Отражение

      Перед глазами мелькали сотни ярких огоньков, взявшихся из ниоткуда, будто бы тот самый закат отражался пятнами под веками, как если бы Аль-Хайтам неустанно смотрел на горячее солнце; под кожей зудело, а постельное белье вдруг стало слишком неприятным — нагретым и влажным, то и дело хотелось перевернуться, и Аль-Хайтам ворочался, распластывая по кровати руки, не в силах найти себе места. В голове — каша из мыслей, слова путались друг с другом, рождая странные образы, а собственное тело будто бы выталкивало из себя все нутро.         Он бы наверняка принял все это за сон — кошмарный, как в детстве после жуткой книги, которую прочел перед тем как улечься в кровать, — если бы не знал, что на земле богини мудрости люди снов не видят уже множество лет. Допускать мысли об обратном было довольно глупо, учитывая полное отсутствие предпосылок.         Аль-Хайтам помнил свои сны, все до единого, — не так уж много их и было, даже в те времена, когда их видел каждый. Бабушка твердила, — сны посещают его каждую ночь, а он попросту их не запоминает. Но тогда это казалось абсурдом, с его-то памятью.               В детстве сны не ощущались чем-то необычным и уж тем более восторга не вызывали. Возможно, увидь Аль-Хайтам сон сейчас, то был бы по-настоящему взволнован, но лишь потому, что знал, что именно увидит. И пусть их толкование студенты с Ртавахиста мистифицировали, выискивая тайные знаки, Аль-Хайтам знал, что никаких скрытых смыслов там нет, и сны — отражение собственной реальности, мыслей и желаний.         Но то, что происходило сейчас с ним, на сон похоже не было, отчего хотелось наконец проснуться и привести в порядок ум и рассудок. И когда на плечо легла тяжелая ладонь, Аль-Хайтам глухо вскрикнул и подорвался с кровати, сбрасывая с себя одеяло.         — Эй, Хайтам! — Алим настойчиво тряс его за плечо, ошалело распахивая глаза. — Ты чего это?! — в голосе отчетливо слышалось беспокойство.         Голос его поначалу слышался словно через толщу воды, а слова не сразу приобретали смысл. Перед глазами собственная комната, залитая утренним солнцем, и Алим, все еще не оставляющий попытки привести Аль-Хайтама в чувства.         — Хайтам, да что с тобой такое? — теперь он принялся махать своей загорелой рукой перед лицом, пока та не была остановлена.       — Хватит. Я в порядке, — Аль-Хайтам выдохнул и откинулся обратно на подушку.         Волосы неприятно липли к вспотевшему лбу и лезли в глаза, на смену расплывчатым образам пришли легкая тошнота и головокружение, будто бы вчера он выпил с полкувшина того дрянного вина, а теперь мучался с похмелья.         — Я не знаю, просто мне как-то дурно. Я, — он потянулся к стакану с водой, и мелкая дрожь в пальцах ощутилась сильнее, — будто бы видел сон.       — Сон? — Алим скривил губы и вскинул брови, что, в целом, неудивительно, ведь сны в Сумеру — то, о чем многие и думать забыли.       — Говорю же, будто бы, — Аль-Хайтам осушил стакан и закатил глаза. Иногда казалось, что они с Алимом говорили на разных языках, ведь тому приходилось повторять все по нескольку раз, — просто странное чувство.       — Иногда мне тоже кажется, что я вижу сны, — Алим запрокинул голову к потолку, — когда увлекаюсь самокрутками.       — Удивительно, что ты из своего забытья вообще в здравом уме выбираешься, — хмыкнул Аль-Хайтам.       — Ну, знаешь! Ученые свои благовония нюхают и хоть бы что! Академия не против, но если это делаю я, то моментально приравниваюсь к низшим слоям общества!  А я, может быть, хочу стать похожим на наших ученых, в мудрецы мечу, вот, примеряю на себя роль светила Академии! — он скрестил на груди руки и посмотрел так уязвленно, словно все, что он говорил, не было откровенной чушью.       — В мудрецы? Видимо, насчет здравого ума я все же погорячился, — Аль-Хайтам усмехнулся. Если Алим и был похож на Азара и прочих, то исключительно полным отсутствием ответственности и неумолимой тягой к разного рода пустой болтовне и деньгам.         Хотя, в свете последних событий, этих качеств, по всей видимости, было вполне достаточно, чтобы занять высокий пост.         — Вот ты смеешься, а мне отец с матерью каждый раз мозг съедают на тему продолжения их проклятой династии управленцев!       — Разве твой отец не в курсе, что тебя не возьмут на такую работу даже с его деньгами? Тем более в Академии, — прямо заявил Аль-Хайтам. Алим хоть и закатил глаза, но обижаться не стал. Все же правда была слишком очевидна.       — А я бы и рад, Хайтам, чтоб от меня отстали. Но отец водит дружбу с Азаром, да крепкую, ага, ну денежную, в смысле.         При упоминании Азара Аль-Хайтаму сразу стало не по себе, вопрос с турниром и зонами увядания все еще оставался открытым. Открытым и совершенно не двигающимся с места. Новых сведений получить было толком неоткуда, все их наблюдения и попытки что-то разузнать заканчивались неудачей. Ни врачи Бимарстана, ни студенты, ни травники из Гандхарвы, ни даже Сайрус ничего не знали, или же делали вид.         