С тех пор, как он попытался задушить своего брата-идиота и по счастливой случайности короля, Эймонд затворился в своих покоях. Он решил подождать, когда Эйгон соизволит навестить его и принести ему личные извинения.
Так прошел день, два, а потом и три — Эйгон не приходил.
Его кожаный плащ валялся на столе, брошенный туда по наитию в пользу простой туники с поясом и шерстяных бриджей. Он ходил весь в синяках, уставший от борьбы с королевскими гвардейцами. Напряжение после стычки не давало ему покоя, и это вынудило Эймонда поискать способы успокоить себя. Он попытался завернуться в вязаное одеяло Хелейны, но оно показалось ему слишком легким и не очень теплым. Подложенная под подушку старая ночная рубашка Алисенты тоже не помогла. Даже лучшие попытки матери распространить свой успокаивающий аромат отвергались и уже не могли утихомирить его. Его кожа гудела от напряжения, нервы были на пределе. Он даже неосознанно начал ковырять кожу на пальцах, прежде чем остановил себя, расстроенный, что перенял нервную привычку матери. Бессонница и беспокойные мысли мучили его, а если ему и удавалось каким-то образом поспать, то его мучил странный повторяющийся сон.
Этот сон неустанно посещал Эймонда уже несколько ночей подряд — как он спасает, а затем топит под волнами беспомощного человека — каждый раз заставляя его просыпаться в холодном поту, хватая ртом воздух.
Ему нездоровилось. Грезы стали преследовать его наяву, и он почти не ел и не спал. Блюда в его комнате оставались нетронутыми. Еда, которой он раньше наслаждался, больше не вызывала аппетита. Посетители приходили и уходили, но Эймонду становилось все труднее обращать внимание на что-либо. Запах его страданий замечался даже им самим и заставлял мать морщить нос — острый привкус, похожий на имбирь, наложенный на сладость его обычного запаха.
К третьему дню он был отчаянно измотан и чувствовал такую слабость, что от стояния у него кружилась голова.
— Почему я так плохо себя чувствую? — проворчал он после того, как Алисента в очередной раз безуспешно попыталась заставить его покинуть комнату. Сейчас он сидел, развалившись у окна, позволяя солнечным лучам согревать его сквозь стекло.
— Ты не чувствуешь себя в безопасности. — Его мать сидела подле него и озабоченно хмурила брови. — Мы, омеги, не созданы для столь сурового обращения. Те стражники очень грубо обошлись с тобой, когда ты попытался напасть на брата. Ты должен быть осторожен и не провоцировать подобные ситуации, Эймонд. В итоге ты только навредишь себе.
Она неуверенно протянула ему стакан сока, но Эймонд лишь сверкнул взглядом и отодвинул от себя сначала стакан, а потом и принесенную ей тарелку с едой. Почему она так настаивала на этих сладостях и пирожных? Наверняка она знала, что прежде он никогда не любил их. Еще с детства, будучи в роли более слабого младшего брата, Эймонд приспособился быть практичным едоком и стал есть только по необходимости, а не ради удовольствия.
— Я должен чувствовать себя в большей безопасности, — бросил он, — позволяя оскорблять себя и заставляя себя раздвигать ноги?
Алисента вспыхнула:
— Никто не заставлял тебя раздвигать…
Он прочистил горло и сделал пренебрежительный жест рукой, отмахиваясь от предложения, которое не нужно было заканчивать.
— Оставь, матушка. Лучше скажи мне: как мне избавиться от этого ужасного чувства? Как тогда я должен идти в бой, если каждая мелкая стычка так влияет на меня?
Его мать задумчиво рассудила:
— Твои бои на поле боя не должны выводить тебя из строя, но я не знаю наверняка, поскольку у меня мало опыта в этом. Я знаю лишь, что омеги часто находят наибольший комфорт и безопасность рядом с надежным альфой. — При виде ощетинившегося сына Алисента поспешила добавить: — Но в отсутствие такого альфы, другой омега или другие доверенные лица могут оказать некоторую поддержку. Ты чувствуешь себя так не только из-за того, как к тебе прикоснулись, но и потому, что кто-то важный для тебя обидел тебя.
— Эйгон ничего не значит для меня, — перебил Эймонд, недовольный.
