***
Утро вместе. Что может быть лучше после нескольких лет разлуки. Наверное, только утро вместе, когда ты просыпаешься с мыслью — у вас скоро будет ребенок. Света давно ощущала на себе то, как отражалось её новое положение на ней. Просто не предавала значение всему этому, ведь и подумать не могла, что это из-за… Всё оправдывала своей ненормированной работой. И вот если вчера она чувствовала себя сносно, работать могла, то сегодня сил было мало. Вставать не хотелось, а нужно было. Поднять с постели её смог только запах свежего завтрака, который сегодня приготовил Ваня, вставший раньше неё и, видимо, решивший не будить её до последнего. — Доброе утро! — первым делом с улыбкой произнесла Света. — Доброе! — обернувшись ответил ей Ваня. — Как спалось? Света тихо засмеялась. — Хорошо спалось… Знаешь, что мне сегодня приснилось? — стоя в дверях кухни в ночной рубахе и накинутой поверх тонкой пуховой шали, в тапочках и без причёски интригующе спросила Света. — Что же? — Рокотову уже было крайне интересно, он даже помешивать кашу перестал; Света так редко говорила о своих снах, а ведь сны — это самое необычное, самое интересное, всегда хочется знать — что же снится по ночам любимому человеку. Света милее заулыбалась, кокетливо закутала плечи в ткань шали и выдержав театрально паузу произнесла: — Ты… Ты с нашей дочуркой на руках. Света прошла в кухню, села за стол и поглядела вдаль за окном, где ярко сияло утро и рыжели деревья вдоль их улицы. — Был ты, она и было зелено вокруг, как летом. Мы гуляли. И нам было так хорошо, так спокойно!.. И она так улыбалась у тебя на руках! Знаешь, мы такие счастливые были там, во сне!.. Света тоскующе мечтательно вздохнула. Всё казалось, эти сны — несбыточные мечты. Или же такое далёкое будущее, что она его не застанет. Прежде её мучили кошмары о войне. Но такие нежные, светлые сны — они почему-то были ещё больнее. Наверное, от того, что поутру ты раскрываешь глаза, а перед ними — беспощадно суровая, жестокая реальность. Смерть. Смерть. Смерть одна была вокруг. К ней так привык, что больше не думаешь — может быть иначе. Рокотов снял с огня примуса ковш, где варил молочный завтрак, сразу на его место поставил чайник. Он хозяйничал тут не хуже Светы; рукава сорочки закатаны, видны его мускулистые предплечья, жилистые запястья, уже надеты форменные галифе, но абсолютно сюда не вписывались домашние тапочки. Или же вписывались? Именно потому что домашние. Иван оставив посуду, сел рядом со Светой и положив свою ладонь поверх её, произнёс глядя прямо в особенно сияющие в лучах восходящего солнца Светины глаза: — Это вещий сон, Светик! Вот увидишь, вещий! В душе обоих снова теплилась надежда, что однажды наступит время, когда война в самом деле закончиться и больше не нужно будет бояться, не нужно будет отбирать друг друга у Смерти. Каждое утро и каждый вечер они будут вместе, всей семьёй.***
Рокотов шёл в кабинет Богданова. Пора просить освободить Светлану Петровну от части работы. По состоянию здоровья. Вот, специально заехал, взял выписку у военврача Кравцовой о том, что товарищу Елагиной многое уже нельзя. За одно выслушал небольшую лекцию о том, как важно участие мужа, его поддержка и внимание к жене все девять месяцев и вдвойне после. Вот и дверь кабинета полковника, сидящий тут секретарь знал Ивана и поэтому даже не обратил на него внимания, вдруг майор по очень срочному делу. Иван раскрыл дверь и первым, кого он тут увидел был вовсе не Богданов. Рядом с полковником сидел Дрёмов. — Проходите, Иван Григорьевич, чего в пороге стоять. Проходите. — позвал подполковник Рокотова. Иван вошёл, присел рядом, насторожился. Если Дрёмов здесь, значит, дела пошли скверно. А Богданов меж тем молчал пока. — Я уже знаю, что ты и Светлана Петровна вчера тут раскрыли убийство и за одно разворошили одно место, где собирались не только солдаты для отдыха после службы. Это я всё знаю. — Тогда зачем ты здесь? — не выдержал Иван, взгляд его буравил подполковника. — А затем, чтобы кое-что разъяснить тебе, чтобы не вмешивался и понимал всю серьезность момента. Дрёмов сделал паузу, посмотрел на Богданова, а потом продолжил. — Контрразведке стало известно, что немцы хотят помешать суду в Нюрнберге. В американской зоне они не будут нападать, не хотят и бояться ссориться с той стороной, а вот в нашей, советской — самый лучший вариант для них. Да и союзникам такое даже на руку может быть. Сейчас идут очень большие трения между нашей делегацией и союзниками, просто их пока не выносят в прессу, внешне всё ещё кажется, что есть согласие между нами. А наше правительство, в том числе и лично товарищ Сталин, отводят большое значение готовящемуся трибуналу. Страна, которая взяла Берлин и фактически закончила эту войну, обязана наказать всех тех, кто эту войну развязал. — Я это прекрасно понимаю и знаю, что тут не просто так ни я, ни Светлана Петровна. И дорога через город проходит, я знаю, как раз на Нюрнберг. И про важность трибунала всё понимаю, читаю газеты — вчера были выдвинуты официальные обвинения. Это я всё знаю. — ответил Рокотов. — Вот поэтому тут и должен быть полный порядок. Был приказ — отправить в гарнизоны лучших следователей, чтобы в частях была дисциплина. Но вот на вас выбор пал немного случайно. Майор Голованов, который