Искать сведения в Акаше казалось Аль-Хайтаму опасным. Он и раньше не полагался на знания, хранящиеся внутри терминала, отдавая предпочтение книгам реальным, которых не касалась рука мудрецов, однако сейчас, копай он слишком глубоко об Ирминсуле и прочем, вероятность вызвать интерес со стороны Азара и других причастных возросла бы до крайне нежелательной отметки.         Поэтому на столе ежедневно пополнялась стопка книг, принесенных из Дома Даэны или личной библиотеки бабушки. Все вперемешку: записи путешественников, легенды Сумеру, сказки, издания Бимарстана и их же книги о растениях, древние письмена, найденные в руинах — в общем, все то, что могло содержать в себе хоть какую-то информацию о древе и способах его исследования, Архонтах и запретных знаниях.         Когда сознание прояснилось, а мысли о расследовании вытеснили беспокойство о своем утреннем пробуждении, тошнота и головная боль ушли на второй план тоже.         — Ты уверен, что хочешь сейчас садиться за учебу? — с беспокойством в голосе спросил Алим.       — Я же сказал, что все в порядке, — отмахнулся Аль-Хайтам.       — Ты эти книги каждый день из библиотеки таскаешь, скоро там полки пустые будут! — Аль-Хайтам оставил это без внимания, лишь внутренне обрадовался, что сосед был столь недалеким, что прочесть названия книг и понять, что между собой их мало что связывает в рамках учебных диссертаций, он был не в состоянии, и это, в свою очередь, избавляло от лишних вопросов.         Пролистывая одну страницу за другой и не находя ничего стоящего, ни одной зацепки или причины, которая бы привела его хоть к чему-то, Аль-Хайтам лишь открывал новую книгу и начинал свой ритуал сначала.         Неизвестно откуда взявшееся рвение он оправдывал для себя желанием довести начатое до конца, хоть в глубине души и понимал, что неутолимая жажда недостижимого сокрытого знания всегда всплывала в первую очередь. И пусть героем, способным на всеобщее спасение, он себя не считал, но никому, в том числе и ему самому, не станет лучше, если с городом что-то случится. Кавех бы назвал это простым желанием защитить друзей, Аль-Хайтам же предпочитал звать это самым рациональным путем в рамках всех возможных исходов.         Стоило ему подумать об этом, как сердечный ритм сбился, и стук отдавался где-то в ушах, заново призывая тошноту.         Аль-Хайтам бы счел это за очередной приступ неизвестного недуга, и, быть может, даже немного испугался, если бы на перевернутой странице не светился яркими переливами Глаз Бога.         Неужели его получению всегда предшествуется тошнота и неважное самочувствие? Еще одна гипотеза, которую непременно захотелось проверить. Никогда ранее Аль-Хайтам об этом не слышал, — что удивительно, — отчего интерес разжигался все сильнее.         — Глаз Бога?! — Алим спрыгнул с кровати, заприметив зеленый свет, озаривший половину комнаты. — Что ты сделал?       — Ничего, — Аль-Хайтам равнодушно пялился на вещицу, о которой совсем недавно размышлял как о совершенно бесполезной. Вряд ли Архонты или Боги Селестии даровали Глаза Бога за примерное поведение или великое почтение. — Ничего я не делал, — еще раз, но уже с большей уверенностью заключил он.       — Ты теперь избранный, — кивал Алим и восторгался так, будто бы перед ним лежало что-то невероятно ценное и потрясающее. Хотя, как знать, многие ведь в самом деле придавали всему этому сакральный смысл.       — Не неси чуши, — Аль-Хайтам взял Глаз Бога в ладонь, и ее почти что обожгло теплом. Отчего-то показалось, что в нем сейчас столько силы, сколько простому человеку и в жизни не будет подвластно, — это ничего особенного не значит.         Аль-Хайтам вышел за дверь, наспех натянув мантию. Прислонившись к стене, он нащупал в кармане Глаз Бога и сжал.         Дендро.         Он хмыкнул.         Размышлять об элементах и том, какой именно Глаз Бога у него будет, — Аль-Хайтам не сомневался, что получит его, пусть и не был в этом заинтересован, — доводилось не так много раз. Но в каждый из этих разов выбор падал на разные варианты. В детстве — пиро, потому что огонь — это что-то воинственное, прямо как у Царя Дешрета, если верить легендам, чуть позже, во времена поездок в пустыню с бабушкой — крио, потому что в Аару жара стояла невыносимая, а когда вырос и понял суть многих вещей, раздумья о чем-то вроде стихии Глаза Бога вовсе потеряли всякий смысл, и он не возвращался к ним вплоть до настоящего момента.         Единственное, о чем Аль-Хайтам думал и даже был уверен — точно не дендро.         Никаких подлинных данных не существовало, что элемент владельца напрямую зависел от его личностных качеств или заслуг, однако было не безосновательно предполагать, что мудрость, как олицетворение сумерских идеалов и самой Властительницы присуща носителям дендро, тем, кто эту мудрость сумел постичь.         Себя же Аль-Хайтам к ним не причислял, ведь мудрость — слишком громкое слово, чтобы можно было смело заявить, что ты ей обладаешь.         Видимо, это еще одна тема для размышлений.         