Под лиловым мраком неба

Они познакомились под лиловым мраком неба. Фобос Эсканор, принц меридианский, известный своим неподобающим поведением и редкой для мужчин его рода магической одарённостью, не собирался уделять ей больше внимания, чем того требовали приличия и сама ситуация. Новости о её приезде, взволновавшие двор и в целом всё королевство, и вовсе не вызвали у него интереса. Разве что он насмешливо высказался насчёт странного, нисколько неблагозвучного имени, которое больше походило на несочетающийся набор букв и которым только полнейшие глупцы называли своих дочерей. Вильгельмина – оно неприятно царапало горло, песком скрипело на зубах, вызывало ассоциации с мужчиной. Но стоило только заглянуть ей в глаза во время показательного прикосновения губами к тонкой, с отчётливо проступающей сеткой вен на бледноватой коже руке, как его словно прошибло мощным разрядом молнии. Она предстала до одури яркой, воплощением смертельной и одновременно с тем чарующей стихии, самой жизни, что в голове гулко зазвучала пустота, пожрав какие-либо мысли, не позволив прибегнуть к излюбленным едким, провокационным фразам. Правда, вероятно, главной причиной тому служили её большие карие глаза, или точнее буйно плескавшиеся в них эмоции, разные и в равной мере оскорбительные для него: скука удивительным образом переплеталась с чем-то сравнимым с пренебрежением, даже, скорее, с превосходством неизвестной природы, а на мгновение промелькнувший в них вызов, стоило только поднять взгляд, определённо содержал в себе властность и поразительную наглость. Впрочем, наваждение продлилось недолго, оказалось сравнимо с секундной ослепляющей вспышкой, из-за неожиданности возникновения которой спёрло дыхание и сжалось сердце, и исчезло без малейшего следа. Прошлое и обстоятельства научили не выказывать опасных, «ненужных» чувств – Фобос легко совладал с собой, придал себе надменный вид и приготовился мигом доходчиво и прямолинейно разъяснить истинное положение вещей, да вот только уже упустил момент. Вильгельмина быстро высвободила свою руку из его ладони, мазнула взглядом по месту едва ощутимого касания губ так, словно её целовал не величественно разодетый, не обделённый красотой и холодным обаянием принц, а кто-то вроде грязного, заразного бродяги, и спешно упорхнула в сторону его сестры, искренне и тепло той улыбаясь. Тогда же в душе проклюнулись первые семена сильнейшей, сводящей впоследствии с ума ненависти к ней. Пусть Вильгельмина являлась приёмной дочерью главного советника, Оракула (тот прибыл с дипломатической миссией по урегулированию ситуации с мятежным королевством, граничащим с Меридианом и грозившим благополучию всей империи, великой и славной, Кондракар), выбранный ею путь учения Пяти и частично всё то же социальное положение обязывало её быть более тихой, спокойной и, можно сказать, послушной. Она же, напротив, не желала играть по установленным обществом правилам, создавала лишь видимость следования древней и традиционной системе, ходила по тонкой грани настолько умело, что не сталкивалась с агрессией, неприятием из-за своих «ненормальных» выходок. Не находилось ни единого логичного обоснования, почему никто напрочь не замечал, как в её глазах в диком, вызывающем танце без устали плясали демонята. Вильгельмина постоянно приковывала к себе всеобщее внимание неподобающим, раскованным поведением и смелыми речами, которые, произнеси кто другой, сделали бы человека изгоем и мишенью для порицания. Её появления на мероприятиях ждали с нетерпением, ибо желали проникнуться атмосферой странной лёгкости, чего-то поистине удивительного и интригующего и насладиться тем чувством, когда позволительно отпустить с короткого поводка часть своих демонов и не нарваться на осуждение. Популярность девушки при дворе и даже за его пределами с каждым днём всё возрастала, что, казалось, сам Свет Меридиана терялся, тускнел на фоне сияния новоявленной любимицы королевства. Вряд ли подобное внимание входило в её изначальные планы, загадочные и явно отличающиеся от замыслов самого Оракула, но оно, похоже, существенно облегчало их реализацию. Вильгельмина появлялась в