Утро для Аль-Хайтама началось крайне непривычно, начиная от головы, на которую словно надели чугунный казан и били огромным кузнечным молотом, — вино из сумерских роз явно было не из лучших таверн или лавок, и пусть бы оно было просто дешевым, а не разбавленным чем похуже; заканчивая временем на часах — половина одиннадцатого. Привыкший к определенному распорядку, он редко просыпался позже восьми утра, за исключением тех случаев, когда первой в расписании стояла дисциплина, не вызвавшая ранее никакого интереса. Тогда он смело позволял себе пропустить занятие, но даже в такие дни выбор не падал на лишний час сна — куда более занятным было остаться в комнате с книгой или посетить Дом Даэны.
И если с вином было неясно, ведь выпил Аль-Хайтам всего несколько бокалов, то вот столь позднее пробуждение он вполне мог себе объяснить. Сон не шел очень долго, уже в полудреме он помнил, как небо начинало превращаться из черной густой пелены в тусклое серо-голубое полотно нового дня, и как постепенно угасала ночная тишина.
Мысли сразу же вернулись к событиям вчерашнего вечера: тяжесть Алима на его плечах, так и не высказанное предположение Тигнари о зонах увядания, рассыпчатые золотые пряди волос, острая фраза, брошенная напоследок, предсказание из книги.
— Первый раз вижу, чтобы ты так долго спал, — Алим сидел на своей кровати, уперевшись спиной в стену. И в отличие от самого Аль-Хайтама, сосед выглядел уж больно бодрым, так, будто бы вчера не его тащили силком в комнату, наполненного алкоголем, накуренного и сонного. — Как я оказался в комнате? Помню только того парня ушастого с Амурты, твою умную подругу и красавца с Кшахревара, и то смутно. Какого Дешрета вчера было?
— Первый раз вижу, чтобы человек после такого количества дури и вина смог отделаться одной лишь амнезией, — съязвил в ответ Аль-Хайтам, поворачивая голову к Алиму. В висках неприятно запульсировало. — Я донес тебя. Будешь должен.
— А я думал мы друзья, — разочарованно выдохнул Алим, — и чего ты хочешь?
— Принеси воды, — Аль-Хайтам вновь прикрыл глаза. Водой тут явно не обойтись. Следовало лежать в постели еще как минимум пару часов и желательно чего-нибудь съесть.
Встать с кровати оказалось легче, чем он предполагал. В поясной сумке лежал забытый им вчера мешочек с тулумбой, что дала бабушка. Аль-Хайтам развернул его и мысленно уколол себя, увидев, что сладости отсырели и впитали в себя всю сахарную посыпку и сироп. Есть их нужно было вчера по дороге к Академии, но никак не оставлять до утра в трех слоях плотной ткани. Сразу вспомнились бабушкины слова на прощание и руки, что заворачивали угощения. Стало совестно.
Аль-Хайтам положил трубочки в рот одну за другой, и они тут же растаяли. На мгновение даже стало легче, исследователи с Амурты не врали, — сахар определенно восполняет энергию.
— Держи свою воду, господин, — растянул слова Алим и театрально поклонился, протягивая кувшин с водой.
Аль-Хайтама всегда удивляло то, насколько его сосед был легким человеком. Его не обижало колкое замечание, не смущали разного рода просьбы, он не кривился от язвительных шуток, каждый раз лишь небрежно отмахиваясь от любой потенциально неприятной фразы. Аль-Хайтам никогда не грубил ему, не старался задеть или обидеть нарочно, но и не делал ничего, чтобы тот мог посчитать его за друга.
Он часто замечал это и при общении с другими. Окружающие лебезили с ним, даже если слышали в свой адрес откровенную и, к слову, непрошенную критику. Мысль о том, что поведение, призванное людей отталкивать, совершенно наоборот — их притягивало, Аль-Хайтаму претила.
Он забрал из рук Алима кувшин и, сделав два глотка, шумно выдохнул. Аль-Хайтам мог поклясться, что никогда прежде простая сумерская вода не бывала столь вкусной.
— Треклятое вино, — скривился Аль-Хайтам, вытирая подбородок. — И как ты только на ногах стоишь?
— Говорят, руккхашава дает обратный эффект на похмелье, — победно улыбнулся Алим. — Я же говорил, затянись. А ты все нет и нет. Вот и страдай теперь, покуда табак забраковал.
— Не табак, а твою грибную дрянь. Сам травишься, так меня не трогай, — отмахнулся Аль-Хайтам, устраиваясь на кровати.
Возможность пролежать весь день в кровати прельщала, но Аль-Хайтаму не терпелось вернуться в Дом Даэны. Все же мысль о предстоящей комиссии рецензирования его не покидала. Успей он сдать диссертацию в этом учебном году — и степень дриоша будет в руках. Ему не хотелось бесполезных званий и титулов, разве что отчасти, как дань памяти родителям. В первую очередь интересовала возможность отправляться в странствия в рамках исследований. Стоило представить себе древние гробницы Аль-Ахмара, храм Гюрабада или же Алтарь Миражей, как по коже стремительно расползались мурашки.
Все то, о чем он грезил в детстве, зачитываясь сказками и легендами Сумеру, оказалось правдой. Став старше и осознав, что все эти выдумки выдумками не являются, глаза его загорелись огоньками пылкого юношеского интереса. Возможность приблизиться к тайнам, ухватиться за них, разгадать, все еще не отпускала его.