Его мать притворилась, что не услышала этого, и продолжила:
— Со временем, когда ты станешь более зрелым омегой, ты сможешь лучше переносить это. Какое-то время мне было необходимо присутствие твоего отца. Потом с годами, когда я приобрела достаточную уверенность и мудрость, я перестала так остро нуждаться в чувстве безопасности от него. Мне хватало знания, что он заботится обо мне и дорожит мной.
«Правда?» — хотел возразить Эймонд, изучая приятные черты ее лица с холодеющим сердцем. — «Ты правда чувствовала, что отец заботится о тебе и дорожит? Даже когда он неоднократно предпочитал защищать Рейниру, а не тебя? Когда называл тебя именем Эйммы?»
Он хотел спросить обо всем этом, но не мог найти в себе сил причинить боль матери, вороша то, что должно было оставаться похороненным. Вместо этого он тщательно обдумал сказанное.
— Возможно ли, матушка, чтобы омега приобрел уверенность и мудрость без нужды во влиянии альфы?
Алисента тихо вздохнула.
— Я… не знаю. Омеги и альфы обычно нуждаются друг в друге по разным причинам.
Она аккуратно попыталась взять его за руку, но Эймонд отстранился от нее. Разговор начинал досаждать ему, потому он хотел остаться наедине со своими мыслями. Алисента еще некоторое время посуетилась вокруг него, прежде чем наконец оставила его в покое. Он не хотел быть столь пренебрежительным по отношению к ней, но просто не мог уже выносить разговоров об альфах. Чем больше он узнавал о сложностях своего предназначения, тем безнадежнее себя чувствовал. Значит, такой будет его жизнь? Полагаться на присутствие и заботу доверенного альфы? Ощущать физическую боль, если кто-то неправильно прикоснется к нему?
Его снова увлекли грезы наяву. Проходили минуты, а может, и часы. Солнце перемещалось по небу, и там, где он сидел, больше не было тепло.
Сообщение о том, что еще один гость просит аудиенции, было не слишком приятным, особенно в его нынешнем состоянии.
Эймонд рассеянно хмыкнул, даже толком не слушая. Возможно, это пришла Хелейна или какой-нибудь настойчивый мейстер, пытающийся всучить ему сомнительные успокаивающие «чаи».
Дверь открылась, и он сразу же пришел в себя от неожиданности.
Эймонд вскочил на ноги и обернулся, натолкнувшись взглядом на рыцаря Баратеонов, чей дар он так грубо отверг несколько лун назад. Он слегка качнулся, ошеломленный внезапным движением. Его первой реакцией было возмутиться, но выражение искреннего беспокойства в темно-зеленых глазах мужчины заставило его передумать. Сир Сармион Баратеон снова стоял безоружный — его ножны были пусты. Поверх его костюма из прочной ткани был накинут плащ черно-желтого цвета — цвета дома Баратеонов. На этот раз запах альфы казался приглушенным: меньше мускуса, больше сандалового дерева и земляного клевера, смягченного чем-то, что заставило Эймонда подумать о дожде.
— Сир Сармион, — он коротко кивнул в знак приветствия, поджав губы.
Рыцарь почесал затылок, прежде чем смущенно улыбнуться, выглядя странно по-детски, несмотря на свой возраст — не менее тридцати пяти. Он выглядел так, словно пришел сюда сразу после дороги, в сырой одежде и с жесткой темной щетиной.
— Вы все же помните меня, мой принц.
Эймонд нахмурился, заправляя за ухо упавшую прядь волос. О чем говорил этот болван? Он припоминал, что оскорбил оруженосца рыцаря, но что именно было сказано?
Он вздохнул:
— Изложите свое дело, Сокрушитель Бурь.
Теперь настала очередь рыцаря нахмуриться и выпрямиться во весь его немалый рост.
— Мой принц приказал мне вернуться в Красный замок. И вот я здесь.
Наступила тяжелая пауза, прежде чем Эймонд недоверчиво рассмеялся. Он вернулся на свое прежнее место, не сводя глаз с непрошеного гостя.
— Ваш дом выступил против моего, сир. Зачем вам возвращаться сюда?
