* * *
— Всё, что тебе нужно — это выкрасть нож из его ебанного сейфа, — раздражённо сообщает Выграновский. Он стоит напротив зеркала, пальцами прочёсывая короткие и блестящие от лака волосы. Нарочито по-пижонски поправляет на себе кожаную куртку и оборачивается к девушке в длинном синем платье с белым воротничком. Она смотрит на него спокойно, безо всяких эмоций, но её глаза — живые и добрые — щурятся, словно недоверчиво. — Ты не собирался же его убивать? Тогда зачем тебе это? Эд подходит к ней. Опирается обеими ладонями о ручки кресла и склоняется, осматривая её хрупкую фигуру сверху вниз. Она красивая. Не красивее всех многочисленных давалок, проходящих через него, но в ней есть что-то особенное. Немного жалко её использовать, но выбирать не приходится. Арсений Попов мало кому доверяет. И использовать такой шанс — подарок Всевышнего, не иначе. Она сообразительная. Возможно, не самая умная, иначе нашла бы способ избежать этого дерьма, но смышлённая. Она нужна ему на время. Попользоваться и бросить. Выкинуть как ненужный мусор, выполнивший свою функцию. — А ты не глупая, — Эд приподнимает руку, касается двумя пальцами её подбородка, заставляя девушку посмотреть прямо в его холодные серые глаза. — Как ещё, по-твоему, найти повод для твоей встречи с Арсением Поповым? Авария — весьма удачное совпадение. У тебя есть ещё пару визитов к нему, вылизывать раны. Не проеби свой шанс, милочка. Она выдерживает его взгляд спокойно. Иногда Выграновскому кажется, что она кукла. Безразличная и хладнокровная, умеющая в один миг включать своё обоняние и оживать. Очень приятно иметь дело с не одинокими людьми. С теми, у кого есть родные, дети, семья, да кто угодно. Тогда манипулировать ими проще простого, эдакое приятное и увлекательное занятие. Он отпускает её, отстраняется и широко улыбается. — Вопросов больше нет, — девушка качает головой и складывает чуть подрагивающие руки на коленях, смотря теперь прямо перед собой. Эд удовлетворённо кивает и снова оборачивается к зеркалу, пристально осматривая своё лицо. — Но подлатала ты меня неплохо, хвалю, — облизывает пересохшие губы и выдыхает. — Осталось так же успешно справиться с небольшим поручением. — Если ты прав, и он хранит украденный нож в сейфе, ты же понимаешь, что я не смогу его вскрыть? — Так укради ключи! — рассерженно бросает Выграновский. — Тебе твоя мать нужна вообще живой или как? Неинтересное предложение? Он хмурится, отрываясь от лицезрения себя. Опирается спиной о стекло и смотрит на неё, хмурясь. — И что дальше? — Главное, без отпечатков. На ноже должны быть отпечатки только Попова и Голоса, — будто сам себе бормочет Эд. — На него уже шьют дело. Просто нужно подбросить нож Воле и дело в шляпе. Нож из квартиры убитого с отпечатками убийцы, что может быть лучше, а?! Восхищённо смеётся хриплым смехом, прикрывая восторженную и счастливую улыбку ладонью. Ира смотрит на это молча, не произнося больше ни слова.* * *
— У нас вообще есть какой-то бизнес-план или нет? — интересуется Сергей Борисович, наблюдая за тем, как его клиент и по совместительству лучший друг раскачивается на своём кожаном стуле и выглядит совершенно беззаботно. — Ты мой адвокат или кто? — парирует ему Арсений. Он бесконечно злится, на самом-то деле. Злится буквально на всё. Его раздражает бестолковый следователь, который постоянно достаёт звонками; раздражает Матвиенко, который не может предпринять ничего толкового, конечно, возможно, по той причине, что он сам не до конца честен с ним; раздражает тот факт, что Шастун тоже вообще никак не помогает в этой жизни, только доставляет проблем и истерит. Арсений нервно отстукивает подошвой тапка о ламинат и, сцепив пальцы в замок и облокотившись на колени, смотрит прямо, в погасший монитор компьютера. Ему пришлось подписать подписку о невыезде, потому что теперь он официально под следствием. На допросах предпочитает отмалчиваться и загадочно, по мнению Павла Алексеевича, улыбаться. И на что-то надеется. Матвиенко ставит на то, что улики косвенные, никаких, по крайней мере, на данный момент биологических следов присутствия Попова в квартире убитого у следствия нет, так что линия защиты строится на этом. — Ты понимаешь, что нам нужно как-то объяснять то, что ты делал в квартире у Голоса, Арсений? Присяжные не поверят тебе! Даже если улики косвенные! Если ты будешь также молчать на суде, тебя просто закроют, — Матвиенко сидит на мягком кресле напротив Арсения, перебирая сложенные на коленях бумаги — документы по делу. — Мы с тобой играем