должен был приехать вместо вас, отослал рапорт, где особо выделил и посоветовал на своё место, когда вы раскрыли убийство прямо в госпитале. Его мнение учли и поэтому вы здесь. А мне поручено предотвратить нападение на делегацию. Но вот вы своим действиям, товарищ Рокотов, нарушили все мои планы и теперь в спешном порядке я вынужден всё переделывать! — на лице Дрёмова проступило недольство. Рокотов неожиданно усмехнулся. — Мы? Нарушили твои планы? Да они с треском провалились! Или похищение бургомистра с его последующим убийством — это тоже часть твоего плана? — Нет, не часть! — было видно, что упрёки Рокотова очень не нравились Дрёмову. — С ним вышла накладка. Но вот вы своим копанием в этом деле сейчас мешаете работе агента там, у немцев! Он уже несколько недель там. И он, собственно, нас на неё и вывел. И почти вывел с помощью убитого позавчера лейтенанта на всю группу диверсантов. А тут вы со своим арестом! Между прочим, если бы не ваш арест, лейтенант был бы жив — он не пошёл в тот кабак и его не прибили там, а мы — уже взяли бы эту банду недобитков! Наш агент очень рассчитывал на этого лейтенанта. — А твой агент, Виталий Сергеевич, это ведь Михаил, мой сын, да? — пристально смотрел на Дрёмова Иван. Подполковник медленно поднялся с места, косясь на порядком удивлённого Богданова. — Товарищ полковник, прошу вас, оставьте нас двоих. — неожиданно приказал Дрёмов. И полковник послушно вышел, хоть он и старше в звании, но Дрёмов был из контрразведки. Как только дверь захлопнулась, Дрёмов обернулся к Ивану: — Откуда ты это знаешь? — Виталий Сергеевич, не делай из меня дурака, я следователь и моя задача выявлять все обстоятельства дела. Все обстоятельства. — подчеркнул Рокотов. — Тогда я надеюсь, ты не будешь больше вмешиваться в ход нашей операции и не испортишь её своими действиями. — А что там портить, когда и так ясно, что у диверсантов уже есть вся информация о городе и гарнизоне, и наверняка у них несколько планов действий. И работа Миши в таком случае не спасёт. Диверсанты точно нападут на делегацию. Или, как вариант, сделают всё, чтобы она приехала как можно позже — кто рискнёт отправить таких важных людей по дороге, где орудует банда недобитых фашистов. Подполковник опустился на место, пальцы стучали по столу, нервно и от того часто. — Хорошо. Что ты предлагаешь делать? — другого выхода, как выслушать мнение Ивана у Дрёмова не было. — Я предлагаю выманить их ложной информацией о том, что со дня на день делегация поедет по этой дороге и на одном из КПП они будут пересаживаться из одной машины в другую. — Интересная мысль. Но мы ведь даже не знаем состав группы. Не три человека же их будет. В этот момент за дверью стал слышен шум — голос Богданова и неожиданно Светланы Петровны. Потом дверь всё же открылась и вошла Елагина. Завидев Дрёмова рядом с Иваном она замерла не сводя глаз с подполковника. — Свет, что случилось? — встревоженно обернулся к ней Иван. — Нам только что позвонили и сообщили — у восьми солдат батальона охраны тыла, пока те ходили в баню похитили все вещи. В вещах все их личные документы. Солдаты, подозревают, что вещи похитили диверсанты. Дрёмов и Рокотов переглянулись, Иван пригласил Свету сесть рядом у стола Богданова, сам полковник тоже вернулся в кабинет; Платон Егорович перестал понимать, что же происходит у него в кабинете и гарнизоне — то Рокотов выпытывает у него про Крамера, то контрразведка требует отстранить Рокотова от дел. При этом этот приехавший Дрёмов из СМЕРШа явно знаком с Рокотовым и Иван Григорьевич тоже его знает так, что даже на «ты» к нему. Такого на памяти Платона Егоровича ещё не случалось. А Дрёмов с Иваном продолжали обсуждать дело. — Сколько ты говоришь комплектов украли? — уточнил Иван у Светы. — Восемь. — Ну, вот мы теперь примерно знаем сколько диверсантов — восемь или девять человек. — бодро заявил Дрёмов, — Таким числом можно спокойно убрать всех на КПП и после расстрелять машины делегации, даже с охраной. — А если похитили только вещи, то это значит точно одно — диверсанты уже в городе, и уже под видом наших солдат ходят по его улицам. И у них точно есть оружие. — быстро догадался дальше Иван. — Думаю, пора закрывать город на въезд и выезд. А местным объявить, чтобы сидели по домам. — Согласен. — ответил Дрёмов не споря. Подполковник приказал Богданову отдать такое распоряжение и через бургомистра обеспечить безопасность мирного населения. Полковник ушёл выполнять приказ контрразведки. — А тебе, Свет, — просил Иван, — нужно поехать и выяснить все подробности о похищении вещей. — Хорошо. — Только возьми с собой Мамиева. — успел сказать Иван прежде, чем Света вышла из кабинета. — Хорошо, Иван Григорьевич. Дрёмов очень хорошо видел, как в этот момент смотрел на свою жену Иван — такого взгляда подполковник прежде не замечал у него. Это был самый любящий и от того, самый тревожный взгляд. От чего Иван Григорьевич очень переживал за неё? Дрёмов понять этого не мог. Возможно, потому, что больше не женат и нет у него человека, который был бы очень дорог его сердцу.***
