Минута.
И вот, она передо мной.
Дюжина симпатичных фотографий женщины моих лет. Темные, волнистые волосы средней длины. Карие глаза с застывшей печалью. Она не похожа на привычных идеальных избранниц всех тех мужчин, с которыми я встречалась раньше. Тонкие, сухие губы. Улыбаюсь, глядя на приближенную фотографию лица — вижу знакомые болезненные заеды. Поочередно поглаживаю указательным пальцем свои. «Знаем, проходили». Бледная и тоскливая, но приятная. По-своему красивая, нетипичная. Прямой греческий нос. Грубые, но женственные черты лица. Баланс несовершенного с прекрасным. Листаю дальше, отсеиваю множество таргетированного мусора. Не вижу ничего нового ровно до тех пор, пока не натыкаюсь на странный скриншот из программы новостей. Узнаю мужской силуэт в сером пальто. Доктор закрывает лицо руками, но в кадр попадает одна грустно нахмуренная им бровь. Солсбери стоит у автомобиля с основательно помятой крышей. Становится не по себе, неприятно перехватывает дыхание, но я не останавливаюсь. Перехожу по ссылке на источник. Британский новостной портал, дублирование ярких событий текстом. Пробегаю глазами по тексту и перечитываю одну и ту же фразу несколько раз, не могу поверить и принять реальность произошедшего. В горле пересыхает, руки трясутся. Испуганно закрываю ноутбук, словно это спасет меня от посекундно нарастающей тревоги. Тяжело дышать. С трудом набираю полную грудь воздуха и неуверенно обнимаю подушку, пытаясь вернуть хоть какое-то чувство безопасности. «Она покончила с собой через час после того, как он ушел на работу. Просто выпрыгнула из окна их квартиры». Утыкаюсь лицом в мягкий хлопок, пытаясь спрятаться от анализа и пересказа прочитанного. Из глаз непроизвольно текут слёзы, сердце разбивается на сотни осколков. «Ты убила не только себя тогда, но и вашего неродившегося ребёнка». В голове всплывает один из неприятных разговоров с Солсбери — мои крики на его холодную безучастность и строгий рационализм, истеричный вопрос про представление боли от потери кого-то близкого. Глубже вжимаюсь в подушку, вспоминая мужской спокойный ответ, ни разу не задевающий личной трагедии. «Зачем я вообще туда полезла?» Четверг. День. Утро началось в пятнадцать часов. Наверное, мне было необходимо восполнить дефицит сна таким образом. Телефон вышел из режима «не беспокоить» и, ни на миг не замолкая, дребезжал различными поздравлениями с рождением дочери. Я только потянулась встать, как за дверью раздался звонок. Стало немного боязно. Тихими, незаметными шажками на носочках добралась до глазка — по ту сторону всего лишь курьер с пышным букетом нежно-розовых роз. Сегодня без незваных гостей. Расслабленно выдыхаю и щелкаю замком вправо. — Миссис Моретти? — замученный юноша лет восемнадцати на автомате задает вопрос, перекладывая букет в другую руку. Слегка нагибается и поднимает с пола картонную коробку средних размеров. К ней скотчем примотана открытка с множеством помадных поцелуев. Я начинаю догадываться от кого эта посылка. — Да, — киваю, сражаясь с желанием поправить мальца: головой понимаю, что юридически всё верно. — От Р. Х. Солсбери, — протягивает букет цветов, чем на секунду выбивает почву из под ног, — распишитесь здесь. «Откуда он знает? Пристально изучал медицинскую карту? Я проболталась и не заметила? Или этот жест в принципе не имеет ничего общего с рождением Эммы?» Как в тумане ставлю подпись, ни на мгновение не останавливаясь от осмысления произошедшего. Ворох вопросов только растёт. — От К. О'Нил, — парень вдруг немного замялся, — тут в примечаниях указали поцеловать вас от неё в обе щеки, но я этого делать не буду, ничего? Не могу сдержать теплого смеха и понимающе киваю. Ставлю еще одну закорючку и забираю на руки тяжелую коробку. Теперь я в двойном смятении: не понимаю, почему Солсбери решил отправить мне цветы и не знаю, что Клэр могла засунуть в картон. *** Бережно ставлю розы в воду. Раньше я всегда их избегала, считая до тошноты заезженными. Осторожно наклоняюсь и глубоко вдыхаю аромат. Чувствую, как на лице играет улыбка. Идиллию нарушает резкая трель телефона — мне звонят. Неизвестный номер. «Нет, сначала