в игры какие-то, что я должен из тебя клещами вытаскивать информацию? Вот! — он выхватывает несколько листов с распечатанными чёрно-белыми снимками с видеорегистратора и машет ими перед Арсом. — Это что? Тот морщится и отмахивается от настойчивости друга. Меньше всего ему хочется оправдываться перед кем бы то ни было. Делал это или не делал — всегда ответ один. Даже если бы в суде предъявили видео, на котором он убивает Голоса, ни за что бы не признался. Как сейчас говорят? Дипфейк. — Хорошо, — вздыхает и выпрямляется, откидывается на спинку кресла. — Что именно ты хочешь знать? Сергей смотрит на него возмущённо. Попов не только патологический лгун, он ещё и параноик во всей красе. Не доверять собственному адвокату — это конечно сильно. И если раньше ещё никто так близко не подбирался к самому Арсению Попову, то сейчас Воля буквально держит в руках уголовное, мать его, дело. — Я хочу знать, что ты делал в день убийства у Голоса дома. И ещё, желательно, узнать бы, убивал ты его или нет, — важно произносит адвокат. — Приехал поговорить, — хмуро говорит Арсений. Матвиенко взволнованно хватается за ручку и блокнот. Самый главный свидетель наконец-то заговорил. О, если бы он сделал это раньше! Всё могло бы сложиться иначе. — Кто был инициатором встречи? — Он. Позвонил, попросил приехать. — Причина? — Сказал, не телефонный разговор. — А ты как послушная собачка сразу же прибежал? — Сергей усмехается. Арсений не отвечает, только молчаливо и угрюмо сверлит его взглядом, сжимая и разжимая кулаки. — На этот вопрос можно не отвечать, — делает несколько пометок в своём блокноте. — Почему ты отключил камеры? Кто конкретно это сделал? — Попросил Макара и ребят, — коротко отвечает Попов. — Отключил, потому что отключил. Захотел. — Нет, так не пойдёт, — качает головой Сергей Борисович. — Обвинение будет давить на то, что ты отключил камеры или велел их отключить по той причине, что собирался совершить преступление. — А кто я, то есть их не будет смущать?! — рявкает в ответ Арсений. Он сжимает челюсть, на рассерженном лице гневно играют желваки. Прерывисто и глубоко вздыхает, чтобы успокоиться. Пальцами правой руки зарывается в густых чёрных волосах, зачёсывая их по привычке назад. Ему нравится трогать себя в моменты волнения — это и вправду успокаивает. — Зачем ты отключил камеры, Арсений? — выдержав достойную паузу, продолжает допрос Матвиенко. — Убивал или не убивал, ты понимаешь, что это выглядит очень провокационным? От присяжных не получится отмахнуться. Им нужно объяснять каждый свой шаг. Скажи мне правду. Мы возьмём за основу её или придумаем что-то. — Голос попросил, — спокойно отвечает тот. — Он переживал за свою жизнь. И, как следствие, за мою. Что весьма иронично, — не удерживается и добавляет Арсений. — Врёшь? — недоверчиво уточняет адвокат. — Почти. — Получается неплохо, — довольно поддакивает и делает ещё несколько записей. — Просто подумал, что у него опять какие-то криминальные дела и не захотел подставляться. Типа если что, я не при делах. Этой машины с видеорегистратором вообще не было на горизонте! Откуда она взялась, ума не приложу. Он выглядит уже более расслабленным, чем пять минут назад. Но Матвиенко не ведает, что мозг Попова каждую секунду обдумывает и анализирует любое слово, прежде чем произносить его. В данном случае он решает наконец-то сказать правду. Она действительно весьма безобидна для него, пусть и несколько искажена. У него есть запись звонка от Голоса, об этом он тоже сообщает другу. Они приложат её к делу, как доказательство того, что инициатором встречи был не Арсений. Эта новость вызывает на обречённом лице Сергея мимолётную, но обнадёживающую улыбку. Арс никогда никому не расскажет, но и вправду мчался к бывшему лучшему другу на всех парах. Надо отдать должное ему, он не планировал больше лезть в открытый криминал, но мысль, что он может быть полезен Голосу — весьма грела его в тот момент. Сейчас это всё кажется очень унизительным. Особенно то, насколько преданным он может быть кому бы то ни было. Он многим обязан покойнику и всегда был готов к возможности вернуть свой долг, стремился к ней и ждал не один десяток лет. Сейчас все обещания и клятвы уже кажутся эфемерными и не такими важными, потому что конкретно после смерти он ничего вроде как не обещал. Но тогда это всё имело огромную ценность. Несмотря на то, какую обиду все эти года носил он в себе. — О чём вы говорили? — Это так важно? — Не издевайся надо мной ради бога! — устало стонет Сергей. — Давай. — Он