Хотелось еще сегодня найти Тигнари и все же расспросить его о зонах увядания, что теперь не давали Аль-Хайтаму покоя. Ведь если его предположение верно — все они находились в опасности.
И было еще кое-что, в чем до последнего он не желал себе признаваться, запирая мысль в самом дальнем ящике подсознания. Журнал Кшахревара. И пусть он всячески пытался себя убедить, что прочел бы статью в любом случае, пусть разум настаивал, что все это — исключительно научный интерес, сердце же рьяно противилось, отбивая нервный ритм.
— Ты куда? — выпучил глаза Алим, завидев, как Аль-Хайтам натягивает мантию.
— В библиотеку, — вздохнул Аль-Хайтам, поправляя бишт. Слишком жарко. Правило ношения академических одежд и в выходные была совершенно непонятна большинству студентов, но возразить никто не смел.
— Я мог и не спрашивать, — Алим помотал головой и закатил глаза.
— Мог, — повторил Аль-Хайтам, прежде чем выйти за дверь.
Дом Даэны никогда не отличался пустыми залами. Даже сейчас, когда, казалось бы, большинство студентов должны отлеживаться в своих постелях после вчерашнего праздника, людей здесь было не меньше, чем в любой другой день. Каждый понимал, учеба в Академии Сумеру — большая привилегия и, несмотря на продажных мудрецов, престиж ее никуда не делся.
У высоких стеллажей Аль-Хайтам замешкался. Он тянул руки к старым книгам с потертыми корешками и надорванными страницами, нарочито медленно читал название каждого экземпляра, чтобы не дать мыслям и взгляду соскользнуть к рядом стоящей стопке ежемесячников.
— Глупости какие-то, — шикнул он сам на себя.
С чего вдруг он вообще ограничивал себя в источниках знаний? Если так хотелось доказать, что личного интереса здесь нет — это отличный способ. Взять и прочесть без колебаний и излишних подтекстов.
Так он и поступил.
Но личный интерес все же был, и отрицать это — значит обманывать себя. Он не был синонимом любви с первого взгляда. Интерес совсем иного плана. Аль-Хайтаму хотелось разобраться, что же такого находили в этом юноше окружающие, почему столько почестей и возгласов одному лишь ему. Неизвестное всегда притягивает, и Аль-Хайтам исключением не стал. Читать людей для него труда не составляло, каждого встречного понять было легко по первой фразе и тут же в голове сложить картинку.
Но Кавех в этот пазл не складывался, не подходил ни под один знакомый прочитанный пример. Он был ему непонятен. От почти вульгарного внешнего вида, стыдливо закушенной губы в ответ на собственную бестактность до ломанной грубости, маской скрывающей растертое руками заплаканное лицо с черными потеками исмида.
Пролистывая страницу за страницей, он чертил пальцем невидимую линию, пока не остановился на знакомом имени в правом верхнем углу.
«Экологическая оптимизация пространства». Так называлась статья.
С каждой прочитанной строчкой Аль-Хайтам все больше понимал, о чем именно тогда говорила Лиза.
Кавех писал о надобности переработки и перепроизводства, писал кропотливо и дотошно, вплоть до способов сбора дождевой воды и подробных описаний реализации проекта в приложениях. И работа эта — безупречная во всей своей продуманности, в каждой детали, написана ни ради степени дриоша, ни ради заслуг или похвалы его незаурядного ума и таланта, а ради использования трудов по назначению — самому прямому.
В каждом его слове, в каждой букве читалось неприкрытое возмущение нынешней ситуацией с финансированием, отсутствием внедрения проектов, беспокойство об обветшалом Порт-Ормосе, что непременно нуждался в реставрации. Аль-Хайтам понимал, — Кавех этим делом горел и болел. Рвался за справедливостью в попытках привнести как можно больше блага собственными усилиями.
И это поражало.
— Я совсем не ошибся, на Хараватате и правда учатся выдающиеся студенты. Что праздники, что выходные… Они всегда за учебой, — послышался рядом уже знакомый голос.
Кавех стоял прямо напротив Аль-Хайтама и сжимал в руках свернутые чертежи. Аль-Хайтам сглотнул, даже не сразу понимая, кто именно стоит перед ним. Сейчас это был словно совершенно другой человек. Он поджимал в смущении губы, часто моргал и крепко стискивал пальцами листы. Мантия, берет Академии с белой нашивкой льва — все, как и полагается. И только припухшие от слез глаза разбавляли этот контраст, выдавая, что вчера на празднике был именно он, а не выдуманный захмелевшим разумом Аль-Хайтама фантом.
— Аль-Хайтам, если не ошибаюсь, — мотнул головой Кавех в сторону рядом стоящего стула, — позволишь сесть с тобой?
Аль-Хайтам заметно застопорился, немного съеживаясь под терпеливым взглядом чужих глаз. Кавех, оказывается, даже запомнил его имя.
— Садись, — неизвестно откуда в голосе вдруг взялась грубость. Аль-Хайтам тут же прочистил горло. Не хватало еще обижаться на совершенно чужого человека за глупую фразу.
— Ты вчера подходил, — замялся Кавех, отводя взгляд, — у фонтана, — и тут же вновь уставился Аль-Хайтаму в лицо.
Тот кивнул.
— Я не хотел грубить, —
но нагрубил, захотелось напомнить Аль-Хайтаму. — Что же тебе было нужно?
— Хотел помочь тебе, — честно ответил Аль-Хайтам. — Все-таки на равноденствие нужно помогать нуждающимся, проявлять сочувствие. Хотел вымолить у богов себе немного счастья на будущий год. Но сегодня мне плевать. Можешь идти.
