***
К городской ратуши, где лишь на втором этаже горит свет, подкатила немецкая легковушка с советскими номерами и водителем в красноармейской форме. Спешно, пряча голову под кожаным портфелем, вышел мужчина в дорожном плаще и быстро забежал в здание. Машина немного постояв у обочины, медленно уехала дальше, разрезая фарами сырую ночь. — Фу, какая сырость! Какая же ужасная погода пошла! — проворчал мужчина в пороге стаптывая с обуви влагу, — Есть кто тут? — раздался голос в фойе, мужчина, оглядывался в просторном помещении с мраморной отделкой, за стойкой приёмной крепко спал сложив голову на руки молодой солдат. — Да есть. А вам что требуется? — показалась закутанная в шаль девушка, она словно дремала только что. Девушка стояла на лестничном пролёте и сверху вниз несколько даже властно смотрела на ночного гостя. Мужчина вежливо снял шляпу и приложив её к груди приятным тоном произнес: — Меня зовут Карл Шнейдер. Я прибыл из Берлина… Я ваш новый бургомистр. Девушка поспешила принять серьезный вид, спустилась вниз и представилась: — Здравствуйте, господин Шнейдер. Фройляйн Катценмайер. Ваш секретарь. — Давайте, все эти церемонии мы опустим. К тому же тут, — Карл указал на спящего солдата, — отдыхают. Пойдёмте, сразу покажите мне мой кабинет. Секретарь его быстро провела. Шнейдер попросил себе горячего чаю и по возможности, что-то покрепче. Оставив мокрый плащ сушиться на вешалке, он устроился отдыхать после утомительной дороги отдыхать в большом мягком диване своего нового кабинете. — Если не тайна, то какое у вас имя? — спросил Карл перед тем, как секретарь вышла за чаем. — Не привык к своим подчинённым на «вы». — Гретель. — с милой улыбкой ответила девушка. — Прелестное имя! — Шнейдер довольно откинулся на диване и закинул ногу на ногу оглядывая фройляйн. Пока Шнейдер отдыхал с дороги, оглядывал свои новые апартаменты, Гретель готовила чай. Из сейфа под своим столом она достала бутылку с коньяком и вскоре всё это на серебряном чеканном подносе было у Шнейдера, стояло на столике перед диваном. Девушка поднесла чаю, выставила его перед бургомистром. Шнейдер наблюдал за этим, а когда Гретель поставила перед ним его чашку, бережно взял её руку и поцеловал. — Благодарю вас, фройляйн! — и снова коснулся губами. А Гретель только милее улыбнулась. — Надеюсь, вы не замужем. — поспешил словно отправдаться Шнейдер. — Нет. Не замужем. — с улыбкой отвечала Гретель. — Ну а жених? — Тоже нет. — помедлив и отведя взгляд ответила девушка. Шнейдер совсем расплылся в довольной улыбке. — Значит, мне невероятно повезло на вас. Предлагаю вам в знак нашего знакомства, забыть про ваши дела и просто посидеть здесь, со мной за чашкой прекрасно приготовленного вами чая. — пригласил Карл. — Конечно, с такой прекрасной фройляйн, как вы, тут должно быть хорошее французское или итальянское вино, угощения, сладости. Но увы, его нет… Эх, проклятая война! Ну да ладно. Мы же, в конце концов, поставлены чтобы навести порядок. И чтобы совсем скоро за прекрасных дам каждый мог поднять свой бокал. А пока — будем наслаждаться вашим великолепно пахнущим чаем. Прошу вас, присаживайтесь, Гретель! Девушка охотно согласилась. Шнейдер был очень приятной наружности, хоть и лысоват, с тонко стриженными усами. Его круглый лоб, округлые щёки создавали только самый благожелательный вид. Карл был полноват и от этого пуговицы на его жилете норовили расстегнутся все до единой. Он весь походил на исключительно канцелярского работника и совсем не походил на предыдущего бургомистра — Крамер был подтянут, лицом прост, так же как и в одежде. Всё украшение его — шляпа с забавным пёрышком на боку, на манер альпийцев, это был подарок жены. Шнейдер много рассказывал о себе, оказалось, он в юности много путешествовал, вёл записи одного учёного, которые объездил Африку. Карл очень живо описывал дикие племена, их такие же дикие для европейцев нравы, описывал природу, животных. Гретель завороженно слушала его речи, об этом она только в книжках читала. Однако, между делом, Шнейдер успевал ругать прежнюю власть, ругать войну и наступившие при