What Fools These Mortals Be

— Невероятное мастерство. Если бы Гейл служил Шар, он бы добился столь многого. Доан усмехнулась, не прекращая осторожно касаться магией теневого фонаря, но все же не выдала вслух едкое замечание на эту мысль Шэдоухарт. Она помнила, как жрица чересчур обрадовалась, когда Гейл с помощью сферы поглотил часть Теневого Плетения. Доан же волновала лишь сила и то, что ее возлюбленный волшебник отверг свою «светлую богиню» с ее правилами. Чтобы на ее месте возникла другая, ей вовсе не хотелось. Разве что она сама. Легкая тревога поселилась в ней, когда ее чувствительная к магии природа начала ощущать в его поцелуях и в самой его сути горький привкус темной магии Шар. К ее спокойствию, Гейлу хватило собственного благоразумия не поглощать все Теневое Плетение в округе — Доан была не против самой силы, но очень против, чтобы магия повлияла на его рассудок. В конце концов, в их паре сумасшедшей была она — и этого было более, чем достаточно. — Гейл не просто так стал архимагом, — сказала чародейка, переводя взгляд с теневого фонаря на жрицу. — Он… очень искусен в магии. Та наклонилась к собеседнице чуть ближе, даже длинная черная коса упала с плеча. — Говоришь так, будто знаешь наверняка. Насколько сильно, Доан? Она снова усмехнулась, вспоминая. Теневую магию с того случая она усиленно стремилась вытравить своей. Была у Гейла и его нетерийской сферы одна любопытная особенность. Увлекаясь, он начинал поглощать магию из... самой Доан. Как из источника. Она полагала, причина была в том, что Гейл всегда вмешивал в секс магию и фактически соединял их души воедино, переплетая астральные потоки — даже когда, казалось бы, задействованы были только их физические тела. Чародейка вовсе не была против, ей это странным и необъяснимым образом нравилось, она точно не испытывала ничего подобного раньше. Ей нравилось думать, что их связь — особенная. Доан, разумеется, не заканчивала магических школ и не имела ни малейшего представления, как именно это происходит и что значит. Чародейка лишь чувствовала и знала, что является источником дикой, яростной и смертоносной магии, тесно переплетенной с безумием в своей крови. Об изначальном источнике этой силы она старалась не думать, надеясь только на то, что Темный Отец не лишит ее всех дарованных способностей в самый нужный момент в качестве своеобразного наказания за то, как она тратит магию. Наверное, думалось ей, схожим образом Астарион пил ее кровь пару раз, в самом начале. Нестрашно, если в меру. Наутро у нее было меньше магических сил, чем обычно, зато Гейл был доволен и счастлив. Они ни разу не обсуждали этот эффект — Доан полагала: волшебник просто не задумывался, что происходило что-то необычное. В конце концов это она «ощущала» Плетение, он же привык его рационально раскладывать и анализировать. Рассказывать не хотелось: Гейл и так на ее вкус был слишком озабочен ее состоянием и периодически был готов носить едва ли не на руках, стоило ей стать чуть бледнее обычного. Ее мигрени и кошмары беспокоили его больше собственных проблем. Он был невероятно заботлив — Доан была не против и этого тоже, потому что никто раньше не окружал ее подобной заботой, но ей вовсе не хотелось, чтобы волшебник начал переживать еще в два-три раза сильнее и (что пугало ее больше всего) начал бы сдерживаться или (о ужас) решил бы отменить между ними всю близость, сведя их отношения к чистой платонике, пока не разберется со своей особенностью. Доан чувствовала в нем отголоски собственной магии — схоже она ощущала еле уловимый собственный запах от него самого: ей хотелось думать, что в основном духов из сандала и цитруса, которые попросила у одного друида сделать еще в роще, но на самом деле… крови, конечно же. Так и ее магия была вкраплениями всех оттенков алого среди его сине-фиолетовой ауры. Ее собственный алый устраивал Доан намного больше чернейшей тьмы Шар, и уж конечно гораздо больше — ярко-искристого света Мистры. Она стремилась так сильно раскрасить его душу своим цветом, что Гейл не смог не отметить ее чрезвычайный энтузиазм. Что ж, ей отчаянно хотелось, чтобы он поменьше думал о совершенных ею убийствах и побольше — о ней самой. Так, чтобы тревожная морщинка между бровей у него наконец разглаживалась, и такой дорогой ей волшебник с нетерийским проклятием в сердце был счастлив, хотя бы на короткое время. Чародейка посмотрела на жрицу, все еще ожидающую ответа, и хитро, многозначительно сощурилась. Настроение от воспоминаний у нее улучшилось, она повела глазами, подумав, чем бы ей таким поделиться. — Гейл умеет создавать свои копии. Абсолютно идентичные. Не отличить от настоящего. — Помолчав, добавила: — Во всем. — О, — протянула Шэдоухарт, в ее глазах зажегся неподдельный интерес. — Ты обязательно должна рассказать мне больше. Как-нибудь за вином, я тут как раз стянула в одном из особняков хорошее. Сохранилось за все двести лет, даже проклятие не тронуло. — Непременно, милая подруга. Ничего Доан ей рассказывать не будет, разумеется. Период ревности Гейла к Шэдоухарт у нее прошел, но отношение к жрице стало лишь немногим лучше. Ей приходилось сражаться вместе с ней на равных, как и с Уиллом, поэтому хочешь-не хочешь, а приходится формировать хотя бы что-то похожее на доверие, но это совершенно не значило, что Шэдоухарт начала ей нравиться. Однако мягкие и точечные попытки жрицы залезть Доан в душу, «подружиться», не были такими уж безуспешными, к неудовольствию чародейки. Обрести друга в лице Астариона было неожиданно приятно. Почему бы у нее не могло быть и подруги?.. Даже идея распить с черноволосой полуэльфийкой вино казалась ей не такой уж и плохой. У них в самом деле было много общего. — Не вглядывайся слишком долго, — сказала Шэдоухарт насмешливым тоном. — Не то сама станешь еще одной тенью. Чародейка сбилась и в самом деле едва не потеряла контроль. Нет, все-таки пусть засунет себе свое вино в глотку, раздраженно подумала Доан. Она бросила на жрицу надменный взгляд и ответила: — Мне не грозит. — Вот как? В чем же твой секрет, милая подруга? — В уверенности в себе? Я знаю, что со мной этого не произойдет, вот и все. Шэдоухарт подозрительно сощурилась. — Тебе не кажется, что уже пора бы быть честной с остальными? Ты ведь даже Гейлу ничего не рассказала, верно? — Рассказала о чем? — Доан, это в самом деле нечестно. Хорошо, попробую тебе разложить на пальцах очевидное. Гейл носит в себе бомбу, Астарион - вампир, Уилл служит дьяволице, а я — Госпоже Утрат. Лаэзель... ну, это Лаэзель. Осталась только твоя тайна. Допустим, наш невероятно умный волшебник сам сделал для себя какие-то выводы и потому считает тебя неопасной. Но мне этого недостаточно. — Как странно, мне казалось, ты уважаешь чужие тайны. — Кроме тех, что угрожают моему собственному существованию. Я заметила, как Кетерик узнал тебя, а ты — его. Твоя ненависть… была почти осязаема. Я хочу знать, почему. Поэтому ты ведь убила его дочь? Это же была месть, верно? Доан сделала непонимающее лицо. Шэдоухарт закатила глаза. — Изобель Торм. — Ты могла бы говорить и потише, — зашипела чародейка, наклонившись к ней. — Если не хочешь потом вместе со мной закапывать труп легендарной арфистки, которая все еще в нашем лагере, я напомню. Жрица Шар покачала головой. — Да брось, дело же было не в арфистах. Уилл говорит, что ты безумна, и это твое нормальное поведение… но я так не думаю. Доан тяжело и устало вздохнула. — Не знаю, какого ответа ты ждешь, Шэдоухарт. Смерть Изобель — досадный косвенный ущерб, чтобы я не убила никого из вас, я же говорила тебе. Моя память до сих пор скрыта пеленой тумана, я абсолютно не понимаю, какое признание мне сейчас надо сделать. — А, снова твоя удобная отговорка на любые вопросы, Доан. Что ж, твое право. Смотри только, чтобы твоя «тайна» не навредила в первую очередь тебе самой. Ее собеседница только сверкнула глазами и ничего не сказала в ответ, возвращая внимание к объекту своих исследований. Некоторое время они сидели в тишине, прерываемой лишь потусторонним шепотом теней от фонаря, от которого бы у любого кровь застыла в венах. У любого, кроме убийцы с проклятой божественной кровью и жрицы, что почти всю жизнь служила теням и тьме. Шэдоухарт снова заставила ее вспомнить Изобель. Собственные опасения, как ей вовремя остановиться и не соскользнуть в безумие. Как ее вернул в реальность Гейл. Для него с «Последним светом» вышло скверно, наверное. Но страшные мигрени, терзавшие искалеченный разум чародейки, иногда приносили с собой воспоминания: о том, что нечто подобное она делала далеко не в первый раз. Да что там, было хуже, много хуже. Вот только давно Доан не испытывала… нет, определенно не угрызений совести, она точно знала зачем и почему убила всех этих людей и сделала бы это еще раз. Сомнений? Можно ли было поступить иначе? Не прибегать к самому простому и верному решению, подчиняясь настойчивому шепоту в своей голове и уговорам теряющего терпение Скелеритаса? Гейл... Доан чувствовала его непонимание. Она ждала осуждения, гнева, долгих речей — но ее волшебник был только странно спокоен. Задумчив. И один его вид заставлял в ответ беспокоиться уже ее, сомневаться в себе. — Что сделано, то сделано, Доан, — ответил он ей, смотря в даль, но не на нее. — Но я вряд ли солгу, если скажу, что мне претит сама мысль снова стать причиной стольких смертей. Не