Kinktober’23

— Отче, — бормочет Сэмми, устраиваясь на его коленях, и расстегивает ремень. — Кажется, я сейчас согрешу. Дин переводит дыхание, на мгновение и вовсе забыв, как дышать, и откидывается на спинку кресла; гладит ее коленки, торчащие из-под юбки, ведет ладонями выше — сжимает ее бедра, затем касается внутренней стороны бедра, где кожа тонкая и нежная. Проведи чуть дальше, и наткнешься пальцами на белье. Но Дин держит себя в руках — пока что — и все еще выводит пальцами незнакомые, бессмысленные узоры по светлой коже. — Тогда покайся, милая, и Господь отпустит тебе все грехи. Если ты будешь… достаточно искренна. Колоратка, которую он до сих пор не снял, кажется настоящей удавкой — иначе не объяснишь, отчего так сбивается дыхание, когда Сэмми целует его за ухом, в шею, ерзает и садится теснее: бляха ремня впивается ему в бедро, прижатая ею, и наверняка самой Сэмми доставляет немалый дискомфорт. Но все неприятные ощущения сейчас теряются, отходят на второй план: Сэмми дышит ему на ухо, цепляясь рукой за плечо, а второй цепляет край боксеров, ныряет под него. У нее длинные нежные пальцы, на губах липкий блеск без вкуса, и вся она пахнет полынью и порохом, а не коктейлями и чернилами, как положено настоящим студенткам, одной из которых Сэмми так умело иногда притворяется. Студентка из нее выходит куда лучше, чем священник из Дина, но с этим ничего не пожелаешь: она ведь и правда хотела стать юристкой. А он бы никогда не принёс обеты.