Я рядом, или как променять Флаффтобер на Райтобер

Вспышки фото-камер похожи на раздражающих стрекочущих кузнечиков, да и их обладатели не сильно отличаются от насекомых, в своих хитиновых панцирях драповых костюмов с крылышками блокнотов на полях журналистских шляп. Вообще могли бы снять, раз пришли в помещение принадлежащее другой стране, но репортёр — не человек. Репортёр просто ноги пропаганды, вражеской пропаганды республики. Голодные до слухов и сплетен зверёныши с капающей на пол слюной и подлыми ушами, слышащими лишь то что нужно их консулу. А он — Казимир Кардамон, наоборот — голос правды, голос Богоподобного императора Каспера Эспера, но он вынужден притворяться немым. Она это знает лучше всех, ведь она любит его. Это чертовски сложно: держать эту затянувшуюся минуту молчания по почившему императору не его империи. Верлинский атлант державший мироздание осиротел. Кто же мог знать что смерть какого-то ордынского Рутенского государя-старика у подножия Адама зажжёт пламя войны по всему его туловищу, заставив напрячься все мускулы, все члены, вскрыться все старые раны, все противоречия? Она не знала. Он догадывался. И молчал. — Мсье посол, Дени Эсклав из «Патриоты Руана», — громче всех старается молодой мужчина с блестящими глазами ехидного фанатика, его вопрос не нов и болезненнен, не для него, для герра Кардамона: — И всё-таки какая позиция Его Величества Каспера Эспера по поводу начала восстания Держия Даргуса в Пятиградии? Как вы это прокомментируете?! Ева вздыхает, не может смотреть на его бессильно прямую спину истинного деликатного тактичного дипломата. Герр Казимир с радостью бы сказал что думает, но после этого из зала можно было бы выносить мёртвых и, кхм, грязных, но на следующий день многочисленные интер-легионы Демократической оси направились бы в сторону их с послом родины — Верлины. Нет. Нельзя. Мир это всё. Только нейтралитет. Только невмешательство. Немота. — Господин посол уже дал исчерпывающий ответ на этот вопрос! — холодно отрезала Ева, давая начальнику дальше притворяться немым. Мундир посла пошёл складками. Руки сложены в замке. Глаза не моргают даже во время вспышек, рот обнажён, ни мускул не дрогнул. Не рот, а затянувшая рана немоты и только крылья шевелящихся от дрожи бакенбард отличают его от восковой куклы. Оболочка вчерашнего человека. Он умер в душе, как умер его Богоподобный император узнав о кончине лучшего друга. Чёрт, как он был на него похож! Нет, Каспер Эспер был жив, но тоже больше не возвышал голос по телефону. «Ещё шаг — мы мобилизуем четыре миллиона мужчин и женщин и тогда вы узнаете что такое восстание!» — так он ответил бы год назад, сейчас потеряв плечо друга… — Исчерпывающий… — журналист вскинулся и призывая гибкими руками коллег к свидетельству, подленько ухмыляясь чисто по-руански, по-журналистки, уточнил: — А что собственно исчерпывающего в озабоченности Богоподобного этим вопросом? Мир хочет знать — кончилась «Эпоха мира и благоденствия», или нет? Что будет с мечом Янеша? Что с концепцией двух мирных империй? Много вопросов. Слишком много. Пресс-конференция всё не кончаются и её нельзя отменить. Политес. Проклятый политес установленный Богоподобным. Теперь в миг торжества бесов порядок играл против них. Ева оправляет мундир и холодно притворяется немой. Нет, она не молчит, но и не разговаривает. То что выходить из её рта нельзя назвать осмысленной речью, это не её слова. Лозунги. Сухие формулировки. Добрые пожелания о скорейшем окончании всех конфликтов и восстановлении баланса на материке. В голове пустота и лишь одно желание — чтобы это поскорее окончилось и они остались наедине, чтобы спала эта немота. Тошнотворное молчание и беззвучие в котором тьма побеждает свет. — Это некрасиво! — журналист недоволен, ему не о чём будет писать в завтрашней статье. Не получится нарисовать картинку людоедской империи готовящейся перерезать горло свободному Пятиградскому народу. «Эпоха мира», как теперь это лицемерно звучит, да и какая концепция, если вторая империя аки колосс навернулась с постамента под аплодисменты собственного правительства во главе со слабым мальчишкой неспособным на отречение. Михаил? Тезка архангела павший ниже самого сатаны. Можно ли простить предательство? А немоту? — Ваша позиция не меняется! В Рутении революция — озабоченность, Альрайх атаковал Поляндию — озабоченность, Номади Васильнию — озабоченность, в Пятиградии кровавая баня и тут вы