говорил, что за ним следят и всё такое. Я так и не понял кто. Потому что мы опять поссорились, — это Арсений практически цедит сквозь зубы. Друг смотрит на него пристально, прищурившись. И не верит ни одному его слову. — Из квартиры Голоса пропал нож. Из его именной коллекции. Ты знаешь, где он? Он — самый главный, но одновременно самый худший клиент во всей его карьере. Будь его воля, решай он хоть что-нибудь, то попросил бы вдвое или втрое денег меньше, чем платит Арс в обмен на доверие и честность от него. Сергей Борисович в целом привык, что клиенты лгут, но, как правило, с ними удаётся установить контакт и убедить, что правда только поможет им обоим найти выход из ситуации и быть готовыми к любому развитию событий. Сейчас же Арсений сидит перед ним, закинув одну ногу на другую. Спокойно и безэмоционально смотрит прямо, сжимая и лениво разжимая изящные пальцы. Он представляет из себя сгусток противоречий и всего неправильного, что только способно поместиться в одном человеке. И ещё Сергей думает о том, что он сам не представляет своей жизни без Арсения Попова. Он будто всегда был, есть и будет. В этот момент ему приходит удивительное озарение, что наверняка почти такие же чувства были и у его лучшего друга перед Голосом. Матвиенко странно думать об этом, но он же любит Арсения. Пусть странной и не самой здоровой, но дружеской любовью он любит его. Просто за то, что есть, что он рядом, готов помочь и за то, что спас его сына — множество разных вещей, произошедшие между ними, связывают их двоих. Он никогда не напоминал адвокату о том, что сделал для него, а Сергей просто молчаливо отдавал свой долг, который невозможно отплатить до конца жизни. И знал, что даже если бы в какой-то момент этот долг был бы исчерпан, он бы всё равно никогда не бросил Попова. — Какой нож? — после нескольких минут молчания, так уж и быть, отвечает Арсений. Уголок его сжатых губ насмешливо приподнимается наверх. — Где ты его хранишь? Или ты выбросил его? — Матвиенко подаётся вперёд и щурится. Бессмысленно пытаться заставить его признаться. Но если говорить вслух это просто постфактум, то можно попробовать пробить эту защитную броню. Не скажет прямо, но покажет ему, что он знает всё. — В сейфе, — неожиданно поддаётся бандит. Друг смотрит на него с подозрением. — Правду говорю. Хочешь, покажу? Матвиенко садится удобнее и пожимает плечами. — Хочу. Показывай.* * *
— Я не могу отказаться свидетельствовать? — уже второй раз раздражённо уточняет Шастун. — Нет, не можешь, — терпеливо объясняет Дима. — Ты же пострадавший. За отказ давать показания предусмотрена уголовная ответственность. По закону ты можешь не свидетельствовать против себя и близких людей, круг которых тоже оговорён законом. Арсений в этот круг не входит. Они не спеша идут от метро к полицейскому участку, куда был приглашён Антон. Воля много раз пытался связаться с ним неофициально и что-то выпытать, но тот всегда удачно или не очень увиливал от подобных разговоров. Позов идею поддерживал, так как Павел Алексеевич мог наделать нелицеприятных выводов, которые никак и нигде не будут задокументированы, только лишь могут укрепить его агрессию в голове против Попова. Если Арсений виновен, его и так посадят, если нет, то Антон поможет хотя бы не сделать ситуацию умышленно хуже. — Да в каком месте я пострадавший? Я же не пострадал. — Ну, как, — Дима ёжится от прохладного осеннего ветра и вздыхает, — убили твоего отца. Грубо говоря, пострадавший он. Но тебе как бы тоже хуёво от этого и матери твоей. Поэтому вы — пострадавшая сторона. Ведь фактический пострадавший, — на этом моменте он сконфуженно покашливает, — не может представлять свои интересы в суде. — И на суде не присутствовать тоже нельзя? — Нет, нельзя. Антон хмурится, засовывает замерзшие руки в карманы штанов и кутает подбородок в чёрный шарф, небрежно замотанный вокруг горла и поверх ворота куртки. Это всё глупо. Он чувствует себя идиотом, отказываясь, пусть и перед самим собой, участвовать в этом. Ему было это очень нужно, ведь убили-то его отца, а не чьего-то другого. Но ситуация внештатная. У отца была неконтролируемая орда врагов, его смерти мог желать абсолютно каждый из них. И если это не Арсений Попов, а кто-то другой, то какая в целом разница? Это не вернёт ему отца. Смерть мирного человека, наверное, так полагает Антон, рассматривается иначе. Все вокруг недоумевают, кто же такой мерзавец и мог желать ему зла, жаждут мести. А его отца ненавидели многие. И за дело. Смерти не заслуживает никто, но почти