принадлежность

Эймонд слышал о странных травах, продаваемых дорнийскими торговцами в ямах Блошиного Дна. Их измельчали, поджигали, а затем выкуривали. Слышал он и о том, что некоторым из-за этого видятся странные сны — даже на яви. Эйгон баловался подобными вещами в юности, но Эймонд — нет. Поэтому он не знал, что и думать о беспокойной дреме, в которую он то погружался, то выходил из нее. Перед глазами плыло, тело пылало, одновременно сухое и покрытое испариной. Он видел, слышал и чувствовал нечто странное. В таких местах, о существовании которых он даже не подозревал. Это была самая сильная лихорадка в его жизни, даже хуже той, что случилась с ним детстве, когда он ненароком услышал, как Алисента беспокоилась, что он сгорит и скончается ночью. Тогда она не спала всю ночь, смачивая его лоб холодной тряпкой. Внимание матери было приятным, и он нисколько не обращал внимания на Эйгона, обвинившего его в тот момент в симуляции болезни. Теперь эти воспоминания казались такими свежими. Эймонд что-то неразборчиво пробормотал, а затем вздохнул. Алисента вновь сменила компресс на лбу сына. То, через что сейчас проходил Эймонд, не поддавалось лечению, и изменения, происходящие в его теле, переносились им тяжело. Она вдруг подумала о его рождении. Эймонд пришёл в этот мир слишком рано — маленький и слабый, вдвое меньше Эйгона. Он долго не издавал своего первого крика и был чересчур синим, несмотря на старательные растирания повитухи. Мейстеры боялись, что мальчик не выживет. Она не дышала до тех пор, пока он наконец-то не запищал: это был тихий, сдавленный, однако все же самый прекрасный звук в мире для испытавшей облегчение матери. И хотя он давно вырос, для неё он всегда будет оставаться ребёнком. Она не могла дать ему макового молока, иначе бы это затянуло переходный процесс. Поэтому в её силах оставалось только обеспечение хоть какого-то комфорта для него: холодный компресс, глоток воды или сока, когда он ненадолго приходил в себя, и успокаивающие слова, когда его разум возвращался в состояние бреда. Ее сердце разрывалось от боли. Она знала, как Эймонд будет разочарован и расстроен, когда все наконец-то закончится. Что с ним будет? Она не просчитывала планы на тот случай, если Эймонд окажется омегой. Не подготовила ни одной фигуры на шахматной доске. Он должен был стать вторым в очереди на Железный Трон, пока дети Эйгона не достигнут совершеннолетия, и стать командующим армией Зелёных, если они вступят в войну — что, судя по всему, было весьма вероятно. Что теперь будет? Она не сомневалась, что Эймонд всё ещё будет полон желания сражаться: не только за их дело на поле боя, но и за свое право следующего в очереди править. Но разве так должно быть? Будет ли это разумно? Она вздохнула и подумала, что бы в этой ситуации сказал отец: «Будет ли это правильно, Алисента?» Появление Хелейны напугало ее, погруженную в свои мысли. — Ты устала, мама, — Хелейна мягко улыбнулась. Ее доброе кроткое лицо всегда служило бальзамом для бесконечных забот Алисенты. — Я присмотрю за Эймондом, пока ты будешь отдыхать. Она на мгновение заколебалась из-за охватившего ее, незнакомого чувства собственничества, затем кивнула и с большим усилием оттолкнулась от его кровати. — Спасибо, Хелейна. Ей действительно был необходим перерыв. И она должна была скорее вернуться к своему месту в Малом Совете, чтобы быть в курсе происходящих событий и руководить реализацией планов на будущее. Особенно когда дело касалось Эймонда. Его соглашение с домом Баратеонов в скором времени могло оказаться под угрозой. И Алисента не позволит продавать, обменивать или выторговывать своего сына ради политической выгоды. Ни за что. Она не допустит того, чтобы Отто воспользовался им так же, как он когда-то воспользовался ей. Оставшись наедине с Эймондом, Хелейна стала тихонько напевать себе под нос, распутывая его слипшиеся от пота волосы. Это дарило некоторое утешение, что ей дозволялось вот так прикасаться к нему. Её горделивый брат, будь он в здравом уме, никогда бы не дал приблизиться к себе в таком состоянии. Он всегда казался воплощением красоты с его длинными