— Мой принц велел мне вернуться, и я вернулся, — повторил он, перемещая свой вес. — …И если он желает знать, у меня возникли… некоторые разногласия с леди Эллин и ее отцом. Они позволили мне временно освободиться от моих обязанностей в Штормовых землях.
Его поза смягчилась, и Эймонд на мгновение повернул голову, чтобы посмотреть в окно.
— Это должны были быть серьезные разногласия.
Его слух уловил, как рыцарь подошел ближе, и юноша вмиг снова уставился на него. Его единственный зрячий глаз сузился в молчаливом предупреждении.
По крайней мере, у Сармиона хватило здравого смысла остановиться там, где он стоял.
— Я вернулся бы в любом случае, поскольку мой принц не оставил мне возможности произвести впечатление. У меня есть небольшие способности к чтению, но мое умение обращаться с чернильницей лишь еще больше убедит его в моем баратеоновском упрямстве.
— …О. — Теперь все встало на свои места, и щеки Эймонда вспыхнули слабым румянцем. — …Вы вернулись только по моей просьбе?
Последовал медленный, терпеливый ответ.
— Говорю в третий раз — да. Принц не ожидал, что я выполню его просьбу?
— Именно это я и пытаюсь донести! — Эймонд оскалился, его пальцы судорожно полусжались в кулаки. — Вы имели наглость командовать мной, использовать свой запах против меня. Вы…
«Вы унизили меня», — чуть не вырвалось у него.
Сармион наклонил голову, внимательно изучая юношу.
— Вы угрожали физической расправой миледи Эллин и назвали ее девкой, — напомнил он, отбросив формальности, связанные с титулом Эймонда. — Я обязался защищать ее персону, а значит, и ее честь.
Губы Эймонда дрогнули при упоминании ее имени.
— Что насчет
моей чести, хм? Тогда она вас совершенно не волновала.
— Неправда, — возразил Сармион, — если бы мой принц попросил меня отойти в сторону, я бы сделал это.
Был ли этот болван Баратеон просто глух или полностью лишился рассудка, но это заставило Эймонда лишь взорваться от разочарования:
— Вы швырнули в меня свой запах! Вы прекрасно знали, что делаете. Как я мог просто
попросить вас отойти в сторону?
Нос Сармиона дернулся от внезапного всплеска резкости, вызванного сильным смятением Эймонда. Его ответ последовал быстро, ровно и неустрашимо:
— Мой запах? На меня так же подействовал ваш! Если желаете услышать, мое сердце болит от ваших страданий. Леди Эллин вела себя неразумно и жестоко. Если бы вы только бросили на меня взгляд и сказали слово, я бы тут же отказался от своего долга перед леди.
Это признание было совершенно неожиданным. Омега просто застыл на месте, уставившись на него. Это не имело никакого смысла.
— И зачем вам отказываться от своего долга? — настаивал он. — Вы должны знать, что у вас нет шансов засунуть в меня свой член.
Сармион побледнел от шока, а затем краска с удвоенной силой прилила к его лицу, когда запах его желания вспыхнул и смещался с очевидным смущением и отчаянием.
— Вы слишком молоды и зелены, мой принц, чтобы постигать людские сердца. Раз вы выражаетесь так свободно, позвольте мне дерзнуть дать вам совет. Позже вы узнаете, какие альфы желают засунуть в вас свой член, а какие — охранять и защищать вас. Я ведь здесь? — Он указал на себя. — Я отказался от своего долга перед леди Эллин по вашей просьбе. Если вы действительно не желали моего возвращения, вам не следовало просить об этом. Не забывайте о своем влиянии, мой принц.
Он сделал несколько шагов назад и коротко поклонился.
— Если вы того желаете, я прощаюсь с вами.
Сармион уже расправлял плащ и намеревался уйти. Без раздумий, действуя на чистых инстинктах, Эймонд поднялся со своего места и последовал за ним.
— Постойте! — выдохнул он. Рыцарь замер и обернулся лицом к омеге.
С момента своего представления Эймонд так старался сохранять все по-прежнему, сопротивляться и вести сражения точно так же, как и раньше.
Быть может, это был не тот путь, напомнило его изможденное тело.
Охранять. Защищать. Слова Сармиона согрели его изнутри. Он жаждал облегчения, отчаянно нуждался в обещании безопасности.