Низкое и от того холодное утреннее солнце ещё не заглянуло в один из дворов городка. — Что случилось? К чему такая срочность? — прятался за стеной небольшого гаража у ратуши парень в кепке и замшевой куртке, за собой он завел девушку, парень словно был не очень доволен тем, что появился тут. — Русские узнали о том месте, где ты со своими друзьями собирался! Генрих, они узнали, понимаешь! — дрожащим от страха голосам шептала девушка. — И того лейтенанта вчера убили! Убили его именно там, в трактире! — Гретель, успокойся! — обхватил плечи Генрих. — Что ты об этом ещё знаешь? — Ничего конкретного, об этом мне Шнейдер рассказал. А ещё ему только что звонили и сказали, что город закрывают, а всем жителям приказано оставаться в домах. — Почему город закрывают? — Не знаю. — Бургомистру не сказали? — Нет. Было видно, что Генрих был очень недоволен тем, что не знал причину, почему город теперь обложен. А девушка очень боялась. — Генрих, а если русские узнаю ещё о том, что…? — Не узнают! — оборвал её парень, — Если ты будешь делать то, что я скажу — не узнают. И Гретель была готова его слушать, взгляд её не сходил с лица Генриха. — Для начала ты вернёшься к себе на работу и узнаёшь — почему именно сегодня отдали этот приказ. Это очень важно, Гретель. Очень. Девушка закивала. — Как узнаешь, то не оставляй мне записку, где обычно. А оставишь её тут. — и Генрих передал листок с новым адресом. — Только смотри, чтобы не было «хвоста» за тобой. Запомнила? — Да, Генрих, я всё запомнила. — Тогда, мне пора. И тебе тоже. Генрих хотел уже уйти, как девушка что было сил обняла его на прощание. Он ответил тем же. — Всё. Мне пора. — всё же, отпустил Генрих её и быстро скрылся между домами за ратушей.***
Дорога до расположения взвода была не очень долгой, Мамиев точно ехал, не плутал на улочках городка. Но пока ехали, Светлану не покидало чувство надвигающейся беды. Так у неё уже было, в сентябре. Тогда она тоже изводилась от тревожного предчувствия. Тогда, в сентябре, чуть не погиб Ваня. Что на этот раз? Вновь он будет рисковать жизнью? Вновь будет на грани смерти? Появление подполковника очень встревожило её. Дрёмов просто так не появляется. И это проявление ещё никогда не сулило что-то хорошее. Никогда. В их жизни особенно. К этим переживаниям добавлялись тревожные мысли о себе. Она уж как два месяца на особом положении — будущая мама. За свою безопасность Светлана тоже переживала. Покоя не давали воспоминания о ноябре сорок первого. Как же она тогда совсем несерьёзно, как беспечно отнеслась к себе! Какая страшная глупость была ничего не проверив бежать сломя голову на вокзал! Страшная, непоправимая глупость! Но всё можно списать на войну. Она виновата. А сейчас войны уж с полгода нет. Да вот только опасностей, как оказалось, меньше не стало. Всё также стреляют, взрывают, убивают. Светлана очень боялась. И от этого хотелось уже в самом деле — сидеть дома. Даже если дом чужой и занавески в нём тоже чужие. Но дома, хоть таком, всё-таки спокойнее. Но здесь появился Дрёмов, а это значит до спокойной жизни им двоим — ей и Ване — теперь далеко. Нужно ещё работать, нужно ещё ходить по этой тонкой грани лезвия.***
Гретель, постоянно озираясь, шла по тропинке между домов. Сердце тревожно стучало. Каждый шорох пугал. Она отпросилась у Шнейдера дойти до дома. Но буквально за десять минут до этого в ратушу посыльный из штаба гарнизона принёс пакет — лично господину бургомистру. Гретель, как секретарь получила его первой. И когда посыльный ушёл, аккуратно вскрыла, не впервой ей было так делать. А внутри — новый график патрулирования и по каким улицам проезд запрещён. Плюс ко всему приказ Шнейдеру выделить на починку дорожного полотна людей, нужно за сутки привести её в порядок, ожидается проезд важной делегации. Тщательно это переписав, запечатав обратно, Гретель отнесла пакет бургомистру. Он ничего не заметил. Домики в этой части города стояли плотно друг к дружке. Нужный адрес оказался в конце улицы. На штакетнике забора висел свежеокрашеный почтовый ящик. Гретель вновь огляделась. Никого. В ящик упал свёрнутый в несколько раз листок. А девушка, миновав всю улицу, поспешила в самом деле к себе домой. За ней же всё то время, пока она шла по улочке, наблюдала пара мужских глаз из-за белого шифона занавесок в доме.***
Приехав в расположение взвода, Светлана Петровна с Мамиевым принялись осматривать дворик бани, где солдаты оставили свои вещи. Ей показали то место, где те солдаты оставили свою форму. Светлана быстро отметила, что это был край ряда лавок, а это значит, что диверсанты действовали быстро, времени у них не было — они забрали то, что ближе всего лежало, брали при этом без разбора, оставили сапоги, стоящие у лавки. Обойдя ряд лавок сразу заметили и цепочку следов на влажной после дождей земле. Стало ясно, что похитителей было максимум два — следы тут только от двух разных типов ботинок. Двор бани был небольшой, осмотрелись тут быстро. Им отдали опись похищенных вещей. Но Елагина хотела всё вновь посмотреть, хотелось понять, как воры сюда попали. Она пошла по цепочке следов от лавок, туда, куда они выведут. Следы петляли между сараями и амбарами стоящих по соседству домов. Светлана, Мамиев и взятый в подмогу боец шли огородами — тут были брюква, капуста, картошка. У некоторых были просто цветы в клумбах. Вскоре они вышли на небольшую тихую улочку. Она была даже не мощёной, дома стояли почти впритирку друг к другу. Но на удивление тут было чисто и всё цело. Стало