Выходные Аль-Хайтам посвящал боевым искусствам, и пусть, как и сказал Кавех, полноценная дисциплина для студентов вводилась только со второго курса, другим желающим посещать тренировочную площадку не воспрещалось. К тому же, бабушкино прошение открывало ему дорогу на любой даршан в роли вольного слушателя. Аль-Хайтам в этом ничего зазорного не находил, ведь воспользоваться некоторыми привилегиями своей семьи — не равно приобрести определенный статус. В Академии без должных усилий и желания стать кем-то было невозможно, если не брать в расчет мору и все, что за нее покупалось.         Тем более, что на его месте мог быть любой другой, даже без некогда влиятельных родственников, разница была лишь в упрощении бюрократических процессов.         Тренировочная площадка в это время была полупустая, — все же основная масса студентов не имела желания тратить выходные на учебу, да еще и ту, что пока не входила в рамки основного учебного процесса. Да и пришел Аль-Хайтам значительно раньше, чем обычно — причитания Алима по поводу Глаза Бога вызывали лишь одно желание — сбежать подальше.         — Мне нужен меч. Одноручный, — Аль-Хайтам подошел к стойке выдачи тренировочного оружия.         Своего меча у него не было — вне стен Академии он вряд ли бы ему пригодился до получения степени дриоша и полноценных вылазок в пустыню, а покупать собственный или заказывать у кузнеца — удовольствие не из дешевых, чтобы просто испортить тот на тренировках.            В ответ на просьбу пожилая преподавательница лишь средним пальцем поправила очки, протянув:         — Мечей больше нет, — и махнула головой куда-то себе за спину, — на переделке.         Мечи и правда были уж больно потасканными, так что своевременный ремонт — вполне уместная и даже необходимая мера, пусть и немного не вписывалась в планы. Оставалось лишь ждать, пока освободиться чей-то.         — А вот и нет, — донесся голос из коморки позади стойки с мечами, — один уже готов.         Кавех вышел с мечом в руках, бережно поглаживая рукоять, отполированную и залакированную.         — Кавех, — только и мог произнести Аль-Хайтам, пока ему в руки всовывали оружие.       — Я услышал твой голос и поспешил поскорее разделаться с этим мечом, — рассмеялся Кавех, стирая со лба пот и поправляя растрепавшийся пучок, а после указал на выход под странный взгляд преподавательницы.       — Мечи ремонтируешь? — Аль-Хайтам осматривал оружие, проводя пальцами по гладкой древесине. — Отменная работа. Наконец из рук перестанет выскальзывать.       — Иногда нас просят заняться чем-то подобным в счет пропусков лекций, — Кавех смущенно отвел взгляд, услышав комплимент.       — Разве ты пропускаешь занятия? Помнится мне, когда я был на лекции Кшахревара, профессор Арани хвалил тебя за идеальную посещаемость.       — Нет, не пропускаю. Просто вызвался помочь, — пожал плечами он. — Разве не приятно — делать что-то полезное?       — Могу сказать, что мне крайне приятно держать в руках этот меч, зная, что именно ты старался над ним, — кивнул Аль-Хайтам.       — Сочту это за твою искреннюю благодарность, а она, кстати, должна звучать трижды, — Кавех заулыбался, и не сделай он этого, Аль-Хайтам бы расценил эту фразу как призыв к действию, совсем всерьез.       — Я ни разу не видел тебя на тренировочной площадке, — Аль-Хайтам кивнул в ее сторону, — ты занимаешься только по расписанию групп?       — Я много тренируюсь один. Изучил боевые навыки еще до учебы в Академии.       — Вот как.       — Мамины командировки часто проходили в пустыне, и мы с отцом ездили вместе с ней. А в пустыне, сам понимаешь, без оружия слишком опасно. Носить на спине большой двурук было тем еще испытанием, — усмехнулся Кавех, — пока дотащишь, сил на бой уже не останется.       — Так твое оружие — двуручный меч? — искренне удивился Аль-Хайтам.       — Удивлен?       — Признаюсь честно, да, — кивнул Аль-Хайтам, — думал, что ты, как поклонник искусства, выберешь что-то менее громоздкое и малоподвижное.       — Но ты не видел меня с моим мечом в руках, поверь, я выгляжу с ним очень изящно и вполне легко управляюсь, — губы растянулись в улыбке.       — Долго будешь занят в мастерской?       — Хочешь занять собой мое свободное время? — это уже прозвучало как встречное предложение. Кавех совершенно не смущался говорить такие вещи прямо.       — Да, — также прямо ответил Аль-Хайтам. — Если позволишь.         Занять собой время — фраза, которая достаточно полно описывала намерения. Они так и проводили дни — разделяли время на двоих. Никаких запланированных походов в таверну или обговоренных тем для дискуссий на вечер. Они могли часами молча сидеть в библиотеке, пока Аль-Хайтам читал, а Кавех чертил, изредка отвлекаясь на то, чтобы перекинуться парой фраз. Иногда говорили так долго, что Аль-Хайтам имел неосторожность не уследить за временем, а после проспать начало первой лекции, но этот факт, к слову, его не смущал.         — Думаю, что быстро управлюсь. Будет интересно посмотреть на твою тренировку.         