ней лишения, ругать и сетовать на то, что и сейчас всё ещё не стало лучше. Гретель же в основном молчала, когда Карл начинал о войне. Оживлялась она только тогда, когда Карл вновь обращал внимание на неё. Или опять говорил про дикие племена. Принимать дела они начали только к утру, когда было испито почти десяток чашек чая. Шнейдеру во всех бумагах, накопившихся в кабинете уже очень давно, ещё при прежнем бургомистре, очень охотно помогала Гретель — девушка хорошо разбиралась в документах, явно понимала здешние дела. — … И самое главное, господин Шнейдер, — сказала Гретель подавая очередную папку с жалобами и просьбами, — вам придётся многие вопросы согласовывать обязательно с полковником Богдановым. Именно его солдаты стоят у нас повсюду в городе. И, фактически, именно он глава нашего городка. Ключи от самых важных сейфов сейчас у него.***
— Вань, ну пожалуйста, ну ещё пять минут. — сонно, с улыбкой и кутаясь от лучей лампы в одеяло просила Света. — Ещё пять минуточек… ещё чуть-чуть… пожалуйста. Её обнимала крепкая рука Ивана, а сам он, подперев голову другой рукой, пристально, с любовью, глядел на неё. Он так давно не видел её такой — сонной и растрёпанной. Месяц в госпитале в дали от неё, после здесь очередная ночь без Светы. Когда вчера она оказалась рядом с ним под одним одеялом, Иван первым делом крепко прижал девушку к себе, он не мог нарадоваться этому долгожданному моменту, когда они вновь стали по настоящему вместе. Когда Света совершенно точно собиралась опять задремать, Иван стал бережно будить её легкими поцелуями по плечу, изгибу шеи и всё выше, выше. Туда, где под локоном пряталась её щека. Света снова улыбалась сквозь сон. — Ваня… — Светик, если ещё чуть-чуть, то мы опоздаем. Она раскрыла веки и обернулась под рукой Ивана к нему лицом: — Ну совсем чуть-чуть опоздаем. Вот на столечко. — двумя пальчиками она показала то самое «столечко», что сразу же вызывало у Вани яркую улыбку. Света тоже улыбнулась, она вглядывалась в мягко освещенные черты Ваниного лица на котором была самая любимая в мире улыбка. Мягкие тени лежали от лампы, горящей рядом с их кроватью, на проглянувших за годы морщинах у Ивана, а вот серебряный волос сделался уже и не таким серебряным. Глаза же стали самого тёплого цвета. Ваня казался сейчас куда сильно моложе своих сорока пяти. — Не выспалась? — тихо спросил Иван. Света покачала головой, а потом улыбнулась, хотелось кокетничать сейчас. Хотя Ваня уже как с месяц замечал несвойственное ей внезапное кокетство, но это сочетание «Света и кокетство» очень ему было по душе. Света нежно провела ладонью по его щеке. Иван видел, какая любовь светилась во взгляде его Светика. — Ну, кто-то ведь вчера очень хотел поговорить… — тихо произнесла Светлана смотря на Ваню, кончик пальца повторял линию за тонкой морщинкой на щеке, — И мы всё говорили, говорили, говорили… Рокотов улыбнулся вспомнив, сколько они вчера говорили, подтянул Свету ближе к себе и поцеловал. Так, как он весь прошедший вечер целовал её. Они вправду говорили много и долго, вроде до полуночи. Всё, о чём они столько разговаривали — их семья, которая на одного маленького человека станет больше. Иван повторял, что он уверен в том, что у них обязательно будет дочка. И даже если Света с сомнением отвечала: «А вдруг всё же мальчик?», Ваня повторял, что это тоже замечательно, но он уверен — всё же девочка, отцовское сердце это чувствовало. Света соглашалась и тихо говорила, что тоже хочет, чтобы была именно дочка; она уже давно для неё придумала имя, которое, она точно знала, Ване придётся по душе. Света, когда Ваня вновь сверху смотрел на неё, почувствовала, как плавно его ладонь стала лежать поверх её живота. Ваня в этот момент стал совсем по другому смотреть на Свету, там было что-то особенное — особенно нежное, особенно трепетное и с особой любовью. — Сегодня, обещаю, у тебя будет полноценный сон. Какой теперь тебе нужен и положен… — серьёзным, но заботливым голосом говорил Иван, — Мама должна спать хорошо и крепко. Света, ещё до конца не привыкшая к тому, что Ваня стал говорить ей «мама», вновь