понятно — они вышли ближе к городской окраине. Через две улицы начинались обширные поля, за ними — леса. Светлана зашагала по этой безымянной улочке. Она осматривалась, так же, как и Мамиев с солдатом, шедшие за ней. За одним из заборов мелькнула тень, а потом среди теряющих листву кустов пробежал кто-то небольшого роста. Светлана сразу же туда. За ними следили? Протиснувшись сквозь стоящие вплотную заборчики, продравшись сквозь ветви кустов, вышли во двор. От них уже на другом конце двора удирал мальчишка, лет десяти на вид. — А ну стой! — крикнула Елагина, но это очевидно было бесполезно, она пустилась в погоню. Заслышав, что за ним стали гнаться, мальчик только быстрее стал перебирать ножками в ботинках не по размеру, гетрах и шортах. Мамиев и солдат не отставали от майора Елагиной. — Кто выстрелит, того сама пристрелю! — успела предупредить она, сама даже не думала тянутся к пистолету. А мальчишка, видя, что за ним бегут аж трое военных, улучив момент, когда забежал за угол какого-то сарая, что-то выхватил из кармана курточки, развернулся и со всей силы бросил в преследовавших его. Прямо у самых ног Светланы упала в мягкую землю зелёная ребристая граната. Света с оцепенением смотрела на неё. Граната. Под её ногами. Её резко оттолкнули в сторону, перед глазами появилась чья-та широкая спина. Это был Мамиев, заметивший падение гранаты у ног Светланы Петровны. И теперь он сам остался перед этой гранатой. Но та всё не взрывалась. Она просто лежала на земле. Уже давно больше, чем четыре секунды. — Э-э! Шайтан! — бросил недовольно сержант и переступив гранату, побежал дальше за мальчишкой, за ним побежал и солдат. Только сейчас Светлана увидела, что в запале осталась чека, даже усики её разогнуты не были, а это значит — скоба предохранителя на месте. Эта граната и не должна была взорваться. Её не взвели. Не успела Елагина добежать до того дома, куда побежал сержант и солдат, как Мамиев, крепко держа за шиворот мальчика, привёл его. — Не брыкайся! Ишь ты, паршивец, гранатами разбросался! — ругался солдат, шедший рядом. Мальчик отчаянно хотел вырваться, но куда ему против двух взрослых, крепких солдат. Света оглядела парнишку — худенький, в вещах совсем не по размеру и испачканные, на лице и руках давно не мытая то ли сажа, то ли просто грязь, волос не чёсан, не стрижен. Совершенно ясно — беспризорник. И совершенно ясно, что не просто так полетела в них граната сейчас — мальчик зло смотрел на неё, на сержанта, на солдата, что-то повторял по немецки, тоже зло. — Ну что, везём его к нам. — приказала она, в штабе с ним разберётся, что это за мальчик такой и откуда у него граната.***
В машине мальчик вёл себя уже смирно. Возможно так подействовал на него молчаливый Мамиев, который от своего молчания казался очень суровым. Но именно из-за этого Света посадила сержанта на заднее сиденье в качестве охраны, а сама — за руль. «Эмка» заехала во двор штаба, подкатила прямо ко входу. Тут стоял Рокотов. — Ты сегодня решила сама за руль сесть? — спросил Иван, увидев, что с водительского места вышла Светлана, а не сержант. — Так нужно было. — ответила она мужу, а потом, наклонившись в салон сказала, — Хаджи, давай, ведь его к нам. Из машины Мамиев вывел мальчика, сержант груб не был, но был строг. Парнишка даже не попытался шагнуть в сторону. Рокотов с интересом посмотрел на мальчонку. — Следил за нами, пока мы двор осматривали. Пошли, поможешь перевести. — пояснила всё Света Ивану. — Пошли. — без лишних вопросов шагнул к двери Иван. Они поднялись в кабинет. Иван первым делом спросил у мальчика, кто просил его следить за солдатами. Мальчик молчал, упрямился, пытался делать гордый, независимый вид — нога на ногу, руки скрестил на груди, курносый носик к верху, сам насупился. Тогда Иван поднялся, открыл в углу кабинета шкафчик и поставил перед мальчиком кружку, налил туда тёплого чая, с рафинадом, положил ломоть белого хлеба. Глаза мальчика с жадностью и голодом смотрели на всё это. Рокотов сказал, что он может брать всё, это для него, а сам, чтобы мальчик охотнее поверил, отломил немного хлеба и поел. Света за всем этим наблюдала сидя у окна. — Тебя здесь никто трогать не будет. Ешь. — повторил Иван. — Мы лишь хотим с тобой поговорить и узнать, кто украл у солдат вещи. Солдаты очень дорожат своими вещами, их у них тоже очень мало. Мальчик, своими серыми глазами пугливого зверька оглядывал Рокотова, удивляясь, что он так хорошо говорит по немецки. Оглядывал Елагину, которая совсем не строго смотрела на него, а жалостью. Кажется, слова Ивана о вещах угодили куда нужно было в мальчишеском сердце. Мальчик взял хлеб, поглядел на Ивана, снова подумал и немного поел. Его никто не торопил. Когда рафинад был съеден с чаем, как и весь хлеб до крошки, мальчик произнёс: — Честно, только про вещи хотите знать? — Да. — ответил Иван. — А в Сибирь не отправите? Рокотов и Света переглянулись. До чего мальчонку довели, рассказывая страшилки о Красной Армии и приходе русских! В который раз они уже встречают это! Света, хоть и плохо понимала, но слово «Сибирь» сразу расслышала. Как же ей жалко этого мальчишку! Как же ему голову задурили! — Нет конечно! Никуда не отправим. Так кто просил? — поспешил развеять страхи мальчика Рокотов. Мальчик, ещё помяв немного