обществе в непристойной одежде, обнажающей больше частей тела, чем могла себе позволить любая пристойная и воспитанная женщина; громко смеялась, запрокинув голову, не испытывая и доли стыда, во время своих несколько оскорбительных, сочащихся сладким ядом шуток и замечаний; всегда сохраняла прямой зрительный контакт с собеседником, кем бы он не являлся; не боялась высказывать своё отличимое от большинства мнение и в случае необходимости оспаривать чужое. Фобос лично неоднократно сталкивался с её безнравственностью. Казалось, даже чаще остальных, ибо Вильгельмина в какой-то момент будто бы стала одержима странным желанием ему досадить, выставить в ещё более невыгодном свете того, кого и ранее не сильно-то жаловало общество, скорее уж, соглашалось терпеть. Ни во что его не ставила и проявляла какое-никакое уважение лишь к высокому титулу. При столкновении с ней ему каждый раз хотелось плеваться, преподать хороший урок о манерах и почтении, а следом и вовсе выставить за стены замка, пока не выучит как следует. Правда, другие всё продолжали поголовно поддаваться очарованию глупой и несносной девчонки и при очередном проявлении её дерзости либо притворялись слепцами, либо же говорили громкие слова о понимании и принятии. Многие вещи спешили списать на слишком уж различную культуру двух государств, напрочь забывая, что большая часть остальных прибывших кондракаровцев вела себя должным образом и придерживалась даже более строгой линии поведения. Из-за подобного всепрощения древо ненависти крепло, разрасталось в разные стороны, глубоко впивалось корнями в душу, разрывая на клочки. И один отравляющий вопрос навязчиво бился о стенки сознания, ослабляя их, ведя к разрушению: его, принца, привыкли осуждать за малейшие просчёты, так почему же её, чужачку, наоборот, за них превозносили? Впрочем, знание, кто же взял на себя роль наставницы девушки, многое о ней проясняло – Нерисса. Она выступала представителем Совета в Меридиане, давно предпочла жить при дворе и в какой-то момент, прошедший как-то слишком уж незаметно для большинства, начала принимать непосредственное участие во всех обсуждениях и решениях проблем королевства. Нерисса заработала себе неоднозначную репутацию своим вспыльчивым и своенравным нравом, напористым отстаиванием собственного мнения, а также из-за вечно ходящих слухов о её связи с миром демонов. В качестве доказательства последнего всегда отмечали молодой и прекрасный облик женщины (хотя многие знали, что она была ненамного младше Оракула) или же странную ритуальную атрибутику, хранящуюся в её покоях и будто бы служащую трофеем давней победы над тёмными магами. Кто-то испытывал перед Нериссой трепетный страх, заставляющий бездействовать, другие открыто демонстрировали своё расположение к ней, даже восхищение. Были и такие, что громко скрипели зубами от раздражения, стоило только упомянуть её имя, и неоднократно подавали прошение о её отлучении от двора и возвращении домой. Фобос входил в число последних, и каждая встреча с Нериссой пробуждала в нём столько взрывных эмоций, что, казалось, рано или поздно замок всё же взлетит на воздух. Приходилось всячески давить в себе любое проявление чувств, до последнего сохранять холодное равнодушие, иногда позволяя себе несколько едких, старающихся ужалить посильнее фраз, только бы избежать и тени насмешливости в чужих глазах. Казалось, больше никогда не доведётся встретить такого же невыносимого, пробуждающего самые мрачные и ненормальные желания, пусть и несколько иного характера, человека. Ныне требовалось вдвойне расплачиваться за свою грубейшую ошибку. Вильгельмина действительно ворвалась в жизнь принца яркой вспышкой, дезориентирующей, путающей сознание до полной потери себя. Приходилось требовать от себя невозможного в попытке сдержать ревущих, рвущихся наружу демонов, которые настойчиво подталкивали совершить безумные, поистине ужасные вещи, когда она в очередной раз с невероятным упорством противостояла ему: позволяла себе без малейшего проявления страха и нервозности открыто спорить с ним, лицемерно выказывать полнейшее неодобрение его поступками, ставить под сомнение