мягкими волосами, пушистыми ресницами и грациозными движениями. Ей нравилось, когда настоящая улыбка озаряла его лицо, заставляя сверкать его единственный взгляд. Эймонд улыбался нечасто, особенно от радости или приязни, однако она смогла застать эти моменты несколько раз. Хелейна радовалась, что он наконец-то представился, но в то же время печалилась за него, поскольку понимала, что в ближайшем будущем от него потребуют жениться и исполнить свой долг, как она исполнила свой. — Я знаю, что не к этой обязанности ты готовился, но я уверена, ты прекрасно справишься с этим. Ты всегда быстро учился. На самом деле это не так уж и сложно. Ободряющая улыбка окрасила ее губы, хотя он не мог видеть этого. Глаза юноши не переставали жмуриться в лихорадочном сне, однако в следующий момент они вдруг резко распахнулись. Сине-фиолетовый глаз с черным расширенным зрачком и поразительный сапфир вместо пустотой глазницы — оба уставились на нее со свирепой силой. — Ох! — Она ахнула от неожиданного зрелища. Очень немногим предоставлялся шанс увидеть фальшивый глаз Эймонда. — Сестра, — выдохнул юноша, лихорадочным взглядом обводя ее лицо и комнату. Его блестящая от пота кожа была окрашена в очаровательный розовый оттенок. Он был подобен драгоценному камню. — Я… Это… — Он запнулся и протянул к ней дрожащую руку, неуверенный, настоящая ли она. — Ты видел сон? — Хелейна наклонила голову, приняв его ладонь. Его пальцы, липкие от пота и мозолистые от долгих часов тренировок, неизменно оставались длинными и изящными. Эймонд молча кивнул, его голова в изнеможении опустилась на подушку. Она прильнула к нему с ноткой настойчивости в голосе. — Что тебе снилось? Эймонд нахмурился, во рту у него было сухо. — Что я кого-то утопил. Хелейна кивнула ему, терпеливо побуждая продолжать. — О. Кого же? Ее интерес одновременно озадачивал и раздражал. Он покачал головой. — Я… не знаю. Я не видел его лица. — Хм. Зачем ты это сделал? Он резко сел на кровати и с рычанием бросился на нее, бесцеремонно повалив ее на пол. — Какое это имеет значение?! Он мертв! Я утопил его! Все! Хелейна потрясенно уставилась на него со своего места на ковре рядом с кроватью. — Прости, — прошептала она, выглядя заплаканной и испуганной. — Прости. — Оставь меня. — Внезапная волна ярости и отвращения захлестнула его, когда в голове прояснилось, и воспоминания о случившемся нахлынули на него. Добрая, милая Хелейна сделала паузу, прежде чем тихо вопросить: — Хочешь, я принесу… — Прочь! — снова крикнул он, яростно сверкнув глазами. Она поспешила уйти, несомненно, уязвленная его отказом, судя по ее увлажнившимся глазам, однако Эймонд не смог заставить себя забеспокоиться. Он с отвращением посмотрел на мокрые простыни, прилипшие к его разгоряченной коже. А потом раздался ужасный хлюпающий звук. На мгновение он застыл на месте, прежде чем осторожно откинуть в сторону постельное белье; его сердце колотилось в горле. Под тонким одеялом он был совершенно голый — под ним, между его бедер, обнаружилась скопившаяся слизь. Его затошнило. Значит, это была правда. Он действительно… действительно… Он коснулся пятна и потёр жидкость между пальцами, все еще ошеломленный открытием. Теперь он чувствовал свой запах, повсюду — приторно-сладкий. Его резко прошибло осознанием, что другие тоже могли чувствовать его за пределами комнаты. Это было ужасно, унизительно. Щеки горели от смущения. Что же теперь делать? Зря он отослал Хелейну. Теперь, потерянный, он был один и хотел помыться, не зная, как это сделать, чтобы не опозориться. Он сомневался, что сможет незаметно выскользнуть из своих покоев. Он не решился позвать слугу, чтобы тот принес ему воды для умывания. Слизь высохла на его пальцах, оставив вязкую липкую текстуру. Судорожно ухватившись за одеяло, он вытерся им, а затем свернул ткань и швырнул ее на пол с глаз долой. Эймонд поднялся с кровати в поисках одежды и толики собственного достоинства и успел сделать всего два шага, как между бедер хлынул поток горячей жидкости. Низ живота свело судорогой, словно кто-то схватил его за внутренности, скрутив их, и он заставил себя зажать рот, проглатывая