— Я хочу, чтобы вы остались, — промолвил он намеренно мягким тоном. Он наблюдал, как выражение замешательства на лице Сармиона сменилось надеждой, нежностью, возможно, восхищением. Это выражение было совершенно чуждо Эймонду. Никто никогда не смотрел на него так. Он услышал, как рыцарь глубоко вздохнул, и заметил, как дернулись его руки. Он явно сдерживал себя. Осознание того, что он имеет такое влияние на человека почти вдвое старше себя, заставило Эймонда ощутить власть.
Сармион сделал шаг ближе, осмеливаясь прощупать почву.
— Если я останусь, о чем принц попросит меня?
Его голос понизился до почти шепота. Эймонд сглотнул, наблюдая, как глаза Баратеона проследили за движением его кадыка, переместившегося вдоль тонкой линии шеи.
Это было чересчур. Эймонд отступил на два шага назад, восстанавливая расстояние между ними. Несмотря на принимаемую им подавляющую настойку, юноша чувствовал, как близость альфы начинает действовать на него.
— Я прошу вас только охранять меня. Я устал и хочу лишь отдохнуть без видения снов.
— Хорошо, — рыцарь понимающе кивнул. — Я буду держать дистанцию и охранять вас.
Если он и был разочарован, то никак показал этого.
— Только на эту ночь, — спешно уточнил Эймонд, чтобы Сармион не понял неправильно. — К утру вы уйдете.
Усталая улыбка.
— Как пожелаете.
Покои Эймонда были довольно просторными, так что Сармиону хватало места, чтобы отдохнуть на одном из больших рекамье. Все было бы прекрасно, однако альфа не спал. Вместо того чтобы оставаться на своем месте, он бродил по комнате, трогая и комментируя абсолютно все, к огромному раздражению принца. Он и понятия не имел, что грубоватый Баратеон может оказаться таким
разговорчивым. И к тому же таким любопытным. Это была уловка, чтобы его запах остался на вещах Эймонда? Он не мог определить. Потому практически не обращал на него своего внимания, занимаясь своими делами и готовясь ко сну, когда наступил поздний час.
И все же вместе с затуханием свечей напряжение покинуло его тело. Наконец-то Эймонд ощущал себя легче, с более ясным сознанием, в безопасности. В какой-то момент Сармион тихо опустился в кресло у камина. Альфа почтительно отводил от него глаза теперь, когда принц был в одежде для сна, и сосредотачивал свой взор между мерцающим пламенем в камине и книгой в своих руках, которую не мог прочитать. В комнате установилось умиротворенное настроение, аромат дубового мха и клевера смешался со сладким ароматом ландыша.
Эймонд повернулся в постели лицом к Сармиону, намереваясь не спускать с него глаз. Однако его план не сработал — он быстро погрузился в глубокий сон.
Утро его встретило пением птиц, которые в скором времени должны были покинуть Королевскую Гавань на зиму. Впервые за много дней хорошо отдохнувший, Эймонд поднялся с постели, потянулся и прошелся по комнате. Сир Сармион ушел…
Был ли он вообще здесь? Он приостановился, задумавшись, а не приснился ли ему весь этот разговор накануне вечером. Расчесав волосы гребнем из слоновой кости, он сделал несколько шагов к комоду и замер.
Там стояла знакомая резная деревянная шкатулка для драгоценностей с гербом дома Баратеонов. Внезапно у него защемило в груди, и Эймонда охватило острое и непонятное желание. Наконец он набрался смелости и медленно подошел к шкатулке.
На самом деле он не видел изумрудный кулон, когда тот был подарен ему в первый раз. Скорее, заставил мать положить его обратно и немедленно отослать. В этот раз он осторожно взял его и повертел в руках. Это был изумруд тонкой огранки в форме капли, подвешенный на простой золотой цепочке. В этом не было ни намека на безвкусицу, ни обмана. Небольшой, но изящно выполненный кулон, ненавязчивый и простой. Эймонд затаил дыхание, пока любовался подарком, который так легко отверг в первый раз. Он осознал, что действительно может носить его и не смущаться. На самом деле это был прекрасный выбор подарка для омеги, который не привык носить безделушки.
Как же поступить?..