— Да? — Аль-Хайтам был уверен, что столь язвительный ответ непременно заставит Кавеха развернуться и уйти, или как минимум — ответить грубостью на грубость, но тот лишь ухмыльнулся как-то совсем по-доброму и сложил свои принадлежности на стол. — Настолько плевать, что ты сейчас читаешь мою статью? И как? Интересно? — в этом вопросе не было сарказма. Он спрашивал, потому что правда хотел знать ответ, словно ждал доказательств и подтверждений важности своего труда.
Аль-Хайтаму вдруг стало до ужаса неловко, вся эта ситуация вышла до того нелепой, что он, пытаясь всем своим видом изобразить отстраненность и тотальное отсутствие интереса, лишь доказал обратное, выставив себя настоящим дураком.
Но Кавеховы глаза глядели так выжидающе, что Аль-Хайтам смел предположить — тот его дураком и не думал считать.
— Полагаешь, что реконструкция Порт-Ормоса поможет экологической оптимизации? — вздернул бровь Аль-Хайтам и развернулся к Кавеху лицом.
— Да, — кивнул Кавех и улыбнулся краешком губ. Его явно удовлетворила чужая вовлеченность в обсуждение. — Ты имеешь иное мнение?
— В чем проблема разводных мостов, что установлены там сейчас?
— Порт-Ормос — важнейший центр экономики Сумеру. Каждый день в порт заходят десятки торговых судов, представляешь, сколько раз приходится вручную разводить эти мосты? Оставить их разведенными надолго нельзя. Покупатели, да и сами торговцы то и дело снуют с одной стороны на другую. Человеческие ресурсы расходуются нерационально, тяжелые конструкции тревожат рыб, громкие звуки отпугивают животных, которые впоследствии часто нападают на местных, — Кавех то размахивал руками, то чертил ими невидимые схемы на поверхности стола.
— И что ты предлагаешь? — спросил Аль-Хайтам и подпер рукой голову, состроив вид полного непонимания, хоть сам уже давно догадался, что именно хочет реализовать Кавех.
— Тоже мост. Надземный. Это даст дополнительное пространство для торговли, освободит рабочих от тяжелого физического труда, предлагая новые рабочие места, и все прочее по списку, — он наклонил голову, и берет чуть сполз набок.
Аль-Хайтам наконец смог рассмотреть его лицо вблизи, не оставляя попыток уловить то заставляющее людей тянуться и оставаться подле него невидимое нечто. Пара родинок на щеках, пухлые искусанные губы, выгоревшие на солнце кончики ресниц, маленькие росчерки морщинок в уголках глаз — наверное, много улыбается, подумалось ему; алая радужка, жадно забирающая все внимание на себя.
Кавех не был идеальным, не был человеком с картинки или отполированной мраморной статуей, несмотря на всю свою неестественно-совершенную красоту. И пусть так казалось другим, но это точно не было тем, что могло бы так увлекать.
Не Аль-Хайтама.
В нем было то, что в глаза бросалось не меньше — исключительный талант и бесконечный искренний альтруизм.
Повисло неловкое молчание. Аль-Хайтам совершенно бесстыдно изучал Кавеха взглядом, пока не заметил растерянный взгляд на себе, отчего лишь бездумно стал пялиться в журнал, теребя краешки тонких страниц.
— Ты отправлял проект на рассмотрение? — спросил Аль-Хайтам и огоньки в карминных глазах тут же померкли. — Заявки Кшахревара одобряют чаще других.
— Да, но… Заявку отклонили. Денег нет, да и я всего лишь дриош, — в усмешке отчетливо читалось сожаление. — А ты, что же, архитектурой интересуешься?
— Я интересуюсь разными знаниями, но о заявках знаю от бабушки. Она была хирбадом Кшахревара.
— И почему же ты не пошел по ее стопам? Или настолько нравится грешить, что захотелось делать это в рамках закона? Вот уж сумасшествие! Никаких крамольных мыслей, исследование происхождения слов — грех для всех сумерцев, но Хараватат — исключение из правил. Не зря даршан именуют элитным, — ребячливо плескал руками Кавех, словно его этот факт не на шутку обижал.
— По твоей логике студенты Ртавахиста тоже грешники, раз заглядывают за пределы Вселенной, — усмехнулся Аль-Хайтам.
— Студенты Ртавахиста настоящие глупцы. Придерживаться фатализма и уповать на судьбу и звезды вместо своих собственных сил — самое бесполезное занятие, — фыркнул Кавех, сложив на груди руки.
— И поэтому вчера ты, стоя на столе, на весь корпус голосил и просил всех поверить твоим предсказаниям о счастливом будущем? — саркастично отозвался Аль-Хайтам, с удовлетворением наблюдая, как розовеют щеки Кавеха.
— Я был пьян и…
Кавех договорить не успел. За разговором они не заметили, как библиотека заполнилась людьми, да так, что Аль-Хайтам не мог припомнить, чтобы ранее вообще видел здесь такую толпу. Судя по количеству собравшихся — что-то случилось или должно было случиться прямо сейчас.
Из-за тяжелых деревянных дверей показался недавно избранный на пост великого Мудреца Азар в сопровождении остальных мудрецов от каждого даршана.
Аль-Хайтам, завидев их, тут же понял, что происходит. Фестиваль Академии. Отвергнув мысли, сразу же расцененные как совершенно глупые и неправдивые, он спихнул забывчивость на алкоголь. Ожидать напоминаний от Алима, который едва ли запомнил за год имена преподавателей, не было никакого смысла.
