* * *
— Знаешь, — Дима с весьма неприятным хлюпанием допивает свой молочный коктейль и отставляет стакан в сторону, наклоняется к другу, — мне всегда кажется, что я сплю. Вот-вот, проснусь и всё веселье закончится. Просто фантастика какая-то! Антон поднимает на него удивлённые глаза, некоторое мгновение смотрит, будто не понимая, о чём идёт речь, а затем, спохватившись, выдаёт из себя неловкий смешок. Ему тоже не всегда верится, что то, что случается в его жизни — это правда. В какой из возможных линий существования норма — встречаться с почти осуждённым преступником в СИЗО? — Дата суда назначена, — вместо ответа произносит он. — Через две недели. Разве так быстро бывает? — Бывает по-разному, — пожимает плечами Дима. — Сейчас ему официально избрали меру пресечения. И дату, до которой он будет в изоляторе, пока идёт расследование и подготовка к суду. Потом будет суд. Там тоже не всё так гладко. Но если обе стороны готовы к заседанию, и вопросов, требующих уточнения, как было ранее, не будет, то почему бы и нет. Суды по разным причинам могут затягивать. Воля не последний человек, он максимально тянет за собой процесс. Кстати, вышли определённые новости, включая причину, почему потребовалось время. — Какие новости? — тяжело вздыхая, интересуется Антон. Он новости перестал читать пару недель как. Всё равно мусолят одно и то же. От этого просто устаёшь. Рассматривать бесконечные фотографии: свои, отца, матери или Арсения — это ему уже порядком поднадоело. В основном сейчас СМИ пестрят бесконечными интервью с Павлом Волей, конспирологическими теориями и попытками диванных расследований. К слову, нужно отметить, что не все издания видят именно Попова в качестве убийцы, приводятся другие имена и иные доказательства. У Антона это всё вызывает лишь ощущение щемящего бессилия. Следствие эти все детали не интересуют, потому что, хоть они и связаны с преступлением, но не касаются Арсения Попова. Дима говорит так: это обычное дело. Общество практически никогда не может занять только чью-то одну сторону. — Я тебе статью скинул в телеге, зайди, посмотри. Позов внимательно всматривается в серьёзное лицо друга, пока тот бегающим взглядом прочитывает представленный ему текст на экране телефона. Сам он давно понял для себя, что тоже не может занимать ничью сторону на сто процентов. Арсений — определённо, мерзавец, коих ещё поискать нужно, но симпатия Антона обезоруживает Диму, мешая ему полностью, пусть только лишь в своём разуме, с чистой совестью возложить вину на Попова. — Это всё? — после некоторого молчания спрашивает Шаст. — Да. Что ты думаешь? — Разве могут быть совпадения? Он купил непонятно какую бурду, которую трудно достать, но именно ту, которой траванули отца. И вообще, откуда у них эта информация? — Если дело получило широкую огласку, то следствие может делиться с прессой некоторой информацией. Правда той, которая не сможет помешать расследованию. Но это, я так понимаю, просто утекло в интернет. Странно обнародовать настолько существенные улики. — Они... косвенные или... прямые? — с сомнением уточняет Антон. — Косвенные, конечно. Эти улики могут связывать Арсения с преступлением, но не являются непосредственным доказательством. Прямые улики напрямую свидетельствуют о причастности. Например, видеозапись с регистратора могли бы отнести к этому. Но это будет решать суд, в любом случае. Шастун понятливо кивает и откидывается на спинку стула. Они выбрались из дома в небольшое кафе на районе квартиры Позова, просто проветриться, отдохнуть от учёбы и работы. Дима уже ранее разъяснил другу, почему проводится расследование, несмотря на то что по факту отец Антона не был убит, если можно так сказать, прямым путём. Сердце остановилось — сердечный приступ. Причина — несовместимость с препаратом. Но сам препарат, по сути, не яд. После подобной смерти производится вскрытие, а если во время вскрытия появляются какие-либо невыясненные моменты, то начинается расследование с целью выявить, было ли совершено