не целуйся с кем попало

Присутствие Антона в зале суда не задаётся с первых же мгновений. И вроде не пятница, и вроде даже не тринадцатое, но опозориться он успевает моментально.  Несколько секунд бесстыдно и растерянно смотрит на Арсения, который со скучающим видом сидит на скамейке, не обращая на него ровным счётом никакого внимания. Явление, как почему-то надеется Шаст, временное. Сам не хотел видеть его, даже чуть-чуть, а теперь думает о том, как бы заполучить уже, оказывается, желанный взгляд.  Не обращает внимания на растянувшийся на его пути провод от, видимо, видеокамеры и спотыкается о него. Дима, следующий рядом, успевает подхватить друга за локоть, чтобы удержать от падения, но совершенно упускает из виду папку, за которую был ответственен до текущего момента. Она неловко, но плавно падает на плитку, и документы беспечно разлетаются по залу. К счастью, не очень далеко. Ребята синхронно спускаются на корточки, чтобы поспешно их собрать.   В этот момент в зале заседаний, будто назло, виснет неприятная тишина. И у Антона складывается ощущение, что все, ну абсолютно все присутствующие, следят за каждым их действием, поэтому поспешно сгребает все документы. Остался только один. И не документ. Он с досадой обнаруживает свой собственный рисунок, который неделю назад засунул в эту папку, вырвав из скетчбука. Просто гениальное место для того, чтобы спрятать признание. В первую очередь, для себя самого. Ведь не могут руки так послушно и невзначай рисовать кого попало? Или могут? Пальцы не с первого раза цепляются за злосчастный листок, и наконец-то удача, пусть и с издевкой, улыбается ему. Подхватывает рисунок, вскакивает на ноги. Секунду он снова рассматривает такое знакомое вычерченное дурацким грифелем лицо. Медленно поднимает глаза, ощущая, как мороз пробегает по его уже вспотевшей от волнения спине. Арсений теперь не сидит на скамье, а стоит. Их отделяет стекло «аквариума», в котором он находится. Чёрная свободная футболка, разделённые на небрежный пробор тёмные густые и непослушные волосы, которые уже достаточно отросли, чтобы прикрывать часть ушей; такие чёрные свободные штаны, облачающие его в траурный и мрачный образ. Антону бросаются в глаза мешки под его внимательно смотрящими голубыми глазами. В зале суда, может быть, дело в освещении, они кажутся очень яркими.  Его руки сложены на груди, а взгляд заинтересованно зациклен на рисунке, который сжимает в руках Шастун. Смотрит спокойно и невозмутимо, будто это именно то, что он ожидал и, более того, хотел увидеть сейчас. Склоняет голову, чтобы рассмотреть лучше, а затем поднимает глаза. Антон встречается с ним взором и растерянно облизывает губы, спохватываясь, и, раздражённый своей же несуразностью, торопливо прячет лист в папке, где ему, как выяснилось, совсем не место.  Попов усмехается. Опять и снова, на долю секунды, его губы искажает кривая ухмылка, будто подсвечивая озорным огоньком глаза, в покрасневших уголках которых разбегаются мелкие морщинки. Он определённо зафиксировал то, что было изображено на бумаге. И в любой другой ситуации Антон бы отшутился или как-нибудь оправдался бы за это недоразумение, но сегодня ни одно из возможных парирований тут не подходит — всё откровенно плохо и фальшиво.  — Красиво.  Для него Арсений это произносит практически одними губами, потому сквозь стекло слышно плохо. Микрофон, в который тот будет говорить во время суда, слава небесам, отключён. Наверное, именно поэтому, зная это, он позволяет себе отвесить такой комментарий.  — Всё в порядке? — рядом сразу же вырастает плечистый охранник в форме. Он бросает настороженный взгляд сначала на подсудимого, затем на Шастуна. — Вы можете занять своё место.  Дима аккуратно тянет друга за рукав, тот слушается и идёт с ним.  Арсений, сопровождаемый тяжёлым вниманием охранника, отходит назад, присаживается на скамейку, закидывает ногу на ногу и выжидательно рассматривает помещение. Осторожно прикладывает ладонь к грудной клетке, где отчаянно колотится сердце. Он не уверен, что сейчас было, но почему-то так сильно и так противоестественно его волнует то, что он увидел — свой собственный портрет, который нарисовал Антон. И врезаются в память его слова: «Я могу выразить то, что у меня на душе». Получается, если понимать буквально, то у него на душе — Арсений? Рассеянно хмурится, трёт пальцами правой руки переносицу. Ему такая формулировка не ясна. Надо будет, как-нибудь... при случае, обязательно спросить, узнать, почему же он нарисовал его?  Матвиенко, если бы был в курсе хода мыслей Попова, совершенно не удивился бы. Для него, по мнению адвоката, абсолютно обыденно — не понимать простых и человеческих моментов, в том числе и того, зачем одному человеку рисовать другого, если об этом, конечно же, не попросили.  Сам Сергей Борисович пропускает это событие по причине того, что отлучается раздобыть себе воду, о которой не позаботился заблаговременно. Арсений с утра его приятно удивляет. Адвокат пока не решил — это подарок на его предстоящий когда-либо день рождения или просто случайность, но Попов — шёлковый. Соглашается придерживаться их тактики и совсем не спорит. С утра в своем траурном образе, загадочный и молчаливый. Лёгкая небритость — её Матвиенко не одобряет, она Арса старит и явно не делает джентльменом для присяжных, мешки под глазами — он спит вообще? И ещё несколько уже более второстепенных вопросов, их он не произносит вслух.  