пусть оставят сообщение и представятся. Такие вызовы я больше не принимаю». Настойчиво звонит ещё несколько раз, но на седьмой попытке успокаивается. Становится немного страшно: вдруг этот вызов был важным? Хотя, тогда можно было написать сообщение. В век цифровых мошенников многие перестали отвечать на незнакомые вызовы. «Да и кто в последнее время звонил мне с неизвестных номеров? Брайан, потому что я не беру трубку». Сохраняю номер и прогоняю через известные мессенджеры, но этого контакта в них нет. «Очередная однодневка, чтобы меня довести. Боится звонить с основного телефона после разговора с доком? Нужно отвлечься. Вскрою коробку». Клэр запарилась по полной, оставив мне на выбор всевозможные местные шоколадки и вафли. Пару подарочных сертификатов в салон красоты, мягкую пушистую игрушку в виде котёнка для Эммы и большой стеклянный шар со снегом внутри. Как-то раз я сказала, что мне очень нравятся подобные штуки. И вот, теперь она у меня. На целых восемьсот миллилитров. Внутри нью-йоркский Таймс Сквер, но я улыбаюсь — впервые болезненные ассоциации от разбитого сердца перекрывает что-то хорошее. Читаю множество поздравительных сообщений от старых знакомых, новых товарищей по работе, родителей Мика и его друзей. От него тоже есть один пропущенный и последующее сообщение. Мик «Ты, наверное, ещё спишь. Поздравляю тебя с рождением дочери. Спасибо, что подарила жизнь этому замечательному человеку. Очень ждём тебя вечером на праздник. Эмма в восторге: сказал ей, что ты приедешь!» Пирс «И тебя с днем рождения дочери. Спасибо, что ты у неё есть. Я буду!» Двадцать непрочитанных от Клэр: все подарки, кроме шара, она выбирала в режиме настоящего времени. Хотела спросить, какие сладости я люблю; что из игрушек нравится Эмме; и нет ли у меня аллергии на цветы. Не получив ответов на свои вопросы, она просто решила скупить всё. «Кажется, ей действительно одиноко, раз она носилась по всему городу в поиске презентов для меня». Чувствую себя грязно от её заботы. Я не заслуживаю такого отношения, а она не заслуживает такого урода в роли мужа. Четверг. Вечер. У особняка Моретти собрана дюжина машин: чувствую, что гостей там выше крыши. В окнах мелькают наряженные женщины в платьях, да и мужчины им не уступают: важные разгуливают в пиджаках. Всё так, как они любят. Смеюсь своему внешнему виду. На мне зауженные прямые джинсы, высокие красные носки, облегающая черная майка и серый зип-худи на пару размеров больше. Чутка взъерошенные волосы и ни грамма косметики. Мне не страшно. Как минимум, главные люди этого дома видели меня и не такой. Внутри тепло. Уже не наш камин тихо потрескивает. Дома пахнет томатной пастой по семейному рецепту и белым вином. Играет приятная джазовая музыка. На моё появление молниеносно реагирует Мона, машет мне ладонью и улыбается, подзывая поближе. Кажется, её ни разу не удивил мой внешний вид. — Моя девочка, — несколько поцелуев в щеки, — это ваш общий праздник: мы с папой вас очень поздравляем. Жанкарло не стоит в стороне и мягко целует меня в темечко, кивает в знак приветствия. Возле нас стоят новые, неизвестные мне люди: они удивлены, но ничего не говорят из-за теплого отношения семейства Моретти ко мне. Вряд ли хоть кто-то, кроме Мика, знает истинную причину нашего развода — иначе бы меня давно сожрали осуждающие взгляды. Пара обязательных диалогов, никакого намека на мою вчерашнюю истерику. Я в безопасности, мне комфортно и даже становится немного жарко. Снимаю толстовку и оголяю хрупкие плечи, привлекая к себе больше взглядов. «Что, в майке хуже, чем в худи?» Только мистер и миссис Моретти тепло улыбаются, рассматривая мою шею — они видят свой подарок и фамильное обручальное кольцо. Жанкарло чуть ближе наклоняется к уху, закрывая меня от посторонних глаз. — Эмма и Микеланджело на балконе, — говорит шепотом, — сходи к ним, они очень боялись, что ты не сможешь приехать. — Она уже говорит? — тихо спрашиваю и чувствую, как краснею от стыда: как можно не знать разговаривает ли твой ребёнок? — Немного, — он делает шаг назад и легким кивком указывает на дверь: словно подталкивает, чтобы я не откладывала