хныканье, пытающееся вырваться наружу. На него накатила новая волна жара — сначала нестерпимо горячая, затем обжигающе ледяная. У него помутилось в голове, и он задрожал, пошатнулся, широко раскрыв глаза, вцепился в край комода для равновесия, совершенно подавленный. Он боялся даже пошевелиться, находясь во власти собственного предательского тела. Заместо того чтобы вырастить себе более крепкую руку-меч для предстоящей войны, его глупое никчемное тело вознамерилось вырастить матку. Краем глаза он заметил свое отражение в высоком медном зеркале. Обнаженный, с растрепанными волосами и раскрасневшейся от жара и блестящей от пота кожей. Он резко отвернулся, и тогда на его глаза навернулись слезы. Он был напуган. Он не знал, что делать. После того, как он проявил себя в юности, заявив права на Вхагар, Эймонд стал гордиться своей способностью сохранять свирепое и собранное поведение. Он был способным, представительным и сильным. Ему нравилось, что его присутствие легко устрашало окружающих. Однако отражение в зеркале совсем не выглядело представительным. Там была слабость и беспомощность. Вся его жизнь была посвящена учебе и искусству владения мечом с гордым осознанием того, что он — принц Эймонд Таргариен, второй в очереди на Железный трон. Он был готов исполнить свой долг — жениться на дочери лорда Борроса Баратеона и стать отцом принцев Таргариенов. Его будущее должно было быть наполнено битвами, исследованиями далеких земель и приключениями, в которые он собирался отправиться на Вхагар. Теперь же все разом переменилось, когда Боги решили жестоко подшутить над ним. Эймонд был относительно знаком с тем, что значит быть мужчиной-омегой. Он читал о них в исторических хрониках. Они редко встречались и считались странной диковинкой. Женщина-омега рассматривались как лучший выбор жены и матери, вполне соответствующий внешнему виду и ожиданиям своего времени. К мужчинам-омегам история, напротив, не была так благосклонна. Мысль о жизни где-то взаперти в качестве суки какого-нибудь лорда, вынужденной рожать одного ребенка за другим, была непостижима. Его снова затошнило. Мать обязательно попытается убедить его, что времена изменились, что теперь все по-другому, что все не так уж плохо. Однако он никогда не забудет панику и ужас в ее глазах от осознания, кислую остроту страха в ее запахе. Его самого охватывал ужас от идеи, что однажды ему придется вынашивать ребенка в этой убогой нежеланной утробе. В понимании Эймонда, беременность означала иметь внутри себя чужеродное живое существо — паразита, который растет в животе, двигается, забирает себе твою энергию и кровь. Это была болезнь, медленный яд, рак, который только и знал, как поглотить своего хозяина. По мере роста паразит лишал своего носителя движения и свободы, заставлял одеваться в разные жмущие одежды, портил разум, желания, настроение и даже вызывал болезни. Крал ночной сон, лишал комфорта днем и измывался над телом матери изнутри. До Эймонда доходили слухи о произошедшем с королевой Эйммой. При всей своей красоте, достоинстве, долгой и плодотворной жизни, короне на голове… В конечном счете она стоила меньше, чем обещанный желанный первенец. Шептались, что ее рассекли посередине, пока она находилась в сознании. А затем была смерть Лейны Веларион с нерожденным младенцем внутри. Мучимая болями и мыслями о медленной гибели, она молила Вхагар об облегчении в виде испепеляющего пламени. Эти женщины, матери, умирали с криками, так и не сумев хоть раз взглянуть на младенцев, ради которых они пожертвовали своей кровью. Даже для его матери Алисенты, относительно легко родившей Эймонда… Она все равно не смогла защитить его от потери глаза, от отсутствия любви со стороны отца в его детстве. Эймонд вытер лицо тыльной стороной ладони и пожалел, что не умер. Судороги возобновились, и ему ничего не оставалось, как шаткой походкой вернуться в постель. Было слишком жарко для одежды и слишком холодно, чтобы вставать с кровати. Он пожалел, что не упал в море вместе с Люком. По крайней мере, тогда не было бы ни долгов, ни войны. По крайней мере, тогда не было бы его самого.