насилие. Этого Антон пока не знает, но у Димы уже появились определённые вопросы. Больше всего его интересует то, сколько времени Арсений пробыл у Голоса, потому что невозможно же было всунуть ему сразу снотворное и убежать. Препарат, как показали поиски гугла, действует спустя десять-тридцать минут. Скорее всего, был подмешан в алкоголь, потому в воде его вкус почувствовался бы, и убитый, в любом случае, не выпил бы очень много. Время действия препарата плюс хотя бы сколько-то времени, чтобы напоить мужчину. Попову банально не повезло, это могло быть идеальное преступление, так как хлоралгидрат очень быстро всасывается из ЖКТ. Либо его было слишком много, либо вскрыли умершего чуть ли не сразу. Но как узнать то, сколько он пробыл в квартире? Либо спросить его адвоката или его самого, либо раздобыть записи с видеорегистратора. В первом случае его могут обмануть или послать куда подальше, второй план невыполним. Где ему взять записи? Разве что только у самого Матвиенко. Но если они есть у него, то он сам точно догадается связать всё это. У него нет никакого юридического образования, чтобы делать хоть какие-то выводы, просто имеются некоторые теоретические знания, которые позволяют задавать правильные вопросы. Правда, пока без ответов.* * *
Арсений хмуро сидит на стуле. Ему порядком уже начинают надоедать эти бесконечные свидания в проклятом СИЗО. А ещё он думает о том, что продажность системы начинает играть против него. Если в самом начале они платили деньги, чтобы организовать встречу с Шастуном, то теперь он сам лично готов заплатить, чтобы никто больше никаких встреч ему не организовывал. — Ты сам хоть понимаешь, что ты просишь у меня? — раздражённо уточняет он после затянувшейся паузы. Шеминов стоит напротив него, насмешливо разглядывая мужчину сверху вниз. Его лысина зловеще поблескивает в полутёмной комнате, а взгляд карих глаз сверлит, не отрываясь. — А что случилось? Ты с чем-то не согласен? — издевается. Арсений медленно поднимает голову. Он с ненавистью сначала смотрит на Стаса, затем переводит голубые глаза на стоящего рядом. Нужно было как-то догадаться, что эти двое вместе. Он опять недоглядел, пропустил важные детали. Хотя его трезвый и холодный разум пытается дать сигнал о том, что есть вещи, которые невозможно предусмотреть. Например, то, что против тебя плетётся целая паутина, сеть, чтобы загнать в угол, заставить подчиняться, быть послушной и желательно молчаливой марионеткой. Этого можно добиться двумя способами, в данном случае коктейлем из них: упрятать его за решётку и взять с него обещание. И вот он — идеальный кандидат. Для убийства. Шеминов хочет, чтобы он убил. Снова. Арсений не может сказать, что теперь разучился делать это. Или, может быть, у него не получится. Или не хватит духа. Ему духа хватит примерно на всё на свете. Просто есть на свете время. Подходящее или не подходящее. И на текущий момент он без сомнения назвал бы время неподходящим. Что может быть милее, чем убить, сидя по подозрению за убийство? — Ты знал, что всё так сложится. Ты просто, блять, спланировал это! Ещё скажи, что Голоса ты убил, чтобы меня подставить! — Нет-нет, — усмехается бандит. — Ты на меня свои грешки не перекладывай. Я тут не при чём. Я просто немного помог следствию, чтобы ты оказался в нужном месте и в нужное время. Арсений чувствует, как внутри разжигается ненависть. Он ненавидит его. Ненавидит уже не так сильно, как раньше. А намного сильнее. И эта ненависть смертельная. Он ненавидит множество людей. Но для себя разделяет ненависть на смертельную и несмертельную. И убить сейчас хочется только одного человека. Теперь ему предельно ясно, как так следователь сразу же знал, где и что им искать. Тот самый нож был их целью при обыске. Более того, они не искали ни эту комнату, ни этот сейф. Они просто знали, где ждёт их нож. И они знали, что там есть его отпечатки. Теперь ясно, почему его сбила машина. Ясно, зачем Витязь похитил Шастуна. Ведь и идиоту понятно, что этот парнишка ничем не