свою кепку в руках и поёрзав на стуле, уверенно сказал: — Ладно… Ко мне какой-то дяденька подошёл, тоже дал хлеба и сказал посмотреть за тем местом, где моются ваши солдаты. Как они пойдут туда, сказал, чтобы я отнёс записку и бросил её в ящик. — И ты сделал это? — Рокотов пододвинул ближе к мальчику ещё немного белого хлеба. Мальчик быстро протянул свою ручонку, забрал всё и кивнул. — Там за две улицы от бани был тот ящик. Я от плаката оторвал бумажку и угольком написал, что солдаты идут мыться. — И ушёл? — Ну… когда я бумажку бросил, то ко мне какой-то другой дяденька подошёл. Здоровенный и некрасивый. Но он хлеб дал. Мягкий! И сказал ещё последить… Дядька сказал, он от того, первого… И ещё дал мне вот такую гранату. Мальчик сложил тонкими пальчиками округлый силуэт той самой гранаты. — Это какая-то не наша была… Без ручки. Как лимон круглая, а тяжёлая как кирпич! Иван же, слушая парнишку покосился на Свету. Значит, граната… — Дядька гранату дал и сказал — если меня заметят ваши солдаты, то кинуть её нужно. И убежать далеко… — мальчик промолчал, а потом добавил, — Обманул он! Я бросил её, со всей силы, а она — не взорвалась! — досадно закончил мальчик и отщипнув от отрезанного ломтя хлеба кусочек быстро съел его. Рокотов всё глядел на Свету, глядел ругая её взглядом: «Я же просил осторожнее быть!». Света в ответ только развела руками — мол, да обошлось же. Заметив, как мальчик щиплет хлеб, Рокотов отдал ему остаток буханки, тот быстро завернул его в кепку. Увидев такое, Иван добавил (он с мальчиком говорил очень отцовскими тоном): — Это хорошо, что граната не взорвалась. Она бы солдат не убила. А тебя — убила. Но ты мне лучше расскажи, как первый дядька выглядел? — Ну он молодой был. Курточка хорошая на нём, брюки. А ботинки! Такие хорошие … А! Он ещё смешно так улыбалась. И у него тут, — мальчик указал на свой подбородок, — сразу ямочка проглядывала. Смешно было. «Ямочка» — повторил Иван. Теперь он был уверен, кто был этот дядька со смешной улыбкой. Узнав всё необходимое, теперь нужно было всё проверить. И ту улочку, и тот ящик. Рокотов быстро понял, про какой район говорил мальчик. А пока он будет в разъездах, парнишка должен быть тут. — Светлана Петровна, — уже по русски заговорил Рокотов, — останетесь с мальчиком. — А ты куда? — поднялась с места она. — Нужно же проверить то место, куда мальчонка записку принёс. — Ладно. Хорошо. — вернулась она на место, Света теперь без острой нужды из штаба не собиралась выезжать. Рокотов снял с вешалки шинель, фуражку, забрал Мамиева. Сержант в коридоре отдал Ивану гранату, ту самую которую бросил в Светлану и него мальчик; сержант успел всё же подобрать её — такими вещами где попало разбрасываться нельзя! Рокотов взял её в руки, повертел и сразу понял, почему не взорвалась — чека сидела как влитая. Куда было маленьким детским пальчикам её отсюда выдернуть! Убрав гранату к себе, повторив про себя, что опять Свету уберегло, Иван спустился вниз и они поехали.***
Иван ушёл, а Света осталась сидеть с мальчиком. Если к Ивану он немножко успел привыкнуть, потому что Рокотов понимал его, то вот на Светлану паренёк смотрел с опаской. Ей же он невероятно напоминал Сан Саныча из Одессы. Такой же колючий взгляд, показная независимость, мальчишеская гордость. И такая же судьба сироты беспризорника, втянутого в нехорошие дела. Света до сих пор очень сожалела, что не успела забрать Сашку к себе. Даже сейчас, когда ждала теперь уже своего ребенка. Всё равно было жаль. И этого мальчишку тоже жалко было, несмотря что немец, и что швырнул в неё гранату. В кабинет осторожно заглянула переводчица Надя. — Светлана Петровна, там сказали, мальчика немецкого к вам привезли, — заговорила она всё заглядывая, — может вам помощь нужна? Очень! Знание немецкого Светланой Петровной заканчивались тоненьким русско-немецким словарём, где больше про то, как приказать сдаваться немцам и как допросить его о позициях его части и кто там командир. Елагина охотно пригласила Надю в кабинет. Девушка сразу приветливо улыбнулась мальчику, на родном ему немецком сказала «привет!». Надя села напротив него. — Тебя как звать? — спросила она. — Меня — Надя. — она протянула ему ладонь — Шульц. — с какой-то гордостью в голосе назвался мальчик, а потом пожал руку Нади. Но Света видела, как прижимал к себе Шульц свою кепку, где спрятал он хлеб. Боялся, что отберут. Света подошла к столу и вынула из его ящика оставшееся со вчера тут яблоко. То самое, которое дал Ваня. Одно она всё же съела, а одно — на потом. Вот, пригодилось. — Бери, твоё. — протянула Света мальчику пахучее яблоко. Надя перевела и только после, Шульц забрал его и спрятал туда же в кепку. — А меня Светланой Петровной звать. — всё также по русски говорила Света, а Надя ей переводила. — Шульц. — повторил мальчик и первый протянул Светлане свою чумазую ладошку. Она пожала её. Какая худенькая ладошка! И вновь взгляд Светы был на том, вот что был одет мальчишка — стоптанные большие ботинки, грязные гетры, штопаная курточка, засаленная рубаха, которая тоже была велика ему. Горько и грустно на него смотреть такого! — Надежда Николаевна, — обратилась Елагина к переводчице, — пойдите сейчас в расположение банно-прачечного отряда и попросите там чтобы нагрели воды. И поищите чистых детских вещей. Не хорошо чтобы у нас ребёнок в таком виде здесь был. Надо бы искупать, постричь. — Хорошо, Светлана Петровна. Там как раз наш Семён…. То есть ефрейтор Саенко свободен. — Вот берите его и разыщите, подготовьте всё. — А вы как же? — тут же забеспокоилась Надя. — Ничего, поймём как-нибудь друг друга. И Надя отправилась исполнять своё поручение. Света сидела рядом с Шульцем. Хороший он мальчишка. Озорной как все мальчишки. Но, кажется, в душе всё же очень добрый.***