*****

Он чувствовал на себе взгляды всех присутствующих, слышал их приглушенный шепот, видел, как они поворачивались, когда он проходил мимо. Он продолжил одеваться так же, как и раньше, носить повязку на глазу, сохранять те же манеры. Ничего не изменилось. За исключением того, что все, казалось, знали. Хотя он принимал подавляющий тоник, услужливо приготовленный мейстерами, он не мог скрыть сладости своего нового запаха. В попытке поднять ему настроение Алисента распорядилась раздобыть ландыши и не слишком заметно расставить их по Красной Крепости. Легче от этого не стало. Он терпеть не мог их аромат и ненавидел сам вид этих нежных цветов. И почему они должны были выглядеть такими печальными и поникшими? Эти глупые цветы даже не могли цвести правильно и постоянно служили наглядным напоминанием о том, что Эймонд изо всех сил пытался скрыть. Он заставлял себя держать голову высоко поднятой, а выражение лица сохранять бесстрастным, выглядя все тем же гордым принцем, каким он был когда-то. Каким он был до сих пор. Слухи легко разлетелись по Красной Крепости в течение двух недель, и все понимали правду. «Только посмотрите на него», — шептались за его спиной. По крайней мере, пока никто не осмеливался открыто насмехаться над ним за это, или, может быть, он просто сознательно предпочитал не слышать. Завтрак почти подошел к концу, когда Эймонд наконец появился за столом, чтобы присоединиться к своей семье. В последнее время аппетит у него был неважный, да и сон не очень крепким. Ему стали сниться повторяющиеся сны, которые пробуждали его от дремы. Всякий раз он оказывался посреди бушующего моря и видел, как кто-то тонул. В один момент он плыл против ветра и приливов, чтобы спасти человека, а в другой — уже настигал его и активно топил, удерживая его голову под поверхностью, пока человек бился и боролся. Он никогда не видел его лица. Он просыпался в панике, ощущая холод, страх и одиночество так, как никогда не чувствовал до своего проклятого представления. После четвертой попытки проникнуть в его покои, чтобы утешить его посреди ночи, Алисента сдалась и посоветовала ему держать в комнате несколько вещей от его близких, чтобы их запахи успокаивали его. Он счел это нелепым и отказался делать что-то подобное. Тем не менее, он заметил, что один из вязаных пледов Хелейны таинственным образом появился на его кровати, а одна из старых ночнушек матери каким-то образом обнаружилась в его комоде. Ему было неприятно видеть эти вещи в своем пространстве, но он не стал пытаться их убрать. А вот охотничий жилет Эйгона, конечно, не порадовал и был немедленно выброшен в окно. Эймонд как раз начал возиться с варёным яйцом, когда Эйгон, набивший рот фруктовым пирогом, удивил его. — Хочешь, я издам указ о том, что любые разговоры о твоем… обозначении… статусе, неважно, будут караться смертью? Глаза матери расширились от тревоги, она поджала губы и повернулась к Эймонду. Все разговоры за столом прекратились. Отто тяжело вздохнул и положил голову на руки. Эйгон, казалось, ничего не заметил и принялся ковыряться в подносе с пирожными, пытаясь найти то, в котором было больше всего ягод. — Мне все равно, — Эймонд пожал плечами, потягивая вино из своего кубка. На вкус оно теперь было другим. Это было все то же самое вино, и все же оно горчило. Его сестра заметила, как у него слегка поджались губы, и весело защебетала: — Я слышала от мейстера, что это черта омег — находить вина более горькими или кислыми. Поэтому матушка предпочитает сок. — Она ласково улыбнулась ему, качая на коленях свою маленькую дочь Джейхейру, а затем услужливо добавила шепотом: — Так лучше для малышей. Эймонд поперхнулся вином и со стуком поставил кубок на стол. Его содержимое выплеснулось на белую скатерть, перепугав всех, а Джейхейра тут же начала плакать. — Эймонд! — Алисента раздраженно вдохнула, пытаясь урезонить сына и закатив глаза в сторону дочери. — Хелейна! Следи за словами! — Ты хочешь этого или нет? — как ни в чем небывало снова спросил Эйгон, допивая собственное вино. Он не обращал внимания на окружающую суматоху, пока его жена, воркуя, пыталась убаюкать плачущую дочь. — Нет, — сплюнул Эймонд, бросая острые взгляды на Хелейну, которая казалась ошеломленной и явно понятия не имела, что сделала не так. — Люди будут говорить, — продолжал он, — пусть. Мне все равно. Старый идиот Визерис пытался прекратить разговоры о бастардах Рейниры, но это ведь не