любое из решений, с вызовом, не отводя ни на секунду взгляда, смотреть ему в глаза и, в целом, будто бы чувствовать себя хозяйкой не только положения, но и самого замка. В такие моменты Фобос сначала представлял, как придушит девчонку на том же самом месте, чтобы ни одной больше неприятной правды не слетело с её пухлых, покрашенных алым губ, но в следующее мгновение настигали иные мысли, совершенно уж дикие и мерзкие, что эта грязь ощутимо ложилась на кожу, стягивая. Принц до неконтролируемой дрожи в руках желал овладеть ею, лишь бы навсегда отбить у неё охоту смотреть так вызывающе, провоцирующе. Желал так, чтобы в конечном счёте взмолилась и сменила своё выражение насмешливости на плаксивое, полностью разбитое и поверженное. Правда, садистскую сладость подобных образов постоянно портило нерушимое знание: такие, как она, сами никогда не опускаются до слезливых мольб, доводят до этого других, склоняют к своим ногам и, какой бы ужасающей ситуация ни была, сохраняют величие и гордость. Каждый раз сталкиваясь с этим пониманием, Фобос будто бы пробуждался от лихорадочного, болезненного сна, чувствуя себя раздробленным на множество мелких кусочков, лишённым чего-то важного. Следом настигал сильный, сковывающий нутро страх. Хотелось как можно быстрее от них отгородиться, сбежать подальше, тем самым избавиться от приносимых ими мук, какими бы желанными они в первые секунды не представали. Несмотря на появление подводящих к безумию чувств, Фобос не отказывался от встреч с девушкой, не искал намеренно, но и не избегал. А при столкновении её невозможно было игнорировать – очередные «ненормальные» речи и громкий смех то и дело вынуждали бросать в её сторону взгляды, ненавидящие и осуждающие. Тогда же принц невзначай пользовался возможностью лучше изучить своего врага, выцепить как можно больше деталей, красноречивее любых слов говорящий о нём. Фобос нередко подмечал, что общению с имеющими высокий статус и хорошую репутацию людьми, в число которых, к слову, входила и тепло относящаяся к ней принцесса, Вильгельмина чаще всего предпочитала круг сомнительных личностей. Казалось, даже выставляла это напоказ, словно бы преисполняясь небывалой гордостью. Зачитывание списка неугодных заняло бы несколько часов, если не больше, но среди них значились несколько наиболее постоянных компаньонов девушки. Исключая Нериссу, чаще всего Вильгельмина проводила время со своей близкой подругой, прибывшей в числе остальных кондракаровцев ради некой слишком уж сомнительной цели, которую королева Вейра всё же одобрила. За пределами самой Цитадели, главного замка империи, никто не знал её настоящего имени, лишь кем-то данное из-за её способа ведения дел прозвище – Кровавая ведьма Кондракара, ужаснейший и жесточайший генерал, преданный лично нынешнему Оракулу и его семье. Самым распространённым фактом о ней служило то, что она давно продала душу и тело демонам взамен, как считалось, получения колоссальной силы и тайных знаний: на постоянной основе заключала с ними сделки, предпочитала в качестве любовников и, казалось, вовсе считала за своих близких друзей. Они же, по утверждениям очевидцев, бывало появлялись на поле боя в качестве её союзников, привнося в сражение ещё больше хаоса и ненормальности, и всегда даровали ей победу. Откровенные наряды Ведьмы поражали воображение многих, а странные, больше напоминающие речи безумцев слова ещё сильнее вынуждали её сторониться и не поднимать при ней взгляда. Вильгельмина же, напротив, почти всегда таскала её за собой, дарила ей самые лучезарные и широкие улыбки и без утаек, с гордостью называла своей близкой подругой. Такая тесная связь с Ведьмой наталкивала на определённые, неутешительные выводы, что она пала сильнее, чем он мог предположить. Узнавать наверняка будто бы и не хотелось, возможно, роль играл страх необъяснимой природы. Также возле Вильгельмины часто вился какой-то щенок, раздражающий до того, что так и закрадывались навязчивые мысли о его устранении. О нём бытовало странное мнение, будто бы он из рода демонов, призванный служить хозяйке на земле до самой её кончины. О личности заключившей контракт никто