***
Мистер и миссис Эванс пригласили их на годовщину своей свадьбы. Они давно нигде не были: Том сильно уставал в порту. Понимая, что он и в праздничный вечер вернется без сил, Одри предложила ему отказаться и извиниться, но Томас захотел пойти — наверняка ради нее, и пораньше отпросился с работы. У Одри как раз был выходной. Она дождалась, пока Томас вымылся, помогла ему одеться, и они, разговаривая о том, как прошел день, отправились в гости. На улице вечерело, людей стало больше, все с нетерпением ждали, когда вечерняя прохлада опустится на раскаленную землю. Одри шагала рядом с мужем, держась за его локоть, новое платье — она сама его сшила из прелестной цветастой ткани, которую ей подарила миссис Эванс при переезде —удобно облегало тело, и в нем было не жарко. От куска ткани остались обрезки, жаль, что нельзя из них сшить Тому рубашку, он ведь ни за что не наденет пеструю рубаху с крупными цветами. Одри представила его в этом, прыснула со смеху. Томас с улыбкой глянул на нее: — Ты чего это, Малыш? Она покачала головой. — Да так, ерунда… Кто знает, может и мужская мода изменится, и они станут носить что-то другое, кроме однотонных рубашек и темных пиджаков? К Эвансам пришли еще их старые друзья, Джонсы, примерно из же возраста и тоже очень добродушные, был еще преподобный Дэвидсон и миссис Джейкобс, она держала табачную лавку. Все они были им знакомы, так что никто не чувствовал себя неловко. Вечер шел замечательно, стол ломился от вкусной еды и вина, которое делал сам мистер Эванс, все шутили и смеялись. Том ослабил галстук и откинулся на стуле, разговорился с преподобным о морских течениях. Одри выпила немного прохладного вина, оно оказалось очень вкусным, в меру сладким, а пить хотелось после обильного ужина. Они с миссис Эванс пошептались немного о всяком, и та налила им обеим еще вина. Оно было такое красивое, цвета спелой вишни, и очень ароматное, но Одри одолели сомнения: она никогда не пила больше одного бокала. — Том, — прошептала она мужу. — Можно мне выпить еще? Томас слегка нахмурился. Она подумала было, что ему не нравится ее вопрос, но Том сказал: — Ну что ты спрашиваешь, в самом деле. Если хочется — выпей, конечно. Одри выпила. В голове приятно зашумело, стало еще жарче и веселее. Томас наклонился к ней: — Только я надеюсь, мне не придется нести тебя домой? Одри рассмеялась и шутливо хлопнула его по колену — легонечко, конечно. Третий бокал ей налил Томас, привлек к себе и поцеловал в висок. Он сам раскраснелся, из прически выбился смешной завиток, упал ему на лоб. Преподобный оглушительно хохотал, слушая рассказ миссис Джейкобс о том, как однажды чайки покрали у нее спрессованный табак, объелись, и всей стае было плохо — так, что город потом отмывали две недели. — Она похожа на Молли Браун, да? — спросил Том. Одри закивала, она сама никак не могла вспомнить, почему шумная миссис Джейкобс кажется ей такой знакомой. Преподобный Дэвидсон в два глотка выпил бокал вина, вытер губы и покосился на Тома с Одри. — Ну, друзья мои, а когда же мы с вами встретимся по торжественному поводу в доме Господа нашего? Том переглянулся с ней. — Простите? — Крестины! Повенчать я вас повенчал, надо же и крестины справить, — преподобный крякнул, наливая себе еще. Одри заметила, как напрягся Томас, с натянутой улыбкой опустив взгляд в тарелку. Сидящие за столом, как назло, весело подхватили эту тему. Миссис Эванс, положив ей в тарелку еще жареной курицы, спросила: — Одри, мы тут подумали, когда у вас появятся детки, мы бы хотели стать им крестными родителями. Вы не будете против? Одри покачала головой, щеки у нее, и так наверняка пунцовые от