изменило правды? — Он встал из-за стола, намереваясь уйти. Его окликнул глухой голос матери. — …Эймонд, ты должен что-то поесть! Он не удосужился ответить. В эти дни его многое занимало. Весть о смерти Люцериса достигла Драконьего Камня за несколько дней. Рейнира открыто стала призывать свои войска к войне. Многие Дома подняли свои знамена в поддержку скорбящей матери, чье невинное дитя было хладнокровно убито. Он слышал, что его племянник Джекейрис поднялся в небо вместе с Вермаксом: его видели в Орлином гнезде и Белой Гавани, где он пытался заручиться поддержкой притязаний своей матери. Да и его самого, напомнил себе Эймонд. Он мимолетно подумал, что произойдет, если и когда он столкнется с Джекейрисом на поле боя или в небесах на спине дракона. Сможет ли он вынести это снова? Заставить Вхагар разорвать Вермакса на куски, как она сделала это с Арраксом? Весть о смерти Люцериса, должно быть, уже дошла до ушей его старшего брата. С Деймоном во главе командования Черных и грозным Караксесом королевство все ближе подбиралось к хаосу. На горизонте маячила война. Война и драконы. Без особой помощи со стороны короля на Десницу и Королеву-мать легла ответственность заручиться поддержкой Домов, лояльных Зеленым. А затем прибыл посланник из Дома Баратеонов. Какое кошмарное испытание. Эймонд ожидал наступления этого дня, однако все равно едва успел успокоить нервы, прежде чем объявили о прибытии посланника. — Леди Эллин Баратеон, дочь лорда Борроса Баратеона из Штормового Предела! И сир Сармион Баратеон, Сокрушителя Бурь! Придворная знать Эйгона расступилась, когда темноволосая красавица Баратеон размеренными шагами приблизилась к Железному Трону. Эймонд, только что беседовавший с дворянкой из Дома Ланнистеров, занял свое место у подножия трона. Эллин сделала реверанс, приветствуя короля: — Ваша светлость. Она подняла свой темный взгляд на Эйгона и мило улыбнулась. Ее внешность была симпатичной. Эймонд сразу же нашел ее самой приятной и очаровательной из всех дочерей лорда Борроса Баратеона. Сопровождавший ее высокий рыцарь снял шлем и сунул его под мышку. Прославленный воин по прозвищу Сокрушитель Бурь, казалось, не обратил внимания на любезности, вместо этого сосредоточенный на долге, чтобы дочери его господина не причинили вреда. Он не преклонил колена, и это было замечено. — Леди Эллин, — Эймонд поприветствовал свою невесту легкой улыбкой, стараясь не выдать растущего беспокойства. Он потянулся, чтобы поцеловать ее ладонь, но она просто посмотрела на него, не предприняв никаких действий в ответ. Эйгон поднял кубок с вином в руках. — Встаньте, леди Эллин из Дома Баратеонов. Я сердечно приветствую вас как невесту моего брата. Чем мы обязаны вашему визиту? У Эллин был острый язык и вся нахальная натура ее Дома. Отвечая королю, она обратила свой уверенный взгляд на Эймонда. — Могу я говорить свободно, Ваша светлость? — Она не стала дожидаться ответа и просто продолжила, когда Эйгон сделал паузу. — До меня дошли слухи, Ваша светлость, что ваш брат, добрый принц Эймонд, на самом деле омега. Мне пришлось приехать лично, чтобы убедиться в этом, так как трудно поверить, что истинный омега способен убить своих родичей. Уповайте на мое сердце, если это правда. Вздохи. Скандальное обвинение. Знать притворилась ошеломленной. Некоторые не смогли сдержать ехидных смешков. Губы Эйгона дернулись. Без сомнения, он счел ситуацию забавной, предоставив ответ своему брата. Щеки Эймонда вспыхнули от горького смущения, но он взял себя в руки и ответил ровным тоном. Он думал о своих словах, если вопрос будет поднят. Не было никакого смысла лгать о том, что быстро станет очевидным, если свадьба действительно состоится. — Это правда, миледи. Это стало известно мне только после нашей помолвки. Что касается смерти моего племянника… это… не входило в мои намерения. — Он не предпринял ни малейшей попытки отнестись к этому инфантильно. Выражение его лица олицетворяло совершенную серьезность, однако Эллин все равно разразилась хихиканьем. — О, как удобно, мой принц. Особенно после всей вашей бравады в зале моего отца, когда вы угрожали вашему бедному племяннику и требовали, чтобы он вырезал себе глаз. — Ее щеки раскраснелись, что могло быть юмором или подавляемым гневом. С Баратеонами это было трудно понять. — Тогда мои сестры будут рады узнать, что слухи правдивы. Вы лишились не только глаза, но и обоих яиц. Похоже, у вас нет ни мужества, ни