станешь, едва не сорвалось порывисто с ее губ. С тех пор прошло уже много ночей — и с их течением, временем, проведенным в этой проклятой земле, ей казалось, что она все больше уводила его во тьму, перед которой ей приходилось ступать первой, осторожно, рискуя с каждым шагом оступиться… пока ее волшебник неожиданно для нее не сделал шаг вперед и не решил смело окунуться в эту тьму сам. Шэдоухарт с большим любопытством наблюдала за магией Доан — не разгадать, вдохновлена ли она была ее исследованиями, или просто надеялась, что тень из фонаря наконец-то накинется на неосторожную чародейку и сожрет несмотря на все хвастовство. Доан, впрочем, была не против ее общества. Ей было интересно, на что был способен Гейл, как легко подчинил чужую магию своей воле и создал нечто новое. Интересно было возиться с созданной им «игрушкой». Сам Гейл настоятельно рекомендовал не использовать эту штуку без особой надобности — но его неявный запрет только еще больше разжег ее любопытство. В одиночку же заниматься экспериментами ей было совсем тоскливо. Наконец, Доан медленно вытянула тень из фонаря — и ее сразу окутал туман тоски и обрывчатых воспоминаний жизни мертвой пикси. «Мистра обожала пикси» — со странной меланхолией произнес Гейл, и одна эта фраза заставила Доан возненавидеть всех пикси в мире и с каким-то почти мелочным злорадством смотреть теперь на тень одной из них внутри фонаря. Тень эта жаждала назад свою жизнь, которую уже никогда не вернуть, обладала лишь ненавистью и бесконечной тоской, которую можно лишь ненадолго успокоить, сожрав другую, еще живую душу… — Вот что происходит, когда смерть не приносит желанного упокоения, — задумчиво произнесла Доан, не ослабляя магический поводок. — Тех, кто не принял Госпожу Утрат при жизни, ждет такая же судьба, — не упустила случая вставить проповедь Шэдоухарт, наблюдая за действиями чародейки. Но Доан, не обратив внимания на ее слова, думала только о том, что ее возлюбленному нужно столько силы, сколько возможно достать, — чтобы сразиться с тем, что грядет. Тэйская некромантия все еще лежала среди книг Гейла, признавая его своим новым хозяином и отказываясь отзываться даже на ее собственные прикосновения. Теперь теневой фонарь. Армия теней и мертвецов? Если за них они выменяют свои жизни — сойдет. Она не понимала, откуда у нее эти мысли. Доан не так уж и сильно обманывала Шэдоухарт и остальных, говоря, что ее память до сих пор словно была скрыта туманом. С чем им придется сразиться? Ясным и верным было только смутное чувство тревоги, иногда перерастающее в страх. Ее Темный Отец… Одна мысль о нем отзывалась шумом крови в ушах, словно далекими барабанами опустошительной армии, предвещающей убийства и кровь… Кровь. Кровь. Кровь. Ведь не против него им придется сражаться? Нет-нет-нет, конечно же нет, поспешила успокоить себя Доан, почувствовав ледяную дрожь, пробежавшую по позвоночнику, едва только задумалась об этом. Против чего-то, что связано с Кетериком. Отец был жесток, но справедлив, когда потребовал жизнь дочери генерала. Она убила бы ее снова, снова, и снова — тем более, что именно эту смерть пришлось обменять на жизнь Гейла. Как Кетерик посмел отобрать у кровавого бога его дочь, так пусть теперь пожинает плоды. Но жалкий миркулит, меняющий покровителей, как перчатки, далеко не единственная фигура на шахматной доске. Чтобы выстоять против остальных, им нужна сила. Сильной, могущественной была ее новая форма, которую пока еще никто не видел. Клыки, когти и шипы. В ней ее никто не остановит. Гейл тоже должен быть таким: использовать все, что ему доступно. «Сделай то, что тебе хочется, и не сомневайся в себе», — прошептала Доан волшебнику на ухо, мягко положив руку ему на плечо. Завороженно проследила за его взглядом на магический круг Бальтазара. «Я буду рядом». Через несколько дней она направит копье темной жрицы в сердце девы Эйлин — не рукой, но словом. Не из любви к Шар или из-за самой Шэдоухарт. Глаза праведной дочери Селуны будут жечь яростным огнем. Дитя светлой богини, столько лет пробывшая в заточении, не увидит различий в гранях добра и зла, и дочь другого, злого и жестокого бога не будет сомневаться, что она станет следующей жертвой этого праведного гнева. «Убей ее, Шэдоухарт. Не дай отравленным словам лунной девки сбить тебя с верного пути». Доан щелкнула пальцами и заставила тень исчезнуть в фонаре. Запечатала ее клетку своей магией. — Насчет твоего вопроса, Шэдоухарт. Почему я не боюсь теней. Чародейка решительно встала, пристегнула теневой фонарь к поясу и встряхнула руки — словно стараясь сбросить с них тьму, как капли воды. Взглянув на спутницу, с легкой улыбкой произнесла: — Я хуже них.