Он прерывисто выдохнул и с огромным усилием положил изумрудный кулон обратно в шкатулку. Его снова придется вернуть его. Хотя какая-то часть его души страстно желала оставить его, более мудрая часть не оставляла иного выбора, кроме как избавиться от него еще раз. На этот раз Сармион произвел на него слишком глубокое впечатление.
Эймонд знал, что скоро ему придется столкнуться с ожидаемыми от него обязанностями, и ему было необходимо, чтобы Баратеон понял, что он не изменит своего мнения о нем.
Кроме того, он совершенно не мог позволить себе хранить напоминания о других жизнях, которые он мог бы прожить. Он не хотел иметь никаких свидетельств того, что альфа заставлял его чувствовать.
Он отвернулся, чтобы переодеться, и вместо своей обычной кожаной одежды надел льняные и шерстяные. Теперь он понимал значение своего сна. Все это время он спасал и топил самого себя, снова и снова. И в данный момент после пробуждения он хотел есть.
Когда Эймонд появился за столом для завтрака, все разговоры немедленно стихли. Его семья с трепетом наблюдала, как он отодвинул свой стул и сел. Лишь король по-прежнему продолжал вести себя нормально, нарезая свой омлет, будто ничего и не произошло.
Эйгон взглянул на него и кивнул:
— Брат, как хорошо, что ты присоединился к нам этим утром. —
Сожалею о случившемся, значил его кивок.
— Ваша светлость, — скупо поприветствовал Эймонд в ответ, склонив голову вправо и дернув уголками губ.
Прекрасно, сказал его жест,
но ты все еще невыносимый идиот.
— Д-доброе утро, Эймонд, — сдавленным голосом поприветствовала его Хелейна.
— Здравствуй, сестра.
Эймонд потянулся за своим обычным вареным яйцом, но заколебался и сменил курс. Алисента, заметив это, вмиг подала ему кусок лимонного пирога с дальнего конца стола. Она старалась не показать своего удивления и вела себя так, словно это было обычное утро, потому потянулась к стоящему рядом кувшину и негромко поинтересовалась:
— Не хочешь ли чего-нибудь выпить, Эймонд? — Она намеренно не уточнила, чего именно.
— Хорошо, — он придвинул свою чашку и позволил матери наполнить ее чем-то, что явно представляло собой сок или сладкий чай. Хелейна нервно пожевала губами. Эйгон продолжал есть свой омлет, даже не удосужившись взглянуть. Несмотря на недостатки их отношений, старший брат достаточно хорошо знал привычки младшего и понимал, что Эймонду нужно, чтобы он не смотрел.
— Спасибо, матушка, — тихо сказал омега и отпил из чашки. Хелейна потрясенно уставилась на мать, но Алисента лишь бросила на нее строгий взгляд. Без слов поняв, что она пытается донести до нее, девушка смущенно улыбнулась и продолжила свой завтрак с того места, на котором остановилась.
— …Так вот, как я уже говорила, Джейхейрис и Джейхейра повздорили сегодня утром… Джейхейрис не хотел делиться сиром Кроликом, и он случайно… — продолжала Хелейна, а Алисента время от времени прерывала ее, чтобы дать совет или посочувствовать. Эйгон доел свой омлет и вытер рот.
— Я хочу выбросить эту глупую игрушку в окно, — фыркнул он.
Пока его семья была достаточно отвлечена, Эймонд мирно поедал свой пирог и старался не подавать виду, как сильно он наслаждался этим.
*****
Возможная осада Красной крепости могла начаться в любой день. Королевская Гавань также погружалась в хаос изнутри. Дискуссии на Малом совете стали переходить к возможным условиям капитуляции. Что будет с правящей семьей? Пощадит ли их Рейнира и предоставит им земли и титулы или же прикажет сжечь их всех в драконьем огне? Может, будет лучше для всей семьи сбежать на корабле? Хотя с патрулирующим воды флотом Веларионов им на вряд ли удастся уйти далеко.
Осень переходила в зиму. В холодный и необычайно туманный день Эймонду доставили еще один подарок в виде черного лакированного ящика, искусно выгравированного золотом и украшенного гербом дома Таргариенов. Первое сообщение с начала войны с Драконьего Камня вызвало переполох в Красной крепости. И поскольку это был подарок, только Эймонд имел право открыть его. Единственная проблема заключалась лишь в том, что самого Эймонда в тот момент не было.