Усаживается на своё место и Антон, раскладывая перед собой документы. Рядом скромно мостится Димка. В это же время к ним присоединяется Майя. Она в скромном чёрном платье и в очках с тёмными стеклами. Сдержана, строга и будто чем-то несколько огорчена. Чмокается с сыном в щёку, мимолётно кивает Позову и садится рядом.  Присяжных заведут чуть позже. Теперь зал постепенно заполняют нетерпеливые, но притихшие в своём энтузиазме журналисты. Они толпятся за местами пострадавших. Справа от них — прокурор. В синем костюме высокий мужчина с густыми светлыми волосами задумчиво держит в руках папку, с интересом изучая содержимое. За ним — операторы, которые при необходимости будут регулировать звук, выводить изображение или видеозаписи на проектор. Далее, по центру, стойка и стол судьи, левее — место для секретаря судебного заседания. Напротив прокурора сидит Матвиенко, за ним — аквариум с подсудимым и охрана. Также несколько охранников располагаются у входа в зал.  Антон сидит, с опаской втянув голову в плечи. Документы его уже не так интересуют. Он просто рассматривает происходящее вокруг. И кажется, что это банально очень реалистичный сон, с которым хочется расстаться, из которого хочется выбраться любой ценой, проснуться, вдохнуть настоящий воздух, испить другую, не такую тревожную реальность. Павел Алексеевич на допросе, поэтому он не приехал, отправил об этом сообщение. Но всё-таки нашёл время позвонить. Пожелал удачи, справедливости и попросил его не подвести. Шастун так и не смог подтвердить своё участие в этой вроде как «правильной» лжи, просто всегда старался избегать прямого отказа, либо же согласия.  — Мам, — прижимается щекой к её плечу. Мягкая ладонь женщины ласково треплет его по щеке, — а ты знала, что папа и Арсений поссорились?  Она быстро целует его в макушку.  — Я как-то не вдавалась в подробности их отношений, — тихо произносит. — Просто в один момент они перестали вести вместе дела и общаться. Папа не говорил мне, что случилось.  — То есть ты не видела, как они ссорились?  Майя грустно улыбается и пожимает плечами.  — Твой папа дома был твоим папой и моим мужем, — уклончиво сообщает она.  Получается, у обвинения нет доказательств мотива Арсения. Если даже мама не сможет это подтвердить. У них вообще очень невелика доказательная база.  — А ты ходила на суды к папе? — не очень ясно, почему здесь. Но именно сейчас эти вопросы приходят ему в голову.  Позов с любопытством наклоняется, чтобы подслушать их разговор, а Антон услужливо отодвигается, позволяя ему подвинуться ближе к этому спонтанному тайному совещанию.  — Да. А потом ещё и в тюрьму ездила к нему.  Скорбная морщинка отпечатывается между её бровями, а сама Майя удручённо хмурится, видимо, предаваясь не самым приятным воспоминаниям.  — Каково это — любить преступника?  Дима цыкает на друга и толкает его в бок. Вопрос, по его мнению, более чем лишний. Но Шаст только отмахивается от него.  Майя вздыхает и ерошит светлую макушку сына, совершенно не заботясь о его теперь уже совсем не идеальной причёске. Задумчиво переводит взгляд на журналистов, которые щёлкают камерами, фотографируя их.  — Когда ты любишь кого-то, то любишь не его амплуа. Ты любишь человека. А не его поступки. И не его выбор.  — А если бы он... ну... — отчаянно кусает губы, понижая тон голоса до еле различимого шепота. — Он бы сделал очень... плохо тому... ну, кого ты любишь. Родственнику, например.  Женщина отстраняется от него и с непониманием рассматривает краснеющее на глазах лицо Антона. Дима раздосадовано закатывает глаза и садится обратно. Слишком поздно друг начинает выяснять важные для себя вещи. И точно не в том месте.  — Ты меня сегодня интригуешь, Антон, — Майя щурит глаза, разглядывая сына.  — Ну ответь! — упрямо шепчет тот, не сдаваясь.  — Я не думала об этом, — наконец даёт ответ. — Я просто знала, что... несмотря на всё, — делает многозначительный акцент на последнем слове, — твой отец никогда не причинил бы моим близким вреда, — на этом моменте она мешкается и уже раздражённо хмурится. — Всё, хватит болтовни!  — Да ты сегодня просто джентльмен! — теперь осуждающе жужжит ему в ухо Дима, увлекая его за собой. — Деликатность зашкаливает.  Антон только выдергивает свою руку, которую тот держит под локоть, и снова погружается в себя. Мрачно оглядывает зал, который уже оказывается заполненным до отказа. Все ожидают только судью. И после начала заседания — коллегию присяжных.  Арсений смотрит на него. Он ощущает это спустя время. И поднимает встревоженные глаза. Попов сидит в такой же позе, что и некоторое время назад — одну ногу закинув на другую, сложив ладони на груди, разве что пальцы сжимает в кулаки. То ли такое освещение, то ли и вправду он мертвецки бледный. Красные только кончики ушей и угрюмые и равнодушные глаза.  