поход к ним. «Он прав, иначе я так и простою здесь до конца вечера». Чувствую на себе кроткие удивленные взгляды людей другого общества: они не понимают, что я тут забыла и с чьей стороны пришла, но мне не нужно их признание и одобрение. Подхожу к застекленной двери балкона и вижу такую счастливую Эмму, держащую своего папу за руку. Она светится от интереса: Мик что-то увлеченно ей рассказывает, показывая на разные небесные созвездия. — Я не помешаю? — тепло улыбаюсь, немного приоткрыв створку из темного дерева. — Смотри, — Микеланджело садится на корточки возле дочери и осторожно поворачивает её в мою сторону, — кто приехал. Мама принесла подарки. Эмма стеснительно жмется в плечо Мика и тихо хихикает, своеобразно сжимает пальцы от эмоциональной переполненности. Подхожу ближе и сажусь рядом, протягивая парочку симпатично упакованных коробок. — Умеешь вскрывать подарки? — чувствую легкий страх и только сейчас так отчетливо зарождающуюся в сердце любовь. Ловлю одобрительный взгляд Микеланджело и его добрую, коронную мальчишескую улыбку. Эмма неуклюже отрывается от Мика и осматривает меня. Она забавная. Внимательно изучает, молчит. Щурится, словно что-то замышляет. В переданных от меня темных глазах бегают чертики, ей интересно, но она не торопится это показывать. Пара мгновений тишины, малышка осторожно тянется ладонью вперед. Аккуратно кладет её на мои худощавые пальцы рук и мягко поглаживает. Я непроизвольно улыбаюсь, осторожно провожу большим пальцем по детскому запястью. Эмма затаивает дыхание и… резко хватает одну из коробок, чуть не падая в процессе. Заливается диким хохотом, по-варварски разрывая упаковочную бумагу. — Похожа на тебя, — с неподдельной любовью говорит Микеланджело и я понимаю, что всё это время он не сводил с нас глаз. — Волосы так и не потемнели, — тепло улыбаюсь, указывая подбородком на светлую макушку, — а вот глаза и этот характер, по крайней мере сейчас, точно мои. — Приезжай почаще, — одновременно с просьбой и вопросом, — пожалуйста. Неважно, что у нас там не получилось, ты всегда будешь моим родным человеком и её мамой. Мы молча смотрим друг на друга. Слов нет, сейчас они забыты и не требуются. Чувствую, как по щеке стекает слеза, а сердце нарывает облегчающая боль: он давно меня простил. — Я должна была относиться к тебе иначе. Ты и твоя семья никогда не заслуживали всей той холодности. — Наша, — он тихо поправляет и смотрит в сторону двери, — родители безгранично тебя любят. — Почему? — закусываю нижнюю губу и нервно утираю слёзы. Эмма странно хмурится, наблюдая за мной. Твёрдо, скорее даже требовательно, что-то говорит на своём языке, к которому я ещё не адаптирована. — Она спрашивает почему ты плачешь, хочет узнать кто тебя обидел, — тут же переводит с детского Мик, улавливая мой, полный непонимания, взгляд. — Я просто очень радуюсь, — смотрю на дочь и подмигиваю, — так сильно, что не могу сдержать слёз. А ты не открыла второй подарок. Первая коробка была от Клэр. Эмма немного поигралась с кошкой, но та быстро ей наскучила. На очереди был мой подарок. Это заставило неплохо понервничать: мне хотелось, чтобы она оценила и ей понравилось. — Не расстраивайся из-за игрушки, она не очень любит мягких плюшевых друзей, — Микеланджело не изменяет себе и в очередной раз пытается меня ободрить и поддержать. — Это не мой, — продолжаю наблюдать за дочерью, улыбаясь словам Мика, — подруга передала. «Могу ли я так её называть?» Эмма вскрывает подарок и радостно взвизгивает, поочередно хватаясь за каждого котенка из набора маленьких вельветовых питомцев. Отлегло. Её устроил выбор. Малышка с интересом прищуривается и смотрит на меня, делает несколько шажков ближе и падает в объятия. Теперь мы обнимаемся. И я наконец-то чувствую полное родство и близость, от которых все это время открещивалась. Ей невозможно отказать, не подпускать ближе и не любить. Маленькая хитрая лиса недолго нежится в руках: даже можно сказать, что позволяет трогать себя в знак благодарности. Минута, и она возвращается к игрушкам. Шестьдесят секунд, которые так много значат. — Для книжек пока рановато, Эм ещё не очень ими интересуется. Но