вина, разгорелись пуще прежнего. Томас под столом сжал ее руку. Ему наверняка еще более неудобно, чем ей, она видела порой, каким виноватым у него становился взгляд после их близости. Но разговора о детях они оба больше не заводили. — А детки-то загляденье будут, — миссис Джейкобс всплеснула руками. — Одри у нас просто куколка, да и мистер Томас так хорош собой. — А ты, Джинни, не заглядывайся, — смеясь, сказала миссис Эванс. — Но ты права, ребятишки будут хорошенькие. Скорей бы. У них с мистером Эвансом не было детей, и Одри удивлялась тому, как спокойно они к этому относятся и не избегают этой темы. А вот Джонсы, наоборот, могли похвастаться многочисленным потомством — у них было восемь детей и несчетное количество внуков. Слава Богу, скоро разговор зашел на другую тему и неловкость понемногу отпустил. Одри с удовольствием общалась с гостями, выпила еще бокал вина. Когда все засобирались домой, было далеко за полночь. Одри встала из-за стола, стены вдруг качнулись вправо, ноги не слушались. Неужели она пьяна? Но ведь она не чувствовала этого, только было жарко и слишком весело. А теперь стены шатаются, движения стали резкими. Они с Томом попрощались с хозяевами, миссис Эванс расцеловала обоих в обе щеки, и вышли на улицу. От свежего воздуха и слабой ночной прохлады стало лучше. Она обхватила Тома за локоть, зашагала рядом странной, порывистой походкой. Воздух вокруг на удивление сильно пах цветами. Огромная луна, к виду которой Одри так и не привыкла, покрытая темными пятнами, ярко светила на пустую дорогу. — Тебе не холодно? — спросил Томас, проведя теплой ладонью по ее плечу. — Нет, мне даже жарко, — она остановила его, когда он начал снимать пиджак с плеч. — А еще мне очень хорошо. Она прижалась к мужу. — Том, я так счастлива… Ты не представляешь. Он тихо рассмеялся. — Я тоже счастлив с тобой, Малыш. — Мне иногда даже страшно, ведь нельзя же всегда испытывать такое счастье… — Можно, — Томас поправил ей волосы. — Не думай об этом, милая. Одри отошла от него, вышла на середину дороги, раскинула руки и громко запела: — Летит Жозефина в крылатой машине… Томас рассмеялся, глядя на нее. — А ведь кто-то пьяненький. — Я просто пою песню, — шутливо обиделась Одри. — Я не пьяная. — Нет, Малыш, это тебя от счастья шатает. Одри погрозила ему пальцем и тоже рассмеялась. — Иди сюда, споткнешься ведь. Она, продолжая петь, подошла и обняла его. Томас, улыбаясь, дослушал, потом поцеловал ее, как всегда нежно и одновременно глубоко. — Ты очень красиво поешь. Похоже, все девушки в вашем роду очень талантливые. Одри закивала, нежась в его руках. — Да, да. Жаль, что ты не попал на представление Полин, вот она поет, как жаворонок. А как танцует! Хотела бы я так научиться… — Так научись… Одри, держась за плечо мужа, покружилась вокруг него, приподнимая подол платья. — И Анжелика красиво поет, и кузина Софи… Томас поймал ее за талию и подтянул к себе. — Из меня плохой учитель танцев, но некоторые движения я помню. Он взял ее за руку, поднял вверх их сцепленные ладони. — Раз, два, три, — и повел ее в вальсе по ночной улице. Одри смеялась, запрокинув голову, луна будто смеялась вместе с ней. Томас вдруг остановился. — Послушай, Малыш… Я хотел сказать насчет детей. Одри посмотрела ему в лицо. Том потупился. — Я тоже хочу ребенка, Одри, правда. И понимаю, как для тебя это важно. Но мы говорили с Морганом перед отъездом, он предупредил, что это может быть для тебя очень сложно, понимаешь? Даже опасно. Одри вспомнила слова врача на недавнем осмотре и упрямо замотала головой. — Том, даже доктора ошибаются. Бабушка Пелажи тоже была маленькой, но пятерых детей родила, и