Кавех не соврал, перетащив все нужные инструменты и само оружие, он уселся поблизости, в перерывах между работой посматривая на Аль-Хайтама. Иногда улыбался, ловя чужой взгляд, а иногда просто завороженно смотрел, замерев с мечом на коленях.         Аль-Хайтам отвлекался тоже. Внимание на себя перетягивал то Кавех и его постепенно расстегивающаяся рубаха, в которой тому, по всей видимости, становилось слишком жарко, то издающий непонятные звуки Глаз Бога, покоящийся в кармане, стоило только Аль-Хайтаму взмахнуть мечом.         В этот раз напарник оказался довольно сильным, он искусно владел копьем и, судя по его мастерским приемам, имел опыт сражений за пределами тренировочной площадки Академии.         В этом плане Академии стоило отдать должное. Условия, созданные на тренировках, были вполне реалистичны: все участники с разным типом оружия, кто-то с Глазом Бога, кто-то без. Довольно полезный прием, учитывая реалии жизни рядом с пустыней и труднопроходимыми лесами — никогда не знаешь, кого именно встретишь на своем пути.         Аль-Хайтам же сейчас сражаться в полную силу не мог — рисковал высвободить силу дендро, которую пока не умел контролировать и не горел желанием демонстрировать. На примере Лизы и других студентов, он давно понял, что наличие Глаза Бога делало обладателя не только особенным, но и возлагало на плечи уйму обязанностей, которые никоим образом не вписывались в распорядок жизни Аль-Хайтама, в котором не было места тому, чего бы он не пожелал самолично.         Академия жадно цеплялась за студентов, владеющих стихиями. Привлекать таких кадров и держать их поблизости было весьма выгодно. С одной стороны Академия легко могла связать большое количество студентов с Глазами Бога и качество обучения, якобы напрямую повлиявшее на раскрытие потенциала, а с другой — высшим чинам Академии постоянно требовались новые разработки и проекты — от этих факторов зависел престиж заведения, а значит и потоки студентов наряду с морой, которой они смогут набить свои карманы. И если приглашать именитых иностранных ученых было делом дорогостоящим, то вот навязать студентам необходимый полноценный проект для диссертации, который они сделают на энтузиазме за похвалу — наименее затратный и наиболее простой путь.         О легких путях Академии говорило и то, что в выходной день за стойкой с оружием стоял не специально нанятый человек, а преподавательница степени не ниже хирбада, а с тупыми и хлипкими мечами разбирался студент третьего курса.         Кавех, вообще-то, не выглядел слишком удрученным своим положением. Напротив, проявить участие и быть полезным его поистине радовало.         Аль-Хайтам в очередной раз засмотрелся на него, на руки, медленно смазывающие меч, на надоедающую прядь волос, сдуваемую Кавехом каждые пару минут — всего доля секунды, которой хватило, чтобы не успеть среагировать на подсечку и рухнуть на землю. Меч со свистом разрезал воздух в попытке атаковать снова, как вдруг яркая зеленая искра сверкнула на острие.         К счастью, оппонент не обмолвился ни словом, лишь многозначительно хмыкнул.         — Не ушибся? — Кавех к этому времени уже освободился, и наверняка тоже все понял.         Аль-Хайтам не собирался прятать Глаз Бога специально, как это делала Лиза, но и цеплять его на шею тоже не планировал. Странно, но с Кавехом почему-то хотелось поделиться.         — Идем в Сад Разан, — не успев подумать, Аль-Хайтам схватил Кавеха за руку, перенимая чужую привычку.         И пусть сюда они приходили в основном на закате, Аль-Хайтаму не хотелось, чтобы вокруг был кто-то еще. В Саду Разан утром никого не было, разве что на самом рассвете туда забредали нетрезвые студенты после веселой ночи у Ламбада.         Усевшись на прохладную каменную скамью, Кавех начал первым, с предвкушением глядя на Аль-Хайтама:         — Ты получил его, да?         Аль-Хайтам только коротко кивнул, выуживая из кармана потрескивающий Глаз Бога.         — Дендро, — прошептал Кавех. В его глазах отражался зеленый, смешиваясь с алым цветом его радужки, отчего те приобретали необычный мерцающий оттенок, — я так и думал, что у тебя будет дендро.       — Почему? — они вновь расходились во мнениях, полярно, от «точно да» до «совсем нет», но это так нравилось Аль-Хайтаму, что он внимал каждому слову, сказанному Кавехом.       — Ты невероятно умен и проницателен, а твоей непостижимой тяге к знаниям можно лишь позавидовать. Я уверен, что этот Глаз Бога — не случайность, Аль-Хайтам, — тепло улыбнулся Кавех. — Пусть ты и скажешь, что эта глупая безделушка совсем ничего для тебя и не значит, но я рад, что у тебя он есть. Так ты сможешь защитить себя в пустыне, когда получишь степень дриоша, — припомнил он Аль-Хайтаму его слова, сказанные на турнире.         Кавех говорил искренне, это легко читалось в его глазах. С недавних пор Аль-Хайтам считывал его эмоции и намерения куда лучше, чем это было в первые встречи. И хоть сейчас он мог буквально кожей почувствовать чужую радость, также легко он улавливал и тихое сожаление, сокрытое в дрожащих ресницах и едва заметном напряжении в уголках губ. Во всем этом не было и намека на зависть, на ту, что овеяна едким черным, скорее немой вопрос к самому себе.         — Размышления об элементе Глаза Бога меня достаточно редко посещали, — сказал Аль-Хайтам, — но я всегда был уверен, что никогда не стану обладателем дендро.       — Я и не сомневался, что ты противопоставишь что-то моим словам, — усмехнулся Кавех, забираясь с ногами на скамью, — и что же, по-твоему, мешало тебе получить именно дендро, господин Всезнайка?       — Не думаешь, что одной лишь эрудиции и желания узнавать новое маловато, чтобы постичь мудрость?       — Смотря что ты называешь мудростью, — Кавех вплел пальцы в свои волосы. — Умение принимать правильные решения? Знание всех истин? Мы не можем дать верного ответа. Правильность относительна, как и истина.       — Истина непреложна, Кавех, — вздохнул Аль-Хайтам, — как она может быть относительной?       — Все зависит от того, в чьих руках она находится и относительно чьего образа мысли воспринимается. Ты считал, что дендро наверняка обойдет тебя стороной, и ты считал это истиной, но как видишь, в твоих руках лежит доказательство того, что истина оказалась на моей стороне, не так ли?         Аль-Хайтам задумался и, к собственному удивлению, согласился с Кавехом, в очередной раз отмечая его способность мыслить так противоположно.         — Я не строил надежд и планов, но всегда хотел гео, — мечтательно протянул Кавех, — представь, как это удобно для архитектора? Захотел — материализовал любую нужную конструкцию!       — Кавех, ты… — начал было Аль-Хайтам, но Кавех поспешил сменить тему, вероятно, догадываясь, что именно услышит.       — Меня не покидает ощущение, что вокруг что-то происходит. Профессор Ниян случайно обмолвилась, что Сабзеруз хотят отменить, представляешь? Сабзеруз!       — Отменить? Почему? — удивился Аль-Хайтам и не мог не связать это с известными ему недавними событиями.       — Причин она не называла, да и вовсе попросила не распространяться. Но я могу с уверенностью сказать, что такое уже было, — Кавех обнял себя руками, — перед тем, как пропал отец. Он тогда себя и вел странно, так мама говорила: все сидел над какими-то записями. Я был слишком мал, чтобы заметить, лишь твердил ему о турнире.         Аль-Хайтама вдруг накрыло осознанием. Если Азар пытался осуществить свои планы еще тогда, то отец Кавеха вполне мог быть кем-то, вроде Хайпасии, обманом втянутым во все это, или тем, кто случайно обо всем узнал и лишь желал докопаться до правды, за что и был устранен.         — На каком даршане учился твой отец?       — На Ртавахисте, — хмыкнул Кавех, — честно говоря, я именно поэтому в судьбу и не верю, и предсказания все эти — чушь. А отец всегда верил, говорил, что знает, что жизнь у нас будет счастливая и долгая. И вот как вышло. Глупости. Нет никакой судьбы, а если и есть, то никому она не подвластна.         Ну разумеется. На Ртавахисте. Теперь многие пазлы начали сходиться. Кавех мог знать гораздо больше, чем думал. Он винил себя в смерти отца, не подозревая, что, возможно, в этом виновата Академия, заставившая его стать пешкой в чужой игре. Однако посвящать Кавеха в происходящее было слишком опасно — любой, кто знал о том, что Азар что-то замышляет, находился в опасности. И смерть отца Кавеха, вероятно, могла быть тому подтверждением.         — Не знаешь, какие записи он изучал? — осторожно начал Аль-Хайтам.       — Знаю, — без раздумий ответил Кавех, — но там ничего интересного. Вернее, ничего необычного для отца. Он всегда любил зачитываться странными книгами об Архонтах, искать доказательства каким-то древним предсказаниям. В то время он искал информацию о капсулах знаний, вроде тех, что может подключить к Акаше каждый.         Аль-Хайтам слышал о капсулах знаний, и был весьма разочарован, узнав, что они запрещены Академией, а за их использование, продажу или владение грозил запрет на обучение. Но контрабандистам не составило труда выйти с ними на черный рынок, продавая за баснословные деньги.         — Но он говорил, что существует такая, созданная самой Руккхадеватой, и в ней содержится божественная мудрость, все ответы о прошлом и будущем.         Чем больше ведал Кавех, тем сильнее Аль-Хайтам убеждался в собственных предположениях. Кажется, он наконец понял, что именно следовало искать, пусть эта задача и звучала невыполнимо.         — Почему ты спрашиваешь обо всем этом? — насторожился Кавех, обращая внимания на погрузившегося в собственные мысли Аль-Хайтама.       — Просто интересно, — пожал плечами он. Врать Кавеху ужасно не хотелось, но и рассказывать правду тоже.       — Я уверен, что ты отличный лжец, Аль-Хайтам, но меня ты не обманешь. Ты ведешь себя странно с турнира, когда объявили о пропаже Лизы. Что происходит? — настойчиво произнес Кавех и придвинулся ближе.       — Я не могу тебе сказать, — Аль-Хайтам встал со скамьи, — извини.         Встреча с Лизой и Тигнари состоялась в тот же вечер прямо в Доме Даэны. В полумраке библиотеки виднелись очертания лишь нескольких студентов, увеченных своими делами, поэтому подслушать их разговор никто не должен был.         