наверняка он получил по заслугам. Это осознание ранит его каждый раз, как в первый. Потому что все детство, подростковый возраст и даже сейчас, он сбегал от проблем. Затыкал уши, не хотел вникать, не хотел слушать, пытался сохранить в себе что-то такое, настоящее, человеческое, не доставшееся по наследству от отца-бандита. А сейчас сбежать не получается. Перекладывать ответственность получается, но это не помогает. Больше не помогает. Просто есть вещи, которые он должен делать. И нельзя просто откреститься, сделать вид, что ты не при чём. Он уже очень давно при чём. — Что бы ты делал на моём месте? — оборачивается к другу. Дима дымит сигаретой, свободную руку тоже засунув в карман тонкой осенней куртки. — Я не смогу ответить тебе на этот вопрос. Потому что будь я на твоем месте, у меня был бы другой опыт, другое видение мира... — отвечает он, сжимая сигарету зубами. — Ну, давай, не душни! Приятным постоянством в этом мире остаётся его лучший друг — Дима Позов. — Мне легко рассуждать со своей колокольни... — видит взгляд Антона и осекается. Тушит сигарету о край мимо расположенной урны и беззлобно улыбается. — Я бы просто принял реальность такой, какая она есть. Нужно позволить себе погрузиться в произошедшее. Хотят допрос — будет допрос, хотят суд — будет суд. Просто сделай, что от тебя требуют. Убийца не должен быть на свободе. Даже если для тебя, как ты говоришь, это мало что изменит. Суть правосудия не только в отмщении, а в безопасности общества. — А если, — они практически подходят к участку, — это будет Арсений? Дима останавливается. Он смотрит на Шастуна. Его зелёные глаза встревожены, брови вскинуты вверх, а уголки губ чуть опущены — выглядит несколько растерянным. Впрочем, как и всегда. С тех пор, как Арсений Попов появился в их жизни. — Антон, он уже сделал свой выбор. Если это, конечно, он. Ты никак не можешь повлиять на это. Ты можешь сбегать сколько угодно, но ничего не изменить. Он либо убил твоего отца, либо нет. Пятьдесят на пятьдесят. Ответь уже следователю на все его вопросы. Просто честно. Шаст поспешно кивает в ответ и в несколько шагов поднимается на крыльцо невысокого мрачного здания. Дежурный полицейский без вопросов пропускает их внутрь. Дима приехал с ним просто за компанию, дальше холла его никто не пропустит, но он и не стремится попасть туда, лишь надеется тихонько посидеть в ожидании друга, как его молчаливая тень и поддержка. — А я вас ждал! — Воля появляется спустя пару минут в приподнятом настроении. В строгом чёрном костюме и с лучезарной улыбкой на лице. — Привет, Антон, — жмёт ему руку. — Привет... — Дима, — подсказывает тот. — Да-да, привет! Можешь воспользоваться нашей кофемашиной в коридоре или угоститься печеньками, пока ждёшь. Возможно, будет долго. — Не дольше четырёх часов так точно, — прерывает его Позов, вскидывая на следователя серьёзные карие глаза. Тот мычит в ответ что-то негромкое и нечленораздельное и неловко хмыкает. Они идут по длинному и тёмному коридору в кабинет к Павлу Алексеевичу. Тот по дороге рассказывает Антону, как будет происходить их общение, а также то, какие у него есть права и обязанности. Шаст видит эти картонные попытки следователя настроить их контакт на дружеский лад, но сам предпочитает не настраиваться. Ему просто нужно это сделать. Кабинет выглядит невзрачно и посредственно. Чем-то и вправду похоже на криминальные сюжеты по телевизору. Шкафы с документами, стол, несколько стульев, потрёпанный диван. Садится на стул напротив кресла Воли. Тот следует его примеру. Ведётся аудиозапись. Об этом Антона предупреждают сразу. Он молча кивает, рассматривает аккуратно разложенные документы на рабочем столе. Взволнованно облизывает губы, пытаясь предугадать, что сейчас может произойти. Как и предполагал Дима, Павел не спешит перейти к тем вопросам, которые мучают его уже не одну неделю. Он уточняет формальные моменты по личности Шастуна, по его документам. Спрашивает, кем тот работает и на кого учится. И нравится ли ему вообще учёба, а работа? Чем любит заниматься в свободное время? С каждым вопросом Антон хмурится всё больше, поэтому следователь сдаётся. — Какие у тебя были отношения с отцом? Честно признаться, он ожидал вопроса похуже. Под «вопросами похуже» подразумеваются абсолютно все вопросы про Арсения Попова. — Нейтральные, — не узнаёт собственный голос. Так чуждо и странно сейчас он звучит в этом кабинете. — Мы не были близки, но между нами не было критичных разногласий. Осторожно, как от нечего делать, поправляет висящие