Солдаты с Рокотовым начали окружать небольшой одноэтажный дом, в ящик которого приносили записки. Окна зашторены. Белый шифон занавесок не колыхался. Перед окнами — пышные клумбы, где отцвели уже все цветы, они стояли пожухлыми кустами. Иван с солдатом подошли к самой двери, встали по её бокам. Солдат дёрнул на себя дверь за ручку. Раздался взрыв гранаты, который оглушил бойца и выбило дверь. Иван мгновенно пригнулся. Но вот шедшие за ним Мамиев и ещё один боец не растерялись. Выпустив вперёд себя несколько очередей, первым в дом вбежал солдат, следом сержант, а потом и Рокотов. У дверей черного хода они повалили на землю мужчину. Рядом с ним — выбитый из рук пистолет. Что ж, все улики на лицо. Пока на улице помогали контуженому солдату, Мамиев и Рокотов остались внутри. Связав пойманного спаличным диверсанта, его посадили по центру небольшой комнаты, а Рокотов обошёл весь дом в четыре комнаты. И вроде тут было всё как обычно, не считая следов взрыва гранаты в прихожей. Обычная кухонька, обычная спальня. Обычные пивные кружки на полках среди сервизов. Обычная печь и книжный шкаф. Но в углу комнаты, где и сидел под охраной Мамиева связанный немец, Рокотов разглядел шахматную доску. Самую обычную, деревянную. Но вот везде, на всех полках, кружках, рамках картин — тонкий слой пыли. Свидетельство того, что тут не жили уже давно. На клетчатой доске, где ровно расставлены фигуры тоже была пыль. Но одна отсутствовала — белый конь. На том, месте, где он должен был быть аккуратный чистый след. Будто его забрали пять минут назад. Иван подошёл к немцу — здоровенный и лицом не сказать что красавец. Рокотов быстро понял, кто это. Майор вынул пистолет, демонстративно взвёл его и наклонился к немцу. — Кто ещё был с тобой в этом доме? — спросил Рокотов у диверсанта. — Никого не было. Я один. Враньё! Рокотов резко опустил руку и нажал на спуск. В пол вонзилась пуля. Намёк недвусмысленный. — Я повторяю вопрос — кто ещё был с тобой в этом доме? Диверсант решил отмалчиваться. «Ясно. Колоться не будет» — быстро понял Иван. Патроны тратить не хочется на угрозы, тратить силы на не свой стиль допроса — тоже. Там, в штабе, есть Дрёмов. Он сам с этим лучше справиться. Сейчас нужно вновь всё обыскать. Иван догадывался, кто тут был вместе с ним, но нужно что-то ещё, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку. Рокотов снова принялся осматривать комнаты. Только теперь заглядывал во все шкафы, под кровать, в полки. И у двери чёрного хода, в тёмном углу Рокотов нашёл небольшой саквояж. Не пыльный. А это значит не из этого дома, его сюда кто-то принёс. Иван вынес его в комнату, где свет и диверсант, вскрыл и принялся вытряхивать на столе все вещи из него. Обычные мужские вещи — носки, кальсоны, рубахи, подтяжки, носовой платок. Последним выпал пиджак. Рокотов взял его и быстро стал осматривать карманы. И во внутреннем что-то было. Иван вынул. В руках чёрно-белая фотография, небольшая. На ней — мужчина в форме капитана юстиции НКВД. Иван смотрел на фото и не мог поверить — это же тот самый капитан Ермаков, которого убили полмесяца назад в Кёнигсберге, прямо в госпитале! Рокотов готов был увидеть всё что угодно, но не это! Он перевернул фото. На обороте чернильная подпись, на немецком: «Пастырь». Так вот что значил тот листок в записной книжке убитого капитана! Это начало его донесения, которое он не успел отправить. Всё это срочно должен узнать подполковник Дрёмов.***
Диверсанта, пойманного Рокотовым, доставили под охраной в штаб, отправили в подвал, где устроили что-то вроде тюрьмы. А сам Иван сразу направился к Дрёмову, тому выделили свой небольшой кабинет. — Оперативно работаешь, Иван Григорьевич! — с довольной улыбкой встретил его подполковник, он видел, как вели арестованного диверсанта. Иван же, без предисловий, не снимая верхней одежды, только фуражку сняв, подошёл к его столу и выложил фотографию капитана Ермакова перед ним. — Это было в вещах диверсанта, в его саквояже. Знакомьтесь, Виталий Сергеевич, капитан юстиции Ермаков. Он же — немецкий агент «Пастырь». Информатор, который должен был приехать вместо нас. Дрёмов взял в руки фото, посмотрел со всех сторон, положил обратно на столешницу. А Рокотов продолжил: — Когда Ермаков не приехал, диверсанты остались без информатора и поэтому стали в спешке искать любую информацию о том, когда поедет делегация и какой тут гарнизон. И именно поэтому было и похищение Крамера, и попытка завербовать лейтенанта из охраны. Но Крамер ничего не сказал, а лейтенант был убит. И сейчас эти диверсанты будут идти на крайние меры. Верно всё пересказал? Дрёмов закивал. — Да, Иван Григорьевич, хоть ты и не захотел к нам переходить, но мыслишь ты как настоящий контрразведчик. Да. Всё именно так, как ты и сказал. Смерть Ермакова спутала