За несколько часов Аль-Хайтам успел поразмыслить о некоторых вещах, сказанных Кавехом. Во-первых, вероятность причастия Азара и Академии в целом, ранее ничем конкретным не подтвержденная, значительно выросла. Во-вторых, воскуривание духовного борнеола Хайпасией все же в самом деле было связано с Ирминсулем. События прошлого турнира уж слишком хорошо вписывались в эту картину, чтобы являться простым совпадением. В-третьих, капсула знаний Архонта вполне могла быть предметом поисков Азара.         — Я не хочу рассказывать Кавеху, — отказался Аль-Хайтам от предложения Тигнари.       — Но он может помочь, — настаивал тот, — взять записи своего отца, может он и нашел эту проклятую капсулу!       — Это опасно, а он к этому отношения не имеет.       — С каких пор тебя так заботит чужая безопасность? — вздернул брови Тигнари в очевидном намеке.       — Не такая уж и чужая, да, Хайтам? — хитро протянула Лиза.         Аль-Хайтам уже сотню раз пожалел, что рассказал им об этом. Стоило промолчать и вовсе не упоминать Кавеха, пока тот в самом деле не оказался втянут во всю эту историю, которая мало того, что подвергала его опасности, ставила под угрозу его нахождение в Академии, так еще и заново окунала его в события, что приносили ему слишком много боли.         — Да он уже и так все понял, судя по тому, как расспрашивал, — вздохнул Тигнари, закатив глаза, — он не отстанет, поверь мне.         Аль-Хайтам встретил его взгляд — хмурый и выжидающий — и понял, что не отстанет от него кое-кто другой.         — Нам ведь не нужно, чтобы он был на виду. Мы ведь сами затеяли это, — подхватил Лиза, — пусть я и успела пожалеть. Нам ведь всего-то и нужно, что взглянуть на записи его отца, а дальше мы снова сами.               Лиза ведь тоже не была из тех, кто лезет на рожон, но что-то все же заставляло ее рисковать. Рожденная на земле свободы, она, казалось бы, не должна быть обременена подобными вещами, но при упоминании Мондштадта и Рыцарства Ордо Фавониус, щеки ее алели, а сама она без умолку говорила. Быть может, у нее были свои причины на проявление подобной заинтересованности в судьбе чужой страны.         — Я расскажу, — помолчав с минуту, сдался Аль-Хайтам.       Все же Тигнари был прав, Кавех не отстанет. И когда он все узнает, в стороне отсиживаться точно не согласится. И дело было не только в возможной причастности отца. Просто Кавех такой. Ему только повод дай, чтобы помочь или отдать нищему последнюю рубаху, он первый встанет в очередь.         — Не расскажешь, что у вас с великим архитектором Кшахревара? — спросила Лиза, когда они остались вдвоем. Она кусала ручку и параллельно писала конспект. — Вы на каждом перерыве воркуете.       — Ничего, — спокойно перелистнул страницу Аль-Хайтам, — пока ничего.       — Хайтам, ты ли это? — тихо рассмеялась Лиза. — Впервые вижу, чтобы кто-то заставлял тебя быть таким.       — А я и не влюблялся раньше, — сглотнул Аль-Хайтам. Озвучить это вслух оказалось гораздо проще, чем он думал, но звучала фраза по-прежнему инородно.       — Ну вот, а ты не хотел тогда идти со мной на праздник равноденствия, — подмигнула Лиза, все еще широко улыбаясь. Вероятно, подобные темы трогали ее. — Помнится мне, это была ваша первая встреча. Он, конечно, красавец, каких поискать, такого трудно не приметить.       — Красота вторична, — процедил Аль-Хайтам. — У него гораздо больше хороших качеств.       — Да ты и вправду влюблен! — Лиза уложила на груди ладони. Кто-то из студентов обернулся на ее реплику.       — Я так и сказал. Только прошу, будь тише, об этом необязательно знать всей Академии.       — Ох, молчу-молчу, — заверила Лиза и прикрыла пальцами рот.         Влюбился.         Аль-Хайтам прокручивал это слово в голове снова и снова. Не за тем, чтобы понять, сказал ли он правду или все же принял простой интерес за влюбленность. Он был уверен в том, что чувствовал, пусть и ни разу до этого не влюблялся. Откуда можно знать — каково это? Примерно так он и размышлял всегда, встречая разных людей на своем пути: тех, что изнывали от желания увидеть другого человека, что падали в объятия, тех, что признавались в чувствах и ему самому — глупцов, одним словом. И никогда он не мог понять природу этих чувств, пока сам не осознал себя тем глупцом, сжимающим пальцами одеяло перед сном при одной лишь мысли о новой встрече.  