на шее цепочки, приглаживает завивающиеся волосы и усаживается увереннее. Воля отмечает про себя эти манипуляции и мягко улыбается. Антон — как дикий зверёк, у него настороженный и недоверчивый взгляд хмурых глаз, но в то же время он выглядит весьма бесхитростным и вызывающим доверие. Высокий, стройный, приятной внешности молодой человек, одет, как бы сказал следователь, модно, но не вычурно — полная противоположность своему отцу. И даже остаётся загадкой, как у криминального авторитета мог вырасти такой сын. И пока Павел Алексеевич рассуждает про себя, какой он порядочный, Антон Шастун, этот самый Антон Шастун, с неожиданным для себя ужасом вспоминает, что в день убийства отца он был в гей-клубе. Воля же непременно спросит об этом, как пить дать. Но никаких лайфхаков от Димы касательно того, как можно обманывать следствие, не поступало. Поэтому сейчас он чувствует себя весьма ужасно. Но несколько лучше, чем до осознания, что вопросы про Арсения посыплются не сразу. — Твоему отцу, может быть, кто-то угрожал? — Все вопросы касательно этого бессмысленны, — качает головой Антон. — Я был совершенно не в курсе его дел. Никаких. Он со мной не делился, а я никогда, — последнее слово он подчёркивает интонацией, — ничего не спрашивал. — Почему? — любопытствует собеседник. — Потому что он мой отец. Нелогичный ответ. Но они как будто без лишних объяснений оба понимают, о чём идёт речь. — Опиши свой день. Чем ты занимался? — В день... убийства? — ему хочется максимально отсрочить момент ответа. — Именно. Меня интересуют любые детали. Как вспомнишь. Всё, до того момента, когда мы с тобой встретились. Антон кусает губы. Его всегда поражало, как люди из детективных фильмов и сериалов на допросах всегда детально отвечают на подобные вопросы или по памяти составляют фоторобот человека, которого видели на одну секунду полгода назад. Самому ему казалось, что он не то что это не вспомнит, банально не помнит, что делал день назад. Но теперь понимает, что тот самый злополучный день в его памяти зафиксировался очень прочно. Даже слишком. То, как проснулся, как позавтракал, немного поработал, посмотрел несколько шоу на ютубе, как заказал доставку из художественного магазина на завтра, как в гости приехал Димка. И всё-всё, что происходило дальше. Особенно, вечером. — В какой клуб вы поехали? — невинно уточняет Павел Алексеевич. Антон умолкает. Он набирает в грудь воздуха и несколько секунд не выдыхает. Соображает достаточно быстро, что тот факт, что это был гей-клуб — вообще не самое страшное. Суть в том, что следователь может пойти в этот клуб с допросом. И вообще очень просто вывести всё к Арсению Попову. Что он тоже был в гей-клубе, что он вообще-то гей, но это не точно, что они были знакомы с Шастуном до убийства. По хронометражу времени — после, на самом деле. Но сначала было знакомство, а потом Антон узнал, что отец мёртв. И вообще, это подпольный клуб. После обнародования его названия проблем будет слишком много. И не только у Арсения и Антона. — Не помню... — тянет Шастун. — Вообще, мы не доехали-то. Думали найти что-то по дороге... Я вспомнил, что обещал заехать к отцу, — Павел Алексеевич не сводит с него внимательного взора. — Перед ним обещания не сдерживать — плохая идея, — заканчивает фразу нервным смешком. Он впервые в жизни соврал представителю закона. Антон осознаёт это моментально, договорив фразу. Он сглатывает, чувствует, как быстро барабанит сердце. Совершенно не умеет врать. Ему бы поучиться этому у Арсения. Но кто же знал? Старается сохранять спокойствие, про себя молясь о том, чтобы на его лице, которое, кажется, выходит из зоны его контроля, не было написано лишнего. Следователь задумчиво кивает и что-то записывает в блокнот. Сознательно или нет, но он даёт парню передышку, расспрашивая дальше о чём угодно, кроме как о клубе и Арсении. Как Антон оказался на месте преступления, ему это известно самому, но всё-таки просит сообщить об этом вслух, для записи. Как он узнал о смерти отца, как увидел его тело, что почувствовал, что предпринял дальше и так далее, в том числе первые мысли касательно того, кто это мог сделать. Таких мыслей, по словам Шастуна, у него не было. Не считая, поцелуя с Арсением Поповым. Но этого в пока лишь слегка лживой цепочке событий быть не могло. — То есть ты утверждаешь, что с Арсением Поповым ты не был знаком до... момента похорон? — Да, — выдавливает это из себя. Ложь номер два. — Как вы встретились? Это следователь тоже знает прекрасно. Но он досадует насчёт того, что