Подарок доставил сир Лорент Марбранд, и у него был строгий приказ убедиться, что он был должным образом вскрыт и рассмотрен. За исключением обмена приветствиями и любезностями, он не проронил ни слова, пока охранял ящик.
Эйгон, Алисента и Отто кружили вокруг него в течение двух сгоревших свечей в ожидании появления Эймонда, чтобы наконец-то открыть проклятую вещь. В конечном счете сир Кристон Коль был послан найти и привести его. По крайней мере, Эймонд не предпринял попыток скрыться. Он наблюдал за обучением новобранцев городской стражи, когда рыцарь обнаружил его, и немедленно пришел.
Сир Лорент склонил голову и отступил в сторону при его появлении. На глазах у всей семьи он быстро расстегнул застежки и снял крышку с роскошного ящика.
Это была петля.
Рейнира и Деймон подарили ему петлю.
— Что это все значит! — Алисента посмотрела на сира Лорента с неподдельным ужасом в глазах. Рыцарь сохранял бесстрастное выражение лица и старался не встречаться с ней взглядом. Эйгон и Отто пошептались между собой, после чего десница потянулся к Алисенте и оттащил ее на несколько шагов назад, чтобы она не попыталась совершить что-нибудь необдуманное.
Осторожно потянувшись к толстому мотку веревки, Эймонд обнаружил под ним письмо. Отложив петлю в сторону, он снял черную восковую печать и дрожащими руками вскрыл его.
«Брат,
Я готова выслушать условия капитуляции от твоего короля. Но сначала я хотела бы поговорить с тобой.
Ты в долгу перед моей семьей за то, что лишил жизни моего сына Люцериса. Прими мой дар. Немедленно доставь себя и Вхагар на Драконий Камень с миром, и я буду милостива к твоей семье.
Если ты решишь вернуть мой дар, условия обсуждаться не будут.
Хорошо все обдумай.
Королева Рейнира Таргариен, Первая своего имени, Королева Андалов, Ройнаров и Первых людей, Леди…»
Эймонд сложил письмо и спрятал его.
— Я согласен, — быстро объявил он, прежде чем кто-либо смог переубедить его. Сир Лорент поднял брови, настолько ошеломленный, что на мгновение позабыл выразить словами свое признание.
— …Э-э… Хорошо, мой принц.
— Что… что происходит? Эймонд! — Алисента учащенно задышала, и воздух наполнился запахом ее паники.
Эймонд повернулся на каблуках и шагнул к матери, схватив ее дрожащие руки, крепко сжимая их.
— Матушка, — прошептал он с твердым и пристальным взглядом на нее. — Я отправляюсь на Драконий Камень и беру с собой Вхагар.
Слезы навернулись на ее глаза, и она отчаянно замотала головой:
— Эймонд… Ты сошел с ума? О, мой милый мальчик, не надо… не делай этого. Они повесят тебя, или… или… — Она даже не могла озвучить другую альтернативу.
— Я знаю, — кивнул он, не уловив того, что именно его мать оставила недосказанным. Он мягко вытер скатившуюся слезу с лица Алисенты и наклонился, чтобы поцеловать ее в макушку. Война состарила ее, и теперь в ее огненно-рыжих волосах проступала седина. — Не трать на меня свои слезы, матушка. Если моя жизнь — это цена за обсуждение условий, тогда мы должны заплатить ее.
Его переполняло совершенное спокойствие и умиротворение от этого решения. Часть его даже испытывала облегчение, что его борьба скоро закончится и все снова встанет на свои места. Эймонд не боялся смерти. Он примирился с Незнакомцем после смерти отца. В последние месяцы жизни покойного короля его нужно было кормить с ложечки, купать, когда он обмочился в своей постели, и напаивать большим количеством макового молока. Лишенный достоинства и функций, он был оболочкой прежнего себя. Если бы только он не был королем, его страдания могли бы закончиться раньше. У Визериса не оставалось иного выбора, кроме как жить, жить и жить, пока его измученное и гниющее тело наконец не сдастся.