ничего. И вообще ни у одной женщины в нашем роду неприятностей с этим не было. Все будет хорошо. Том все еще хмурился. Одри погладила его по лицу. — Томас, обещаю тебе, ничего не случится… Дом их встретил тишиной и темнотой. Пока Томас зажигал лампу, Одри, забывшись, принялась расстегивать платье, и тут Томас обернулся. Она заметила, как заблестели в темноте его глаза, как он сглотнул. А если… Она не сдержала озорной улыбки. — Ты что, Одри? — удивился Томас, но весь напрягся, точно чего-то ждал. — Ничего… — она принялась расстегивать платье дальше. Том выпрямился, глядя на нее потемневшими глазами. Она чувствовала себя очень смелой, уверенной в себе, непривычно раскрепощенной. Том удивленно молчал. Одри сняла платье, оно скользнуло пышным цветным ворохом на пол, она переступила через него, продолжая обнажать свое тело. Томас сглотнул, его глаза начали разгораться. К нему она подошла уже полностью обнаженной, Томас неровно дышал, рассматривая ее, поднял руку, ведя ладонью по ее талии. Одри поцеловала его в уголок губ, слегка улыбаясь. Голова кружилась от вина, желания, непривычной храбрости и от того, что она чувствовала власть над ним. Она сняла с него пиджак, а Томас опустился вдруг на колени перед ней, глядя снизу вверх прямо в глаза. — Я так тебя люблю… Она почувствовала, как он целовал ее живот, бедра, как его ладони скользят по ее ногам, запрокинула голову к потолку и застонала. Томас Томас проснулся от боли в спине, поморщился, еле сдержавшись, чтобы не простонать. Они так и не переместились с Одри в спальню, единственное, на что хватило времени и сил, прежде, чем страсть окончательно лишила его разума, — стащить с дивана покрывало и бросить на пол. На нем они и уснули, утомленные, выбившиеся из сил. Одри спала на его плече, высоко закинув на него обнаженную стройную ногу. На гладкой коже щек играл легкий румянец, небольшая аккуратная грудь виднелась под сложенными руками. Он залюбовался ей, улыбаясь. Она у него настоящая красавица, куколка, как сказала миссис Эванс. И ее тело, поначалу угловатое и худенькое, по-женски округлилось, стало мягче и сводило его с ума. Какой же откровенной она была этой ночью, отдавалась ему с чистой страстью, ничего не стесняясь и не боясь. Одри была чистой и скромной, но в ней тлела искорка настоящей смелой женственности, которая так ярко разгорелась. Как мужчина он был горд, что именно с ним она позволила себе так загореться. Хелен была совсем не такой. Томас поморщился, прогоняя мысли о бывшей жене. Одри открыла глаза, несколько мгновений смотрела на него. — Доброе утро, милая, — он потянулся, чтобы поцеловать ее в лоб, но Одри вдруг ахнула, накрылась краем покрывала, стремительно краснея. Он почувствовал, как она напряглась. — Одри? — Не смотри на меня! — Почему? Она молчала, только шелковистая макушка торчала из кокона, в который она обернулась. — Одри… — Мне ужасно стыдно. Я падшая женщина. Томас закатил глаза под лоб. — Ну что ты опять выдумываешь. С чего ты взяла, что ты падшая женщина? — Потому что вела себя недопустимо. Он покачал головой. — Одри, посмотри на меня. Она медленно выпростала руки, он увидел ее огромные глаза с длинными ресницами. — То, что происходит между нами, это нормально. Не нужно этого стыдиться. Люди еще и не такое делают, — он сам слегка покраснел. — Если тебе что-то не нравится или ты хочешь что-то поменять, об этом надо сказать. Но стесняться своих желаний не нужно, Одри. Мы с тобой муж и жена, мы любим друг друга, и ничего должно стоять между нами. Она слушала внимательно, наморщив брови, и он не выдержал, поцеловал ее в эту трогательную морщинку на лбу. Ее тело расслабилось. — Я