с этими кошками ты хорошо попала, она просто обожает такие штуки, — одобрительно кивает Микеланджело. — Там интерактивные окошки, я бы не подарила обычную сказку, — игриво скрещиваю руки перед грудью, изображая обиду. Мик театрально хватается за сердце и шокировано вдыхает, от баловства мы не сдерживаемся и вдвоем заливаемся теплым смехом на весь балкон. Переглядываемся и веселимся ещё громче, не выходя из выстроенных карикатурных образов. «Когда-то, почти целую жизнь назад, мы делали так на парах в университете». Дверь с той стороны тихо открывается. Тонкая изящная фигура делает шаг вперед и я вижу её — девушку Микеланджело. Она даже не смотрит на меня. Гордая осанка, большие голубые глаза, ничего не выдающая милая улыбка. Бархатная кожа, юное лицо. Короткое облегающее платье пудрового цвета, но ни разу не пошлое и даже чуточку не вульгарное. Ей идёт. Вряд ли хоть в чем-то она может выглядеть грязно или не так нежно и притягательно. — Мик, — уверенный и теплый тон, ни грамма обиды или недовольства, — уже не июль, а вы с Эммой в тонких носках на холодной уличной плитке. Не очень хочется пичкать ребёнка лекарствами от простуды с двух лет. Зайдите в тепло, не морозьте стопы или переоденьтесь в подобающую одежду. — Ой, — Микеланджело прищурил нос, словно провинившееся дитя, — совсем забыл и не подумал. Эмми, иди покажи дедушке своих новых друзей, ему будет очень интересно посмотреть на таких красивых котят. Малышка в охапку схватила игрушки, оставив бардак от упаковочной бумаги на полу, и понеслась в гостиную. Легко миновала стоящую в дверях блондинку, заливаясь радостным смехом предвкушения. — Пирс, — Мик приподнялся с корточек и подошел к девушке, нежно приобняв её за талию, — позволь представить тебе мою будущую жену. Я неловко встала и подошла ближе — зато теперь её лучше видно и без стыда можно осматривать. Маленький острый нос, перламутровый макияж и сладкий цветочный аромат. «Если бы она была тканью, то точно шелком». — Линда, — Микеланджело заглядывает ей в глаза и я вижу, что он влюблён, — это Пирс, навсегда родной и близкий человек для моей семьи. Она впервые за все нахождение на балконе поворачивает голову в мою сторону, словно теперь у меня есть право на существование. Линда приветливо улыбается, но я чувствую едва уловимую фальшь. «Либо мне снова мерещится и я проецирую прошлую себя на неё». — Рада знакомству, — девушка делает небольшую паузу, оголяя ряд ровных, белых зубов, — мисс. — Взаимно, будущая миссис Моретти. Мы обмениваемся любезными кивками. Линда аккуратно, неуловимо и ласково касается щеки Микеланджело носом на прощание, разворачиваясь обратно в гостиную. — Не простудитесь, — не оборачиваясь говорит перед тем, как закрыть дверь с той стороны. — Кстати, тебе не холодно? Ты в одной майке, — только теперь он обращает внимание на мою одежду и, даже не успев получить ответа, снимает пиджак. — Я не… — не успеваю закончить, как нагретая его телом ткань ложится на мои плечи, — впрочем, уже не так важно. — Не хочу, чтобы ты заболела, — он улыбается и возвращается к балконным перилам, оглядываясь в приглашающей манере. Какое-то время мы молча стоим и вдыхаем холодный воздух. На нём серые клетчатые брюки, темно-зеленая рубашка лесного оттенка и красивые запонки из белого золота. На руке те самые часы. — Подарок Линды? — киваю на руку, имея в виду оба украшения сразу. — Да, — он улыбается и поглаживает циферблат, — раньше не понимал подобных вещей, но не хочу её расстраивать. — Людям свойственно меняться в любви? — случайно озвучиваю мысли вслух и прикусываю кончик языка: не хочу, чтобы он принял мои расспросы за ревность. — Определенно, — он медленно кивает и задерживает взгляд на моем лице, — жаль, что я поздно это понял. — И я, — отвечаю на выдохе и грустно улыбаюсь, вспоминая все, как мне раньше казалось, непримиримые разногласия. — Ты стала носить обручальное кольцо и мамину подвеску, — Микенланджело бросает тихий смешок и поднимает голову к небу, — удивительные метаморфозы. — Я, — голос на секунду сбивается и пропадает, но мне необходимо сказать все, что лежит на душе, — я раньше не