им все карты. Они ждали его, а приехали вы. — Но выходит только, что тот хирург в госпитале сам того не зная ликвидировал вражеского агента. — вспомнил Иван. Подполковник откинулся на спинку стула, он на удивление был спокоен и расслаблен. — За него не переживай. Он ответил только за свою врачебную халатность. Убийства в деле не было. Рокотов с удивлением посмотрел на подполковника. Этот всё знает! — На Ермакова давно вышли? Что он агент. — спросил о другом, но таком же важном Рокотов. — Майор Голованов начал его разрабатывать после того, как ты ему отдал записку из блокнота капитана. Ну и быстро вышел на небольшую его сеть осведомителей и даже куратора. Оказалось, капитана завербовали ещё в сорок четвертом, нашёлся его сын, который не погиб, а перешёл к власовцам. Ермакову обещали за информацию, которую тот давал, не выдать сына советской стороне. Сначала просили немцы, потом союзникички. А капитан так любил сынишку, что согласился, лишь бы тот больше в Союз не попал. И поплатился за это… Вот так, всё просто и печально. Рокотов почему-то сейчас вспомнил погибшего в мае в Инстербурге подполковника Воронова. Тот тоже ради дочери пошёл на сделку с дьяволом. Да вот только дочь была в концлагере, а не воевала на стороне врага. Если Воронова Ивану было жаль, то вот Ермакова… Невольно подумалось: «А если бы я узнал, что Мишка предатель, как бы я поступил?» От размышлений отвлёк Дрёмов. — С этим фрицем пока подождём, пусть чуть посидит. Мои ребята пока с ним побеседуют, настроют, так сказать, на нужный лад. А тебе — полчаса на передышку. — взглянул на часы Дрёмов. — Хочешь, чтобы я участвовал в допросе? — Рокотов не ожидал такого. — Ну раз мы одно дело делаем, почему нет? Всё, Иван Григорьевич, иди. Отдыхай. — поторопил Дрёмов. И Рокотов вышел из кабинет. С чего это он вдруг?.. Видимо, дело для него так важно, такая крайность, что деваться некуда. Иван подошёл к окну. На улице сумерки. Вот ещё один день пролетел не заметил. А где-то в этом городе сейчас его Мишка… Вспомнилась шахматная доска, пыльная и без коня. Когда-то, четыре года назад, он отдал сыну перед отъездом на фронт такую же фигурку, только янтарную. Эти шахматы у Ивана были от отца, а у того, от деда и так в глубь веков. Фамильная ценность. Иван дал фигурку как талисман. И вот теперь Мишка дал понять, что он тут. Он в городе. «А если бы он перешёл к немцам, предал, а я узнал? Как бы я поступил?» — вновь спросил себя Иван. Сына он тоже очень любил, его единственный он. Но встать на сторону врага… Даже если бы залогом свободы Миши стало бы предательство уже Ивана, он бы не согласился. Каждый, даже если это родной сын, должен отвечать за свои поступки. За преступления — особенно. За преступления на войне — по законам военного времени.***
Рокотов, пройдя коридорами штаба, дошёл до той самой двери с табличкой «следственная часть». В кабинете большой свет не горел, только лампа на столе у Светы. — Шшш! — раздалось, как только Иван шагнул в кабинет, — Тише! Не шуми! Шульц только заснул. Рокотов обернулся. На диванчике под одеялком в чуть великоватой чистенькой рубашке, сам весь чистый и очень коротко постриженный, спал тот самый мальчик, которого привезли утром. Иван даже сначала его не узнал, так он преобразился. Света же при свете лампы сидела и подшивала мальчишеские брюки. Они тоже были другие, не те в которых мальчика привезли. Рокотов осторожно подошёл к ней в этих потёмках, посматривая то на мальчика, то на неё. — Когда успели искупать? — шепотом спросил Рокотов, стоя рядом с ней и смотря на то, как искусно женские пальчики водили ниткой с иглой. — Пока ты работал. С Надей, с переводчицей, помыли его, постригли, Саенко где-то вещи почти по размеру нашел… Сейчас вот, штанишки его подошью и будут как новые. Рубашку нашли ему получше, но тоже великовата… Но всё лучше, чем было у него! Рокотов улыбнулся, Света в это момент закончила с последним строчкой, она затянула последний стежок и оторвала нить. Она тихо шагнула к дивану, где спал мальчик и аккуратно сложила его вещи на большой мягкий подлокотник. Когда она вернулась к столу, Иван приобнял её и прошептал: — А говорила, мама из тебя не выйдет. — его губы коснулись Светиной зарумяневшейся щеки. Светлана немного смущённо улыбнулась и положила голову на плечо мужа, сама вновь посмотрела в сторону спящего мальчонки. Да, то самое, материнское, стало проглядывать в ней всё больше. — Надя завтра его в детский дом отвезёт, тут, в соседнем городе… Там ему будет лучше, чем по улицам ходить — голодным и с гранатами от диверсантов. — произнесла она, прильнув к мужу, пока его не было она успела очень соскучиться. Иван только кивнул в ответ и вновь поцеловал жену. Руки же его снова обнимал её живот. Пока ещё по прежнему аккуратный. Но каждый знал, что это пока. С каждым днём тот самый, тот заветный день, которого они почти пять лет ждали, неумолимо приближался. Иван нежнее обнял её, снова поцеловал. Он с любовью повторил про себя «мама», словно раз за разом примеряя. Свете очень шло. Наверное, даже больше чем «жена».***