был приятно удивлен. Мне очень понравилось, Одри. Это было правдой. Несмотря на возраст, опыта у него было не так много, а тот, что был до женитьбы с Хелен, он вообще старался не вспоминать. Он и не знал, что женщина может быть такой соблазнительной, игривой, такой дразнящей, так заставлять гореть… — А ты, Том? — Что? — Ты хочешь что-то изменить? — Хм-м, — он задумался. — Меня все более чем устраивает. Но знаешь, я бы что-нибудь попробовал… Новое… Одри серьезно смотрела на него. — Новое? — Ну, например… — и он прошептал ей на ухо. Глаза у Одри расширились. — Том! Он рассмеялся. — Тогда мне придется выпить больше вина, — Одри уткнулась лбом ему в плечо. — Можно и без вина… Он вдруг замер, осознав, что ночью, совершенно забывшись от наслаждения, сделал то, что делать не следовало. Покосился на Одри, доверчиво льнувшей к нему. Она поняла это, почувствовала? От одного раза вряд ли что-то будет, верно? У них с Хелен больше года прошло, прежде чем она забеременела, а ведь он старался с первой брачной ночи… — Кажется, вы покраснели, мистер Эндрюс, — Одри подула ему на лоб. — Жарко становится. Иди ко мне, моя порочная женщина. Одри захохотала, когда он, нависнув над ней, взял ее за тонкие запястья, развел руки в стороны и принялся целовать опухшими губами ее тело.***
День выдался тяжелый, как, впрочем, в порту частенько бывало. Кораблям долго стоять в ремонте нельзя: каждый день — это потеря денег, поэтому владельцы торопили с ремонтом, но и не скупились платить за скорость работы. Сегодня они закончили с баржей, повредившей винты, управились всего за неделю. Томас поговорил с владельцем, и тот даже согласился на кое-какие улучшения. Когда корабль, блестя свежеокрашенными бортами, соскользнул с ремонтных стапелей в воду, подняв небольшую волну и распугав чаек, сердце забилось быстрее. Парни из его бригады радостно засвистели, совсем как рабочие на верфи… Да, размах был не такой, в Белфасте, но как же приятно было вернуться в любимому делу, чувствовать себя нужным. Кроули, как раз обсуждавший с владельцем договор на ремонт очередного судна, похлопал его по плечу. — Отличная работа, Том. — Спасибо, — ответил Томас. С Кроули они быстро подружились. Кроули был на своем месте, не чурался вникнуть в каждую мелочь и горел делом. Напоминал его самого в той, далекой прежней жизни. — Мистер Морро говорит, что разрекламировал качество ремонта у нас знакомым судовладельцам, так что работы прибавиться. — Это хорошо, — ответил Томас. — Мы работы не боимся, да, парни? Ребята активно закивали. Как-то так само собой вышло, что Томас быстро стал за главного — не на бумагах, конечно. Парни сначала относились к нему подозрительно, но потом зауважали, а спустя месяц начали слушаться без всяких лишних вопросов. Они обсудили с Кроули необходимость постройки нового сухого дока, и начальник порта намекнул, что хотел бы видеть Томаса во главе строительства. От этого тоже приподнялось настроение. Все шло как нельзя лучше, и, возможно, через год-другой можно будет задуматься о строительстве просторного дома для них с Одри… Она так рада была съемной крохотной хибарке, в которой они сейчас жили, что же с ней будет, когда он приведет ее в собственный дом? Видеть ее радость и слышать смех стало для него самого настоящим счастьем, смыслом жизни. Хотелось радовать ее и заботиться, оберегать от всех невзгод… И возвращаться к ней хотелось даже в эту хибарку. Впрочем, и нынешний дом Том порой находил уютным. Они оба постарались: Том починил в доме все, что мог, постарался разыскать недостающую мебель, хотя бы дешевую или старую, которую Одри обтянула новой тканью. На окнах домика