мог бы помочь бандитам. Он просто бесполезен в этом случае. Им нужно было создать ситуацию, которая вынудила бы Попова обратиться к Шеминову, попросить его помощи, сделать себя должником, чтобы потом этот долг с него стрясти. Это не подтвердить никак официально, но Арсений это понимает практически моментально. И сейчас, с ненавистью разглядывая довольное лицо Витязя, ощущает себя полным кретином. — Кто он? — отрывается от испепеления взором Эда и возвращает внимание к Шеминову. — Он в соседней камере. Арсений усмехается. Нет, он даже смеётся. Глухо и нервно, откидываясь на спинку стула, прикрывая обеими ладонями рот. Не его преступление идеально, а их! Сначала они сделали его должником, а затем подставили, чтобы он попал в СИЗО. В определённое место. И, какое везение, именно к тому самому человеку. И как после этого быть преступником, когда существуют такие гениальные люди? Эд и Стас с недоумением переглядываются, наблюдая за смеющимся Поповым. — Он ёбнулся? — с сомнением интересуется Выграновский. — Определенно, — кивает Шеминов. Арсений и вправду готов признать, что чувствует, что сходит с ума. Жизнь, определённо, играет с ним злую шутку. И если раньше он был всегда уверен, что месть придёт за ним в виде пули, пущенной снайпером прямо в голову, которая покончит с его беззакониями, то теперь видит картину совсем иначе. Сначала умирает его лучший друг, с которым он, сука, мог помириться, мог вернуть его в свою жизнь, но сам же всё и испортил. Затем он ввязывается в непонятную и заведомо проигранную игру под названием «Спаси Антона Шастуна и остатки своей совести». А после чего этот Антон Шастун переворачивает его жизнь с ног на голову. И в то мгновение, в то самое, когда ему кажется, пока только кажется, что он способен испытывать хоть что-то, всё рушится. Теряет свободу, теряет невиновность, а теперь теряет и остатки надежды когда-нибудь выбраться отсюда. После этого убийства жизнь на свободе будет просто невозможна. Если бумеранг есть, то он, определённо, должен быть таким. Мучительным и попадающим в самое сердце. — Ты хочешь, чтобы я что, придушил его голыми руками? — А тебе нужен нож? — иронично вставляет Витязь. — Тебя никто не спрашивал, подсос, — огрызается Арс. — Мальчики, ну-ну, не ссорьтесь! — Шеминов улыбается почти дружелюбно. — Смастери себе заточку, Арс, ну что ты, как в первый раз? Можешь придушить, мне вообще без разницы. Даю тебе полную свободу. Попов молчит. Нет смысла что-либо говорить. Например, то, что это нечестно, потому что они сами, чёрт бы их побрал, поставили его в такое положение, вынудили поступить так, а не иначе. В этом нет смысла хотя бы по той причине, что был бы он на месте Капо, то не впечатлился бы этой речью. Ему было бы плевать. Как и этим двоим сейчас. — А то что? Убьёшь меня? — Нет, — Стас снова широко улыбается. Делает жест Эду, чтобы тот следовал за ним к выходу. — Не тебя. Я убью Антона Шастуна. Тяжёлая дверь громко хлопает, а Арсений остаётся неподвижно сидеть, поражённо пялясь в грязную стену.* * *
У Павла Алексеевича Воли дела идут далеко не гладко. Многие детали в расследовании складывались идеально в его пазл, а он, как самый главный жадина, копал без устали, пытаясь окружить себя всё более новыми деталями, уликами, фактами, а ещё лучше — вещественными доказательствами. И фортуна милостиво помогала ему всё текущее время. До последнего момента. Того самого, в который у него ровным счётом ничего не заладилось. И этим не заладившимся моментом был весьма важнейший элемент расследования — мотив. Он сам, как и тот же Арсений Попов, прекрасно понимал, что мотив есть. Но проблема состояла в том, что никто, решительно никто, не желал помочь ему в том, чтобы подтвердить этот мотив. Ссора Арсения с Голосом — событие известное всем в определённом круге криминального мира. В реальном же мире мало кто интересуется данными вещами. Потому что там их попросту не разглашают. На всех возможных свидетелей он пытался воздействовать совершенно разными, в том числе