не вышло подслушать их настоящий разговор, а не тот спектакль, который разыграл перед ним Попов. — Он подошёл выразить свои соболезнования, — тихо отвечает Антон. — Сказал: «Так вот как выглядит наследник «Жёлтых хризантем»». Воля мрачно ухмыляется. Очень в стиле Арсения. — О чём вы говорили? — Я спросил, кто он такой. Он ответил, что старый друг отца. Потом подошли вы. — После меня что было? — нетерпеливо уточняет Павел. — Сказал, что хочет со мной поговорить. Отвёл в сторону. Сказал, что видел меня еще ребёнком, — аккуратно умалчивает причину, по которой Попов стал оправдываться перед ним. — Сказал, что обещал моему отцу позаботиться обо мне и маме. Я ответил ему, что мне помощь преступника не нужна и ушёл. — Но потом, как ты утверждаешь, ты и твоя мать по доброй воле поехали к нему домой, не пойми куда и не пойми с кем? — склоняет голову с этим вопросом Воля. — Кхм... — смущённо откашливается Антон. — Ну да. Мама нашла записи отца, которые он делал на случай смерти. В них он просил поехать с Арсением. — Да? — в голосе следователя слышится недоверие. — Да. Но это не ко мне. Все эти вещи у матери. Не у меня. Она согласилась поехать с ним сама. Я не смог её бросить. Воцаряется молчание. Пока один пытается проанализировать сказанное и понять, не ляпнул ли он чего-то лишнего, второй с подозрением рассматривает его спокойное лицо, гадая, не врёт ли он ему. Но здесь Шастун говорит чистую правду. Поэтому даже не догадывается, каким уверенным в себе сейчас выглядит. — Где он живёт? — Я не знаю. У меня нет адреса. — С вами плохо обращались? — Нет, нормально. — Откуда тогда синяки и царапины? — Павел Алексеевич начинает напирать. — Если ты, по твоим словам, был всё это время в доме Попова. Кто, кроме него, мог тебя избить? Шастун мнётся. Он сосредоточенно решает, стоит ли сообщать следователю, что его и мать похищали. С другой стороны, это может охарактеризовать Арсения с положительной стороны, он же спас его. А с другой... в голову Воли может прийти абсолютно противоположный и рандомный вывод, который Арсению не поможет. Если тот, конечно, не виновен. Это уточнение в своей голове для себя он делает постоянно. — Это был не Арсений. Решает тянуть время, чтобы обдумать ещё несколько моментов. Если рассказать, то что? В целом, он знает не так-то и много. Только имя главаря группировки. Адрес их на тот момент квартиры не знает. Сообщить, что Арсений избил Витязя или не стоит? А если он виновен и опасен для общества? В голове вертятся слова Димы о том, что правосудие нужно для безопасности окружающих в том числе. Насколько безопасен Арсений Попов — вопрос сомнительный. И у него нет ответа на него. — Антон, — Павел Алексеевич наклоняется к парню, — тебе не нужно бояться. Он не сделает тебе ничего. Я обещаю. — Меня похитили, — быстро проговаривает Антон. Их общение длится уже больше часа. Он постоянно задаёт изматывающие дополнительные вопросы, вспоминать ответы на которые не всегда просто и легко. Шаст нервно проводит пальцами по волосам и облизывает пересохшие губы. Следователь наливает ему стакан воды. Выпивает его залпом. Выдыхает. И вываливает ему всю правду. Как его и мать похитили из дома Арсения, как его избивали и приковывали к батарее, морили голодом, как он думал, что матери уже нет в живых, как думал, что это никогда не закончится. И как за ним приехал Арсений. И в этот момент рассказа внутри Антона разливается жгучая и приятная сердцу благодарность Попову за всё, что тот сделал для него. Потом Арсений отправился на разборки с этим Витязем, тем, что там было дальше он, Антон, не сильно якобы интересовался, плохо себя чувствовал. Воля перестаёт записывать. Откладывает ручку и молча, не перебивая и не спрашивая ничего, слушает, скрестив руки на груди, внимательно вглядываясь в эмоциональное лицо молодого человека. Он чувствует, что запутался абсолютно. Разве мог Антон с такой готовностью выгораживать Попова, если бы по-настоящему боялся его? Если он не боится его, то почему? Он ведь совершенно не знает его. Доверяет, потому что ему доверяет Майя? Не может же быть такого, просто не может. Не вяжется никак равнодушный и жестокий Арсений Попов с тем Арсением, которого рисует ему Шастун. — Если он не похищал тебя, а спас, — наконец-то находит слова мужчина, — то зачем ему рисковать твоей жизнью, угрожая тебе пистолетом? Шаст замирает и захлопывает рот. Он, конечно, не великий психолог, но что-то подсказывает ему, что говорить про тот факт, что пистолет был не заряжен — явно лишнее. Наверняка не