колыхались теперь белые кисейные занавески, чувствовался аромат цветов, высаженных женой рядом с крыльцом. Идя с работы, Том издали замечал маленький огонек в окне: жена, когда не выходила его встречать, все равно неизменно с нетерпением ждала, как бы надолго он ни задерживался. — Томас! — Кроули прервал его мысли. — Думаю, на сегодня можно закончить. А на завтра всей бригаде объявляю выходной. Ну и самое приятное, — он лукаво заулыбался. — Всех ждет премия! Под хлопанье и свист парней он направился к правлению, а Томас, попрощавшись, пошел у воротам. Премия была как нельзя кстати. Близилось Рождество, он присмотрел Одри подарок, но скопить денег не успел, постоянно возникали непредвиденные траты. Но теперь вполне можно раскошелиться. Главное, чтобы присмотренный им подарок еще продавался. Спустя час, когда солнце уже село, он вернулся домой. С кухни пахло чем-то вкусным, значит, Одри была дома. — Малыш, я пришел! — Томас, улыбаясь, снял куртку, проходя в маленькую, уютную, блестевшую чистотой гостиную. Одри в фартуке выпорхнула из кухни, руки ее были перемазаны мукой. — Том! Ты сегодня рано, — он поцеловал ее, и Одри, держа руки на отлете, чтобы не запачкать, вытянулась на цыпочках. — Мы закончили с баржей, и Кроули дал на завтра дополнительный выходной. — Замечательно! — Одри хотела были захлопать в ладоши, но вспомнила о муке. — Тогда завтра украсим дом к Рождеству, да? Миссис Эванс передала мне коробку с игрушками, они такие прелестные! — Да, — с улыбкой кивнул Томас. — Нашему первому Рождеству здесь. Странно было встречать Рождество посреди тропического лета, когда вокруг цветут цветы и шумят пальмы, а солнце жарит так, что курицы млеют и лежат в пыли без сил. Одри тем временем разошлась: — Украсим пальмочку в кадке, которая стоит на веранде! Будет вместо елки, мы в Новом Орлеане так делали, — она размахивала руками, с которых сыпалась мука. — И я еще сделала гирлянду из бумажных цветов, как мама учила… — Одри, — Томас не выдержал, так хотелось ее порадовать. — Я знаю, что Рождество не сегодня, но закрой глаза. Одри удивленно-радостно посмотрела на него. — Закрыть глаза? — Да, пожалуйста. Она закрыла, продолжая улыбаться, и, кажется, ее глаза лучились даже через веки. Томас достал из кармана брюк продолговатую коробочку. Он все же успел, забежал в ювелирную лавку и купил присмотренный заранее красивый набор — сережки и ожерелье из небольших отполированных жемчужин. — Открывай. Одри открыла глаза и ахнула. — Том! — Это тебе, родная. С Рождеством. Одри дотронулась кончиками перемазанных пальцев до украшений. — Какие красивые, Томас… — Как и ты. Одри слегка покраснела, а ее улыбка сейчас способна была осветить весь мир. — Спасибо! Спасибо, солнышко! Но, Том, это, наверное, очень дорого. Он покачал головой. — Ничего, я получу премию. Денег хватит, Одри. А завтра еще пройдемся по магазинам, купим тебе наряды. Одри быстро заморгала — неужто опять собирается заплакать? — А я тоже… Подожди… Она убежала на кухню, а Томас принялся расстегивать рубашку. Хотелось побыстрее принять ванну, да и устал он порядком. — Вот, — Одри зашла в гостиную с возбужденно горящими глазами, что-то держа за спиной. — Я бы тоже не утерпела до Рождества… — Что там? — с любопытством спросил Томас, и она вытащила уже чистые руки из-за спины. Томас приподнял брови. — Часы? Часов в самом деле ему очень не хватало. Его собственные были потеряны на «Титанике», остался только обрывок цепочки. А он привык планировать свой день, сверятся по часам даже в мелочах, а сейчас, когда ответственной работы стало много, без них было как без рук. Но откуда же она взяла деньги? — Тебе