и не самыми законными, способами. Начиная здравыми убеждениями и уговорами и заканчивая угрозами буквой закона. Ни один человек, даже под страхом последствий для себя, абсолютно не горел желанием свидетельствовать против Попова в суде. Даже, если уж совсем опускаться ниже плинтуса, за деньги. Деньгами, конечно, этих людей, этого круга, мотивировать невозможно. Но Воля хотя бы попытался. И, как итог, мотив остаётся лишь словами, причём его собственными. Никак и никем не задокументированными. Причём этого же он опасается больше, сторона защиты может вызвать этих свидетелей, и тут они почти наверняка с готовностью подсобят Арсению. К счастью, пока что подобных запросов от Матвиенко не поступало. И у него осталась последняя, во всяком случае, на данный момент возможность и надежда. И этой возможностью просто грех не воспользоваться. — Привет, Антон. Разворачивается к молодому человеку, который опять и снова сидит в этом кабинете, недоверчиво исподлобья рассматривая его зелёными глазами. Он выглядит уставшим и будто понявшим всю эту жизнь от и до. Воле на несколько секунд становится жаль его, но он быстро одёргивает себя. Это его работа — сажать убийц. А работа мирных граждан или же потерпевших — помогать ему. А концепция человеческих чувств здесь не вписывается абсолютно. — Здравствуйте, Павел Алексеевич. Что сегодня у нас на повестке? — звучит саркастично. Антон отыгрывается, как может. — Значит, сразу к делу хочешь... — тихо бормочет следователь и вздыхает. — Давай так: ты читал новости? От пытливого взора Воли не ускользает то, как пробегает тень по лицу Шастуна. Тот хмурится и поспешно облизывает губы. Растерянно пальцами снимает и надевает кольцо на левой руке. — К сожалению, да. — Да, к сожалению, — кивает тот, присаживается на край стола рядом с парнем. — Мне жаль, что ты узнал об этом именно таким образом. «Ничего ему не жаль. Просто досадует, что не он первым похвастался этим достижением», — почему-то раздражённо думает Антон. Хотя лично ему следователь вроде как не сделал ничего плохого. И вообще, он вроде как играет здесь роль «хорошего полицейского». — Хорошо, — игнорируя навязчивые мысли, сообщает он. Допустим, извинения приняты. — Я на данный момент потерял ход твоих мыслей насчёт расследования смерти твоего отца. Что ты думаешь об этом? Кто виновен? — Разве не вы должны сказать мне? — уклончиво отвечает Шастун. Воля неслышно цокает языком и коротко усмехается. Он пытается понять логику этого парня, но пока не получается. — Понимаешь, я не могу этого сделать точно, потому что нет ни признательных показаний, ни прямых улик. Но это, на самом деле, не так страшно. Потому что очень часто преступление доказывается косвенными уликами, которые помогают следствию составить полную картину произошедшего и убедиться в том, что иначе быть просто не могло. Я понятно объясняю? — Пока да. Это уже ему твердил Димка. Но при этом же всегда есть некая вероятность, что могут осудить невиновного человека? Просто он оказался не в то время и не в том месте. Может же быть такое? — С каждым новым и новым доказательством я убеждаюсь, что именно Арсений Попов виновен в том, что твоего отца больше нет, — Павел Алексеевич встаёт и, обойдя стол, обзаводится потрепанным стулом, стоящим рядом с его креслом. Ставит его напротив Антона и присаживается. Тот нехотя разворачивается к мужчине. — Но бывает такое, что улик просто недостаточно, чтобы наказать человека. В таком случае есть вероятность того, что он, опасный для общества, окажется на свободе. И иногда, я скажу тебе по большому секрету, мы прибегаем к небольшой хитрости. — Почему вы это говорите мне? Шаст смотрит на него с плохо скрываемым подозрением. Наверняка, ну просто по-любому ему что-то нужно. Вряд ли следователю стало не с кем поболтать и некому открыть душу. — Я знаю, что Арсений и твой отец крупно поссорились. Антон тоже это знает. Сам Попов сообщил ему эту нелицеприятную новость. — Допустим. — Понимаешь, я знаю это. Я могу поклясться тебе. Это