озабоченны! Почему ваш император не хочет взять на себя ответственность за происходящее? Ваше бездействие порождает беззаконие! — размахивая руками, возопил Эсклав. Его поддержала толпа собратьев, уставших щёлкать фото-вспышками и перьевыми ручками вхолостую. Хотя бы одно движение на лице посла Верлинца, хотя бы одно неверное слово, да даже если бы она — секретарь, хоть чуточку нахмурилась уже был бы повод! Нет. Немота и бездвижие. — Это провокационный вопрос! Верлинский МИД не отвечает на такие вопросы, — отчеканила Ева, аккуратно пододвигая стакан с водой начальнику. Казимир не обращает внимания. Ему незачем пить, он же немой, но она то знает о невидимой для журналистов чёрной полосе пота выступившей на зелёном мундире. Знает о том что внутри него всё высохло что его мучает жажда. Вся вода вышла в эту линию. Линию хребта правды. Они увидят её когда он встанет? Ни за что! Он останется в этом кресле до конца. Никто и никогда не вынуждал посла Верлины в Руане Казимира фон Карамона покидать пресс-конференции раньше времени. Никто. — Если вы не прекратите провокации я попрошу удалить вас из зала! — Ева знает что это последнее предупреждение только раззадорит этого патриота Дени, что он, лишённый голоса, теперь будет изворачиваться, шептать что-то своим коллегам и в голове уже готовить материал, как его — честного и свободного подло заткнули Верлинские империалисты-непредрешенцы. Пусть пишет. Она говорит это не для него, а для герра Казимира. Всех. Всех их можно удалить из зала и прекратить этот дипломатический спектакль… Нельзя. Ему больно. Он так же одинок как и его владыка, но он не может шевельнуться. Он не владеет собой. Он тоже не человек. Насекомое. Мудрый сверчок. Он голос правды, голос императора в этом логове профессиональных революционеров богоборцев на брегах грязного кровавого Рейна. И этот голос сейчас замолк. Надолго ли? …Кабинет догорает в лучах заката. За шесть месяцев со смерти Рутенского царя в Верлинском посольстве многое поменялось. Портрет императора перекочевал из-за спины посла куда-то в бок. Подоконники снаружи украсившиеся снежными шалями опустели. Раньше на них были цветы в горшках. Гортензии и Ликорисы. Нет. Тот Казимир Кардамон которого она знала умер внутри вместе с императоров, а потом ещё раз умер уже зимой, когда император вдруг ожил. — Мой господин, пришло очередное письмо от юного Люция… Нет ответа. И здесь он притворяется немым. Не хочет даже думать о семье, о брате, о племяннике. Чертовски огромное расстояние лежало между ними и не только в милях, но и в общественном положении. Предательство. Позор. Герр Казимир не подписал отречение от брата, не стал проклинать и юного кадета племянника. Он простил им всё. Но их не простил его Господин, его император чьим голосом он являлся на этой проклятой гнилой Рейнской земле. Немота. Отличная стратегия. — Он пишет что ни всё потеряно, что жив ещё сын Эдуарда… — это ход ва-банк. Она его секретарь, она имеет права ознакамливаться с любой документацией на его столе, даже личной. У неё есть ключ от его сейфа, она давала присягу и подписывала бумагу в тайной полиции. Но вот говорить об этом. Дрожь. Он не оборачивается к ней, продолжает притворяться немым. — Надежда. Есть ещё надежда что этот кошмар бездействия закончится… — завершает глупую детскую попытку Ева и охладевает как рептилия. Всё. Хватит. Любая игра предусматривает различное число игроков и редко когда оно ограничивается одним. Она тоже притворяется немой. Листок исчерченный штампами цензоров ложится на стол. Уже седьмой час. Её рабочий день окончен. Завтра запланирован визит в сенат и к Руанскому послу. Там игра продолжится и значит она тоже продолжит молчать. Это их справедливость. Это их правда. «Эпоха мира и благоденствия». Как смешно. Кто сказал что если все будут молчать о войне, её не будет? — Спасибо… Она застывает всего в шаге от порога, резко оборачивается. Не послышалось. Рана его рта раскрылась, обнажив белые зубы, улыбку мученика. Уставшие сумасшедшие глаза тонут под плёнкой слёз, морщины покрывают всё лицо, серебристые бакенбарды замирают. Нет. Он не немой. Он не кукла. Он ещё жив. А значит жива и она. — Пожалуйста! — звонкости её голоса мог бы позавидовать колокольчик, она возвращается к столу. Над керосиновой лампой они тихонько просвечивают написанные тайным составом слова утешения. Их война не проиграна. Притворяться немыми осталось не долго. Какие-то десять-пятнадцать лет…