***

        — Нам нужно поговорить, — сказал Аль-Хайтам, разыскав Кавеха на следующий день.         Тот пытался возмущаться и стыдить Аль-Хайтама за неподобающее близкому человеку поведение и полное отсутствие толкового объяснения. Но стоило рассказать ему правду от и до, как эмоции на его лице стремительно менялись от удивления до полной растерянности. Кавех не задавал кучи вопросов, он лишь хотел удостовериться, что если отец и был причастен, то не по своей воле.         Они условились встретиться завтра на закате в библиотеке, куда Кавех принесет обещанные отцовские записи, но уже утром Аль-Хайтам вновь нашел его, не сумев дождаться вечера.         — Идем сейчас в библиотеку, — настаивал Аль-Хайтам.       — И часто ты так прогуливаешь? — изображал мнимую строгость Кавех.       — Когда мне неинтересны занятия. У меня сейчас история Сумеру, а у тебя тренировка на мечах. Все, что касается исторических событий, я выучил еще в детстве, а твое мастерство, я уверен, не пострадает от пропущенного занятия.       — Предусмотрительно.       — К тому же, за все мечи, что ты починил, Академия обязана дать тебе полноценный отпуск, еще и доплатить сверху, — заключил Аль-Хайтам, и у Кавеха не осталось аргументов, чтобы отказать.       — Я, как твой старший, должен бы доложить обо всем мудрецу твоего даршана, — лишь пошутил Кавех, направляясь в сторону Дома Даэны.       — И все же я надеюсь, что мой старший всего лишь раз последует дурному примеру своего товарища.         Они разгребали рукописные записи и вырезки из разных печатных изданий уже около двух часов, но так и не нашли ничего стоящего.         — Ты думаешь, что отец правда мог быть замешан в этом? — Кавех внимательно читал страницу за страницей, стараясь сосредоточиться, но непрошенные мысли, по всей видимости, все же назойливо вторгались в голову.       — Я не знаю, — ответил Аль-Хайтам. Разумеется, он также не хотел верить в это, но обещать Кавеху того, что от него не зависело, не мог. — Ты должен знать, что любой исход не изменит факта, что твой отец дорожил тобой.       — Мама говорила, что отец был лучшим человеком из всех, что она знала. И я ей верю. Было больно видеть ее разбитой, поэтому я рад, что сейчас она счастлива, — Кавех пытался состроить улыбку, но она выходила столь печальной, что он даже не старался скрыть этого.       — Она не живет в Сумеру?       — Уехала в Фонтейн. Нет, ты не подумай, она меня не бросала, ей работу предложили, а потом она встретила там своего нового мужа. И я решил, что ей нужно остаться.       — А ты? — Аль-Хайтам лишь впился глазами в его лицо, не до конца осознавая услышанное.       — Я… — Кавех засмотрелся в очередную выцветшую страницу, — нашел что-то, кажется.         Строчка, выделенная цветными чернилами, скорее всего являлась указанием местоположения капсулы знаний Архонта:         «В самом сердце Сумеру»         — И что это значит? — поднял глаза Кавех. — Сердце Сумеру — это географический центр, что-то значимое для города, или вовсе гробница Дешрета в пустыне?       — Не знаю, но вряд ли нам удастся проверить каждую гробницу. Похоже, что твой отец отправился в пустыню именно за этим.       Оставалось только рассказать обо всем Лизе и Тигнари, которые либо будут рады, что основная часть работы прошла без участия, либо же напротив — этим фактом уязвятся.         Иной полезной и важной для дела информации в записях не оказалось, одни лишь размытые описания и заметки.         Солнце садилось, и его лучи постепенно заливали светом библиотеку, грея остаточным теплом вытянутые ноги. Аль-Хайтам облокотился на книжный стеллаж, пока Кавех собирал бумаги, кусая губы.         — Что с твоим проектом? — Кавеха явно нужно было отвлечь от мыслей об отце.       — Плевать на профессора, — фыркнул Кавех, — я продолжу работу. Спасибо за те чертежи, они здорово помогли. Передай мою благодарность своей бабушке.       — Тот факт, что кто-то заинтересовался ее проектами, уже принес ей множество впечатлений. Она будет рада услышать, что смогла помочь.         Кавех в самом деле отвлекся и принялся разворачивать тот самый чертеж, что видел Аль-Хайтам у бассейна.         — Дашь взглянуть? — Аль-Хайтам протянул руку.       — Он еще совсем сырой, — отмахнулся Кавех, — смотреть не на что.       — Неправда, — покачал головой Аль-Хайтам, — я видел его тогда, когда мы плавали. Я не силен в архитектурных формах, но уверен, что эта работа гениальна, как и все твои труды.       — Если ты не перестанешь нахваливать меня, то я рискую потерять всяческий запал на самосовершенствование!       — Я всего-то говорю правду, Кавех.       — Гениальность — не то, что кропотливый и усердный труд, — брови Кавеха съехались к переносице. Он не любил оправдывать заслуги врожденным талантом, и в этом они с Аль-Хайтамом были схожего мнения.       — Твой гений не умаляет твоего труда. Ты прав — талант не обрекает тебя на успех, но дает ощутимую фору. И ты, безусловно, талантлив. Во сколько лет ты впервые заинтересовался архитектурой всерьез, чтобы взять в руки карандаш?       — В… — Кавех цокнул, понимая, к чему тот клонит, — в пять или семь.       — В этом возрасте большинство детей только учатся читать.       — Но в том возрасте, в котором я сейчас, архитекторы прошлого уже строили города, — продолжал Кавех.         