просто банальная истина. И в данном случае это мотив. Но проблема заключается в том, что никто, абсолютно никто, не соглашается помочь мне и подтвердить это. Даже несмотря на то, что это правда, чёрт возьми! — Почему? — дайте Оскар этому актёру за блестящее поддержание разговора. — Да кто ж их знает, — вздыхает он и пожимает плечами. — Попов почти наверняка их запугал. Антон доверчиво кивает. Его Арсений тоже, на самом деле, запугал. Это, конечно, ему не мешает самым бесстыдным образом, между делом, целоваться с ним и заниматься всякими непотребствами. Так сказать, садомазохизм. И он сам себя смешит этими мыслями, поэтому поспешно прикрывает ладонью губы, разъезжающиеся в предательской улыбке. И, слава богу, вдохновлённый своей красноречивостью Павел Алексеевич вроде как ничего не замечает. — Судя по тому, что вы вызвали именно меня, — справившись с эмоциями, начинает Антон, — у вас ко мне какое-то предложение... — Именно! Ты весьма проницателен. — Вы хотите, чтобы я обманывал присяжных и суд? На моменте с присяжными Павел Алексеевич закатывает глаза. У него так и не получилось настоять на том, чтобы заседание велось только с участием судьи. Тяжкие обвинения, такие как: терроризм, убийства, изнасилование и другие, не рассматриваются судом присяжных. Но в данном случае ещё нужно доказать, что это было убийство, а не, например, несчастный случай или умышленный вред здоровью. Поэтому присяжные на заседании будут. — Нет, не так. Я хочу, чтобы ты помог восстановить справедливость. То, что твой отец выгнал Арсения — это не я придумал. Это правда. А Арсений Попов — человек гордости, его это очень и очень сильно задело. Это мотив. И глупо спорить с этим. — Не понимаю, что я-то должен делать? — Шастун ёрзает на стуле. — Я об этом ничего не знал. До определённого случая. — Ну, вы же встречались с Арсением до момента его якобы не похищения тебя? Лицо Антона краснеет моментально, пока он наконец не соображает — Павел Алексеевич имеет в виду совершенно другую встречу. — Да, — смущённо откашливается, — было дело. В детстве, видимо. Я не особо помню, я был ребёнком. И таким же образом совершенно не помнит, как тот подарил ему цепочку. Отшибло память, так сказать. — Мы просто несколько откорректируем эту историю. Мог же отец тебе, ну чисто теоретически, рассказывать о своем конфликте с Арсением? Может быть, мельком? Может быть, ты просто забыл об этом? — Вообще-то, — он хмурит брови, — как я говорил уже ранее... Отец не посвящал меня никогда и ни в какие дела. — Это так, мелкие детали. Нам они не важны. Просто есть два факта: первый — я знаю правду, второй — сын Сергея именно ты. И мы банально соединим это воедино. — А если... у меня нет такого желания? — Послушай, Антон, — Воля наклоняется, опираясь ладонями о худые колени. Несколько пуговиц его рубашки расстегнуты, на лбу, видимо, от волнения поблескивают капельки пота, — он же твой отец. Для меня он — монстр. Но для тебя — нет. И, поверь мне, это нормально. Неужели тебе не хочется наказать его убийцу? Я же не прошу тебя кого-то оговорить или ложно обвинить. Просто нужно сделать так, чтобы виновный не избежал наказания. Мир не делится на чёрное и белое. Иногда хорошее достигается таким путём. Знаешь, как иногда пишут на инструкциях к лекарствам: «Принимать можно, если потенциальная польза превышает потенциально возможный вред для организма». Порой нужно пойти на маленькую хитрость, чтобы добиться справедливости. Антон смотрит на него широко открытыми глазами, отстраняясь. Он не знает, что ответить следователю. И, более того, он не хочет ему что-то отвечать. Сам не знает, что будет хуже: знать, что Арсений виноват и находится на свободе, или то, что он больше никогда не выйдет из тюрьмы. Но это в том случае, как говорит Дима, если дадут пожизненное. Но вообще, скорее всего, дело переквалифицируют. — А если он не виноват? Что, если вы ошиблись? — Антон... — вздыхает. — Он приобрел то же снотворное, которое мы нашли в крови твоего отца. Это не первый попавшийся