от смущения вместе со счастьем, отвернулась лицом в подушку. Но она не переставала улыбаться. А Ваня любовался этим — безмерно счастливой Светой. — А ещё, у меня есть предложение на вечер. Про ночь я уже сказал. — продолжил Иван, Света подняла с интересом на него взгляд. — Рокотов, ещё только утро, а ты уже про вечер… — Ну да. И я предлагаю — взять машину… — Служебную? — Света не смогла удержаться, Ваня, казалось, сейчас говорил какие-то совершенно фантастические вещи. — Да. Взять её… Не, честно взять. Ты не подумай. — по лицу Ивана скользнула улыбка, — И вот на ней поехать за город. А там просто погуляем с тобой по опушке леса. За городом сейчас свежо, хорошо, красиво. И только ты, я и она. — его ладонь бережно вновь легла на животе Светы, от чего она снова заулыбалась. — Тебе прогулки сейчас очень нужны. А вот потом — сон. Света легла на спину, взяла в свои руку Ивана, поднесла к губам и поцеловала его проглядывающие из-под кожи вены. Ванина рука была крепкая, сильная. — Я очень хочу чтобы мы с тобой, хотя бы один день были именно так!.. Просто мы. Без всех этих дел, бумаг, убийств… Только мы. Как летом было. Помнишь?.. Она смолкла, прижала вновь к щеке запястье и закрыла глаза. Вспомнились те дни. Рокотов тоже сразу вспомнил о них, стоило о них упомянуть Светлане. Это были самые счастливые дни в их жизни. Вновь посмотрев на мужа, Света вздохнула и практически шёпотом произнесла: — Я так устала от всей этой войны, Ваня! Так устала! — прижимала к своей щеке его запястье шептала Света. Иван подвинулся ближе к ней. Той рукой, которую Света только что целовала, он обнял её лицо, его большой лоб коснулся её виска. — Я тоже, очень устал от этого. — проговорил Иван так же тихо в ответ, — Но главное у нас с тобой, Светик, что мы рядом не смотря ни на что! — Иван поглядел в её взволнованные глаза, — У нас всё обязательно будет! Я буду рядом с тобой! Всегда!.. Я люблю тебя! Очень сильно! — он поцеловал её лоб, кончик милого вздёрнутого носа, так поцеловал, как всегда он успокаивал её. — Ты, наша дочь, наша семья — это самое дорогое, что у меня есть! И я вас никому не отдам! Пусть только попробуют!***
У дома стояла и ждала их служебная машина, за рулём — неизменно Мамиев со своим невозмутимым спокойствием. Рокотов со Светой подошли к «эмке», Иван привычно открыл перед женой дверь. Она садилась в салон, когда Рокотов сказал шофёру: — Хаджи, отвези Светлану Петровну до штаба. — А ты? — сразу же спросила Света и подскочила обратно. — А мне нужно в одно место сходить, поговорить с человеком одним. Очень важно. Ты не переживай, я скоро. И договорив, Рокотов быстро, но тепло поцеловал успевшую заволноваться жену. Взгляд её сразу стал спокойнее. Света села в машину, Рокотов захлопнул за ней дверцу. Света уехала в штаб, а Иван, проводив взглядом машину с ней до угла улицы, отправился в противоположную сторону от их дома. Как следует городок Рокотов не успел рассмотреть в первый день их прибытия, некогда было. Да и сам город всё время мелькал за стеклом машины размазанными картинками. Сейчас появилась возможность хоть немного осмотреться. Этот небольшой N-бург раскинулся среди пятен лесов словно серая шинель по траве, сверкая в лучах редкого солнца золочеными пуговицами-шпилями ещё средневековой ратуши, таких же кирх и нередких дорогих домов бывших господ. Разрушений было мало, улицы тщательно убирались, восстанавливалось то, что всё же пострадало. С раннего утра слышалось тюканьюе топоров, таскали доски, на лесах вдоль фасадов работали маляры, штукатуры. На крышах ставили стропила кровельщики. И снова было слышно как тюкали топорики. Старые нацистские плакаты давно сорваны в людных местах, только в глухих переулках ещё попадались. На их месте ещё с весны виднелись советские. Ну и что-то на немецком. Висели и разные распоряжения от комендатуры и немецкой администрации. Иван из любопытства шагнул к одной такой афише на перекрестке. И сразу же в глаза бросилось то, что некоторые плакаты, совсем недавно поклеенные, кто-то всё же сорвал, под ногами валялось несколько небольших клочков. Поверх