До ноября оставались миллиметры дней. Тускло светили фонари. По их козырькам постукивали морзянкой капли дождика. Мамиев шагал по двору штаба гарнизона, он уже собирался пойти в казарму. На полпути до ворот его окликнул Иван Григорьевич, выскочивший из штаба на улицу лишь в одной фуражке. — Хаджи, погоди! — нагнал его Рокотов махнув рукой чтобы сержант остановился. Мамиев остановился, обернулся, внимательно посмотрел на Ивана Григорьевича. — Ты можешь дать мне ключи от машины? Очень нужно. — попросил майор поравнявшись с сержантом. Мамиев молча потянулся в карман галифе и протянул ключи. — Спасибо! — пожал руку Рокотов и снова скрылся в штабе. Сержант пошёл дальше так, словно ничего и не было.***
Был Иван внутри не долго. Выйдя вновь, уже в шинели, он подогнал ко входу служебную «эмку». Коротко просигналил. И из дверей показался Светлана Петровна, тепло одетая и держа руки в карманах. Иван быстро вышел из машины, обошёл блестящую от влаги «эмку» и открыл перед женой переднюю дверь пассажирского места. — Не боишься ночью в дождь ехать? Это же не в седле быть? — с доброй иронией спросила Света облокотившись на открытую дверцу, на ресницах красиво блестели мелкие капельки от дождя от чего её зелёные глаза особенно искрились в желтоватом свете фонарей. — Сиденье это моё седло, руль — упряжь, а вся машина — мой железный конь… Правда, я не принц и конь не белый. Но зато он самый резвый, а сердце его — пламенный мотор. — с особой гордостью произнёс Рокотов улыбаясь. Иван был уверенным и с по мальчишески влюбленным взглядом. Ему кажется даже дождь сейчас не мешал смотреть на улыбающуюся ему в ответ Свету. А её взгляд смеялся. — Ты лучше всяких принцев. — ответила ему Света, подтянулась на носочках и как всегда, не обращая внимания на людей ходивших во дворе, поцеловала, — Ты — рыцарь моего сердца. Светлана, очень мило улыбнувшись, села в салон, а Ваня захлопнул за ней дверцу, чем вызвал вновь улыбку — он всё также с ней как с барыней! Но ей нравилось. От Вани ей такое очень нравилось. Повеяло августовским Киевом. И снова улыбка на её лице. От того, что Ваня всё тот же, какой был тогда. Рокотов сел за руль. По лобовому стеклу заёрзал дворник с тихим скрипом. Иван уверенно, с видом заправского шофёра, взялся за рычаг одной рукой, другой — обхватил руль и «эмка» светя тусклыми фарами, поехала вперёд, на мокрые городские улицы. Света вспомнила, как в Киеве и в Харькове она была за рулём. Боже, как же это всё было давно! Хотя казалось бы — совсем недавно… Теперь она сидит, а он ведёт. Вот, на Светиных коленях лежит его фуражка с россыпью хрустальных капелек на мягкой ткани. А Ваня крепко держит руль, улыбается ей иногда. И она в ответ тоже. Всю дорогу Света любовалась тем, как Ваня вёл машину. Очень уверенно. В стёкла косо били капли дождя, хлюпали под шинами лужи, на мостовых мялись мокрые листья. А машина уверенно ехала, бормоча мотором. Ваня очень вписывался во всё это — спокойное, осеннее. Особенно такой — сидящий за рулём. Это самое, мужское, самое мужественное, что подчёркивало присущую Ивану стойкость, уверенность, твердость и чувство ответственности за тех, кто с ним. Он за рулём — он ведёт. И это он отвечает за то, как доедут и куда. И Света полностью доверилась ему. Потому что они — семья. Мимо проплывали дома с жёлтыми окнами, с чёрными окнами. Осенний город засыпал под пение дождя по его старинным улицам, под звуки флейты водосточных труб. Вот и их дом. Мокрая черепица, приоткрытая резная дверь парадной, ручейки между камешков дороги. Машина замерла и затихла у обочины, сомкнув глаза-фары со своим бледным светом. — Ну, вот мы и приехали! — совсем не торжественно, а с простой теплотой произнёс Рокотов. Он впервые привёз её домой. Сам, лично. А улица была совершенно пуста и абсолютно тиха. Только эта машина, по крыше которой тихо барабанил дождь и заливал тонкими ручейками стёкла. Только он и она в тихом салоне. Так близко. Так уединённо. Света положила свою руку поверх его, обхватывающую руль, взглянула в его лицо. В самую глубину его глаз, которых он не сводил с неё. — Идём. — не то звала, не то спрашивала она. Рокотов, чувствуя с какой горячей нежностью лежала её ладонь поверх его, застыл и был не в силах отвести с неё взгляда. Какая же она в этом свете красивая! Какая же она!.. — Сумерки вяжут смиренно, осени зыбкой панно… — совсем нежданно, совсем невпопад вспомнилось Ивану глядя на её сияющие глаза, на изящный локон, выбившийся из причёски; эти строчки, её голосом в голове всегда грели его такими же сырыми ночами в лесах под Харьковом все два года, пока он там был. Его взгляд полон абсолютного восхищения, его рука, выскользнув из-под Светиной, потянулась вперёд и бережно завела тот самый непослушный волос. И его большая ладонь невольно обняла её румяную щеку, а затем протянулась и вторая. Он мягко обнимал её бархатное лицо. Он уже совсем близко рядом с ней. Словно магнитом притянуло… — Кто-то впервые влюбился, так горячо-горячо. — горячим шёпотом послышалось ему в ответ, так горячо, что обжигало губы; Светины глаза странно заблестели, совсем так же, когда Ваня впервые также обнял её четыре года назад в сумраке подземелий Киева, по губам её скользнула улыбка. По крыше всё также мелко постукивал дождик. Холодный, ключий, шуршащий каплями по железу и стекающий по стёклам. Промозгло везде. А Ваня словно в первый раз целовал её в этих сумерках. Целовал всё также горячо, нежно. Словно в последний раз. У него было полчаса. Полчаса на счастье.