препарат. Он очень редкий. Настолько редкий, что совпадения почти невозможно. А ещё, чтоб ты знал, он очень быстро выводится из крови. И несовместим с сердечными пороками. А у твоего отца были проблемы с сердцем. И ещё он был в его квартире в тот интервал времени, что и умер твой отец. И отключил все камеры. И не может объяснить, где тогда находится снотворное, кому он его покупал, зачем. А нож? Он похитил нож из квартиры и прятал его. Сколько ещё доказательств нужно, чтобы понять, что именно Арсений Попов — убийца твоего отца? Что мне ещё нужно сделать? Ты ждёшь, что он признается? Он никогда не признается, Антон. И пока ты ждёшь этого, мы упускаем время и возможность. Ты думаешь, может быть, ему жаль? Не льсти себе. Ему не жаль. Я видел сотни таких, как он. Он жалеет только об одном: что попался. Он может быть обаятельным, привлекательным, добрым, но это не равно тому, какой он на самом деле. Он — не человек. Давно перестал уже им быть. Антон ощущает, как его словно ударяют обухом по голове. Будто его внутренний голос вторит следом за Павлом Алексеевичем: «Сколько ещё доказательств нужно, чтобы понять, что именно Арсений Попов — убийца твоего отца?» Ему протягивают эти улики, буквально в нос суют, а он отмахивается, отворачивается, говорит: «недостаточно». С другой стороны, Арсений никогда не говорил ему, не давал вроде как открытого намёка, что между ними что-то есть, чтобы иметь слишком много причин оправдывать его. Что-то такое... что обязывает к «особому» отношению. Ни-че-го. Несколько поцелуев и два минета — всё, что их связывает. И некоторое время, проведённое вместе. Он опускает голову и смотрит в пол. На свои штаны, кроссовки, на пожелтевший от времени линолеум. А как же то, что Арсений спас его? Наверняка, тот не захочет признавать, но он заботился о нём. А ещё пару раз целовал первый. Потому что не мог выразить словами свои чувства или по той причине, что это просто влечение? На чисто человеческом и физическом уровне. Ему так жаль, что этого не узнать. Не спросить. — Мне просто не нравится врать, — наконец-то отвечает он. «Но ты же врал следователю про Арсения», — глухо смеётся внутри него тот же самый голос. «Я же врал ради Арсения, а не против него». «И с каких пор он стал тебе дороже, чем отец?»* * *
Дима Позов стоит у входа в бизнес-центр. Он переминается с ноги на ногу, пытаясь понять, насколько то, что он хочет сделать, вообще нормально и оправданно. А ещё ему бы отдельно выделить время и подумать, не сошёл ли он с ума во всей этой кутерьме с Арсениями, Антонами и их любовными и криминальными приключениями. По большей части это всё абсолютно не его собачье дело, но, учитывая всю информационную вовлечённость в процесс, уже как будто его и как будто не собачье. Ничего не может быть более глупого и нерационального, чтобы приехать в офис к адвокату, пусть уже и не незнакомому, чтобы просить его поделиться информацией по возможному убийству, потому что ему самому, видите ли, пришла в голову гениальная мысль. И глупее всего тут то, ради чего он это делает. Точнее, ради кого. В жизни он не видел, чтобы его друг за всё время, что они знакомы, так трясся из-за какого-то там мужчины. То, что это мужчина, с этим Дима смирился гораздо быстрее, чем с тем, кем этот мужчина является на данный момент. — Прошу тебя, скажи, что ты просто так тут оказался, по нелепому совпадению. Он вздрагивает от звука знакомого голоса и поспешно оборачивается. Сергей Борисович стоит ровно напротив него, рассматривая парня, склонив голову и недовольно морща нос, будто увидел что-то, точнее, кого-то очень ему неприятного. Поправляет на себе чёрную джинсовую рубашку и обречённо вздыхает, перекладывая сумку с ноутбуком из одной руки в другую. — И вам доброго дня, — широко улыбается в ответ. Нужно хотя бы попытаться ему понравиться. Хотя что этому, что второму, понравиться, видимо, невозможно. Днём Антон поехал к следователю, Дима сопровождать его категорически отказался, аргументировав это тем, что пора