— Сегодняшнее собрание посвящено грядущему фестивалю Академии! — начал Азар.
Его лицо, как и во все прошлые разы, что они встречались с Аль-Хайтамом, не выдавало ни единой эмоции. И если по Академии распространялись стереотипы, один из которых касался студентов Ртавахиста и его выпускников — что все они отличаются мечтательностью и склонностью к философским рассуждениям, то Азар непременно рушил любой из них. Надменный и строгий вид всегда выдавал обратное, то ли все из-за сокрытой в его руках власти в виде знаний о будущем, то ли напротив, властью той, что вводила всех в заблуждение.
— Студенты даршанов старших курсов наверняка наслышаны о фестивале, но для первокурсников повторюсь. В этом году фестиваль разделен на две части: ежегодный праздник мудрости, где каждый даршан устанавливает в городе киоски в соответствии со знаниями их научной школы, заинтересовывая гостей и тем самым ее прославляя и усиливая влияние; и турнир даршанов — состязание, проводимое раз в четыре года, где за победу борются лучшие студенты, избранные своим даршаном! — Азар развернулся к мудрецам: — Отвечать на другие вопросы о фестивале поручено мудрецам и членам комитета по планированию фестиваля.
Аль-Хайтам слышал о фестивале и турнире от бабушки. Денежное вознаграждение, субсидия на исследования, право носить диадему… Все это его никогда не прельщало. Вернее, не считалось достаточным, чтобы тратить столько усилий без четких гарантий получить выгоду.
Терминал Акаши, надетый на ухо, издал тихий писк, и Аль-Хайтам прижался к нему пальцем, будто это поможет заглушить неприятный звук. Затем послышался чей-то голос, повторяющий заново всю сказанную ранее информацию и диктующий номера аудиторий, куда следовало явиться студентам каждого даршана.
Когда он повернулся к Кавеху, чтобы спросить того об участии, место рядом уже пустовало. Там не было ни его самого, ни чертежей. Очередная странность в чужом поведении, которую Аль-Хайтам объяснить ничем не мог. Оглянувшись по сторонам в поисках светлой макушки, которой нигде поблизости не оказалось, он наткнулся взглядом на Лизу, что стояла с Тигнари и другими студентами в первых рядах среди всей толпы собравшихся.
Стоило Акаше затихнуть, как по залу прокатилась волна возгласов и бурных обсуждений. Слишком шумно для библиотеки.
— Как же хочется хотя бы дотронуться до диадемы знаний! — послышалось из толпы.
— Представляете, сколько моры можно получить на свои исследования? Так и до дастура недолго дорасти!
Аль-Хайтам усмехнулся вслух, пробираясь сквозь толпу к Лизе и Тигнари. Слишком уж его забавила мысль, что кто-то всерьез думает, что диссертация, достойная степени дастура, обеспечивалась одной лишь морой.
— Хайтам! — крикнула Лиза и поманила его рукой. — Как ты после вчерашнего? У меня жутко голова раскалывается.
— А я говорил тебе выпить настой из сушеного красноплодника, — отозвался Тигнари. — У меня вот ничего не болит.
— С трудом оторвал голову от подушки, — кивнул Аль-Хайтам. Но упоминать о том, что он забыл о собрании не стал. Объяснять, что с больной головой он поплелся сюда вычитывать статью Кавеха, не хотелось.
Акаша вновь запищала.
— Архонты, этот фестиваль сведет меня с ума, — закатил глаза Тигнари. — На меня свесили подготовку киосков на праздник мудрости. Говорят, что ответственнее меня никого не нашли. Хорошо, что хоть на турнир не отправили. Ни за что бы не согласился.
— А твоего согласия бы и спрашивать не стали, — протянула Лиза, шумно вздыхая. — Прямо как моего.
— Ты участвуешь в турнире? — Аль-Хайтам не был удивлен этим фактом. Лиза действительно была лучшей на Спантамаде, да что там, и далеко за его пределами тоже. — Что ж, не завидую, но у тебя есть все шансы победить. Награды все же не самые скудные.
— Осмелюсь предположить, что ты, Хайтам, на своем даршане лучший, глядишь, соперниками станем, — подмигнула Лиза.
— Пусть и так, но меня бы не выбрали. И не выберут, — помотал головой Аль-Хайтам. Он был прав. С его желанием, а если быть точнее, нежеланием выстраивать коммуникацию, шансы быть избранным однокурсниками крайне невелики. — И меня это вполне устраивает. Нет никакого желания тащиться в пустыню.
— А ты не слышал? — уши Тигнари опустились и еле заметно задергались. — В этом году в пустыне этапы не проводятся. Поговаривают, что всему виной песчаные бури.
— Песчаные бури? — в недоумении скривил лицо Аль-Хайтам. Лиза и Тигнари переглянулись. — Но разве не в этом смысл испытания в пустыне? Сложность.
Тигнари сделал небольшой шаг ближе, чтобы другие студенты его не слышали.
— На самом деле это из-за пустынного народа. Обучение в Академии для них запрещено, и если раньше они могли с этим мириться, то сейчас, после того как зоны увядания начали стремительно распространяться повсюду, жители пустыни обвиняют в этом Академию, мудрецов, матр. Будто бы их намеренно хотят уничтожить. Поэтому в пустыне опасно совсем не из-за зыбучих песков и бурь.