нравится? — спросила Одри. Он взял часы с ее ладошки. Простые, но новые и добротные. — Конечно. Ты прямо угадала, мне они очень нужны. Спасибо, Малыш. Но… — Ничего, Том, — она замотала головой. — Я откладывала. Я их взяла в рассрочку еще три месяца назад и уже все выплатила! — Одри… — Мне хотелось тебя порадовать. Да, я понимаю, нам есть что купить в первую очередь, но ведь Рождество, Том. Он улыбнулся. — Я поражаюсь твоему терпению, Малыш. Я вот и одного вечера не утерпел. Одри засмеялась. — Просто я умею ждать, Том. Фрэнсис Праздник был близко, а после должен был наконец миновать год, который перевернул или оборвал жизни столь многим. Фрэнки часто удивлялась про себя, почему люди всегда возлагают надежды на какой-то рубеж, после которого непременно должно наступить счастье. Но ведь она и сама подспудно верила, что Рождество каждый раз приносит чудеса. Пусть даже ей самой вряд ли что можно было пожелать. Всё вокруг и так дышало полнотой счастья: и солнечные прямоугольники на полу кафе, и венок на двери, и свечи, и украсившие окна бумажные фонарики и снежинки, и посетители, то и дело приходившие с яркими свертками, украшенными бантами. Фрэнки казалось, будто радость сейчас соединяла всех — как, по счастью, не смогла летом объединить ненависть. Друзья по-прежнему приходили к ней, правда, вместе теперь собирались редко. Роза, счастливая и увлеченная новым делом, принесла газету со статьей о спектакле, в котором участвовала, и с довольным видом ткнула в фотографию пальцем: — Вот я! Фрэнки пригляделась: точно, в пышной одалиске, крайней справа, Роза действительно угадывалась. — Роль была совсем небольшая, — поморщилась Роза. — Но сказали, я хорошо справляюсь. Фрэнки вспомнила, какой увидела Розу впервые: предельно закрытую, ожесточенную — и опустошенную. Радостно, что она смогла исцелиться, найдя свое призвание. Элисон ее призвание, кажется, стало мучить, и Тео тоже. Заходя перекусить, он жаловался, что жена совсем себя не жалеет: едва возвращается из больницы, берется за учебники. В следующем году Элисон надеялась все-таки поступить учиться на врача. — Но я боюсь, она просто выбьется из сил, — Тео качал головой. И все же он гордился женой и был готов поддерживать ее, сколько потребуется. Фрэнки радовалась и их счастью — и уже не лгала себе в этом — и тому, что Тео наконец перестал себя корить за решение суда по делу «Титаника», за казнь. По крайней мере она на это надеялась, хотя и чувствовала: сама она никогда не забудет, как из-за них мучили человека. А смог ли забыть тот, с кого всё началось — Марк? София, которая заходила все чаще, никогда не затрагивала тему процесса, только жаловалась, что Марк не спешил делать предложение. Конечно, они жили в разных городах, и разлука могла заставить чувства погаснуть. — Ты не хочешь переехать к нему? Кливленд тоже большой город. Может быть, ты найдешь работу. — Работа у меня была и в Белфасте, — ответила София с сомнением. — Но здесь я занимаюсь тем, что мне по душе, а смогу ли там? Ведь нам, женщинам, еще сложнее найти свое призвание. — Главное, ты ощущаешь, в чем оно. София кивнула. — Да, но до сих не понимаю, что для меня важнее: быть художницей или женой. И ведь Марк не заставляет меня выбирать… Но судьба заставляет. Оставалось удивиться мысленно собственному счастью: желание Фрэнки выбрать свой путь оставалось слишком смутным и не могло помешать ее любви. А любовь теперь наполняла каждый ее день. Они с Эндрю виделись как могли часто. В чудесной тишине прошла осень, точно для них устилая золотом дорожки в парках, окутывая то мягким теплом, то бодрящей прохладой. Особенно запомнился Фрэнки один туманный