Аль-Хайтам замечал в нем так много противоречий, с которыми тот никак не мог примириться. Кавех с горящими глазами восхищался чужим талантом, словно свой собственный для него был пустым звуком, говорил о других, несмотря на то что все вокруг говорили о нем. Он подтверждал чужую гениальность и мудрость, рассуждая на темы, которые не близки и доброй половине студентов всей Академии, будто бы сам не был гением в своей стезе. Он требовал доказательств правильности своих поступков, своей правоты и значимости, желал признания, не замечая, что то уже давно покоилось в его руках. Он искал себе прощения и искупления за то, чего не совершал, и не принимал его, ведь думал, что заслуживает наказания.         Они замолчали.         Из кармана Аль-Хайтама выпал Глаз Бога.         — Можно потрогать? — Кавех сел рядом на пол.         Аль-Хайтам кивнул.         Кавех аккуратно провел пальцем по стеклянной поверхности, будто она вот-вот треснет и рассыпется.         — Ты что-нибудь чувствуешь? — Кавех поднял глаза, и Аль-Хайтам замер. Вопрос ведь совсем не о том, о чем ему так хотелось сказать.       — Тебе необязательно дотрагиваться до него, чтобы я что-то чувствовал, — не те слова, что вертелись в голове уже так долго, но Кавех ведь не дурак, он и так все знал.         Давно знал.         — Ты обязательно получишь его тоже, — Аль-Хайтам определенно считал, что из них двоих Кавех достоин этого гораздо больше.       — Думаешь? — Кавех опустил взгляд.       — Знаю.         Кавех улыбнулся так, как Аль-Хайтам больше всего любил, как Кавех улыбался только ему. С теплотой во взгляде и поджатыми губами — сдерживал улыбку, чтобы не расплыться в ней окончательно.         Он без спроса отодвинул листы и улегся Аль-Хайтаму на колени — никаких разрешений не нужно, когда глаза говорят сами за себя.         А Аль-Хайтам все равно дрожал и дышал прерывистыми вдохами-выдохами. Кавех задрал руки к солнцу, которое тут же озолотило их своим сиянием.         Золотые руки. Это точно про Кавеха. Из-под его рук выходили настоящие шедевры, и плевать что это — чертеж величественного дворца или узорчатые завитки на полях лекционной тетради.         Этими руками — шершавыми от постоянной работы с инструментами, — он заплетал свои косы, он раздвигал воду и смахивал с лица намокшие пряди, он играл на дутаре, и как же Аль-Хайтам хотел услышать его игру — наверняка безупречную, как и все, к чему Кавех только притрагивался.         Эти руки Аль-Хайтаму хотелось держать в своих. И он позволил себе это — легкое прикосновение кончиками пальцев на пробу. Кавех слабо вздрогнул, но руки не убрал, и Аль-Хайтам провел невидимую линию от вен на запястье до середины ладони. Начертил на ней узор.         Прислонил к ней свою.         У Кавеха пальцы длиннее, чем у него, совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы Аль-Хайтам забыл, как дышать.         И если бы Кавех умел читать мысли, Аль-Хайтам бы с уверенностью сказал — тот решил добить его окончательно, когда нежно переплел их пальцы.         Аль-Хайтам был уверен, что одежда на нем горела, пока Кавех касался, касался, касался его рук.         Кавех смотрел на него снизу вверх и дышал через приоткрытый рот, и от этого взгляда, от этого распирающего чувства, от волнения у Аль-Хайтама похолодели конечности.         — У тебя руки мягкие, — в полголоса сказал Кавех.       — Почему ты такой блед-ный? — Аль-Хайтам запнулся на слове, которое почти застряло в его пересохшем горле. И этот вопрос — такая глупость, которую он говорил, чтобы не выпасть из реальности.       — Я сгораю, — Кавех же — само спокойствие.         Нет, нет, это Аль-Хайтам тут сгорал заживо под взглядом двух алых огней.         — Солнце меня не любит, — и Кавех снова ошибся.         Солнце любило его, любило так, что хотело забрать себе, пометить, оставив огненный след на том, кто был его воплощением в реальном мире.         Кавех вдруг расцепил руки и сел на колени рядом, лицом к лицу, и замер, словно не знал, что делать дальше. У него щеки раскраснелись не меньше чужих.         Аль-Хайтам же знал, чего хочет.         Он прижался лбом ко лбу и уложил ладонь на щеку, потянувшись к губам. До них всего-то миллиметры.         — Нет, — Кавех его остановил, уперся пальцами в губы, не давая шевельнуться, и кислорода вдруг стало не хватать всерьез.         Аль-Хайтам не понимал. Кавех ведь хотел тоже, хотел — это точно, глаза не обманут. Истина непреложна.         Аль-Хайтам поцеловал его в руку, там где пальцы сходились с ладонью, что прижималась к губам, и снова коснулся его лица. У Кавеха опять прядь лезла в глаза, щекотала Аль-Хайтаму нос.        Кавех опустил ладонь и закрыл глаза. Аль-Хайтаму казалось, что если он их откроет, оттуда сразу хлынут горячие слезы.         — Почему нет? — прошептал он тихо прямо в губы и погладил от скулы до подбородка. — Я же знаю, что ты тоже… Хочешь.       Любишь.       — Я не смогу остановиться, — ответил Кавех, не поднимая век. Аль-Хайтам чувствовал его дыхание на своих губах и очень плохо соображал, — не смогу.       — Зачем останавливаться? — Аль-Хайтам почти умолял.       — Я погублю нас, Хайтам, — Кавех с трудом выпутался из почти что объятий. С трудом не потому, что его держали, а потому что сам не хотел.       — Кавех, — Аль-Хайтам схватил его за руку.       — Прости меня.         Солнце ушло за горизонт.