с полной уверенностью не утверждал, но среди имён женщин, действительно практикующих тёмные искусства, на удивление, не редко мелькало одно конкретное, которое оставалось всё таким же неблагозвучным. Мальчишка оказывал Вильгельмине недвусмысленные знаки внимания, открыто превозносил её до самих небес, с нескрываемой лаской обращался только, как к «Вилл», словно намеренно подчёркивая их крепкую связь. Она же вполне охотно ему отвечала, кокетничала, дарила тёплые, нежные улыбки и будто бы случайные прикосновения. Фобос, неверяще закатывая глаза, упорно видел в этом лишь сплошное притворство и ловкую манипуляцию на чувствах. Верил, каким бы порой её взгляд не представал невинным, в её арсенале для каждого находились маска и чёткий план, за какие нитки стоило потянуть, чтобы быстрее и эффективнее получить желаемое. Или, возможно, подобные предположения служили не более, чем отчаянной попыткой не думать, насколько же у неё ужасный вкус в мужчинах. И, конечно же, не стоило забывать о более-менее постоянной компании различных оборотней – в частности Миранды, мелкой интриганки, которая, вероятно, была по-настоящему предана лишь самой себе, – и сына, из кожи вон лезущего ради попыток заработать доверие королевы и обелить имя своей семьи, неудавшегося повстанца. Только в обществе подобных личностей Вильгельмина казалась наиболее живой, искренней и даже, можно сказать, поистине счастливой, словно до того всё же существовали какие-то сдерживающие оковы. И, несмотря на различные подозрения, способные сбить её с вершины, и такие опасные для кого иного связи, девушка удивительным образом продолжала сохранять всеобщие любовь и признание. Наверное, оттого никак не отпускало чувство, словно она что-то затевала, страшное и грозящее подорвать многие столпы существующего мира. Её тьма, беспрестанно клубящаяся и не дающая покоя, то и дело прорывалась наружу, накладывала отпечаток на ней самой, окружающих её вещах и людях. Зная, что искать, стоило только открыть глаза шире и отбросить всю навешанную ею мишуру, пытаясь докопаться до мастерски утаиваемых за обескураживающими улыбками сокровенных мыслей. Фобос маниакально желал разоблачить Вильгельмину, содрать с лица все эти раздражающие маски, показать миру её истинную натуру коварной дряни. Ему дико нравилось представлять, как общество, так заискивающее перед ней, содрогнётся, придёт в полнейший ужас из-за осознания собственной слепоты и ошибки, а он станет смотреть на всех этих глупцов свысока и искренне, от души насмехаться над ними. Потому он продолжал наблюдать за девушкой, пытаясь уловить моменты проявления той самой тьмы, да так часто, что успел выучить большую часть её привычек. Например, Фобос знал, что она питала странную страсть к земноводным, в частности к лягушкам, при недовольстве слегка поджимала губы и упрямо вскидывала подбородок, в частые в Меридиане грозовые дни любила подниматься на самую высокую башню, тратила пару часов каждый день на обучение. В его голове хранилось так много информации о ней, что хоть начинай писать историческую справку или даже целую книгу, посвящённую одной лишь ей и всё равно в полной мере её не раскрывающую. Нередко внутри начинало болезненно, до исступлённого порыва разодрать плоть зудеть, словно бы чего-то недоставало, и все симптомы странным образом исчезали без следа, стоило только Вильгельмине оказаться в поле зрения. Фобос, каждый раз ловя себя на подобных моментах, скалился из-за магмой выживающей внутренности злости и впадал в яростное отрицание. Осознание, что девушка медленно, но верно, сводила его с ума, опускала до уровня тех полнейших дураков, прощающих ей всё из-за одной улыбки, тугой петлёй затягивалось на шее. Это заигрывание со смертью, вызванная им нехватка воздуха пробуждали первобытный страх, что оглушающе громко голосил и требовал быстрее избавиться от угрозы. До безумия не хотелось, чтобы кто-либо прознал об этом неожиданном помешательстве, особенно сама Вильгельмина, которая, вероятно, попытается им бездушно воспользоваться. Из-за таких опасений приходилось насильно обращать какие-либо странные чувства к ней в ненависть и