Я рядом, или как променять Флаффтобер на Райтобер

Зольф впервые встречал Рождество вне дома. Там где-то на юге, в гористой снежной Дакии за столом собрался весь клан и прилаживая скрипки к плечам ждал вечера и отмашки главного. Разумеется все взгляды в это Рождество будут направлены на пустующее, его, место. Отец будет неловко переминаться на соседнем стуле, мама вытирать слёзы, а дед кряхтеть и подслеповато косить чёрным глазом с типичным для него выражением — «А я говорил! Позор! Позор!» Ну собственно все его пророчества сбылись, но отчего-то Зольфу уже было плевать. Столица Верлины окутала его шерстяным пледом и казалось была готова усыпив, придушить, как только открывшего глаза котёнка, но пока щадила. Для юного журналиста всё было в новинку, да в Райхсвере в кавалерии он успел понять чем жизнь северного Верлинского народа, отличается от жизни южан Даков, но всё же оказавшись в центре этой жизни немного робел, прямо как перед экзаменом по чёртовой скрипке. Двадцатилетие разделило жизнь на до и после, что будоражило, пугало и одновременно влекло. Хотя было одно «но», которое помогало справится с любыми неурядицами. Это «но», бывшее на службе в чине сержанта, сидела рядом и с самым серьёзным видом вырезала снежинки из папиросной бумаги. — Акклиматизация - важная веха в становлении журналистом! — важно заметила Ванесса и процитировала обращение императора к христианам империи: — Не препятствую хвалению и празднованию Рождества Христова, ибо перед зенитом всегда рассвет, а Иешуа родился перед Янешем! — Как удобно что у Верлинского Бога нет дня рождения! — иронично улыбнулся Зольф, с благодарностью глядя на Ванессу. Она, очевидно, не планировала так украшать свой дом в эти дни, как-никак впереди было новолетие, совпадающее с днём рождением Богоподобного императора миротворца Каспера Эспера, но ради него, своего рядового… — Удобно! Мы тайные прагматики, — пошутила Ванесса и, долго посмотрев на висевший над украшенным камином портрет, скорее всего отца (Зольф не знал), добавила: — Богу незачем рождаться, он всегда есть, вот и Янешу незачем было рождаться, он просто пришёл и пожертвовал собой, оставшись с нами на веки… Зольф сморщил лоб. Слишком сложно, для него, выпускника Калонской воскресной школы, выросшего в набожной семье, эта Верлинская философия была слишком сложной. Это всё ещё было пропастью между ним и ей, но именно это заставляло его не отходить от неё не на шаг. Хотелось понять как такое возможно, такая жизнь, такое мировоззрение. Вот зачем она — сержант кавалерии, уже отслужившая, потащила за собой в столицу его — чернявого провинциала, из плюсов имевшего только здоровую печень и неугомонный характер. Скольким она пожертвовала ради такого каприза? Не сосчитать! И вот теперь они вместе встречали по сути чужой для неё праздник. Зольф привык к расчётливости соотечественников, людях горячего нрава, но холодного расчёта. С Верлинцами похоже было всё наоборот. Это было невообразимо… Квартира поражала своей теплотой. Она была чужой, но из-за сержанта такой родной. Зольфу казалось что он уже сто лет живёт здесь, что всё ему здесь не только знакомое, но его: и граммофон, играющий рождественские гимны, и камин, и шкафы с книгами, и мягкий диван. Библштрассе восемь, он как будто родился и вырос здесь, под тенью Янешиастких соборов и шпилей древних сторожевых башен императорской цитадели. Так ему казалось теперь, когда он видел с каким усилием она старается привести всё это в праздничный вид. Чуждый ей, но родной ему. Она запомнила все их разговоры, с того казарменного рождества, когда так же, пол роты верлинцев с удовольствием праздновали вместе с христианами. Запомнила и про жареную курицу с зеленью, и про вино, и про минималистичный, но точный вертеп со свечой внутри. Он был пьян без этого вина. Мысли в голове путались. Всё другое, и воздух, и жизнь, и окружение, и стены, но всё такое хорошее, такое правильное. И никто не скажет посередь праздничного застолья о позоре и гниении семейных уз, никто. Ведь это только их вечер. Каждый раз когда мысли переходили в это русло Зольф, нет, не смущался, но всё равно отводил взгляд, зная что сержанта лучше не провоцировать раньше времени. Молодость. Она брала от неё всё, чему научила и его. Поэтому чтобы не смотреть в её сторону Зольф смотрел в окно, украшенное морозными узорами. Снаружи явно было не сладко, от этого ему было втройне теплее находится в этой квартире под шерстяным пледом, в этом кресле. Узоры были прекрасными, витыми и плавными, чем-то они были похожи на паутину, из которой угодившим снежинкам, подобно мухам было не суждено сбежать. Паук мороза спускался на них и делал частью великолепного природного узора. «А я ведь тоже попался в паутину!» — Зольф, прыснув, всё-таки перевёл горячий взгляд на Ванессу, та закончив очередную снежинку, собрала обрезки в ладонь и, подув отправила в полёт, ковёр покрылся слоем неряшливого бумажного снега. — А прибираться будем в следующем году! — откоментировала Ванесса и, поймав его взгляд в свою паутину, расплылась в довольной улыбке. — Загоняла я тебе, как я погляжу? — Да нет, — соврал Зольф. Перед тем как оказаться в этом кресле они пронеслись ураганом по всей столице в поисках того самого, как выразилась Вербен — «Чего-то южно-рождественского». В Дакийском квартале даже не стали крутить пальцем у виска. Прикрытие журналистским удостоверением и легендой что они собирают материал для статьи о христианских традициях младших народов Верлинской империи сработала. И ведь материал и вправду был готов! Это ещё больше восхищало Зольфа в Верлинцах — умение, жертвуя своими интересами, приобрести в десять раз больше и по пути ещё и причинив немного добра, это дорогого стоит… — Раз так, тогда за второй бутылкой сам побежишь! — пошутила Ванесса и бесцеремонно свалившись в кресло потеснила его. Забравшись под плед обвила руками и глядя прямо в глаза смешливо заметила: — С Рождеством тебя рядовой! Кафолическая душа батальона! Их лбы соприкоснулись. Волосы смешались. Зольф знал что так будет, поэтому даже глаза закрывать не стал. Смущение и робость в таких вопросах были для него чужаками. Южная кровь играла внутри, но не на чёртовой скрипке, а на старой доброй полковой гитаре. Отчего-то поцелуй напомнил ему эту картину — собравшийся у печи в конюшне батальон, запах навоза из яслей, переливы нежных струн и старинная Дакийская песенка, которую он никогда не слышал за семейным столом, но зато слышал на улице: — В эту ночь весь мир родился Заново тогда. Кровью царь не откупился Сияет звезда, И спешат волхвы за нею Раньше — пастухи Ведь пришёл кто всех сильнее — Искупить грехи! Высвободив голову из объятий, Зольф ещё раз обвёл комнату взглядом, тот вновь зацепился за узоры от мороза на стекле. Это Рождество он запомнит на всю жизнь. Его снежинка оказалась в узорной паутине, он знал что вольётся в неё и это даже радовало. В такой компании было не жалко и не страшно.