понимала, насколько родными людьми вы для меня являетесь. Ты и вся твоя семья. Мне долгое время было больно от того, как Мона спланировала нашу свадьбу и от того, как ты познакомил меня с ней и папой. Казалось, что ты стыдишься настоящей меня. Эта мысль так плотно засела в голове, что успела срастись со мной с того самого дня. А когда Мона взялась за мой образ: выбор платья, макияжа, цветов, я её буквально возненавидела. Чувствовала, что вы сделаете все, лишь бы утаить от общественности моё нутро и то, кем я на самом деле являюсь. Ноги и вправду начинают мерзнуть, по телу медленно ползет озноб. Он ничего не говорит. Тишину нарушают глубокие вдохи и выдохи. Понимаю, что сейчас Мик пытается успокоиться и совладать с собой. Молчу, прислушиваясь к редкому цоканью винных бокалов в гостиной. — Когда, — он вдруг говорит и тут же замолкает, качая головой и вновь тяжело выдыхая: ему явно трудно говорить об этом, но он все равно продолжает, — когда мы выжили и смогли вернуться из экспедиции… К горлу подступает ком. Я не знаю, о чем Мик хочет сказать, но мы никогда не касались этой темы после того, как оба вышли из комы. Мне казалось, что его не беспокоит это происшествие ни коим образом: он просто хочет жить дальше без воспоминаний о прошлом. — Мою семью тоже коснулось горе: они не потеряли сына, как другие родители, но потеряли мою нерожденную сестру, их дочь, — Мик опускает лицо в ладони, скрывая от меня глаза. По телу разносится болезненный разряд. В сердце укалывает тысяча игл в одну секунду. Диафрагму неприятно зажимает и я не могу сделать полного вдоха. — Родители всегда мечтали о большой семье: несколько детей, огромный дом, пушистая собака на улице. Правда, их желания с самого начала были почти несбыточными. Есть определенные проблемы с зачатием. Ты знаешь, — Микеланджело умолкает и проводит ещё один дыхательный цикл, чтобы успокоить дрожь в голосе, — я поздний ребёнок. Далеко не по их решению — они делали всё. Летали на другой континент, платили огромные суммы, наблюдались у всевозможных врачей, чтобы получить хотя бы малый процент успеха беременности. И прежде, чем мама увидела долгожданные полоски, прошло почти десять лет. Ты вряд ли поверишь, но я не всегда был хорошим ребенком: в юности часто их обижал и расстраивал. Только по окончанию школы пришло понимание, сколько всего они пережили, чтобы привести в этот мир меня. По щекам текут слёзы. Все пространство в груди заполняется глубоким сочувствием и стыдом за то, что я никогда не пыталась узнать о нём подробнее. Жила с тем, что придумала и сама возвела. Знала ли я хоть какую-то из его травм, проблем или причин становления на самом деле? Знала ли о прошлом, о том, что он когда-то чувствовал и переживал? Все это время мы были почти незнакомыми людьми, хоть и навсегда близкими, связанными и родными. «Я ничего не знала о нём». — Мама смогла забеременеть на стыке пятидесяти лет. Без практик и тысячи наблюдений сверху. Бог услышал их молитвы и ответил на них ребенком, который умеренно и гармонично развивался. Никаких патологий, комфортное развитие плода. Я счастлив за них и отправляюсь в экспедицию. Родители узнают пол будущего ребёнка, ждут скорейшего возвращения сына домой, но никаких вестей нет. Мама неустанно молится и старается не терять надежды, хотя она меркнет с каждым днем. Потом ты уже знаешь: зафиксированный обвал на раскопках, эксперты предвещают смерть, по оценкам мы не доходим даже до минимального процента выживания. Мама теряет ребёнка, смерть в утробе. Я закрываю рот ладонью и всхлипываю вслух, больше не в силах сдерживаться. Глазами, полными слез, смотрю на его закрытое руками лицо и понимаю, что он тоже живой. Ему тоже было больно всё это время. Мягко отталкиваю его от перил и захватываю в крепкие объятия, утыкаясь лицом в рубашку. Обнимаю и реву, не в силах что-либо сказать и как-то утешить. Он нежно прижимает меня к груди и осторожно поглаживает волосы. Мы пытаемся нормализовать дыхание, успокоить внутреннюю боль, от которой невозможно спрятаться. Около десяти минут молчания. Тихих всхлипываний, холодных слез и рваных выдохов. Замерзшие ноги, иглы в