чести, чтобы опровергнуть свое вероломство по отношению к собственным родственникам. В глубине его горла раздалось рычание, гнев затуманил зрение, когда среди дворян раздалось еще больше вздохов, и он услышал, как его старший брат пытается сдержать смех. Рука Эймонда инстинктивно потянулась к рукояти кинжала. — Я оторву тебе за это язык, девка! — Он нахмурился и сделал полшага вперед к ухмыляющейся дряни Баратеонов, пока сир Сармион не встал между ними, не преградив ему путь. — Вы не сделаете этого, — слова испытанного в боях рыцаря прозвучали низким рокотом. Запах альфы навалился на Эймонда, как физическая стена, оттеснив его на целых два шага. Сандаловое дерево, клевер, мускус, землистый и глубокий. У принца закружилась голова. Он посмотрел сиру Сармиону прямо в лицо и впервые по-настоящему осознал его присутствие. Его сознание затопила тревога от наглого поведения рыцаря по отношению к нему при дворе его собственного брата. Разрушитель Бурь, крепко сложенный воин еще до рождения Эймонда, смотрел на него сверху вниз твёрдыми зелеными глазами. — Вы не сделаете этого, — повторил сир Сармион, снова тем же низким голосом. Хватка Эймонда на кинжале ослабла вопреки его желанию, и он обнаружил, что больше не в состоянии встретиться взглядом со своим оппонентом. Жар разлился по его телу и расцвел на лице до самых кончиков ушей. Свидетельство его унижения, проклятие его жалкого статуса. Леди Эллин рассмеялась. Эйгон, видимо, слишком одурманенный вином, чтобы защищать честь брата, лишь с веселой ухмылкой наблюдал за этим зрелищем. К счастью, Десница быстро подоспел с теми словами, которые должен был произнести Эйгон. Отто Хайтауэр встал рядом с королем и окинул Эллин и ее рыцаря суровым взглядом. — Вы оскорбили принца, леди Баратеон. Такой поступок равнозначен государственной измене. — Измене?! — Эллин провела рукой по своему светло-голубому корсажу и мантии. — Я просто говорю правду, милорд десница. Ведь принц Эймонд не подарит мне детей. Не такое соглашение заключал мой лорд-отец. Он милостиво позволил мне самой решить, что я не выйду замуж за принца-убийцу. — Ухмылка на ее лице сменилась выражением презрения. — Кроме того, у меня нет желания выходить замуж за человека, которого так легко запугать безоружным рыцарем. Взгляд Эймонда метнулся в сторону сира Сармиона, и, к своему ужасу, он заметил, что рыцарь действительно все это время был безоружен. Он снова обратил свое внимание на Эллин и мрачно промолвил: — Вы проделали этот путь, леди Эллин, чтобы оскорбить меня и разорвать нашу помолвку. Мой гнев настигнет ваш Дом, когда придет время. — Дом Баратеонов присягает законной королеве Рейнире, — выразительно и ясно объявила Эллин. — Мы едины с истинной Королевой и скорбим о смерти юного принца Люцериса. При упоминании Рейниры Эйгон, наконец, отреагировал. — Наглая девчонка! С ума сошла? — Он поднялся на ноги, слегка покачиваясь, прежде чем опустить кубок и отрыгнуть. Он указал на нее своим украшенным драгоценными камнями пальцем, открыв рот, чтобы отдать приказ рыцарям Королевской гвардии. — Постойте! Ваша светлость! — вмешался в разговор десница в попытке не допустить еще большего обострения ситуации. Если Эллин будет причинен вред, раскол между короной и Штормовыми землями станет непоправимым. Рейнира в дальнейшем расценит это как открытую агрессию. Народ ожесточится против своего новоиспеченного короля, если он станет известен своей жестокостью по отношению к юным девушкам. Отто заговорил своим самым дипломатичным и подчеркнутым тоном. — Леди Баратеон прибыла как посланник, чтобы передать решения своего Дома и своего сердца. Отпустите ее с миром… Ваша светлость. Король нахмурился, но руку опустил. — Ладно, — фыркнул он, пренебрежительно отмахнувшись. На этот раз Эллин Баратеон не отвесила реверанса — лишь улыбнулась, поджав губы, и повернулась, чтобы уйти. Сир Сармион последовал за ней, покорно охраняя путь своей госпожи. Эймонд, все еще кипящий от горького негодования и донельзя униженный, резко развернулся и покинул тронный зал через боковой коридор. Собравшаяся знать снова расступилась, пропуская уходящую леди Баратеон, затаив дыхание. Сокрушитель Бурь, не удержавшись, оглянулся на мгновение. Однако его взгляд не нашел нужной цели, поэтому он надел на голову свой тяжелый шлем и последовал за своей госпожой из Красного замка. Он вздохнул, смиряясь с тем, что этой ночью ему приснятся серебряные волосы и ландыши.