пренебрежение. Никто ведь и не посмел бы заподозрить, что во время мерзких и сочащихся сильнейшим ядом слов грудь принца распирали иные, нежеланные им эмоции, с силой, до хруста давили на рёбра и охватывали сердце болезненным жаром. Правда, Фобос продолжал настойчиво убеждать себя в наличии одной только ненависти и отказывался признавать над собой власть какой-то там несносной девчонки, как и существование некой одержимости ею. Её образ словно бы выжгли на обратной стороне век: стоило только закрыть глаза, как она вновь представала перед ним с этой дурацкой лукавой улыбкой. Даже во время встреч с другими девушками, более красивыми и в какой-то мере идеальными, никак не получалось выбросить из головы алые, будто бы окрашенные в кровь локоны и большие карие глаза, выражающие насмешку. Всё же хотелось её придушить, пусть лучше призрак изводит до потери рассудка, чем намертво застрявший на подкорке сознания образ. Порой казалось, что Вильгельмина прекрасно знала, какой на самом деле эффект производила на принца, и с большим рвением принималась его подкреплять, прибегая к совсем уж бесстыдным уловкам. Из-за этого раздражение невероятно возрастало в размерах, будто бы вытесняло все органы из грудной клетки и окрашивало мир в кровавые тона. В какой-то момент в голову и вовсе стали закрадываться совсем уж ненормальные глупости, которые, казалось, молотом опускались на хребет и дробили его, превращая принца в слабое и беспомощное существо. И Фобос в попытках сбросить напряжение и отделаться от отвратительных мыслей начал всецело отдавать себя усердной работе над магическими исследованиями, ранее вечно откладываемыми из-за более интересных моментов жизни, и уходу за садами. Ничего из этого в итоге не помогало в полной мере отвлечься, к тому же Вильгельмина всегда будто бы случайно, чаще оправдываясь собственным обучением, оказывалась где-то поблизости и даже умудрялась самым невинным образом спрашивать о роде его занятия, пусть прекрасно знала ответ. В такие моменты его вновь переполняла ненависть к разыгрываемым ею ради забавы и возможности задеть побольнее представлениям и к ней самой из-за очередной топящей его волны чувств. Фобос одаривал девушку уничижительным взглядом и отмахивался от неё фразами в духе «такой, как ты, никогда не разобраться». Она лишь смеялась и, без спроса заглядывая в свитки, выражала довольно обширные познания об этой теме, из-за чего ощущения, сравнимые с медленным, мучительным умиранием, лишь усиливались. В конечном счёте в спешном порядке пришлось менять тактику и обратиться к своему наиболее нелюбимому, даже ненавистному делу – политике. Фобос ввязался в дипломатические переговоры с Кондракаром и предпринял попытку как можно скорее уладить все вопросы с ним, достигая вполне неплохих результатов. Мать сразу же стала с подозрением посматривать в сторону сына и наедине задавать очень много неудобных вопросов. Удивляться было чему, ведь ранее он, пусть до того прилежно посещал все занятия, касающиеся тем политики, всячески избегал даже своих прямых обязанностей, как принца, не желал и слышать, пока не приходилось применять более радикальные методы. Сейчас Фобос отделывался словами о личных мотивах, мол, хотел заявить о себе Совету и наладить выгодные для своего будущего связи. Сложно было сказать, верила ли мать ему, но нисколько не препятствовала и даже в некой мере поощряла рвение. Для самой Вильгельмины подобное поведение будто бы предстало ещё одним удачным поводом для насмешек, более провокационных и оскорбительных. Она занималась этим чуть ли не на собрании в присутствии Оракула и королевы и в качестве наиболее жестокой шутки уговорила отца отсидеть зиму в Меридиане. В тот самый момент огненный смерч закрутился с невероятной скоростью, сметая и превращая в ничто все органы и чувства, но одновременно с этим в его тени резвилась самая настоящая радость, неспособная сгореть в пламени, какую бы силу оно не имело. Откровенно говоря, Фобос впервые чувствовал себя поистине поверженным: он, тот, кто при желании мог заполучить всё что душе угодно, неожиданно проиграл какой-то наглой девчонке, на которую будто бы ничего