чья-то рука оставила несколько грязных ругательств в адрес Красной Армии. Да, не все враги бросили оружие и подняли белый флаг. Кто-то ещё упрямо продолжал войну. Даже в таком нехитром виде. В тихой подворотне большими буквами на кирпичном заборе в марте кто-то гордо вывел: «Wir kapitulieren nie!». Они никогда не капитулируют. Они никогда не сдадутся. Рокотову сейчас было очень забавно читать это шагая по городку. Но это были не все «художества». На некоторых улицах ещё можно было встретить обшарпанное и незакрашенное «Sieg oder Tod!» (Победа или смерть!), «Für Führer und Vaterland» (За фюрера и отечество). И самое несуразное, которое можно было увидеть здесь это «Berlin bleibt Deutch». Берлин останется немецким. Что ж, его никто не собирался отбирать у немцев. Его отобрали у нацистов. По улицам спешили горожане на работы. Утром, по воскресному воздуху, тут растекался звон колокола кирхи, местный пастор, вернувшийся из концлагеря, мог теперь спокойно проводить мессы и проповеди для всех желающих. Улицы были разные: широкие и не очень, мощёные булыжником и мощёные брусчаткой, жилые и нежилые. То там, то тут виднелись новенькие вывески о том, что заработал портной, парикмахер, пекарь, сапожник, открылось женское ателье. Но нигде больше не видно было указателей и вывесок, что тут публичный дом. Всё, с этим теперь покончено! Как и с жёлтыми шестиконечными звёздами на одежде и гетто для их обладателей. На улицах были разные люди. Кто-то встречал шагавшего мимо них Рокотова безразлично и таких было большинство, кто-то тщательно скрывал за полями шляпы презрение, кто-то страх, а кто-то ещё верный раболепной привычке услужливо сбегал с тротуара на мостовую. Попадались и калеки отгремевших боёв — молодые парни, мужчины средних лет с костылями, до самого бедра закатана штанина или с заткнутым пустым рукавом, кто-то с повязкой на глазах и страшными шрамами на лице. У кирхи таких было особенно много, они сидели на холодных камнях, безногие, безрукие, ослепшие и протянув ладони, шапки, солдатские кепки просили милостыню. Или же просто ждали что хоть кто-то сжалится и даст краюху хлеба. Кое-кто из бывших солдат спал на голых камнях зажав в руке пустую бутылку из-под выпивки; каждому из них очень хотелось забыть то, через что прошли. Иногда с беззаботным гомоном пробегали мальчишки и девчонки с портфелями. Тут недавно открыли школу. Но помимо этих школяров, можно было встретить и беспризорников, прятавшихся от любого человека в фуражке с красной звездой. В их уже совсем недетских глазах виднелся страх. Нескольких таких Иван успел заметить стоящих возле пересохшей колонки на площади. Только завидев Рокотова они бросились в рассыпную. Но всё время Иван чувствовал их тревожный взгляд на себе, за ним словно следили эти недетские глазки мальчишек. Город был полон контрастов. Соседствовали тут мирная жизнь и следы отгремевшей войны, которая начала свой путь отсюда и сюда же спустя четыре года вернулась, только теперь с намерением раз и навсегда покончить с этой самой войной. Город залечивал раны. Но вместе с этим очень тревожно дышал. Эта тревога висела на каждом перекрёстке, таилась в каждом тёмном окне, выглядывала из-за каждого угла. Иван шагал и ощущал эту тревогу. Дежавю. Так уже было. В Кёнигсберге. Когда между жизнью и смертью ему оставалось совсем немного. Неужели вновь?.. Но больше Рокотову, ступая по мокрым гладким камням, думалось сейчас о деле — ему было очевидно, что не просто так было похищение. Бургомистр точно что-то знал — вопрос только, что же. И что хотел ему передать. «Им нужны… Им нужны…» — повторял последние слова Крамера Иван и терялся в догадках, что это значит. Что нужно тем, кто похитил Вилли? Иван много думал ночью об этом, когда рядом, крепко прижавшись к нему спала Света. Подумалось в один момент, что возможно, тем немцам нужна информация о гарнизоне, что они планируют какое-то масштабное нападение. В Кёнигсберге так было. Но Иван не спешил Свете рассказать об всех своих догадках и размышлениях. Во-первых чтобы не тревожить её, во-вторых — чтобы не втягивать в это. Иван, знакомясь