Я рядом, или как променять Флаффтобер на Райтобер

Хрупкий свод пещеры таял в волне приближающейся пузырящейся неги. В такие моменты Герман, закрыв глаза, переставал перечислять про себя потерянных, нет, они сами начинали называть свои имена. Теми самыми детскими звонкими голосами. «Найдель, Аймин, Дирк, Еврас, Жиль, Дара, Альб…» — он устал считать их, вспоминать черты лица, хотелось бы забыть, но всё помнилось явственно и всё приходило к одному. К одной. — Вераника! — с растягиванием гласных и смягчённым окончанием. Её голос. Зелёные глаза и родная улыбка. Сестра. Совсем пропавшая, так про неё говорил герр доктор Шуберт. Возможно он был прав. Вернее, нет, он точно был прав. Ведь всё получилось ровно так как получилось. Почему в жизни постоянно приходится выбирать между сестрой и любимой? Он был бы рад проснуться и спросить об этом у Готики, но сестра не отпускала его, ревновала к ней даже с того света. Привычная картина, даже с элементами уродливой голодной ностальгии: Двухэтажный жёлтый корпус с простыми колоннами, высокая ограда, качели и «петля». Вторая была особенно любима ребятами, ведь поднявшись по ней на сухую ветку мёртвого дерева можно было выглянуть в мир, за ворота, где высились зелёные деревья и ещё пока живой зелёный город. Ника взмывала туда каждый «свободный час» и сидела, вглядываясь в громадины вулканов труб метало-литейных заводов на горизонте, тихонько пела о возрождении леса. Она не замолкает, наоборот разгоняет морок сна в сознании, спускается с древа, берёт за руку, тянет за собой. Куда? Туда — в чуть раньше, в бесконечное солнечное поле с чёрными зёрнами промеж обручей златых лепестков. Сочные прочные зелёные стебли держащие головы подсолнечников, словно родители, протягивающие своё дитя творцу, стоят ровными рядами как легионеры великого леса. Только щиты их не отражают солнца, они впитывают его. Питаются им. — Подсолнечник хороший цветок — всегда обращён к добру. Будь как подсолнух Гери… — её голос не утихает, а он чувствует как по щекам медленно текут слёзы. Её рука такая тёплая, такая настоящая, но всё это лишь сон. «Последствие травмы…» — как бы выразился доктор Шуберт и опять был бы прав. Вообще он редко когда бывал не прав. Верлинцы ведь всегда правы, да? Герман чувствовал будто ему вновь пять лет и в этом поле, в конце пути, их ждут родители. И так хочется и вправду быть как зернистый чёрноликий подсолнух с золотой гривой — смотреть только на солнце. Не получается, приходится прятать слезящиеся глаза в тень козырька кепки. А вот она может. Её зелёные глаза горят решимостью, она плачет и идёт, не сводя глаз с светила. «Без солнца бы не выжил и не возрос бы ни один плод! Без него бы не было земли…» — так она говорила, забывая что оно может и обжечь нежные лепестки. А ей плевать. Поле не кончается, но вот на горизонте уже показалась телега с инструментами и титаническая фигура отца, обтирающего спину лошади. Он тоже как и Ника с непокрытой головой, его златые кудри налившиеся потом дерзко кучерявятся под светом солнца и глаза его обращены туда же. У него чёрные глаза и светлые волосы, он словно большой подсолнух. А рядом мама, зелёно-глазая и тонкая как стебель, скрывающая голову косынкой. Только заметив их, она бросается навстречу, подхватывает его, прижимает к себе. И вдруг они с Никой, не сговариваясь, затягивают старинную песню на древнем языке предков, лесян. — Княже, латы серебрёны, Идут в степи легионы. Впереди штандарт с совою, Ты возьми меня с собою… Отец слушает и усмехается, беззлобно, по-доброму. Он не знает о чём песня, но догадывается. Ника же обиженно надувается и начинает петь ещё громче, мешая верлинское, грюнитское и фитское наречие. Петь про великую сечу и про то как юная дева лила слёзы у ложа погибшего воеводы, который покорил степь и погиб за зелёное царство и хранительницу. — Победа, победа! Кагана ведут! Победа, Победа! Её б изведать… Миг и поле исчезает и смеющийся отец, и любимая мама. Остаётся только бесконечный лабиринт дворов и сжатая ладонь Готики. Крики погромщиков, громимых и угасающий вдали её хриплый голос. — Бегите! Бегите! Спасайтесь и спасайте! — Ника! — хрипит он в ответ и знает что обернётся и всё увидит. Вераника — победа Верлинцев, они победили. Герман выполнил её завет. Правда спас лишь Готику и Скифию, ну ещё Вандала, но он сам прибился. Герман в отчаянии, не желая вспоминать её конец, адским усилием открыл глаза. Ни поля с родителями, ни лабиринта горящего города, лишь хрупкий свод покрытый испариной и тощий костёр. И они рядом. Те чьи голоса не приходят ему перед сном, те кто не потерялся. Те с кем бы он с удовольствием прогулялся по золотому полю подсолнечников. — Победа, победа! Её бы изведать! — голос Готики обволакивает сознание, но он больше не уснёт. Лучше всю ночь смотреть на изгиб её позвоночника, чем возвращаться на это поле. Поле которого больше нет и не будет. Никогда.