стоит демонстрировать и раскрывать повышенную лояльность Арсения к нему. — Я же не говорю, что он святой какой-то. Просто вы спрашиваете — я отвечаю. Не убил и спасибо, — мрачно заканчивает Антон, чтобы не показаться уже чересчур расположенным к Попову. — Ты же знаешь, что он убил твоего отца, Антон? Он может пытаться тебе понравиться, может даже что-то сделать для тебя, угодить, быть героем, но он банальный манипулятор и лжец. Он очень опасный человек. — Вы ничего не доказали ещё. Докажите и я поверю вам. Сейчас я никому не верю. Ни ему, ни вам. — Хорошо. Я докажу тебе, — кивает Павел Алексеевич и выключает запись допроса. Он встаёт из-за стола и идёт к сейфу, стоящему в шкафу с книгами. Открывает ключом. Достаёт прозрачный пластиковый пакет и кладёт его на стол. Антон ощущает, как потеют его ладони. Как отчаянно сжимаются виски, пульсирует кровь в голове. — Что это? — Я же вижу, ты узнал нож. Это нож из коллекции твоего отца. И он был найден в доме Арсения Попова. Нож пропал в день убийства. — Найден в доме Арсения Попова? — потерянно и бессмысленно повторяет Шастун, утыкаясь взглядом в нож и пытаясь понять, что происходит. — А ты думаешь, мы идиоты? По вышкам сотовой связи было достаточно просто отследить конечную локацию, где пропадает сигнал твоего телефона, — Воля улыбается. — Потребовалось время, но мы нашли его дом. Получить ордер при открытом уголовном деле — сущий пустяк. Ничего важного больше не нашли, но этого ножа вполне достаточно. С отпечатками пальцев. — И что теперь будет? — бормочет Антон. Он хмурится, приподнимает руки, касаясь пальцами сквозь ткань футболки и кофты цепочки, всё ещё висящей у него на груди. — У нас есть записи видеорегистратора, есть мотив, есть украденный нож из квартиры убитого с отпечатками убийцы. Этого вполне достаточно, чтобы посадить его за решётку. Останавливаться ему совершенно не хочется. Так приятно и сладко это ощущение — он поймал Арсения Попова. И тому никуда не деться. Совсем никуда. — Но где доказательства убийства? — оживает Антон. Сам недавно был главным прокурором Арсения в деле по убийству отца, а теперь бросается защищать. — Как он покупал снотворное? Как он хотел его убить? — Это вопрос времени. Всё будет доказано и представлено суду, — удовлетворённо кивает Воля.* * *
— Это ерунда какая-то, — Дима ходит из одной стороны в другую. Они всё ещё в участке. Воля попросил подождать, пока он составит протокол допроса и отдаст его Антону на подпись. — Даже если всё это правда, то это никак не убийство. Непредумышленное? Или покушение на убийство? Хотя, если бы не траванул, батя твой бы не умер. Убийство всё равно, как ни крути. Антон не отвечает ничего. Он сидит на нескладной скамье, облокотившись о колени и подпирая ладонями мрачное лицо. Так странно и непонятно то, что происходит сейчас. Допрос в общей сложности продлился пару часов. Воля задавал множество разных вопросов, на какие-то он отвечал прямо, на какие-то уклончиво, но следователь подмечал это поведение мгновенно и гнул свою линию беседы. Радует только одно: врать много не пришлось. В основном он говорил ровно то, что и было на самом деле. Сказал ли он что-то лишнее? Сейчас, спустя время, ему кажется, что нет. Потому что ничего сильно компрометирующего на Арсения у него самого нет. Кроме злосчастного поцелуя. И если было бы возможно добыть хотя бы ещё один! Попытаться снова, спровоцировать, может быть, его на мысли о том дне, заставить опять подумать об этом! А вдруг получилось бы? Но где можно поймать Арсения Попова для поцелуя теперь — решительно непонятно. И вряд ли он согласится целоваться с ним, когда бы ни было. — Они нашли его дом, — говорит это механически и очень тихо. — Выследили по моему телефону. Получается, я во всём виноват? Он и так думает, что я его подставил с квартирой. Дима кусает губы. Несколько минут сохраняет тишину, затем подходит к другу и присаживается на корточки напротив него. — Это не твоя вина. Матвиенко его наебал, не ты. А про телефон... да кто же знал? Арсений тоже идиот. Мог бы заставить вырубить его и симку выкинуть ещё в городе. — Его посадят? — Если докажут, то посадят, — кивает Позов. — Если не докажут... не посадят, получается? Но мне не нравится, что они сосредоточились на одном Арсении и совершенно не рассматривают другие варианты. Просто насели на него и всё. Мне кажется, его будто просто хотят закрыть. Он встаёт, потягивается и плюхается на скамейку рядом. Несколько раз ободряюще хлопает Антона по плечу. Тот жалко улыбается. Конечно, Дима