сердце, сметающая всё на своем пути тоска. Неловкое шмыгание, никогда не умирающая любовь и теплая нежность рук. — Родители считают тебя почти своей дочкой. Без фанатизма, конечно, но не могут отделаться от этого ощущения и родственных чувств. Мама никогда не хотела тебя оскорбить: наоборот порадовать, снять тяготы свадебного планирования. Я никогда бы не подумал, что для тебя это важно. Стоило спросить. Прости за то, что испортил наш день для тебя. — Я никогда не хотела играть пышную свадьбу, — качаю головой, вжимаясь лбом ему в грудь, — мне всегда было всё равно. Просто это стало ещё одним поводом затаенной обиды и злобы. Мне нравилось винить тебя во всём, видеть только негатив и зацикливаться на нём. Ты никогда не делал мне больно, хотя я тебе делала постоянно. Нужно было честно открываться, откровенно разговаривать, не лгать в глаза и не замалчивать проблемы. Прости меня за эти годы, в которых тебе приходилось быть виноватым и несчастным. Мне стоило узнать и выслушать тебя своевременно. — Я тогда не знал, что родители придут, — он прижимает губы к моему темечку и мы долго стоим в тишине, прежде чем он продолжит, — просто не хотел выглядеть идиотом в твоих глазах, который даже свидание не может нормально спланировать. Вот и решил сделать вид, что всё идёт по плану. Я никогда не стыдился тебя, а они с самого начала знали, какая ты: мы ведь учились вместе. Я много о тебе рассказывал, они тоже восхищались твоим умом и характером. Дерево демонизации родителей Мика и его самого сгорает на глазах, оставляя после себя приятное тепло внутри. Совсем скоро на его месте начнет цвести нежно-лиловая глициния с честными, больше никогда не обезображенными и злыми воспоминаниями о любви. Стекла ненависти наконец-то трескаются, линзы рассыпаются и позволяют смотреть на вещи без всегда болезненной, обиженной призмы вечной жертвы. — Прости меня за всё, — я поднимаю на него зареванное лицо и вижу самую родную из улыбок. Мы ещё долго разговариваем. Говорим о самых разных вещах, которые только могут придти в голову. Какие-то старые вопросы, обиды, сомнения. Попытки понять друг друга из прошлого. Теперь я знаю: он бы никогда не осудил меня, потому что сам всегда был человеком. Со своей болью и тяжелыми решениями. Он не был идеальным мальчиком. Просто его жизненный сценарий заключался в желании дарить радость близким, сполна отплатить им за подаренную любовь и не огорчать их. Оставаться надежным оплотом тепла и понимания в самое тяжелое время. Мы коснулись и Эммы. Подумать только: я призналась ему. Рассказала в глаза о своих мыслях, нежелании рожать и о том, что подарила нашей дочери жизнь в попытке откупиться за спасение своей. Сейчас я понимаю, что это было заранее глупым и абсурдным решением, но тогда всё казалось иначе. — Я бы не смог отплатить тебе за рождение Эммы спасением всех жизней мира, — он стоит у двери, утирая с лица мокрые следы, — ты основательно переплатила, Пирс. — Дурак, — тепло улыбаюсь и подбегаю вернуть ему ранее накинутый на плечи блейзер, — спасибо. — За пиджак? — он наигранно вскидывает брови, возвращаясь к нашей излюбленной гротескной игре. — За всё, — мягко ударяю в плечо и закатываю глаза, позволяя себе вдоволь рассмеяться. — И тебе, — он берет мою ладонь и, не переплетая пальцев, слегка сжимает её: так он вкладывает любовь. — Стой, — судорожно вырываю руку и торопливо достаю из кармана джинс брелок с горой Монблан, словно она может куда-то пропасть. Его игривое удивление сменяется настоящим. Мик внимательно смотрит на безделушку, и только потом на меня, словно не может поверить в происходящее, — с днем рождения дочери. — Пирс, — он качает головой, расплываясь в улыбке, принимает фигурку в руку и крепко, но бережно сжимает её, — это самый лучший из возможных подарков. — Иди давай, — киваю головой в сторону гостиной, грубо прерывая нашу возможность проговорить здесь весь вечер, — гости уже заждались. — А ты? — Мик отрывает взгляд от горы и с подозрением косится, — Эмме еще свечи задувать, тебя не выпустят без пробы торта. Я об этом позабочусь. — Покурю и приду, — с усмешкой прикрываю глаза, — я не собиралась уходить.