с принявшим его городом, с его жителями, шагал по утренним улицам и вскоре нашёл, не без помощи местных, нужный ему дом. Невысокое каменное крыльцо, Иван поднялся по нему и уже взялся за железное кольцо чтобы постучать как… — Не стоит, Иван Григорьевич, фрау Крамер здесь уже нет. — знакомый голос окликнул Рокотова и из-за раскидистых ветвей кустов под окнами дома Крамеров появилась фигура в сине-краповой фуражке и кожаном пальто. — Ты? Рокотов буравил гневным взглядом появившегося тут Дрёмова. Незваный гость… — Признаюсь, я тоже вначале не поверил, что ты и Светлана Петровна в этом городке служите, думал, это такая шутка. Ан нет, действительно, вы здесь, вместе. — Какого чёрта ты здесь делаешь?! Дрёмов видел, как сильно Иван хотел сейчас схватится за него, но сдерживал свой гневный порыв. — Исключительно по служебным делам. — Дрёмов говорил спокойно и уверенно, — И у меня, Иван Григорьевич, к тебе встречный вопрос — что ты делаешь у дома Крамеров? Дело об убийстве Вилли Крамера, кажется, было тобой вчера раскрыто, так же как и дело о нападении на солдат охраны моста. Разве не так? — Так. Но у меня остались вопросы и я… — Не спеши, Иван. Знаю, что ты хочешь спросить и поэтому говорю тебе — теперь это дело контрразведки, то есть моё. И я очень советую не совать в него нос. — Опять в свои игры играешь за чужими спинами?! Мало тебе того, что ты в Кёнигсберге устроил, так теперь ещё здесь?! Или ты думаешь, я ничего не знаю о том, чем ты моей жене угрожал?! Или я про сына забыл, на которого, между прочим, ты похоронку дал?! — Иван Григорьевич, ты прекрасно знаешь, где я служу и чем занимаюсь. У меня не было другого выхода. А то что там, в Кёнигсберге, произошло — чистая случайность. Думаешь я бы допустил, чтобы вы там встретились? Будь уверен — если бы на месте Светланы Петровны был бы кто-то другой, я бы немедленно арестовал его до окончания операции… А если бы я знал, что твой сын будет там — сделал бы всё, чтоб ты со Светланой Петровной дальше штаба не ушёл. Но исключительно из приязненных отношений к твоей жене и к тебе, Иван, я этого не сделал… У меня был приказ подавить мятеж и я исполнял его. Всё. — Приказ! Сволочь ты бездушная, Дрёмов! Тебе наплевать на людей, на их чувства, на их жизни тем более! Тебе лишь бы любой ценой свой приказ выполнить! Рокотов это бросил практически сквозь зубы, внутри всё кипело от злости на подполковника. Так сильно он его ещё не раздражал, буквально до ненависти. Дрёмов же шагнул ближе и негромко произнес: — Иван Григорьевич, твоё счастье, что это никто кроме меня сейчас не слышит… Не забывай, откуда я. — Это ты не забывай, что военная прокуратура не подчиняется вам, а надзирает за вами. Или мне напомнить о соблюдении законности? Рокотов решительно смотрел на подполковника, Иван всегда наизусть знал свои полномочия и всегда был готов напомнить о них зарвавшимся офицерам. Но на Дрёмова эти слова Ивана Григорьевича словно не произвели впечатления. — Повторяю ещё раз — это теперь дело контрразведки и поэтому не приказываю, настоятельно прошу — забудь об этой семейке. Дела закрыты. Всё что дальше — тебя не касается, этими занимаются нужные люди. И предупреждаю — начнёте лезть, я вас от последствий уберечь не смогу, как бы я к вам хорошо ни относился. До свидания, Иван Григорьевич. Подполковник поправил фуражку и сошёл на тротуар, быстро скрывшись из виду. А Иван заметил, что на противоположной стороне улицы, стояли и деловито курили поглядывая на Рокотова, двое в штатском. Иван Григорьевич прекрасно понял, кто они, из какого ведомства и чтобы в самом деле не навлекать ещё проблем на себя, поспешил уйти. О своей встрече Рокотов решил никому не говорить, особенно Свете. Зачем её лишний раз волновать.***
