считаю манию величия, но это не остановило его. Внутри головы созрел план. «Если полиция хочет мне помешать, так почему бы не внедрится в неё?» — эта мысль быстро принесла свои плоды. Устроиться в полицейское управление Баденбурга оказалось проще пареной репы. Помогло рекомендательное письмо с места прохождения воинской службы. В такие моменты Ойрик радовался, что два года отдал императору и его армии. Там было особо интересное поле для деятельности и исследований. Иногда юноша даже жалел что не сделал там карьеру. «Значит сделаю в полиции!» — думал Кастлер. Отец кстати воспринял такое решение с радостью. Ему всегда хотелось чтобы их династия придворных лекарей души на ком-нибудь пресеклась, желательно навсегда. Зная это Ойрик посмеивался. «Обо мне ещё заговорят!» Обжившись на новом месте, Кастлер тут же развёл нешуточную деятельность и за пять лет составил подробнейшую картотеку на своих коллег. Прослушивание нескольких курсов по психологии от отвергшего профессора и доступность городской библиотеки по совместительству полицейского архива, были лучшей почвой для посевной. Первые росточки пошли сразу. Начальник — комиссар Кокс - был явно холериком с идиотическими чертами чёрта, его метод мышления, психологический портрет в профиль, фас и система ценностей заняли всего три листа подробной схемы. «Люди делятся на умных и гражданских!» — эта мысль лучше всего характеризовала полковника. Ойрик с упоением чертил схемы, записывал цитаты и подолгу выслушивал пьяные исповеди начальства. Анализ и синтез приносили в труд главы. Он был близок к своему открытию. Всё остальное управление за такой срок стало для него как родным, секретарь знал всё обо всех, научился подделывать почерка сотрудников и пародировать их голоса, чтобы отзваниваться родственникам при попойках. Сам, возмужав, добился повышения до капитана, и всё у него было хорошо, дело шло к великому открытию, которое Кастлер про себя уже нарёк «Нейросетью имперской полиции». Ойрик гордился своими познаниями в латыни, но больше он гордился профессиональным юмором. Полиция оставила свой след на его учёной душе. Количество «сетей» в отсчётах и рапортах навела на такой выбор названия. «В данном труде я раскрою всю подноготную нервной системы хранителей имперского порядка, я посвящаю этот труд Его Величеству Императору Касперу Эсперу и Начальнику Имперской Полиции Маршалу Карлу Фердинанду» — так бы начиналась его книга. Начиналась, если бы открытие свершилось. Помешала сущая мелочь — она. Нет, не судьба, а простая ревинспектор, взявшаяся словно изнеоткуда. Златые кудри, аристократические черты, а к чёрту! Она сломала ему всю систему! Ойрик знал толк в женщинах и, попутно с нейросетью, готовил труд про женское сознательно-бессознательное бытие, определённое небесными светилами и цветом занавесок в прихожей. Противоположный пол мнил секретаря интеллигентом и тактиком, в амурную войну с ним вступали и красавицы из угрозыска и из убойного отдела. Ойрик никогда не проигрывал, всегда успевал вернуться на заранее заготовленные позиции холостяка-учёного. Материал был почти готов, но увы и этот гений сорвался в бездну. Всё из-за неё! Чёртова ищейка с внешностью куклы, тощая как пугало с большущими серыми глазами не выражавшими ничего вразумительного. «Взгляд не отягощённый интеллектом,» — как говаривал отец, поправляя линзы очков, за которыми скрывались серые глаза… ну, собственно, не суть. Их первая встреча не предвещала той катастрофы. Но Кастлер всё равно проклял этот день. Обычно комиссар Кокс просто орал на подчинённых которые его чем-то не устраивали. Сегодняшний понедельник начался с чтения рапортов выходного дня и впервые по коридорам управления пронеслось это, потом, ставшее привычным: — Брукс, мать моя монахиня-Луизинитка! Элис Брукс ко мне! Ойрик тогда обрадовался, позвонил в дежурку и стал ждать. У комиссара никогда не было такой яркой реакции на женщин, сказывался возраст и робость перед супругой — ветераном невидимого фронта. А значит эта Брукс была такой штучкой, ради которой и горло не жаль сорвать. «Наверное жуткая особа с дерзким нравом! Я удачно защищусь на эту тему!» — подумал секретарь представляя виновницу торжества справедливого гнева. Картинка рисовалась зверская. Довести милягу Кокса (А именно так Кастлер про себя называл начальника после пяти лет службы), могла только отъявленная башмачная оторва. Брукс, почему он не слышал этой фамилии раньше? Он знал всё о перестановках в управлении, но, увы, обленившись, перестал интересоваться младшим полицейским составом. Зря. Очень зря. Ожидания не оправдались. Вместо матёрой ищейки закона на пороге оказалась тоненькая маленькая девушка в синей форме ривинспектора в привычном для женщин полицейских синем берете с петушиным пером. Круглые глаза и светлые волосы делали её похожей