Аль-Хайтам и раньше знал об этом правиле. Никто не кричал о нем на каждом углу, но все были осведомлены — жителям пустыни вход в Академию закрыт. На фестивале они никогда не появлялись: то ли их и туда не пускали, то ли они и сами не приходили по доброй воле к тем, кто их не жаловал.
Он помнил, как был возмущен, когда впервые услышал об этом в детстве. Тогда они часто бывали в деревне Аару с бабушкой, когда та еще работала в Академии. Водить дружбу с местными детьми Аль-Хайтам инициативы не проявлял в силу собственной закрытости, но даже если бы вдруг ему захотелось, взгляды тех мальчишек и их родителей говорили сами за себя — он был там не самым желанным гостем.
В очередной раз любопытство вылилось в десятки вопросов к бабушке, и ответы возмутили его тогда еще открытое детское сердце. Неужели на земле божества мудрости могло вершиться подобного рода беззаконие?
Сейчас это возмущало тоже, но более ложных надежд он не питал. Мир больше не представлялся разделенным на черное и белое, и справедливости не всегда находилось в нем место.
— Ага, только вот пустынники не знают, что зоны увядания уже близятся к деревне Вимара, — вздохнула Лиза. — Мы не знаем, что происходит. Быть может, мне удастся выяснить что-то на турнире.
— Не думаешь, что это может быть опасно? — Аль-Хайтам скрестил руки и неодобряюще посмотрел. Вопрос был риторическим.
— Я не собираюсь узнавать что-то в открытую, так, сострою глупое лицо, изображу праздный интерес, — улыбнулась Лиза.
— Тебя знают в Академии, никто и мысли не допустит, что ты задаешь вопросы случайно или постоянно оказываешься рядом просто так, — помотал головой Тигнари.
— Ох, ты даже не представляешь, как быстро засыпает бдительность мужчины в присутствии красивой женщины. Если кто и сглупит, так это точно буду не я, — зеленые глаза ярко сверкнули. Лиза определенно оценивала себя объективно и, к тому же, была слишком умна, чтобы не воспользоваться собственным положением.
— Хайтам, — вкрадчиво начал Тигнари, — отправляйся на праздник мудрости тоже. Займись киосками. Нам всем нужно быть поблизости, если уж ввязываемся в это. Тем более тебя волнует учеба.
— Не волнует, — отчеканил Аль-Хайтам.
— Я не об успеваемости. Рецензирование, — вздохнул Тигнари, едва ли не закатывая глаза. — Инициатива на празднике зачтется мудрецом даршана.
— Я и без того получу степень, — Тигнари уже было хотел раскрыть рот в ответ, как Аль-Хайтам выставил вперед ладонь и продолжил: — Я буду на празднике.
— Ты уверена, что хочешь встревать в это? Сайрус вряд ли одобрит, если узнает, как ты собираешься использовать силу, — Тигнари изогнул брови и опустил уши. Весь его вид выдавал глубокие сомнения, и совсем не зря.
— У меня все-таки есть глаз Бога, и он дарован не для украшения, — пожала плечами Лиза и неосознанно дотронулась до своей сумки, — Сайрус говорит, что я делаю успехи в магии. Хотелось бы верить, что он не лжет.
— Твоему глазу Бога не больше пары месяцев, не стоит рассчитывать на него всерьез, — хмыкнул Тигнари. Прямолинейности ему не занимать. — К тому же, — он вновь сбавил тон голоса, — против
него глаз Бога вряд ли поможет.
— Против него? — насторожился Аль-Хайтам. — Вы уверены, что это…
— Зандик, — кивнул Тигнари.
***
Пытаясь найти для себя достаточно весомых причин и поводов, чтобы пойти на такой риск, Аль-Хайтам перебрал множество вариантов, но все они были либо слишком поверхностны и притянуты за уши, чтобы браться во внимание, либо если и считались достаточно убедительными, вроде спасения всего Сумеру, то совершенно не подходили под описание вещей, что волновали его до той степени, когда хотелось бы рисковать собственной только начавшейся жизнью.
Чрезмерным альтруизмом Аль-Хайтам не страдал. Однако на периферии маячил образ родителей, о благородстве которых неустанно рассказывала бабушка. Стать тем, кем гордятся — сокрытое внутри него желание, лишь изредка выбирающееся наружу, сейчас заявляло о себе отчетливее. Да и осознать, что он обо всем знал и не помог, если вдруг что-то случится с Лизой или Тигнари, будет, наверное, слишком сложно и неприятно. И одним лишь научным интересом здесь теперь уже было не обойтись.
С того разговора прошло около двух недель, за которые Аль-Хайтам ни разу больше не говорил с Кавехом, хоть и прокручивал их последнюю скомканную встречу в голове множество раз, сам не ведая зачем. Это выходило неосознанно, мысли сами по себе отчего-то возвращались к тому обсуждению его проекта в библиотеке, спонтанно начавшемуся и так же спонтанно закончившемуся резким исчезновением Кавеха. Все эти думы раз за разом безнадежно и безрезультатно выгонялись из головы, словно ненужный мусор. Аль-Хайтаму все это было непонятно, и этому не хотелось давать никаких названий, но и оставить без внимания назойливо всплывающие мысли было невозможно — под кожей зудело, стоило увидеть его снова.
Они иногда пересекались в библиотеке, обмениваясь короткими взглядами, но никто не решался заговорить, словно между ними произошло нечто, мешающее выдавить из себя пресловутое приветствие, но ничего подобного Аль-Хайтам себе припомнить не мог.