Эймонд тоже страдал. Потому мысль о смерти на самом деле принесла ему некоторое утешение. Если уход Визериса разжег войну, то, быть может, жертва Эймонда сможет восстановить мир. В конце концов, он не хотел, чтобы его знали только как убийцу родственников. Он надеялся, что мейстеры будут внимательны к нему в книгах по истории.
Эйгон сразу же направился к матери и брату, выражение его лица было суровым. При виде такого серьезного и сосредоточенного брата Эймонду стало немного не по себе.
— Ты не пойдешь, — заявил Эйгон. — Я не отправлю своего брата на смерть. Цена, которую требует Рейнира, слишком высока.
Он покачал головой на это.
— Можешь не принимать эту цену, но подумай о своей жене и детях, брат. Подумай о выживании нашей семьи и знай, что я иду добровольно.
Король глубоко нахмурился, сверкнув взглядом. В конечном свете он сдался и пробормотал прерывающимся голосом:
— Ты упрямый болван, — прежде чем обнять и мать, и брата. Его глаза увлажнились, и Эйгон осмелился даже уткнуться носом в плечо брата, чтобы вдохнуть и запомнить его запах. От омеги исходил медовый аромат яркого лимона и ландыша, пьянящий и горько-сладкий, с добавлением ноток ванили, унаследованных от матери. Прорезалось собственное кислое расстройство Алисенты, когда она крепко прижала к себе двух сыновей и рыдала до тех пор, пока в ее ноющем сердце не осталось ничего, что можно было бы отдать.
*****
— Думаешь, он действительно придет? — Деймон Таргариен наблюдал за небом с балкона Драконьего камня. Он прислонился всем телом к колонне, положив одну руку на рукоять Темной Сестры.
Рейнира взглянула на него, держа на руках юного Визериса. Мальчик держал во рту большой палец и слегка ерзал, пока его укачивали.
— Конечно, придет. Почему ты сомневаешься во мне, Деймон?
Старший альфа закатил глаза:
— Потому что мы послали ему чертову петлю? Вряд ли это достойный подарок, чтобы завоевать его сердце, как по мне.
Рейнира наклонила голову, прищурившись, глядя на своего мужа.
— Мой брат придет, потому что для него смерть была бы более достойным концом, чем супружество. Хотя петля немного обманчива, она — правильный выбор подарка, в этом я уверена. Хотя я не знала, что ты намерен завоевать его сердце, — осторожно заметила она с предупреждением в голосе. — Я должна напомнить тебе, что ты уже женат, муж мой?
Деймон усмехнулся, забавляясь.
— Возможно, мне действительно не помешало бы немного напомнить. — Он оглядел свою жену с головы до ног, и в его глазах блеснул огонек.
— Боги, ты станешь моей смертью! — предостерегла его Рейнира, хотя тон ее голоса остался игривым. Она отдала Визериса слуге, когда тот наконец уснул. — Я отправила воронов в Винтерфелл с приказом Джекейрису вернуться домой.
Деймон приподнял брови.
— И скажи мне на милость, дорогая жена, ты сообщила своему старшему сыну о своем намерении женить его на его дяде-убийце родственников?
Она поджала губы.
— Не совсем. Я… — Рейнира вздохнула. — Надеюсь, что он согласится с этой идеей.
Деймон хрустнул костяшками пальцев и повел плечами, низкое рычание зародилось в его горле.
— Иногда я не могу понять тебя, Рейнира. Он убил твоего сына! — Он оскалился. — Ты не злишься? Или ты забыла?
В один миг она притеснила Деймона к колонне, прижав ладони к его груди, и ее глаза вспыхнули. Воздух вырвался из его легких под тяжестью значительного присутствия Рейниры.
—
Не смей, Деймон. Я
была зла. Я бы хотела посадить его в тюрьму и замучить до смерти, если бы он не оказался первым омегой в нашей семье после Рейнис. Теперь мы не можем позволить себе казнить его. Как и позволить кому-то заполучить его.
Деймон бросил ей вызов своим твердым взглядом, не желая быть подавленным. Он видел, что Рейнира пыталась утвердить свою власть над ним, как альфа против альфы. В прошлый раз это сделал он, держа ее за горло и заставляя подчиняться. В конечном счете Деймон издал низкий рык, принимая ее господство на этот раз. В его глазах даже мелькнул огонек желания, и он усмехнулся:
— Тогда… Почему бы вместо этого не связать его с нами?