им бы уже сепарироваться друг от друга, торжественно пообещав, что будет ждать его с новостями дома. А сам не преминул воспользоваться возможностью слинять из квартиры без лишних расспросов. — Я от вас двоих, видимо, никогда не избавлюсь, — философски тянет Матвиенко. — Что на этот раз? — У меня есть одна мысль. Мы можем пройти к вам в кабинет? — А эту мысль нельзя как-то экспромтом и экспрессом высказать здесь и сейчас? — Нет. Адвокат некоторое время молчаливо смотрит в упрямое лицо Позова, который, судя по выразительному взгляду, уходить никуда не собирается, а затем делает жест, призывая проследовать за собой. — Что ж ты будешь делать, — бормочет он сам себе, проходя вместе с незваным гостем через вращающиеся стеклянные двери бизнес-центра. Прикладывает пропуск к турникету. Сначала для него, а потом для себя. Дима весьма довольный следует за ним. Его распирает гордость, несмотря на неприятность случая, что он идёт рядом с настоящим адвокатом. И тот даже, возможно, отнесётся к нему серьёзно. И, кажется, маленькая, совсем крошечная, часть его души тоже мечтала когда-то связать свою жизнь с юриспруденцией. Когда Матвиенко запирает за их спинами дверь и тяжело опускает сумку на свой стол, то произносит короткое, но весьма ёмкое: — Ну? В этот момент Поз мгновенно теряется. И вся его уверенность, что он может как-то помочь следствию, теряется моментально. Он рассеянно кусает губы, пытаясь понять с какого конца начать, чтобы выдвинуть эту идею более презентабельно, и чтобы Матвиенко его хотя бы дослушал для начала. Тот, видя его смятение, смягчается и кивает на стул, приглашая присесть. Дима слушается. Сергей Борисович приглаживает волосы, не спеша расстегивает сумку, извлекает из неё ноутбук и садится напротив в кожаное кресло. — В общем... мне в голову пришла одна мысль. Но без вашей помощи её не проверить никак. Конечно, вы можете мне и отказать, ведь я... ну... никто, грубо говоря. — Ближе к делу, — прерывает его адвокат, уже между делом вглядываясь в дисплей монитора. — Я, конечно, не считаю вашего Арсения белым и пушистым, и тем более не планирую его каким-либо образом оправдывать... — на этих словах Матвиенко отрывается от ноутбука, сцепляет пальцы, опираясь кистями рук о стол, и внимательно смотрит в карие глаза. Всё-таки заинтересовался. — Но у меня есть одна теория, о которой я подумал. И не видел, чтобы её кто-то упоминал. Мужчина ничего не отвечает, рассматривая этого парнишку. Он, если между делом, думал о нём. Не то чтобы целенаправленно. Просто не мог удержаться от некоего сравнения его с собой. Пытался понять, насколько он сам хороший друг с точки зрения эмпатии и принятия своего друга. У него это получается, скорее всего, лучше. И сейчас жизнь с новой информацией, что Арсений Попов — гей, кажется ему невероятно странной и неправильной. Но вот Позова это, кажется, никак не беспокоит. Почему? — Я слушаю, — терпеливо кивает. — По логике обвинения Арсений подсыпал отцу Антона снотворное, чтобы убить. Или чтобы усыпить, а потом убить. И снотворное, и результат это будто бы подтверждает. Но вопрос, который возникает по причине того, что никто не озвучивал ответ, — он взволнованно сглатывает и продолжает: — Сколько времени он пробыл в квартире? Я так понял, это можно проверить по записям с видеорегистратора. — Причём тут это? — При том, что снотворное действует от десяти до тридцати минут. То есть нам потребуется, — Дима загибает палец, — время на то, чтобы вообще заставить его выпить. Это была не вода, а алкоголь, правильно? — адвокат кивает. — Время, чтобы препарат подействовал, — загибает второй палец. — Убитый был не хрупкой комплектации. Либо ему нужно было принять лошадиную дозу за раз, либо выпить достаточно много, либо ждать дольше, пока препарат подействует. Сколько алкоголя было в его крови? — Хм. Если не углубляться в технические подробности, примерно двести миллилитров спирта. — Даже если учесть, что, допустим, пить он мог начать до прихода Арсения, всё равно вопрос состоит