не действовало, любые угрозы нейтрализовались неизвестными чарами. Слышался лишь её озорной смех, и демонята в карих глазах продолжали пляску, испытывая исступление. С каждым днём глупости только усиливали натиск, множились, повышали степень своей безумности, что однажды уже не нашлось достаточно сил дать им достойный отпор и сдержать. Всё началось с признания Вильгельмины действительно прекрасной, даже непревзойдённой в своей несносности, ныне остановилось на неожиданном желании подарить ей хоть весь мир, только бы оставила в покое или, может, обратила внимание не как на объект своих извращённых игр. Между этими этапами в голове однажды укоренилась совсем уж невероятная мысль о предложении, которую оправдывали возможностью заиметь над девушкой какую-никакую власть. Впрочем, его не собирались делать из-за понимания бесполезности и, признаться, немного из страха, наоборот, загнать себя в ещё большую ловушку, раскрывая все карты и вручая новые орудия для пыток. Да и к тому же Вильгельмина, вероятно, вовсе не нуждалась в каком-либо склонении мира к своим ногам и уж тем более не нуждалась в получении сердца принца. Подобное несомненно показалось бы ей жалким и вызвало бы только смех. Скорее всего, девушка ни при каких условиях не променяла бы свою свободу, не позволила бы кому-либо затолкнуть в определённые ограничивающие рамки, обременяя себя ненужными обязанностями и уж тем более отношениями – именной такой она представала в глазах Фобоса, непокорной и тем на деле чарующей, сводящей с ума. Многие называли Вильгельмину самой настоящей феей, игнорируя её поистине ведьмовские приёмы. Фобос презрительно усмехался, прекрасно зная, что дивные создания выглядели совершенно иначе: они обладали длинными мягкими волосами, практически сияющими в лучах любого света, розоватой бархатной кожей, искрящимися светлыми глазами и пахли чем-то до приторности сладким. Феи всегда представали утончёнными, уважительными существами, которые ни за что не нарушат каких-либо приличий и не скажут пустых слов. Вильгельмина же не отличалась особой красотой, даже казалась бы непримечательной, если бы не яркий, вызывающий ассоциации с кровью цвет волос и та самая исходящая изнутри странная энергетика, которая и заставляла людей очаровываться девушкой. Пахла резковатыми духами, непокорностью и слишком уж походила на ведьм. Тех, кто по сказаниям собственными руками вырывали себе сердце и закапывали где-то глубоко в лесной чаще, чтобы без малейших зазрений совести так поступать с другими и превращать их в своих верных марионеток. И Фобос всё больше верил в это глупое суеверие, так и в принадлежность Вильгельмины к роду ведьм. Она неожиданно стала его самой большой и опасной слабостью, которая, успешно перебарывая любое сопротивление, пожирала его разум крупицей за крупицей, что, казалось, уже сейчас ни один её приказ не удастся проигнорировать. Бросится тут же его исполнять, едва ли не виляя невидимым хвостом, и даже не сможет ничего возразить. Всё чаще по ночам, когда порой болезненно ноющее сердце не позволяло сомкнуть глаз, Фобос задумывался, что лучше бы убил эту ведьму, избавляя мир от одного из опаснейших демонов, пока не стало слишком поздно, и даже несколько раз и правда порывался осуществить своё желание. Вот только каждый раз что-то да останавливало практически за секунды до, нередко совсем уж абсурдная причина, которую отчего-то приходилось принимать. И Фобос продолжал до невыносимой боли в груди давиться ненавистью и злостью, отказываясь признавать правду, уклоняясь от неё и сбегая. Настойчиво пытался внушить себе, что Вильгельмина каким-то образом успела его проклясть, желая не просто поставить на место, а и вовсе втоптать в грязь, превратить в ничтожное существо, и находил сотню различных причин, почему же со своим багажом знаний и опытом до сих пор не смог развеять чужие чары. Ему определённо было легче признать, что под лиловым мраком неба он встретился лицом к лицу со смертью, которая за все его прошлые прегрешения решила сначала наказать мучениями и лишь позже, насытившись ими, забрать, чем с женщиной, действительно его покорившей и сломившей.