Собственный разум в последнее время стал подводить его — привычный рациональный подход все чаще уступал несвойственным пространным размышлениям.
И касалось это не только Кавеха и предстоящего дела.
За те два раза, что он успел навестить дома бабушку, она изменилась еще сильнее. Пара недель вдруг ощутилась несколькими годами, изрядно вымотавшими её и без того шаткое здоровье. Она увядала на глазах. Блеск глаз сменился на помутневшую выцветшую радужку, и бодрость вся превратилась в нерасторопность и поджатые в стыдливом извинении за свое бессилие губы.
Аль-Хайтаму было страшно. И невероятно стыдно за самого себя, что порой не мог отважиться переступить порог собственного дома. Страх ничего не услышать в ответ на хлопнутую дверь перерастал теперь из подрагивающих пальцев в растекающуюся по венам жгучую тревогу, от которой становилось трудно дышать. Никогда ранее еще он не мог подумать, что столь закономерное явление как смерть, сможет так сильно будоражить его, казалось бы, реалистичный взгляд на мир. Мир, который теперь мог рухнуть в любой момент.
В день открытия фестиваля площадь у Академии заполонили сотни сумерцев. Киоски украшались студентами с раннего утра. Праздник обещал быть грандиозным. Совмещение праздника мудрости с турниром даршанов позволило Академии выделить больше средств на организацию, поэтому на декорации в этом году не скупились. Местные торговцы не упустили повода заработать, щедро забив прилавки угощениями, а шатры пестрили разноцветными красками. На некоторое время площадь превратилась в подобие Большого Базара, не хватало лишь танцовщиц из театра Зубаира. В воздухе пахло пряностями и жареным тестом. Смех, вперемешку с восторженным гулом голосов, расползался вокруг, даже на равноденствие не проводилось таких гуляний. Нынешний фестиваль мог с легкостью посоревноваться с самим Сабзерузом.
Киоски даршанов выглядели не менее призывно: от растянутых нарисованных вручную плакатов с названием и эмблемой до ярких украшений в виде сумерских роз и падисар. Наблюдая за этим всеобщим воодушевлением, Аль-Хайтам начинал понимать, почему все так любят подобные сборища.
Киоск Хараватата стоял почти что в центре, и Аль-Хайтам быстрым шагом пробирался через толпу горожан, чтобы наконец принести из дома Даэны нужные материалы для коротких лекций.
— О, Властительница! Если бы я знал, что праздник будет с таким размахом, лучше бы пришел как гость! — огорченно вздыхал один из студентов, пытаясь закрепить плакат. — Нам возиться тут до ночи, так если бы только сегодня, а это на четыре дня! А там, вон, — он вытянул руку в направлении прилавка со сладостями, — все веселятся, в таверне наверняка сегодня кутеж!
— Ой, Джасем! — девушка слегка шлепнула его по голове тетрадью, — Поменьше болтай! Сам ведь вызвался! Сейчас тут воешь, а потом сокрушался бы, что дриоша не получил!
Невольно вспомнился Алим, который мирно спал в то время, как Аль-Хайтам во всю был занят на площадке. Наверняка и сюда он приплетется ближе к обеду, чтобы выклянчить листовку даршана, чтобы после сунуть ее под нос мудрецу в доказательство своего пребывания на празднике, и, набрав закусок, с полными карманами моры пойдет к Ламбаду искать на ночь развлечений.
— Аль-Хайтам! Ты вернулся! — та же девушка переключилась со своего нерадивого товарища. — Тебя искал какой-то юноша.
Аль-Хайтам на мгновение задержал дыхание.
— Юноша?
— Да, такой, с ушами и очень злой! Отругал нас за…
— За цветы, — Тигнари хмуро сощурил глаза и сложил на груди руки, осматривая киоск. — У меня нет никаких цензурных слов! Кто вообще позволил срезать такое количество роз и падисар для украшения? Вы хоть представляете, каким трудом их выращивают в оранжереях Гандхарвы?
— Уж если нам позволили мудрецы, значит имеем полное право! Для чего же их выращивать тогда, кроме как не для украшения? Все жалобы направляй в комитет по планированию фестиваля! У вас в Амурте какое-то помешательство на своих растениях! — девушка вздернула нос и уставилась на Тигнари, который шумно вздыхал, нервно дергая хвостом.
— Перестаньте, — твердо сказал Аль-Хайтам. — Ты хотел поговорить? — и под локоть отвел Тигнари в сторону.
— Завтра первый день турнира. Лиза узнала, где будут проводить начальный этап. Склон Гандха, почти что у Разлома на границе с Ли Юэ. — Тигнари потер лоб и обернулся на веселящуюся толпу людей. — Ты видел площадь? Да там почти весь город собрался. И так будет каждый день.
— Уводят подальше от зон увядания, — Аль-Хайтам задумался на мгновение, как его осенило.
Город. Финансирование. — Они специально сделали праздник таким масштабным, создают видимость. Хотят, чтобы горожане не выбирались из города. Что-то происходит.
— Да. Встретимся завтра в библиотеке на закате.
В голове не укладывалось, что вокруг действительно творится что-то странное. И еще больше Аль-Хайтам не мог поверить в то, что он по доброй воле согласился участвовать во всем этом безумии.
— И что только они на Амурте такие бешенные! — продолжала возмущаться девушка. — Как грибами всю Академию снабжать, так это нормально, а как цветы сорвали, так это мы, видите ли, права не имеем! Вздор!