*****

Несколько дней спустя, когда Эймонд наконец-то смог остыть после омерзительного зрелища оскорблений леди Эллин Баратеон, прибыл подарок со знаком Дома Баратеонов. Он почувствовал себя так, словно его снова оскорбили, во второй раз высмеяли. Ему даже не нужно было прикасаться к деревянной шкатулке с замысловатой резьбой, чтобы понять, кто был отправителем. — Отправьте это обратно, — приказал он, разъяренный и беспокойный. Вечер, который должен был пройти в тихой и спокойной обстановке с матерью и сестрой, что в последнее время становилось все труднее добиться, был мгновенно испорчен. Он швырнул вино в камин вместе с кубком. По вкусу оно ощущалось все хуже и хуже, но он категорически отказывался переходить на сок. Если его мать могла терпеть это пойло, чтобы поддерживать видимость, то и он сможет. Алисента поколебалась, осторожно предложив: — …Эймонд, посмотри хотя бы из вежливости. — Я не стану, — тихо проворчал юноша, насмешливо изображая единственные слова, сказанные когда-то отправителем подарка. Хелейна будто нашла это забавным и хихикнула. Эймонд проигнорировал ее, не находя в себе сил быть колким с сестрой в эти дни. — Чего этот болван вообще хочет добиться при помощи подобной вещи? — Он нахмурился. — Его Дом выступил против нас. Зачем беспокоиться о такой глупости? Полагаю, этот идиот не умеет ни читать, ни писать. Неужели он думает, что я полюблю его и переберусь в его лачугу в Штормовых землях? Королева-мать вздохнула. — Возможно, ему просто неловко за то, как он разговаривал с тобой, поэтому он хочет загладить свою вину. — И почему же ему должно быть неловко из-за своих слов, матушка? Я собирался вонзить кинжал в шею его госпожи. И я до сих пор жалею, что не сделал этого. Алисента натянуто откашлялась: — Не нужно подражать тому, что твой дядя сотворил с лордом Веймондом. Губы омеги недовольно скривились. Он не пошевелил ни единым мускулом, чтобы забрать шкатулку из протянутых рук бедного слуги. Это был долгий день выработки стратегии и изнурительных переговоров с малым советом, связанных с логистикой запасов и координацией быстро растущей армии. В последнюю очередь ему хотелось разбираться с подобной ерундой. Эймонд решил, что если он продолжит не обращать на это внимания, все разрешится само собой. — Я хотя бы посмотрю, что он тебе прислал, — решила за него Алисента, приняв вещь. Эймонд вздохнул и закатил единственный глаз, недовольный вмешательством матери. Она открыла резную деревянную шкатулку и затихла. Хелена, уважая личное пространство младшего брата, постаралась не смотреть на подарок и вместо этого занялась своим вязанием. Эймонд взглянул на мать: он не мог определить, обрадовалась она или ужаснулась увиденному, оттого в нем пробудилась капелька интереса. — Это голова? — спросил он, оживившись. — Это голова той суки Эллин Баратеон? Это был бы отличный подарок, на самом деле. — Это кулон, — Алисента широко улыбнулась и потянулась рукой, чтобы достать украшение и показать ему. Эймонд не удосужился посмотреть и сразу же отвернулся, сосредоточившись на книге, лежащей у него на коленях. Его мать с досадой хмыкнула: — Ты даже не хочешь взглянуть? Эймонд перевернул страницу. — Отправьте. Это. Обратно. Она притворилась, что не услышала этого, и оживленно продолжила: — Ты можешь принять это и никогда не носить или, может быть, отдать кому-то. Это прекрасная вещь, только взгляни. Изумруд… Вероятно, он дорого ему обошелся. Добрый сир, кажется, неравнодушен к тебе. Он ведь встретил тебя всего несколько дней назад? Эймонд? Эймонд?.. — Она вздохнула, окончательно смирившись с тем, что ее сын твердо решил вернуть первый подарок, полученный им с момента представления в качестве омеги. Никто в Красном замке не осмелился бы что-то подарить принцу, зная его гнев и вспыльчивость. Алисента положила кулон обратно в шкатулку и подозвала слугу, чтобы тот вернул его посланнику из Штормовых земель. — Он встретил меня всего несколько дней назад, — сердито согласился Эймонд, — что должно означать, что он находится на обратном пути в Штормовой Предел с этой дрянью. Скорее всего, именно она подговорила его, чтобы еще больше поиздеваться надо мной. Он думал, что на этом все закончится, но вскоре тот же слуга вернулся с нервным выражением лица. — Мой принц, гм… — Не томи, — огрызнулся Эймонд, раздраженный, что его вечер прерывается уже второй раз. — Что на этот раз? — Ум… — Слуга