в том, как долго тот пробыл там, потому что... — Стоп-стоп, — мягко перебивает его Сергей Борисович, — то есть ты реально думаешь, что я — адвокат с почти двадцатилетним стажем — не проверил то, сколько мой подзащитный находился на месте преступления? — Я? — застигнутый врасплох уточняет зачем-то Дима. — Эм... конечно, нет. — Конечно, я проверил это первым же делом, когда в мой доступ попала эта видеозапись. В кабинете виснет неловкое молчание. — Сколько? — Я не могу тебе сказать этого. Я подписал подписку о неразглашении деталей расследования. — Но вы же могли сказать это общественности? — Я не могу общаться с журналистами. Только представители закона. А они говорят только то, что выгодно им, но никак не Арсению. — Вы думаете, он убил отца Антона или нет? — Я его адвокат. Как я могу думать? — Матвиенко склоняет голову и грустно улыбается. Позов удручённо умолкает. Он чувствует себя полным идиотом. Всю ночь обдумывал свою гениальную идею, взвешивал «за» и «против», стоит ли переться с ней к адвокату. И решился же всё-таки. И с таким позором прогорел. Потому что опять решил, что он самый умный. — Простите, — тихо отвечает после этой практически убийственной паузы и минуты своего провала. — Мне нравится, как ты мыслишь, — вдруг негромко произносит Сергей Борисович. — Спасибо, — сдержанно и притворно скромно улыбается Позов. — Я интересуюсь криминалистикой. — Я хотел... спросить у тебя кое-что, — мужчина опять переплетает пальцы в замок и выдыхает. Теперь он ощущает это волнение в каждой клеточке своего тела. — Я всё знаю. — Знаете что? Он вскидывает какие серьёзные глаза на него и часто моргает. — Про Арсения и Антона. Ему становится так неловко, как никогда в жизни. Даже ещё более неловко, чем в камере с Арсом, когда тот выпытывал у него, о чём беседовали парни в его кабинете. Мысленно даже радуется тому, что борода скрывает часть его пунцовеющих щёк. Ему, как человеку, еще рождённому в Советском Союзе, видимо, тяжелее даётся эта толерантность. Ещё недавно он считал всех геев, цитата: «пидорасами» и прочим мусором. А теперь этим самым геем оказывается его лучший друг и, по совместительству, человек, которого он безмерно уважает и который спас жизнь его сыну. — А-а-а... — тянет разочарованный Дима. Видимо, надеясь услышать нечто более увлекательное. — Хорошо. И дальше? В любом другом случае он мог бы обеспокоиться этим. Но Матвиенко друг Арсения. Что может быть плохого? — Хотел спросить... — он буквально выдавливает из себя эти слова. — Как ты... живёшь с этим? Что твой друг... ну... Как вообще возможно произнести это слово вслух? — Гей? — невинно уточняет его собеседник. Адвокат, сжимая челюсть, нервно хмурится, но кивает. — Вы так спрашиваете, будто это диагноз какой-то. Смертельный. — Ну, так? — Никак, — пожимает плечами и беззлобно усмехается. — Он любит чёрное, а я белое. Или наоборот, если хотите. Вы бы не спрашивали меня, как я живу, если бы ему нравились девушки, правильно? Сам не понимаю, каким образом, но мужчин, видимо, можно за что-то любить. — И как мне вести себя с ним? — Почему вы должны как-то с ним по-особенному вести себя? Он же не больной, ей-богу! Для него это так же естественно, как для вас ваша любовь к женщинам. В вашей парадигме жизни нормальность означает одно, в его — другое. И если это не нарушает закон, хотя вам обоим на это, кажется, плевать, то почему бы и нет? Сколько вы дружите? — Двадцать лет. — А узнали только сейчас? Поэтому и узнали только сейчас. Думаю, у Арсения Попова и других проблем и дел полно, помимо ещё того, чтобы убеждать вас в своей нормальности. — На что ты намекаешь? Что я плохой друг? — Нет, я не думаю, что вы плохой друг. Но вы можете им стать, если полезете разбираться. Оставьте это в покое. Когда он захочет, сам поговорит об этом. Хоть кто-то же должен тебя принимать таким, какой ты есть? Матвиенко ещё долго сидит после ухода Позова, задумавшись и откинувшись на мягкую спинку кресла и рассматривая запертую дверь в другом конце кабинета.