далеко не юрист и уж тем более не адвокат и не прокурор, чтобы знать, по какой статье собираются обвинять Арсения, но начитанности российской криминальной хроники хватает, чтобы сделать закономерный вывод: кого системе нужно посадить, того обязательно посадят. И, кажется, Арсений Попов входит в число этих людей. Сам мотив убийства лично ему кажется смешным. Спустя столько лет приходить и убивать человека, а потом рисковать всем, чтобы позаботиться о его сыне. Разумеется, чужие мысли и мотивы понять не суждено, но сейчас всё это кажется нелогичным и неправильным. Как и, на самом деле, сама личность Попова в целом. Они оба одновременно откликаются на шум в фойе. Антон равнодушно опять замыкается в себе, Позов же с любопытством вытягивает голову, чтобы посмотреть, что там происходит. Мгновение он смотрит, не отрываясь и пытаясь поверить в то, что видит, затем поспешно оборачивается к другу и колотит ладонью по его спине, привлекая. Шаст недовольно смеряет его взглядом и тоже обращает внимание в ту сторону, в которую тычет Дима. Он стоит в самом начале коридора. Антону кажется, что в этот миг количества воздуха, доступное ему, сокращается стремительно. Арсений стоит спокойно. Его лицо не выражает ни тревоги, ни ещё какой-либо позитивной или же негативной эмоции. Губы его поджаты, волосы аккуратно зачёсаны назад. На носу очки с тонкой чёрной оправой. Сам он одет в просторный тёмный свитшот с какой-то надписью на груди, обтягивающие джинсы и белые кроссовки. Очень повседневно и просто. И когда он смотрит ниже, но, к своему удивлению и потрясению, замечает наручники на его тонких запястья, сцепляющие руки перед ним. Антон взволнованно потирает вспотевшие ладони, рассматривая эти наручники. Рядом с Арсением стоит сотрудник в форме. Он его не трогает, но не сводит пристального взгляда с мужчины, словно тот способен убежать. Он словно чувствует его взгляд. И поднимает голубые глаза на Антона, встречаясь с его зелёными. Лицо никак не меняет своё выражение, лишь глаза смотрят будто немного грустно, или Антон себе это придумал прямо сейчас. Вскакивает на ноги и делает несколько шагов влево, отходя от скамейки и выходя в длинный коридор. Там пусто. Только Димка позади, сам Шастун, Арсений и сотрудник рядом с ним, который на парня не обращает никакого внимания. За эти недели они не виделись совершенно. И даже спустя какое-то время это стало казаться нормальным. Мужчина несколько осунулся, будто даже похудел, так непривычно впадают сейчас его небритые щеки. А в целом он ровно такой же, каким его оставил в собственном доме Антон. Неужели это конец? Это же не может быть концом? Эти мысли тревожными субтитрами бегут в голове Шастуна. Если Арсений виновен, то его не отпустят больше очень долго. А если нет? То они, возможно, смогут увидеться? Но зачем? Есть ли причина, по которой им нужно снова видеть друг друга? Он растерянно кладёт руку на грудь, потому что кажется, что сейчас сердце выпрыгнет оттуда. Подушечки пальцев снова натыкаются на цепочку. На этом моменте губы Арсения трогает короткая и краткая усмешка. Он просто пялится на него, молча, не отрываясь ни на секунду, будто пытаясь насмотреться им, наглядеться на него так, чтобы хватило ещё очень надолго. Он больше не сердится? Больше не думает о том, что Шаст «предал» его? О чём он сейчас вообще думает? И думает ли о чём-то вообще? И глаза у него такие удивительные. В коридоре мрачновато, но дверь, около которой Арсений стоит, стеклянная, через неё солнечный свет беспечного осеннего дня проникает внутрь, луч падает на ковер, раскинутый в коридоре, а также подсвечивает голубые глаза Попова мягким и тёплым оттенком. Это же не конец? В этот момент в коридор врывается Воля. Он сразу же замечает неладное. Смущается. Полушепотом ругается на появляющихся вокруг него сотрудников. Ругается тихо, но Антон слышит, что он досадует из-за того, что, цитата: «потерпевший встретился с обвиняемым» и также по причине того, что «это уже ни в какие рамки не лезет». — Ведите его в допросную, — шипит Павел Алексеевич. Антон не знает, но подозреваемых допрашивают совершенно в другом и менее приятном месте. — Прости, Антон, — виновато улыбается Шастуну. — Где адвокат его? — сразу же отвлекается от парня. Но тот не слушает следователя. Не отрываясь, Антон смотрит, как приближается к нему в наручниках Арсений Попов. Когда он и сотрудник, сопровождающий его, равняются с Шастом, Арсений вдруг снова грустно улыбается ему и пожимает плечами. И отворачивается, ускоряясь и проходя мимо.