— Нет, — слишком быстро ответила Рейнира, и ухмылка ее мужа стала шире.
— Ты думала об этом, — прижал ее Деймон, возбуждение вспыхнуло в его остром аромате. — Должна была подумать. Связать его с нами, как это сделал Эйгон Завоеватель, взяв свою сестру-омегу второй женой. Эймонд может стать твоим принцем-консортом в качестве омеги.
— Ну и что с того, что я думала об этом? — прошептала Рейнира. Напряжение между ними сменилось чем-то более чувственным, когда одна рука переместилась со своего места на его торсе куда-то ниже… и еще ниже… — Это не имеет значения, Деймон. Нам двоим больше не нужны дети. — Она наклонилась к нему и коснулась губами мочки его уха. — Джейс станет королем после меня, и его свадьба с Эймондом — очевидное решение раз и навсегда уладить вопрос о престолонаследии. Эйгон и Алисента успокоятся. В детях Джейса будет самая настоящая кровь Таргариенов, и они станут сильными всадниками на драконах. Когда придет его время сесть на Железный трон, рядом с ним будет настоящая королева-омега Таргариен. Мы вместе поговорим с Бейлой. Она, несомненно, поймет.
Деймон фыркнул, смирившись с заговором Рейниры и отвлекшись на движение ее руки. В этом действительно было немало смысла, хотя ему и не хотелось это признавать. Он обнял жену за талию.
— Моя Бейла может быть сговорчивой, но так ли ты уверена, что Джекейрис подчинится твоему приказу? Он довольно молод, чтобы ввязываться в столь непростые отношения. Некоторые неопытные альфы могут в припадке ярости случайно убить или покалечить омег. Мне напомнить тебе, как он уже однажды ударил Эймонда? Мальчишке нужно научиться контролировать свой нрав. Сомневаюсь, что моему племяннику понравится, если он лишится и второго глаза.
— Хм-м-м, мудрый совет от человека, который обезглавил своего родственника. — Рейнира покачивалась в его объятиях, теперь ее руки ласкали пояс Деймона и прижимали их бедра вплотную. — Джекейрис в душе добрый и нежный мальчик. Как только он поймет, что Эймонд — омега, он не причинит ему никакого вреда… Особенно если его мать-королева прикажет ему исполнить свой долг. Он может не простить ему его поступок, так же, как и я, но сентиментальность между альфой и омегой не является обязательным условием для спаривания. Не думаю, что Алисента любила моего отца с самого начала, но все же она была послушна ему и родила ему троих детей.
Деймон прижался своим лбом к ее, прерывисто вздохнув. Его племянница всегда поступала с ним так жестоко.
— …Возможно, она и не любила его, но, как минимум, уважала. Он был ее королем. Мы говорим о разнице между уважением и презрением. Откуда ты знаешь, что Эймонд не попытается сбежать, как только поймет, что мы намерены сделать?
Рейнира склонила голову набок, когда Деймон покрыл поцелуями ее шею. Их ароматы сливались и танцевали вместе: корица и темная карамель на фоне бальзама и перца.
— Если он сбежит… Тогда я отправлю тебя на Караксесе за ним, лорд-муж. Ты поймаешь его и приведешь обратно по приказу своей королевы.
Твердое, горячее свидетельство возбуждения Деймона давало о себе знать сквозь вареную кожу его бриджей. Его сердцебиение ускорилось от животного возбуждения при мысли о погоне, поимке,
предъявлении прав. Рейнира издала низкий горловой звук, схватив Деймона за волосы и потянув, чтобы привлечь его внимание.
— Помни, Деймон, он принадлежит Джекейрису. Не тебе. Не нам. В этом ты будешь подчиняться мне.
Деймон тонко улыбнулся, и его внимание приковалось к горизонту, где небо встречалось с морем. К Драконьему Камню приближался огромный дракон, тот самый, который когда-то принадлежал его покойной жене Лейне. Его улыбка померкла, а выражение его лица ожесточилось.
— Как пожелаешь, моя королева.