запнулся. — Оруженосец Разрушителя Бурь отказывается уходить с подарком, мой принц. По его словам, его господин настаивал на том, чтобы вы приняли подношение, или же скажите ему, что вас порадует. У Алисенты распахнулся рот, а Хелейна посмотрела на брата с мечтательным выражением лица. Эймонд, в свою очередь, не смог понять, как этой ситуации удалось стать еще более нелепой. Неужели? Отказывается принять обратно нежеланный дар? Он уже имел достаточно опыта общения с Баратеонами, чтобы понять их упрямство и дерзость, но это было наглостью совершенно иного уровня. Теперь он был не только недоволен, но и по-настоящему разгневан. — Приведи этого оруженосца ко мне, — приказал он, и слуга быстро выбежал из комнаты. Алисента выпрямилась в своем кресле, широко раскрыв глаза. — Мой мальчик, — прошептала она, когда шаги слуги стихли, — что ты делаешь? Не принято… — Оставь меня, матушка, — заявил он, подчеркнув это взмахом руки. — Эймонд! — ошеломленно пробормотала Алисента. — Не смей драться с бедным оруженосцем! Я не допущу, чтобы в моем читальном зале проливалась кровь! Эймонд сжал губы в тонкую линию и покачал головой, не взглянув на нее. — Будь уверена, матушка, я ничего подобного не сделаю. Хелейна может остаться в качестве свидетеля. Я просто хочу, чтобы ты сейчас ушла, матушка. Неохотно, после брошенного многозначительного взгляда на Хелейну, которой каким-то образом позволили остаться, Алисента поднялась со своего места и заставила себя уйти. Девушка посмотрела на брата с предвкушением и, возможно, радостью от подобного выбора. Жаль, что после короткой паузы Эймонд приказал и ей покинуть комнату. Надувшись, она собрала свою вышивку и вышла, закрыв за собой дверь. В конечном итоге слуга объявил о приходе оруженосца и впустил его; он казался напуганным пуще прежнего, когда заметил отсутствие Алисенты и Хелейны. Оруженосец, не намного старше самого Эймонда, радушно поклонился. Выпрямившись, он неловко переступил с ноги на ногу с резной деревянной шкатулкой в руках. — Вы хотели поговорить со мной, мой принц? — Оруженосец, наконец, решил обратиться к нему должным образом. Эймонд не поднялся со своего места, скрестив ноги, лицом к камину. Юноша мог видеть лишь его серебристый затылок. — Это правда, мальчик? — начал Эймонд. — Твой господин требует, чтобы я объяснил тебе, какого рода подарок потешит меня? Нервозность оруженосца Баратеонов была ощутима в воздухе. — …Да, мой принц. Таков был приказ моего господина-наставника. Эймонд кивнул с напускной внимательностью и на несколько мгновений сделал вид, что размышляет о чем-то. — Очень хорошо. Тогда передай своему господину, что он не произвел на меня должного впечатления. Наша первая встреча была слишком короткой. По правде говоря, я его не особо-то помню, и поэтому будет неприлично принимать от него какие-либо дары. Я буду рад, если он лично вернется в Красную Крепость и оставит о себе должное впечатление, если он действительно настроен столь решительно. Оруженосец изумился: — Но, мой принц, это… это невозможно. Сир Сармион нужен в Штормовом Пределе. — Ах, какой позор, — протянул Эймонд, качая головой, словно сильно разочарованный. — Тогда он может сделать это через письмо. Наступила тишина. Принц повернул голову и вперил в оруженосца Баратеонов пронзительный взгляд. — Твоему господину-наставнику, несомненно, не чужды книга и перо, или я ошибаюсь? — Эймонд демонстративно нахмурился. — Неужели он не знает, кого пытается задобрить своими подарками? Может, стоит напомнить ему, что я — принц Таргариен? Неужели все Баратеоны такие упрямые? Ему придется придумать кое-что получше, чем эта безделушка, чтобы завладеть моим вниманием. Оруженосец сунул шкатулку под мышку и отвесил короткий поклон. — Я передам ваши слова сиру Сармиону, мой принц. — Хорошо, — кивнул Эймонд, снова открывая свою книгу. — Можешь идти, — добавил он, почти как запоздалую мысль. Оруженосец благоразумно промолчал, опустив глаза, повернулся и ушел, унося с собой подарок сира Сармиона и оскорбления Эймонда. Оставшись в одиночестве в читальном зале матери, где компанию ему составляло лишь потрескивание камина, принц наконец позволил себе улыбнуться. Возможность оскорбить этого глупого альфу Баратеона, пусть даже косвенно, через его оруженосца, доставила ему извращенное удовольствие. Это не полностью стерло унижение, испытанное им от слов Эллин Баратеон, но начало было положено.