на одуванчик. Она бесстрашно доложила о своём прибытии уверенным голосом и шагнула в кабинет главного. Ойрик навострил уши и на пол часа выпал из спокойной умственной деятельности. Он не ожидал такого. — Брукс, как? Как я спрашиваю? — явно риторически, зло интересовался комиссар, и вместо того чтобы молчать, чтобы признать вину, одуванчик спокойно отвечала: — Как есть, герр комиссар! — Как труп может проходить в деле об угоне автомобиля как главная улика? Что это вообще? Как это называется? — рычал Кокс, явно собираясь задохнуться. Кастлер задумался не вмешаться ли ему, но из-за двери в кабинет вновь донёсся ровный спокойный и даже наглый голос этой самой Брукс. — Очень просто. Заявление хозяин написал об угоне, а то что попутно был обнаружен труп его брата лишь звено в цепи раскрытия этого несомненно ужасного преступления! Автомобиль — самое дорогое что есть у гражданина Верлины, так Его Величество сказал! Кастлер, порядком испугавшись такого заявления, уже было потянулся за валерьянкой, но полковник был в добром здравии и трезвом уме. Пришедшая незнакомка-одуванчик была бесстрашной и язвительной, судя по всему именно этим она и подкупила начальника. Диалог продолжился. — Так всё-таки почему ты не завела дополнительное дело об убийстве, а оформила всё как одно? — после часа пререканий и живого спора, в котором комиссар явно забыл о своём высоком положении и полностью отдался горячке выяснения истины, сдался Кокс. Ответ явно убил и его и сидевшего за стеной Кастлера. — Бумагу ещё переводить! Когда девушка вышла из кабинета, секретарь уже осознавал что дальше будет больше. Его теория о нервной системе обычного полицейского получила первую заметную оплеуху. «Она просто погрешность! Просто погрешность!» — убеждал себя капитан. Вышедшая посмотрела на него безразличным взглядом, улыбнулась и выдала: — Это хрестоматийно, герр капитан, начальство всегда недовольно! Было в её тоне нечто таинственное, нечто загадочное, нечто непонятное. Смысл Ойрик уловил, но вот остальное, мотивация, значение, обстоятельства. Зачем она эта сказала? «Бред? Или может вызов?» Кто вообще говорит незнакомым старшим чинам такое? Таинственная нейросеть. — Чертовка, послал её Янеш на мою голову… — ворчал полковник Кокс, лакая валерьянку как самый настоящий кот, его язык ходил по краям рюмки. Покрасневшие карие глаза сверкали задором. Кастлер понимающе кивнул и уже было подготовился выслушивать исповедь, но холерик-идиот начальник замкнулся. Удовлетворённый он сидел в кресле и блаженно улыбался, листая дело об угоне, в котором как улика фигурировал труп. Ойрик не стал мучить его расспросами, постыдился, не захотел показывать начальству своего незнания. «Пусть думают что я знаю всё!» — порешил секретарь и направился искать личное дело этой самой Элис Брукс. — У нас такой не числится… — отчеканил архивариус, вообще-то, ещё вчера лучший друг и собутыльник Кастлера, который про себя ставил ему только начальное расстройство личности и невроз Розенталя. Сейчас Ойрик готов был разорвать его. Ну не мог он — секретарь-демиург, показать ему что кого-то не знает в Баденбургской полиции и так соврал что просто позабыл персоналии. Спрашивать по приметам было вообще росписью в своей проф-непригодности. Капитан проклял свою леность. Он слишком увлёкся описанием нервном системы старших по званию, забыв о низах. Низы пришли сами. Пришли чтобы сломать его пятилетний труд. «Ну ничего, она ревинспектор, а их у нас не так много, как-никак на весь Баденбург всего полтора десятка опорных участков полиции, найти её будет легко!» — убеждал себя Ойрик. Но и тут произошла осечка. Отметённые мужчины испектора не упростили задачу, ведь и среди оставшихся женщин никакой Брукс не было. Элис было целых четыре. «И что мне теперь каждую проверять?» — Кастлер стал чувствовать что забывает как правильно на латыни — корабли лавировали-лавировали, да невылавировали. Он желал лишь одного — подтверждения что она погрешность, что лишь исключение из общей системы. Просто таинственная нейросеть. Теперь капитана раздражало изобретённое им слово. — Если бы не сто процентная раскрываемость, я бы её убил! — поделился потом полковник. Измученный нервами и поисками Кастлер едва не выдал себя и, лишь поправив очки, кивнул, внутри радуясь что таинственная нейросеть теперь у него на крючке. Как оказалось нет. Стопроцентная раскрываемость была только у одного ревинспектора — Элис Меретихбрукс. Ну конечно! Кастлер испугался императорской половины фамилии и не дочитал! Увы, понятней не становилось. Дочь древнего рода, эта таинственная платиновая блондинка, вообще-то пребывала в изгнании, причины которого были засекречены, как и все персональные данные. Стало понятно откуда такое отношение у полковника, но совершенно не понятно всё остальное. Выудить из документов