Аль-Хайтам промолчал, подумав лишь о том, что им всем очень повезло, что Тигнари этого не слышал, иначе пришлось бы слушать гневную тираду не только о цветах, но и о грибах в придачу.
Когда праздник наконец был объявлен открытым и горожане потоком хлынули по площадкам, облепливая каждый киоск и задавая десятки вопросов, Аль-Хайтаму хотелось одного — спрятаться, чего он себе позволить не мог. Зато он, как минимум, отгородил себя от общения с людьми, взяв на себя подготовку теоретической части и составление материалов для лекций и листовок Хараватата. Несколько дней подряд распинаться перед публикой, прославляя самый продажный даршан — то еще удовольствие, которое он на себе испытывать не желал.
— Эй, а ты куда собрался? — воскликнул Джасем вслед уходящему Аль-Хайтаму. — Мы все должны оставаться здесь!
— Я свою часть работы на сегодня выполнил, — не оборачиваясь ответил тот.
— А ну вернись! Какую еще часть? Отлынивать от работы я тебе не позволю! — Джасем настойчиво схватил его за рукав мантии.
— Хорошо. Тогда к завтрашнему утру ты подготовишь и структурируешь всю программу Хараватата за второй курс. Не забудь составить краткий перечень курсов и часов для листовок. Еще нужен материал для лекции по рунической письменности древнесумерского. Но это завтра. На сегодня это сделал я. Именно поэтому сейчас я отойду, — Аль-Хайтам одернул руку и, развернувшись на пятках, все же ушел, оставив Джасема, бубнящего себе под нос и раздосадованного предстоящей ночью, полной стопок книг и письмен.
Аль-Хайтам осмотрелся, переминаясь с ноги на ногу, словно он не знал, куда собирается наведаться.
Палатка Кшахревара выделялась среди остальных — была самой яркой. Искусно украшенный диковинными цветами киоск, резная вывеска с фонариками и красочный плакат. Кавех искрился воодушевлением, и улыбка все не сползала с его лица. Люди подходили к нему, пока тот раз за разом искренне восхвалял свой даршан, хоть было и очевидно — информация о Кшахреваре — последнее, что интересовало раскрывших рот юношей и девушек. Неудивительно, что он снова был облеплен со всех сторон жаждущими получить хотя бы толику его внимания.
— Если вы думали, что на нашем даршане мы занимаемся только чертежами и постройками обычных зданий, то вы ошибаетесь! Механизмы и технологии — тоже наша специализация! — он жестикулирует, размахивая в воздухе руками, и то и дело сдувает с лица мешающуюся прядь. Сегодня его волосы собраны в высокий пучок, который не позволял надеть берет.
И снова это короткое пересечение взглядов.
Аль-Хайтам опять на мгновение задержал дыхание.
И, судя по всему, Кавех тоже, ведь он споткнулся на полуслове и едва ли не потерял нить собственного повествования.
— Сомневаюсь, что ты захотел перевестись на Кшахревар, — он сделал шаг навстречу и оперся спиной о киоск, наклонил голову вбок, тем самым открывая шею, — поэтому рискну спросить, не пришел ли ты сюда, чтобы увидеть меня?
Аль-Хайтам застыл, не зная, что ответить. А Кавех продолжил смотреть, заправляя волосы за ухо.
И в этом взгляде Аль-Хайтам бы смог прочесть чужое смущение, если бы не был так занят своим.
— Ох, так я угадал, — Кавех заулыбался. — Что ж, я польщен. Признаюсь честно, я и сам хотел сегодня подойти. Извини, что тогда в библиотеке я ушел не попрощавшись. Это было нелюбезно с моей стороны.
— Тебе не кажется, что ты слишком часто извиняешься? — хмыкнул Аль-Хайтам.
— Направь свою наблюдательность в иное русло, Аль-Хайтам, — по надломанным бровям и острому взгляду можно было легко сказать, что Кавеха это задело.
Почему-то. — Это всего лишь твое субъективное отражение объективной реальности.
— Но разве то, что в обе наши встречи ты начинал диалог с извинений — не объективная реальность?
— Вообще-то, встречи было три, — победно поправляет его Кавех.
Кавех считал их встречи.
Они оба замолчали. И Кавех рассмеялся. Звонко и солнечно.
— Неужели тебя не заинтересовал турнир даршанов, раз уж ты сейчас здесь, среди шума и толпы, а не у Цитадели Регзара с остальными участниками? — и тут же сменил тему. — Ведь на Хараватате ты лучший, не поверю, что тебя не выбрали.
Аль-Хайтам задумался на секунду, решив все же оставить очевидный вопрос на другой раз. А после закусил губу, поймав себя на мыслях о новой встрече.
— Помимо умственных способностей и эрудиции, чтобы быть выбранным, нужно считаться еще и хорошим товарищем, коим я для своих сокурсников не являюсь. И да, ты прав. Меня это не интересует.
— Ты всегда такой хмурый, что я, почему-то, даже не удивлен.
— У меня встречный вопрос. Почему ты не участвуешь?
— Что до меня, то… Не люблю бегать и измождать себя, — Кавех пожал плечами в ответ.
И пусть Аль-Хайтам многого в нем не понимал, но по тому, как Кавех еле заметно впился ногтями в собственную ладонь, по блеклому брошенному в сторону взгляду, он сразу понял — это ложь.
— Я думал, тебе нравится быть в центре внимания, — в голосе послышалась ирония. Аль-Хайтам сложил руки на груди.