воскресный день. Они с Эндрю отправились туда на очередную прогулку в парк. Остановились у пруда покормить уток. Фрэнки тихо смеялись, глядя, как жирные птицы с шумом бросаются за очередным куском хлеба, и любовалась, как качается на черной воде бронзовая опавшая листва. Последний кусок еще не был брошен, когда Эндрю тихо позвал Фрэнки. Она обернулась, в очередной раз залюбовавшись его лицом, сегодня особенно кротким, проникнутым нежностью. — Фрэнки, можно… Можно мне поцеловать тебя? Она просто кивнула и прикрыла глаза в волнении. То был первый настоящий, страстный поцелуй в ее жизни. Фрэнки с тех пор сама себя боялась, такой сладостное безумие охватило сердце, и все же была рада ощущать его снова и снова: когда они с Эндрю оставались во время прогулки одни, когда он заходил, усталый, к ней в кафе, и она гладила его по голове и массировала плечи, и когда снова танцевали под звуки скрипки, и глаза Эндрю при взгляде на нее блестели, как звезды черной ночью. Она ждала, и он ждал, и сладостно было их ожидание. Но оба не торопились: гармония между ними будто и не требовала большего.***
Фрэнки пригласила Эндрю встретить Рождество вместе с ее семьей. — Я был бы очень рад, — он и просиял, и смутился. — Но, видишь ли… Обычно я отмечаю в больнице. Мы все собираемся… Все, кому встречать не с кем. Поздравляем больных. Обычно Фрэнки не была склонна к спонтанным решениям. Но сейчас она выпалила первое, что пришло ей в голову: — Все равно мне хочется встречать с тобой. Можно, я приду? Счастье в глазах Эндрю стоило всего: и неловкости, которую Фрэнки почувствовала, объявляя о своем решении матери и брату — к счастью, они ее поняли — и недовольства хозяина кафе, дядюшки Бэзила. Фрэнки пообещала было выйти на работу на следующий день, но он отмахнулся: — Да кто вообще будет шататься по кафе! Все будут с семьями. И ты тоже побудь, — и хитро улыбнулся, явно не договорив. С семьей… Что ж, скоро для Фрэнки семьей станут люди, которых считает родными Эндрю. И если он любит коллег и пациентов, как братьев — она должна полюбить их так же. А пока она приготовилась печь для больных пирожки на праздник. …Так вышло, что в Нью-Йоркском госпитале она прежде не была. Здание, конечно, в первые минуты производило угнетающее впечатление, и не только обшарпанным видом, но и духом страдания, ощущавшимся внутри. Но скоро у Фрэнки не осталось времени на грустные мысли: девушка с каштановой косой, Кэндис, которой Эндрю поручил ее, сразу попросила помочь украшать ель в вестибюле, а когда они закончили, уже стемнело. В мерцающих лампах виднелись бумажные фонарики и огромные снежинки, украшавшие коридоры, а пожилая сухощавая медсестра, на вид очень строгая, уже вела к елке целую стайку детей. При виде их сжалось сердце: они все были в больничных пижамах, бледные, многие явно истощенные. — Двери закрыты? — крикнула медсестра. — Да, миссис Сэвидж! — с готовностью откликнулась Кэндис. — В таком случае, леди и джентльмены, подождем появления Санта-Клауса… Нет, стойте здесь, тут не дует! А пока давайте споем. Дети запели «Святую ночь», Кэндис подхватила, и Фрэнки — с ней: хоть она и была католичкой, но несколько протестантских гимнов знала. Они пели, а из сумрака коридоров уже подтягивались взрослые больные, и среди них Фрэнки заметила Эндрю. Он широко ей улыбался и чуть нервно теребил бабочку.— Мир изнуренный воспрял теперь в надежде, Новая слава поутру рождена. Ангелов пенью внемлите на коленях В дивную ночь, в ночь рождения Христа!
Именно в эту секунду Фрэнки почувствовала: она нашла, что искала, и больше не потеряет. Каким бы ни был ее путь, она пройдет его рядом с Эндрю, и это главное.