удалось только то что первое образование у ревинспектора Брукс богословское, даже с защищённой кандидатской на тему «Каспер Эспер Бог, или Богоподобный?» Жалея что не может ознакомится с самим текстом, пытливый Ойрик как истинный учёный принялся вынюхивать всё остальное. И к своему ужасу увлёкся. Опять же очень зря. Все звёзды указывали что ревинспектор седьмого опорного полицейского участка не погрешность, а скорее феномен. Так все её рапорты и отсчёты были по логике и письму больше похожи на формальные отписки больного шизофренией прошлого министра образования Люкса, которого отец Кастлера имел честь лечить. Это было что-то с чем-то, но у Брукс ещё лучше. Прекрасный почерк и ужасное содержание. «На месте преступления было обнаружено место совершения преступления и сполично пойманный на место преступления преступник, желавший покинуть место преступления, но не смогший, что повлекло за собой ещё одно преступление с силовым воздействием против хранителя закона» — это можно было бы воспринять как шутку или типичную для инспекторов переработку, кстати сан-бюллетень прилагался, и формализм мышления. Проблема была в другом — конкретно это дело было про кражу собаки, и что удивительно по итогу обнаруженная собака проходила как соучастник преступления. И это была только вершина горы. Чтение рапортов подарили Ойрику такие несомненно поэтические перлы как «Убийство по осторожности», «Угон цветочного ларька в трезвом уме и чётком сознании» и несомненно ставящий крест на всём исследовании таинственной нейросети — «Совестливое ограбление и скромный разбой». И как только начальник терпел такое? — Она сумасшедшая! — шептал Ойрик, но жизнь ставила его перед фактом — именно она была лучшей в своём деле, на её участке не было висяков и висельников. Дополнительно проверив Кастлер к своему ужасу убедился что и с преступностью в квадрате Зигштрассе, Паульштрассе, Карлштрассе и Гибенштрассе совсем туго. Из-за неё. Выводы были неутешительными. Даже если она была погрешностью, даже если она была феноменом, она всё равно не укладывалась в систему, разработанную Ойриком. Никакие схемы, ни разборы полётов, ни тщательное изучение метода по которым она раскрывала дела не складывались в привычную полицейскую логику современности. Доводы брались изнеоткуда, пропадали вникуда так и не пригодившись, улики то плодились чемоданами, то ограничивались парой вещичек. А дела всё равно раскрывались. Даже самые запутанные. Капитан чувствовал что сходит с ума, от этого таинственного безумия нейросети, которая пользуясь непривычной логикой имела огромный успех. У секретаря пропал аппетит и сон, он не мог больше ни о чём думать кроме как о ней. Его теория была на грани разрушения этим девятым валом таинственной изгнанницы. Кастлер решил взять быка за рога. Но, увы, очная ставка не помогла. — Дуракам везёт, — пожала плечами ревинспектор Брукс, вызванная секретарём для воспитательной беседы, на которые полковник в тот день уже был не способен. Валерьянка кончилась. Так на вопрос «И почему у вас лучшая раскрываемость», мог ответить либо гений, либо дурак. Сумасшедшие как известно до последнего не признаются в своей болезни, а вот первые имеют полное право прикидываться. — Но есть же у вас какой-то метод… — вкрадчиво спросил капитан, записывая в блокнотик все её движения от морганий, до поворота головы. Он тайно следил за ней уже три месяца, но не выявил ничего положительного. Для сумасшедшей она была слишком деятельна и обаятельна. Походка, взгляд, повадки аристократки, всё это не укладывалось в психологический портрет составленный на основе рапортов. «А может у неё раздвоение личности?» Это тоже отпало, ибо в миру вела себя ревинспектор нормально, а вот отвечала… — Это хрестоматийно! — улыбнулась Брукс и, скрепив тонкие длинные пальцы отчеканила: — Мой метод всем известен! Это метод тыка! …Ойрик собирал обломки своего замка гения. Он не смог больше ничего вытянуть из неё вразумительного. Она начинала отвечать настолько невпопад, что приходилось верить в её ответ. Но как это было возможно? Лучшая ривинспектор года и такая… Это не поддавалось формальной логике, это не поддавалось современной психологии, это вообще вряд ли чему-то да поддавалось. Кастлер, как честный учёный, не привыкший игнорировать и утаивать части исследования был вынужден отложить свой большой труд про полицию и про женщин тоже, тут Брукс своим поведением вообще рисовала жирный крест. Таинственная нейросеть победила нейросеть имперской полиции. Капитан жалел что столько времени потратил зря. Если бы он остался в армии или всё-таки пробился в психлечебницу, там он мог бы добится результатов. Мог бы защитится, а так… всё разрушилось из-за одного, нет не слишком упорного исключения из правил, из-за приговора всей его теории, из-за Элис Мерертихбрукс.