Антон нервно сглатывает, пытаясь прикинуть, как они оба будут вести себя на заседании. Странно быть от него так далеко и не иметь возможности увидеть его лицо без каких-либо преград, поговорить с ним, просто почувствовать собой его присутствие рядом. Переплетает пальцы в замок, пытается смотреть именно на них, а не в голубые серьёзные глаза. Затем Арсения отвлекает Матвиенко, который сквозь щёлку аквариума что-то шепчет ему, встав со своего места. Вокруг снова толпятся журналисты, пытаясь собрать поражающую сознание коллекцию фотографий подсудимого. Сергей Борисович на них не обращает никакого внимания, как и его подопечный, только яростно жестикулирует во время разговора.  — Всем встать, суд идёт! — звонко объявляет молоденькая секретарша судебного заседания.  Бледнеющий Антон встаёт. Встают и все присутствующие. На мгновение. Затем им разрешают сесть. Шаст облизывает пересохшие губы, подрагивающими пальцами не с первой попытки открывает бутылку с водой, делает несколько жадных глотков, закрывает и прижимает прохладный пластик к вспотевшему лбу. Дима понимающе, но требовательно треплет его ладонью по бедру, призывая успокоиться. Сам он превращается в слух, внимая каждому слову судьи. Несмотря на то, что лично он, скорее, не хотел бы, чтобы этот суд состоялся, учитывая всю ситуацию, учитывая состояние Антона и то, что тому по какой-то нелепой случайности слишком уж нравится подсудимый. Но, тем не менее, не скрывает свою вовлечённость в происходящее. Пусть и пассивную. Суды он видел только по телевизору или в фильмах, поэтому это — поистине уникальный опыт.  С плохо скрываемым любопытством разглядывает всех. Судью, которая читает информацию по заседанию и просит завести присяжных в зал; прокурора, который готовится выступать, представляя сторону обвинения; Матвиенко, который выглядит сосредоточенным и мрачным, листает материалы, устало потирая пальцами, сжимающими ручку, висок. Он чувствует на себе чужой взгляд, поднимает голову, и карие глаза внимательно всматриваются в сидящего чуть правее напротив него Позова. Тот неловко, еле заметно кивает ему. Лицо Сергея Борисовича светлеет, нахмуренные брови расслабляются, он не кивает ему в ответ, просто коротко моргает, и чуть вздрагивает уголок его сжатых губ. Затем вновь погружается в работу.  Арсений Попов сидит позади. Слушает судью и, безучастно опустив взор, не двигается. Только медленно вздымается его грудная клетка. Скучающие охранники располагаются рядом, но за пределами аквариума. Атмосфера, надо отдать должное, удовлетворительная. Журналисты ведут себя цивильно, да и процесс идёт своим чередом. Заводят присяжных. Дима в свое время очень мечтал поучаствовать в суде в качестве присяжного. Но сейчас, погружаясь в происходящее, ему кажется, что это абсолютно не так радужно, как он себе рисовал. Гнетуще, ответственно и никаких приключений. Только скрупулезное изучение и анализ.  Присяжные переговариваются, но им делают замечание. Они все не могут отказать себе в удовлетворении интереса увидеть подсудимого, поэтому, наверное, Арсений ощущает себя сейчас как в зоопарке. Дима хмурится и выдыхает. Ему бы понять, почему он сочувствует Попову: потому что он не чужой человек для Антона, или потому что просто так сложилось, и ему и без этого факта реально кажется, что тот не виноват.  Шастун тоже не выглядит спокойным. Он старается сконцентрироваться на теперь уже речи прокурора. И каждый раз его неприятно передёргивает от упоминания фамилий отца и Арсения. Не отрывается от лицезрения собственных пальцев, кожу на которых, у ногтей, он сейчас расковыряет в кровь. Прокурор рассказывает так обыденно, будто это что-то будничное — приехать к бывшему лучшему другу и отравить его. Матвиенко этой речью явно недоволен, он что-то поспешно записывает в блокнот и изредка косится в сторону своего друга. Попов сидит, облокотившись на собственные колени, пальцы переплетены, подпирают подбородок. Он не сводит пристального взгляда с гособвинителя, губы сжаты, а сам он превратился, кажется, в сгусток ненависти, так недобро горят его глаза, что Антон поспешно отворачивается. Тот явно злится. Тяжело дышит. Наверное, в обычной жизни он бы уже давно сорвался, этого же мнения и Матвиенко, о чём Шастун, конечно же, не в курсе. Но он весьма успешно сдерживается — на него смотрят все. И, прежде всего, судья и присяжные, которым нужно хотя бы попытаться понравиться. Или, как минимум, не вызвать сильной неприязни. И если первое, в этом Сергей Борисович, к своему сожалению, не сомневается, ему точно не удастся, то второго результата можно добиться без труда.  — Дим, — Антон дёргает друга за рукав.  — Сейчас судья услышит, что мы шепчемся, и влепит нам, — шипит на него Позов.  — Я не смогу выступить.  — То есть как не сможешь?  — Ну, не смогу и всё.  — Шаст, не дури. Ты не имеешь права не выступать, — сердится Дима. Он сжимает его запястье и заглядывает в глаза. — Не кипишуй, это ты сейчас волнуешься. Потом отпустит. Просто ответишь на их вопросы, и всё. Ты же не свидетель, ты ничего не видел. Ты просто потерпевший.  — Павел Алексеевич сказал мне сообщить, якобы я знал, что Арс с папой поссорился.  — А ты знал?  — Я? Да откуда! Только после убийства. Он сам мне сказал. Батя хуй что рассказал бы.  — Не матерись, — опасливо оглядывается и прикладывает палец к губам, призывая завершить этот диалог. — Я бы рекомендовал тебе говорить правду. В жопу этого Павла Алексеевича, деловой какой он.  — Сам не ругайся, — шепотом передразнивает Шаст его. И они замолкают.  Суд длится бесконечно долго. Оказывается, этому удивляется даже Позов, по телевизору вносится в сюжет, пусть и придуманных заседаний, очень много корректив. Например, сокращение объёма информации, которую услышат вольные или невольные слушатели.   После оглашения обвинения идёт основное разбирательство. А именно — разбирательство всех улик, доказательств, опрос стороны потерпевших и свидетелей. Просмотр камер видео наблюдения, изучение результатов экспертиз, исследований касательно причины, времени смерти и прочей информации о теле убитого, в которую включается дозировка алкоголя и других препаратов в крови, например. А ещё то, чего Антон ожидал с опаской, а Дима с интересом — допрос самого подсудимого. Который начался после перерыва на обед. И как бы первый не хотел отгородиться от всего этого монолога, ему придётся послушать.  — Подсудимый Попов, в день убийства, третьего сентября две тысячи двадцать третьего года, вы встречались с убитым, не так ли? — прокурор начинает общение практически дружески.  — Да, всё верно.  — Пожалуйста, расскажите суду и присяжным, для какой цели была эта встреча. И кто её запланировал.  Арсений, стоящий у микрофона, хмурится. Он поднимает пристальный взгляд сначала на обвинителя, затем переводит его в сторону Шастуна. Тот сидит, выпрямившись и сложив руки на коленях. Зелёные глаза распахнуты широко, будто бы даже не моргают. Матвиенко, не оборачиваясь, неслышно аккуратно три раза стучит по стеклу, призывая Попова сказать хоть что-нибудь.  — Голос... то есть Сергей, — недовольно щурится от собственной оговорки, — позвонил, попросил приехать. Зачем, не сказал. Я и приехал. Как оказалось, просто поговорить.  — Зачем вы в таком случае отключили камеры? Если приехали просто поговорить? — Протестую! — вскакивает Сергей Борисович. — Следствием не было доказано, что именно мой клиент отключил камеры.  — Тогда как вы объясните, что именно до его прихода камеры были отключены, а после ухода — включены? — мрачно усмехается прокурор.  — Протест принимается. Переформулируйте вопрос, сторона обвинения.  — Вы отключали камеры видеонаблюдения, расположенные во дворе дома и в подъезде?  — Нет. Не отключал. Я даже не знал, зачем Сергей попросил меня приехать.  Антон вытирает вспотевшие ладони о брюки и вздыхает. Сейчас ему кажется, что вокруг просто неимоверно душно. Он не может оторваться от равнодушного и спокойного лица Арсения Попова. Последнему же пришлось прерывать их зрительный контакт, потому что пялиться на него во время разговора с прокурором было бы очень странно. И неуместно. Для остальных. Но не для них самих. Шаст не может отделаться от ощущения, что эта история рассказывается только ему. И как будто бы надо было спросить у Арсения об этом раньше. Чтобы просто знать. И не быть в неведении. И сейчас он не может ответить себе на вопрос: «А почему ты не спросил?». Почему не узнал? Почему не устроил ему допрос похлеще прокурора? Если так было важно узнать правду, почему бы просто не спросить?  Нервно сглатывает и прикрывает глаза ладонью. Дима наклоняется, чтобы узнать, всё ли хорошо, но тот только отрицательно мотает головой, чтобы его оставили в покое. — То есть вы утверждаете, что приехали просто поговорить?  — Да, именно так.  — Поговорить о чём?  На этом моменте Сергей Борисович напрягается. Он знал, что подобные вопросы будут. И ему так не удалось договориться с Арсом касательно того, что именно происходило в квартире Голоса. Он просто как упрямый осёл отказывался говорить об этом. И все уговоры были бесполезны.  — О жизни.  — Вы не виделись более пятнадцати лет. И он вам звонит, чтобы встретиться и поговорить о жизни?  — Да, именно так.  Арсений сжимает и разжимает пальцы. Затем прячет руки за спину. Насмешливый взгляд прокурора выдерживает невозмутимо.  — Вы же в курсе, что Сергей Иванов был в бегах?  — Да... Я читал.  — И он вот так позвонил вам, спустя не одно десятилетие, сообщил свой адрес, который скрывал ото всех, и попросил приехать?  — Есть отношения, которые не подвластны времени.  — Поясните, что вы имеете в виду.  — Мы были очень близки достаточно долгое время. Но спустя годы, несмотря на отсутствие общения, наше отношение друг к другу сохранилось. Он бы приехал ко мне, а я бы приехал к нему. Как, собственно, и сделал.  — Хорошо, — прокурор коротко усмехается оглядывается вокруг, будто желая удовлетвориться в том, что ирония судьбы понятна ещё кому-нибудь, кроме него самого. — Допустим. О чём вы говорили? — Мы не успели особо поговорить. Ему стало плохо.  — Сразу же? Как вы зашли в квартиру?  — Нет, не сразу. Минут через десять.  — То есть о чём-то вы успели поговорить?  Арсений ухмыляется этой расставленной ловушке, но тут же спохватывается. Ухмылка тут тоже нежелательна. Присяжные не умеют читать мысли и могут истолковать её как издёвку.  — Получается, успели. Ничего важного. Я спросил, как у него дела. Он рассказывал, как у него дела, показал квартиру. Вот и всё.  — И вы не ссорились?  — Нет, мы не ссорились.  —  Иванов что-то пил или ел, может быть, за эти, как вы говорите, десять минут?  — Да. Он пил виски.  — Подскажите, где стояла бутылка?  — На столе, в гостиной.  — Она была открыта или закрыта?  — В каком смысле? Он же пил из неё, — вздыхает Арсений.  — Крышка. Крышка от бутылки. Была закрыта или нет, вы помните это?  Это Арсений помнит прекрасно. Бутылка, из которой пил Голос, стояла на столе. Крышка лежала рядом. И он даже подливал алкоголь себе в стакан. Но они с Матвиенко договорились говорить другое. Если сказать правду, то прокурор будет настаивать на том, что в открытую бутылку Арс мог что-то подсыпать. Как, собственно, и в стакан.  — Нет, не помню. Я не обращал внимания. Он просто пил и всё. Я понял это, потому что он сам мне сказал об этом. И от него пахло алкоголем.  — А вы пили?  — Нет. — Почему?  — Ваша честь, — активируется вновь Матвиенко, — вопрос не имеет отношения к делу.  — Продолжайте. А вы садитесь, — отрезает судья.  Прокурор приподнимает бровь, оглядывая адвоката, и после данного победного, но скромного жеста, возвращается к допросу.  — Я не пил, потому что я был за рулём.  — Вы поговорили, не ссорились, как вы утверждаете. Что было дальше?  — Ему стало плохо.  — Как вы это поняли? Арсений чувствует, как начинает волноваться. Будь его воля, он бы стёр этот момент из своей памяти навсегда. Сейчас самое главное, в голове мелькают слова Сергея Борисовича о том, что при этом вопросе нельзя волноваться особенно. И особенно, если он собирается говорить ложь.  Адвокатам легко рассуждать об этом. Они просто повторяют одно и то же: «Не нервничай. Соберись. Будь спокоен. Не паникуй. Не волнуйся». И ещё десяток подобных эпитетов, которые нужно ухитриться как-то привнести в жизнь. — Он схватился за сердце... — опять встречается взглядом с этими убивающими его глазами Антона Шастуна. Теперь он снова это говорит только ему. — Он схватился за сердце, сказал, что ему тяжело дышать, опёрся ладонью о... ну, столик этот, затем упал. Я подбежал к нему.  Он стоит, не шевелясь, всматриваясь в бледное лицо Антона. Ему бы хотелось никогда не говорить об этом. Сделать так, чтобы он не слышал. Уберечь его от того, что будет дальше. Растерянно потирает ладонями бёдра, щёлкает пальцами, пытаясь успокоить себя. Затем поднимает руку, чтобы провести ею по волосам, ущипнуть себя за грудь, потереть раскрасневшуюся шею — его стандартный способ самоуспокоения — трогать себя. И снова опоминается. Делать это на глазах такого количества людей ему еще не приходилось. И, тем не менее, всегда работало безотказно. Но не сегодня. Сегодня ничего не помогает. А когда он нервничает, то начинает злиться.  — Что вы делали дальше?  — А, да... — спохватывается он и снова обращается к прокурору. — Ну, я бросился к нему. Хлопал по щекам, пытался привести в чувство... Он не реагировал. Пульс не прощупывался.  — Почему вы решили, что он умер?  — Я ничего не решал, — раздражённо отвечает Попов. — Я понял, что дыхания нет. Я приступил к сердечно-лёгочной реанимации.  — Ваша честь! Прошу приобщить к материалам дела результаты вскрытия, которые свидетельствуют о том, что у Сергея Иванова было сломано ребро. Подобные повреждения характерны повреждениям при сердечно-лёгочной реанимации.  — Передайте через секретаря, — откликается судья.  Девушка в белой блузке и чёрной юбке с готовностью встаёт со своего места и спешит к Матвиенко, который в свою очередь передаёт ей документ.   — Если вы делали сердечно-лёгочную реанимацию, то на каком основании вы её остановили?  — Я понял, что он умер.  На этой фразе Антон неприятно вздрагивает. Дима пытается взять его за руку, но он эту руку выдёргивает. Закрывает глаза, не желая ощущать что-либо ещё, только слушать их спокойные голоса, впитывая в себя эту информацию.  — То есть вы сами, не являясь медиком, констатировали смерть? И что дальше? Вы ушли? Почему вы ушли?  — Почему я ушёл? — удивлённо переспрашивает Попов. Он беспомощно оттягивает ворот чёрной футболки и несколько секунд растерянно молчит. Матвиенко на этом вопросе опускает голову и сжимает пальцами виски. — Я не смог ничего сделать.  Сергей Борисович за половину дня, в течение которой длится заседание, уже получил просто массу всевозможных эмоций, поток их хотелось бы приостановить хотя бы на время, но Арсений умеет удивлять. Момент про скорую просто был упущен в их разговорах, поэтому Попов растерялся. Это тянет на ещё одну статью, правда, конечно, пустяковую — «Оставление в опасности». Но, учитывая объём общего обвинения, как будто уже и плевать. Просто вытащить его любым способом. В любом случае, обвинение эту статью ему не вменяет.  — Вы могли вызвать скорую? Вам что-то помешало?  — Да, мог, наверное... — уже бормочет Арсений, хмурясь. — Я понял, я просто понял, что сердце остановилось.  — Или, может быть, вы заранее знали, что он умрёт? И не особо пытались спасти его? — прокурор откладывает документы и снова возвращает своё внимание к подсудимому, терпеливо ожидая его ответа.  — Ваша честь! — Матвиенко возмущено вскакивает на ноги.  — Вопрос снимается, — соглашается на этот раз судья.  Адвокат садится обратно.  Далее тянутся бесконечные выяснения того, какие у них всё-таки были отношения с убитым, и были ли они. Это Антон уже слышал множество раз. От Арсения, от матери, от Павла Алексеевича.  