— Нравится, — Кавех оглянулся на товарищей, что уже с минуту сверлили его настойчивым взглядом. — Сейчас вернусь, — небрежно бросил он, махнув рукой. — Сегодня у Ламбада гулянка, приходи и ты. Беседы всегда приятнее ведутся под бокал вина.
При упоминании вина Аль-Хайтаму сделалось дурно. Волна жара окатила с головы до ног, следом за которой почти явилась тошнота. И если от алкоголя он вполне мог отказаться, то вот перспектива провести вечер в окружении толпы пьяных галдящих студентов отталкивала не меньше.
— Пожалуй, воздержусь. Мне хватило прошлого раза.
— Что ж, знай, что меня очень печалит твой отказ, — Кавех вздохнул, и Аль-Хайтаму показалось, что тот действительно расстроен.
— Кавех, — Аль-Хайтам впервые позвал его по имени, и оно на губах растеклось вязкой патокой, мягко касалось кончиков ушей собственным голосом. Вспомнилась строчка из книги на равноденствие.
Имя. Имя, которое, как оказалось, засело в голове с самого первого дня, которое до ужаса хотелось произнести вслух. И стоило ему сделать это, что-то внутри безвозвратно изменилось. — Мы еще встретимся.
Аль-Хайтам был в этом уверен.
***
Комната, как и ожидалось, пустовала. Постельное белье на кровати Алима как обычно скомкано и свалено в одну большую кучу. Сам он наверняка уже несколько часов как в таверне, пропивает мору и собственную печень, тянет очередную самокрутку и, возможно, общается с Кавехом, которого трудно будет не заметить.
Аль-Хайтам тихо сел на кровать и вновь подметил, что мысли плавно перетекли от неубранной комнаты и Алима к тому, чье пребывание в собственной голове теперь почти стало нормой.
В желании отвлечься Аль-Хайтам не заметил, как уснул за книгой. Да и для праздника пришлось изрядно потрудиться с утра. Сна на закате он старался избегать, придерживаясь привычного режима, обычно это заканчивалось резким пробуждением и головной болью. Поэтому, когда его вырвал из сна громкий хлопок двери и чужой возглас, Аль-Хайтам чуть ли не подскочил с места. Алим смотрел ошалело, даже испуганно, вероятно, он уже успел вообразить в голове дальнейшее развитие событий в виде гневных замечаний Аль-Хайтама.
— Прости, прости, Хайтам, — и из уст Алима тут же посыпались извинения, — я не знал, что ты уже спишь! Еще ведь совсем рано!
Аль-Хайтам посмотрел в сторону окна. Небо уже чернело, а значит солнце село около двух часов назад. Время близилось к полуночи.
— Удивлен, что ты стоишь на ногах, — хрипло отозвался Аль-Хайтам. — Почему так рано вернулся?
— Так завтра турнир! Не хочется пропускать. Знаешь ли, я не настолько беспечен, — скорчился Алим, изображая обиду.
— Я в душ, — Аль-Хайтам накинул на плечи полотенце, вяло натянул футболку и вышел за дверь.
В коридоре общежития прохладно, и волоски на руках встали дыбом. Аль-Хайтам обнял себя и мягко растер плечи, чтобы согреться после теплой постели. Тело почти не слушалось, обувь громко шаркала по холодному полу, хотелось снова завалиться в кровать, но ощущать на себе весь сегодняшний праздник в самом прямом смысле было куда хуже. Пальцы взъерошили волосы в попытке исправить бардак.
— А ты не врал, — снова этот голос. Аль-Хайтам потер глаза, и вся сонная пелена улетучилась, как только перед глазами возник образ Кавеха. — Мы встретились.
Он опять выглядел иначе, не был похож на того лучезарного юношу, что подсел к нему в библиотеке и вдохновенно общался с гостями фестиваля. Это был Кавех, которого Аль-Хайтам видел на равноденствие. С подведенными глазами и широко распахнутой шелковой рубашкой. С острым взглядом и бархатистым голосом. С напускной надменностью. С секретами, спрятанными где-то глубоко под кожей.
— Что ты здесь делаешь? Крыло Кшахревара в другой стороне, — Аль-Хайтам заранее знал, что услышит в ответ.
— А кто сказал, что сегодня я ночую у себя? — краешки губ дернулись в улыбке. Кавех сжал в руках полотенце с вышитой на нем эмблемой Хараватата. — Я мог бы оказаться сегодня и в твоей комнате.
Аль-Хайтам сглотнул. Волной накатывало раздражение.
— Твой сосед был слишком настойчив, — рассмеялся Кавех, уловив чужое смятение, — но я отказался. Ты собираешься спать?
— Собираюсь, — кивнул Аль-Хайтам. — Все еще надеешься попасть в мою комнату? — в аналогичной манере спросил он.
— Твой сосед меня не интересует. И мне сегодня будет, чем заняться.
Кавех говорил это уверенно,
пытался, но Аль-Хайтам смог уловить едва различимую перемену во взгляде, дрогнувшие губы и неестественно натянутую улыбку.
— А по тебе и не скажешь, что ты хочешь быть здесь.
Кавех промолчал.
— Кавех, — они так и стояли перед входом в душевую с полотенцами на плечах и растерянностью во взгляде, — что случилось тогда? У фонтана.
— Мне ведь нравится быть в центре внимания, помнишь? Иногда оно оказывается отличным от того, которого я желал.
И как только Аль-Хайтаму стало казаться, что он начинает понимать его, так снова упирался в двойное дно, за которым ничего не разглядеть.
— Кавех…
— Увидимся на турнире, Аль-Хайтам. Я буду ждать.