Старое немецкое здание, стройные ряды кирпича. У входа слабо колыхалось алое знамя над табличкой «Штаб гарнизона города N-бурга». Рокотов, вернувшись сюда, сразу направился к полковнику Богданову, может быть он прояснит ему всё. — Войдите! — позвал полковник, он привычно занимался своей канцелярией. — Не отвлекаю, Платон Егорович? — Нет. Что у тебя стряслось, Рокотов? Иван прошёл в кабинет и сел напротив полковника. — Хотел узнать — о чём мог знать убитый Крамер, из-за чего его могли похитить? Полковник, отложил авторучку, лоб покрылся морщинами, а брови серьёзно свелись. — Не тем ты интересуешься, Иван Григорьевич. Совсем не тем! Ты дело раскрыл? Раскрыл? Закрыл? Закрыл. В трибунал передал? Передал. Что тебе ещё нужно? — Остались вопросы. — Вопросы… Ты знаешь, что начальство из Берлина мне звонило с утра по раньше и требовало, чтобы больше ни-ни! Граница оккупационных зон должна быть тихой и абсолютно спокойной. В Нюрнберге такое готовят, что если что-то пойдет не так мы все пойдём под суд! И судить нас будут по законам военного времени, а не законам мирного. — Платон Егорович, это не праздное любопытство, поймите! Я знаю, что в Нюрнберге сейчас готовят большой трибунал. Но вот здесь, у нас, возможно готовится что-то посерьёзнее, чем происшествие у КПП. И Крамер наверняка мог знать то, что очень нужно для нападения. — Рокотов! — голос полковника резко повысился и огрубел, — Не суй нос не в своё дело! На случай всяких бунтов есть другие люди, а твоя, Рокотова задача, поддерживать порядок в частях, судить солдат за самоволки, пьянство и дебош, если вздумают устроить, а не за шпионами и диверсантами гоняться! Тебя зачем сюда прислали? Расследовать преступления. Вот и расследуй! Самодеятельность и партизанщину ты мне здесь не разводи! Иван хотел продолжать настаивать на своём, как заглянул секретарь, молодой парень, и доложил, что на приём пришёл новый бургомистр. — Всё, Рокотов, разговор окончен! — Богданов дал понять, что дальше говорить не намерен и пригласил очередного посетителя. Вошёл в тёмном костюмчике из бостона, со шляпой прижатой к груди лысоватый мужчина с тонкими усиками. — Guten Tag. Mein Name ist Karl Schneider, ich bin als neuer Bürgermeister dieser Stadt aus Berlin angereist. (Здравствуйте. Меня зовут Карл Шнейдер, я прибыл из Берлина в качестве нового бургомистра этого города.) — представился вошедший. — Гуттен таг, герр Шнайдер. — ответил Рокотов, продолжавший стоять тут. Полковник посмотрел на вошедшего, потом на Рокотова. — Немецким владеешь? — спросил Богданов. — Да. — Тогда останься, будешь переводить мне. Моя Надька то уехала на курсы, а сам я — только «хенде хох» да «Гитлер капут» знаю. Услышав фразы на немецком Шнейдер с непониманием посмотрел на полковника. Рокотов поспешил перевести Карлу о том, что всё в порядке, просто полковник говорит, что не знает немецкого. И Рокотов сидел переводил весь разговор. Полковник кратко рассказал, что и как здесь в городе, предупредил Шнейдера о том, что в городе сложно, много жалоб разных, много ещё проблем. Но обещал содействие в их решении. За одно представил Шнейдеру Ивана Григорьевича, как человека, к которому обращаться если возникнут вопросы по советскими солдатам. А также Богданов предупредил, что нужно быть бдительным — в городе ещё случаются вооружённые нападения тех, кто не хочет сдаваться и прячется, совершаются диверсии. В конце их разговора полковник отдал ключи от сейфов и напомнил, что предыдущий бургомистр готовил запустить вторую линию на местном пивном заводике. «Предприятия очень нужны новой Германии — это работа для тех, кто возвращается с войны. А если работа значит и еда. А от того, если в доме хлеб зависит спокойствие всего города. Помните об этом, герр Шнейдер» — напутствовал полковник. Шнейдер пообещав сразу же заняться вопросом завода ушёл. Только после этого Иван смог пойти и заняться своими прямыми служебными обязанностями, хотя он и не забыл про Крамера.***
Иван вернулся в кабинет. Светин стол уже в рабочих бумагах. А самой её пока нет здесь. Но Иван не переживал, потому как шинель её осталась на месте. Устроившись у себя за столом, Рокотов попытался заняться работой. Но не успел он обмакнуть ручку в чернильницу, как вошла очень взволнованная Света. — Ваня, у нас ЧП. — негромко, но крайне тревожно выпалила она. — И вообще — большие проблемы. — Что случилось? — Рокотов подскочил с места. — Отпущенный вчера лейтенант Игнатов убит.