Майя только промакивает глаза бумажным платочком. Она часто дышит и внимательно-внимательно всматривается в Арсения, словно ожидая от него чего-то.  — Мам? Ты в порядке? — кладёт подбородок на её плечо.  — Да-да, — женщина слабо улыбается и несколько раз кивает. — Всё хорошо.  Антон смотрит на часы, висящие на стене напротив. Ему кажется, что время тянется бесконечно. Учитывая, сколько длится допрос Арсения и то, скольких людей ещё нужно допросить, а также, по словам Димы, будут ещё демонстрация доказательств, прения и речи всех участников процесса, то суд почти точно перенесут на завтра. Хотя очень хотелось бы покончить с этим раз и навсегда. В один день. Но, с другой стороны, Шаст думает об этом внезапно — ему спокойнее в какой-то мере от неизвестности. Плохого не случилось, но может. Но пока же не случилось?  Он снимает с себя пиджак, вешает на спинку стула и расправляет плечи.  Матвиенко выглядит очень напряжённым. Ему максимально не нравится то, как ведёт себя на допросе Попов. Особенно то, что часть про снотворное точно будет ложью. Это знает даже он. Они репетировали, проговаривали, они составляли план, но получится ли у Арсения? Несмотря на всю его природную невозмутимость, опыта выступления в судах у него немного. И как проще было оставаться белым зайкой на допросах у следователя и издеваться над ним, чем отчитываться перед судом, стороной потерпевших, журналистами, прокурором и коллегией присяжных.  — Зачем вы купили снотворное?  Арсений начинает раздражаться. Что может взбесить его моментально, так это необходимость или попытка заставить его отчитываться. Но если в разговорах с Сергеем он мог огрызаться столько, сколько душа его пожелает, то сейчас это делать ни в коем случае нельзя. И он это понимает. На мгновение сжимает зубы и челюсть, вдыхая воздух, пытаясь себя успокоить. Постоянные движения руками и попытки потрогать себя — очень понятные всем признаки волнения, об этом недовольно в перерыве уведомил его адвокат. Нужно быть сдержаннее.  — Выписал врач.  Эту ситуацию Сергей Борисович официально назвал бы своей «минутой позора», которая наверняка сейчас растянется попытками прокурора разговорить Арсения в полчаса. Ничего умнее он сам так и не смог придумать по причине того, что Попов отказывался как-либо комментировать ситуацию с препаратом. Вот отказывается и всё. И как не взывай к его рассудку, можно только потратить нервные клетки, но не более.  — Такой редкий препарат вам выписал врач? Его даже не продают в России.  — А я люблю всё особенное, — вдруг легко и очаровательно улыбается взявший себя в руки Арсений. Со стороны присяжных слышатся мимолётные смешки.  Если он захочет, он сможет очаровать каждого из них. Но, скорее всего, не захочет. Упрямство возьмёт верх.  — А как вы объясните то, что рядом с домом убитого, в мусорном контейнере, была найдена выкинутая упаковка? С вашими отпечатками пальцев.  — Не помню, — склоняет голову, невинно хлопая ресницами. — Может быть, в машине завалялась упаковка, выкинул.  — Вы принимаете снотворное в автомобиле?  — Нет, просто я очень рассеянный.  Антон фыркает и прикрывает разъезжающиеся в улыбке губы ладонью. Спустя столько часов обстановка будто бы разряжается. Во всяком случае, для него так точно. Позов сидит, откинувшись на спинку своего стула, с интересом следя за происходящим, на его лице тоже блуждает сдержанная ухмылка. Кажется, Арсений Попов наконец-то вспомнил, что ему нужно делать, чтобы понравиться присяжным. Похвально.  — Хорошо, а как вы объясните то, что именно этот препарат был найден в крови у убитого Иванова?  — Тем, что мы, возможно, обращались к одному и тому же врачу? — вопросительно приподнимает бровь Арсений, складывая руки на груди и расправляя плечи.  — Что за врач мог назначить такой препарат пациенту с пороком сердца?  — Неквалифицированный? — присяжные снова переглядываются. — Нет, я не понимаю, у нас тут викторина здесь или как? — разводит руками Попов.  — Подсудимый, делаю вам замечание, — вмешивается в эту перепалку судья. — Посерьёзнее.  — Извините, ваша честь, — притворно скромно говорит Арсений.   Прокурор недовольно щурится и поджимает губы.  — Слишком много совпадений, не находите? Вы приобретаете лекарственный препарат, который можно легко растворить, например, в алкоголе, чтобы усыпить человека, к тому же не совместимый с пороками сердца, приходите в гости к убитому, как говорите, просто поговорить о жизни, а потом его находят мёртвым, и причиной смерти является передозировка снотворного, спровоцировавшая остановку сердца.  Арсений молчит. Он исподлобья рассматривает невозмутимое лицо гособвинителя.  — Я не знаю, что вы хотите услышать от меня.  — Препарат вы приобретаете, пожалуйста, приобщите данные из почтового ящика подсудимого, — передаёт документ секретарю судебного заседания, — всего за неделю до убийства. Это какая же вам была назначена дозировка, что вы уже через семь дней избавляетесь от упаковки?     Об этом Арсений даже и не думал. Он хмурит брови и облизывает пересохшие губы. Как объяснить это — у него нет буквально ни одной идеи. Поэтому, как бы компрометирующе это не было, просто молчит, лихорадочно перебирая в помутневшем мозгу одну версию за другой. И если раньше казалось, что доказательная база у следствия совершенно не велика, то теперь становится предельно ясно, что ещё несколько подобных вопросов, и он банально посыпется.  — При том, что именно все содержание упаковки оказывается в стакане убитого и в бутылке виски, которая, кстати, стояла открытой на столе. Ваша честь, прошу приложить к материалам дела результаты экспертизы содержимого стакана и бутылки и обратить особое внимание на содержание действующего вещества.  — Передайте документ через секретаря. Присяжные смогут ознакомиться со всеми доказательствами позже, после завершения допросов.  Матвиенко оборачивается к Попову, возмущённо разводя руками, будто безмолвно спрашивая его, как так вышло. Мужчина только рассерженно отмахивается от него. Он кусает губы и с плохо скрываемой неприязнью следит за тем, как прокурор услужливо предоставляет документы секретарю. И этого всего было бы достаточно, чтобы сбить спесь с уже ожившего Арсения, но он замечает кое-что ещё. Антон сидит, облокотившись о стол, закрыв лицо ладонями, уткнувшись в них. Дима ободряюще похлопывает друга по плечу, не в силах помочь как-то ещё.  И ничего, видимо, Арсений понимает это сейчас, не сможет ранить Антона больше. Ни его слова, ни слова прокурора, ни показания свидетелей. Как сама доказательная база. Которая без эмоций, без лишней экспрессии и воды сообщает только одно: «Виновен. Виновен. Виновен».  Арсений Попов — убийца. И нет, просто не существует возможности доказать обратное.  Совпадения переплетаются в прочный канат, которым его и задушат на этом суде. Арсений смотрит на Шастуна, внутри него так тоскливо сжимается всё от невозможности подойти к нему, поговорить, попытаться сманипулировать, чтобы убедить, остановить его разочарование.  Ощущает десятки взглядов на себе. И каждый этот взгляд видит в нём только одно — убийцу. Суд только начался, ещё можно приложить множество попыток оправдаться, но почему-то именно сейчас, после серии уничижительных вопросов от прокурора, он чувствует, что проиграл. Заседание продолжится, а грязь от этих осуждающих взглядов не смоется с него никогда.  — Вы ответите на мой вопрос? — прокурор точно не собирается сбавлять обороты.  — Нет, я не могу ответить на ваш вопрос, — тихо произносит Арсений.  — Почему же вы, раз Сергею стало просто плохо, не позвонили в Скорую? Почему не остались с ним до момента её приезда? Почему самовольно покинули место происшествия?  «Потому что, блять, меня сразу же повязали бы за убийство, идиота кусок», — такой вариант ответа Матвиенко отмёл моментально. Сразу же, как эта идея возникла у Арса.  — Растерялся.  — Растерялись и бросили своего друга умирать?  — Он уже был мёртв.  — Вы врач, Арсений?  — Нет, я не врач.  — Вы имели право констатировать биологическую смерть убитого?  — После двадцати минут реанимации его бы уже вряд ли завели, — мрачно парирует Арсений.  — Вы делали двадцать минут сердечно-лёгочную реанимацию, но не вызвали Скорую? Она бы приехала. Минут за десять.  — Домыслы, ваша честь! — вклинивается Матвиенко.  — Прокурор, продолжайте по сути, — соглашается судья.  — Я не знаю! Я растерялся! — наконец-то не выдерживает Арсений. — Да, я должен был вызвать Скорую! Но я думал у меня получится... завести его. Я не думал... — он сжимает кулаки и смотрит прямо перед собой, не фокусируясь ни на чём, — что так выйдет.  — Или вы просто ждали, когда он умрёт?  Антон сильнее утыкается в свои ладони.  — Я не могу это больше слушать, — бормочет он, шмыгая носом.  — Нет, я пытался спасти его.  — И потом просто уехали, бросив?  — Я не бросал его. Он умер.  — Пульс мог быть слабым, он мог просто не прощупываться из-за лишнего веса убитого или количества алкоголя в его крови. Или из-за вашего непрофессионализма. А вы решили, что он умер.  — Я этого не знал. Не мог предполагать. Я просто решил, что он умер.  — Почему вы растерялись? Из-за чего? Вы чего-то боялись?  «Да, блять, боялся. Всего лишь несколько опасался снова сесть», — этот ответ по мнению Матвиенко тоже не подходил.  — Пострадавший, вам плохо? Вы хотите выйти?  Взгляды всех присутствующих обращаются в миг на Антона, который сидит, бледнея и пытаясь успокоить дрожь в коленях.  — Нет, он в порядке, ваша честь, — привстаёт с места Дима.  — Пострадавший, я вас спрашиваю. Вам нужна помощь?  Антон медленно встаёт для ответа и качает головой.  — Продолжайте, пожалуйста.  — Вам нужен перерыв?  — Нет-нет. Я в порядке. Извините, пожалуйста, — тихо произносит Шастун и садится на место.  Присяжные снова переглядываются.  — Ваша честь! — вдруг неожиданно встаёт рядом Майя.  Антон и Дима хором поворачивают головы в её сторону. Первый думает о том, что, наверное, она сейчас, волнуясь за него, попросит у судьи перерыв, поэтому осторожно, но настойчиво несколько раз дёргает её за рукав. Но она останавливает его резким жестом.  — Вам нужен перерыв? — Нет, не нужен. Я бы хотела сделать заявление.  Антон не успевает обработать услышанную информацию, потому что отвлекается на Арсения. Тот, присевший на минуту, неожиданно вскакивает и вновь подходит к стеклу. Его взгляд встревожен, а глаза широко открыты, не отрываясь, пристально смотрят на Майю. Он качает головой.  — Это касается текущего судебного заседания? — строго уточняет судья.  Дима с Антоном растерянно переглядываются, не понимая, что происходит. Журналисты, успевшие приуныть, вновь бодрятся и выравнивают камеры на плечах и штативах.  — Да, всё верно.  Арсений раздражённо цокает языком. Беспомощно дёргает ворот футболки и нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Матвиенко, не понимающий, что за суета начинает разворачиваться за его спиной, оборачивается, чтобы оценить обстановку.  — Майя, не надо.  Голос мужчины раздаётся в тишине зала слишком громко. Он говорит спокойно и сдержанно.  — Подсудимый! Вам слова не давали.  — Да, я хотела заявить... сказать... Майя заминается, взволнованно переводит дыхание.  — Замолчи, — требовательно произносит Попов, игнорируя замечание судьи. — Ты пожалеешь.  Шаст вытягивает голову, обеспокоенно таращась то на рассерженного, но уже успокоившегося Арсения, то на мать, стоящую рядом.  — Что он вообще несёт? — рассеянно шепчет он, обращаясь к тоже ничего не понимающему Диме. Тот только смотрит на Матвиенко, чтобы понять, в курсе ли тот того, что творит его клиент. Сергей Борисович на языке жестов безуспешно пытается заставить Арсения замолчать. Он, если честно, если бы не стекло, влепил бы ему. Желательно так, чтобы отрубить его, прекратить это безумие. Опять какая-то деталь, которую он упустил, опять всё выходит из-под контроля. Опять, опять, опять. По-другому с этим идиотом просто не бывает. И сам он пока не в силах трезво оценить: больше на Арсения он злится или же переживает за него.  В зале поднимается робкий, но уверенный гул. Присяжные заседатели в смятении, журналисты практически без перерыва щёлкают вспышками и затворами камерами, все присутствующие перешёптываются.  — Так! Что происходит? Сохраняете спокойствие в зале суда! Кто будет продолжать шум, будут выведены из зала. Подсудимый, вас это тоже касается! Продолжим заседание без вас! — судья сердито хлопает папкой с документами и поверх очков окидывает взглядом всех.  Угроза работает. Становится тише.  — Ваша честь! — теперь голос Майи звучит увереннее. — Я хотела бы сообщить суду, кто попросил подсудимого купить препарат.  — Это есть в ваших показаниях, которые вы давали следователю?  — Нет. Я хотела бы сообщить это сейчас.  Арсений только качает головой. Он со злостью пинает ногой скамью, рассерженно садится на неё, зарабатывая ещё один гневный взгляд судьи.  — Сообщайте.  — Ваша честь, это я попросила Арсения Попова купить Хлоралгидрат. Он был нужен мне. — Мама! — Антон вскакивает рядом с ней. — Мамочка! Что ты говоришь? Мам! — он дёргает её за руку, пытается привлечь её внимание, заставить посмотреть на него, но женщина только одёргивает руку, выпрямляется и смотрит судье прямо в глаза.  Шум в зале суда контролировать почти невозможно. Присяжные переговариваются, журналисты возмущаются, пытаются заснять момент со всех ракурсов. Даже удивлённая охрана находится в смятении.  Арсений снова встаёт и подходит к стеклу. Теперь он обеспокоен только одним.  Антон Шастун.  Его лицо бледнеет, он пошатывается на ногах. Дима вовремя успевает подхватить его под локоть. Попов вздрагивает, будто бы у него есть возможность тоже его поймать на случай падения. Бормочет что-то невнятное, так что расслышать его, тем более из аквариума, не представляется возможным. Антон смотрит в никуда, зелёные глаза распахнуты так широко, словно готовы выпорхнуть из орбит, практически не моргает и безрезультатно облизывает сухие губы. Арсений недовольно хмурится, он сжимает и разжимает пальцы рук, неудовлетворённо отмечая, что ладони вспотели.  И то, что происходит потом, наверное, не смог бы предсказать никто. В том числе и сам Антон.  Сбрасывает с себя заботу Позова и в один миг преодолевает длинный стол, за которым они все некогда мирно сидели.  — А ты всё знал! Ты же всё знал! И молчал! — щурится и тычет пальцем туда, где стоит Арсений.  Судья пытается урезонить его, но он не слышит. Дима неуверенно оглядывается, пытаясь понять, что ему сейчас предпринять.  — Потерпевший, займите своё место! — судье приходится повысить голос.  Арсений молчит. Он стоит, не шевелясь, спокойно смотря прямо в его налитые кровью глаза, он даже не может вдохнуть больше воздуха, будто лёгкие внутри окаменели. Ничего из того, что он мог бы сказать сейчас, не может быть доступно для ушей посторонних. Это он очень хорошо понимает. Поэтому молчит. Матвиенко тоже встаёт, вытягивая руки перед Шастуном, пытаясь его образумить и сделать глупую попытку будто бы защитить Арсения, хотя тот в защите не нуждается.  Охрана обступает Антона со всех стороны, уверенно обхватывая за оба локтя. А он и не сопротивляется. Просто устало и тяжело дышит, разочарованным взглядом решетя молчащего Арсения. Судья требует вывести его из зала заседания. Дима отпрашивается следом. Напоследок оглядывается на Матвиенко. Тот уже сидит на своём месте, обхватив голову руками.  Вслед им щёлкают неутомимые затворы камеры.  — Он мне опять соврал. Он же всё знал. С самого начала, — шепчет скорее сам себе, чем кому бы то ни было. — Ты идиот, Антон. Ты просто идиот, — шипит Позов, принимая друга из рук охранников. Прижимает его растрепанную голову к груди.  — Я знаю, Поз. Я знаю.