* * *
Антон сидит на крыльце дома. Крыльцо широкое, как миниатюрная веранда. На нём помещается небольшой прямоугольный деревянный стол, два таких же деревянных стула, на одном из которых уютно находится светлый плед. Он готов был поверить, что именно Попов тут зависает с кружечкой обжигающего кофе по вечерам, если бы не знал, что мама принесла сюда этот плед. Чашка с кофе и вправду стоит на столе. Вокруг высокий хвойный лес, сзади дома шумит река. Отличие хвойного леса от лиственного — мрачность, так считает Антон. Тёмные деревья обступают со всех сторон, они словно давят на сознание. И здесь всё зависит от восприятия. Они могут защищать тебя, окружать, скрывая от посторонних, а могут молчаливо наступать, пугать своей грозностью. Он не чувствует ни того, ни того. Связи здесь нет, отследить местоположение невозможно, разве что только воспользоваться домашним вай-фаем. Тем, что у Попова всё глушится, он не удивлён. Как будто даже мания преследования отца сейчас не кажется такой смешной. Тот хотя бы существовал в некоем, пусть и сильно ограниченном, социуме. И почему-то ему ощущается, что Арсений намного циничней и обозлёней на этот мир, чем отец. В нём будто бурлит ещё эта страшная энергия разрушения, беззакония и беспринципности. Он бы совершенно не удивился тому, что Попов до сих пор совершает преступление за преступлением. Антон отпивает несколько глотков кофе. К кофе он относится равнодушно. Но сегодня захотелось. Здесь такая навороченная и красивая кофеварка, у которой даже есть небольшой капучинатор, чтобы взбить молоко, так что грех не попробовать. Кофе вкусный. На душе противно. Вот такой вывод текущего дня он делает. На самом деле, с каждом новым прожитым часом здесь он убеждается в том, что занимается ерундой. Дома он мог бы абсолютно также проводить время. Вчера перед сном Антон перекидывался несколькими сообщениями с Димой, пытался через телефон зайти в систему видеонаблюдения в своей квартире. Камеры были установлены как в самой квартире, так и в общем коридоре, в домофоне, чтобы просматривать улицу. Так в своё время настоял отец. Он требовал от сына каждый раз перед выходом на улицу или возвращением домой проверять все камеры, чтобы убедиться, что всё в порядке. Удивительно, но эта привычка очень слаженно вошла в жизнь Шастуна. Сейчас же приложение, что странно, спокойно отдаёт владельцу доступ к камерам. Вчера от усталости Антон не стал разбираться, подумал, что проблема в интернете или в чём-то ещё. Несколько минут он, словно во сне, смотрит на изображение на экране, зажмуривает и раскрывает глаза, пытаясь понять, что происходит. Чуть подрагивающие пальцы кликают по архиву, где хранятся записи всех предыдущих дней. Внутри него всё отчаянно сжимается. От бессилия, от некоторого страха, от злости, от того, что Попов, видимо, как всегда, оказался прав. Он снова и снова перематывает запись назад и как загипнотизированный пересматривает происходящее. — Я рисовал эту картину три года, — тихо произносит он вслух, не обращаясь ни к кому в особенности.* * *
Арсений сидит за своим столом, выпрямившись. Исподлобья он наблюдает за тем, что происходит на мониторе его компьютера. Его пальцы сцеплены в замок, зубы стиснуты, а голубые глаза безэмоционально, не отрываясь, контролируют вниманием всё, что он видит. — А я тебе говорил, — спокойно говорит он, когда запись, прокрученная три раза, вновь останавливается. — Очень предсказуемо, — устало выдыхает и поднимает глаза на Антона. Тот стоит перед ним около окна. Его лицо бледное, он сжимает и разжимает пальцы, теребит кольца, браслеты, будто не имея возможности унять эти жесты. — Они порезали мою картину. — Там могло быть спрятано что-то, — пожимает плечами его собеседник. — Ты должен быть рад, Антон, что они порезали твои картины, фотографии, а не тебя самого. — Я позвоню в полицию. — Не позвонишь. — Нет, позвоню! — Шастун резко разворачивается к Попову. Его трясёт от ярости. — И дело не в деньгах, которые я потерял! Они взломали мою квартиру, они порезали мои картины! Я рисовал их годами! И даже проклятый альбом с фотографиями! Они изрезали даже его! Это была моя единственная память об отце. И я это просто так не оставлю! Его руки всё ещё дрожат, когда он кое-как достает из кармана штанов телефон, чтобы позвонить. Совершенно не представляет, что он скажет, как опишет произошедшее, да и как сможет встретить тех же сотрудников полиции на месте, если он здесь, а не там. Арсений легко и быстро вскакивает со стула. Тот по инерции отъезжает назад. В один шаг он оказывается рядом с парнем. Его пальцы вцепляются в тонкое запястье, увешенное несколькими цепями, сжимают его сильно, не позволяя шевельнуться. Лицо Попова напротив лица Антона. Он смотрит спокойно, но пугающе. Весь превращается в одну сплошную угрозу. Его тело напряжено каждой клеточкой. Кажется, ничто и никто сейчас не способен сдвинуть его с места. Антон пытается отстраниться от него, но двигаться некуда. Он чувствует, как отчаянно колотится его сердце, медленно опускает взор, чтобы заметить пистолет, который висит на кожаном поясе, что теперь виднеется сквозь тонкую ткань футболки на всеобщее обозрение, ведь свитер задирается. — Ты никому никогда не позвонишь, — цедит сквозь зубы Попов. Шастун морщится от боли, потому что чужие пальцы сжимают руку ещё сильнее. — Я понятно объясняю? — он поднимает его запястье, затем ловко перехватывает из пальцев телефон и суёт его себе в задний карман штанов. — Эй! — вскрикивает Антон. Он придвигается ближе, чтобы забрать свою вещь назад. Тянется, заводя руку за его спину, практически впечатывается в это тело. Их грудные клетки соприкасаются. Арсений снова ловит на этот раз оба его запястья, сминая их одной ладонью. Он тяжело дышит. Шастуну в этот момент кажется, что ещё чуть-чуть и из его носа пойдёт пар. Это напоминает какое-то безумие. Ведь Попов готов буквально убить его. Пальцы сжимают всё сильнее. — Ты никому не позвонишь, безмозглый ты идиот, — шипит он в это перепуганное лицо. — Ты вроде сын Голоса, а мозгов у тебя нихрена, — его губы подрагивают от гнева. — Для этих людей не существует законов. Они подставят лопуха какого-нибудь, типа тебя, отсидит он годик-другой, да выйдет по УДО. А тебя при первой же возможности отправят к папаше в гости. Соскучился небось? — Антон сглатывает. Он не смеет даже пошевелиться, голосовые связки немеют, не способен издать никакого звука, несмотря на то что Арсений держит его слишком крепко. — Вон пошёл! Он отпускает тонкие запястья, отталкивая этим жестом от себя парня, словно больше ненужную вещь. Щёки Антона горят, его глаза темнеют от злости, пухлые губы поджимаются изо всех сил, как будто сдерживает слёзы. Смеряет его взглядом с ног до головы, пытаясь этим взором испепелить его, уничтожить, выразить всё бешенство и всю ярость, которая кипит в его груди, очень опасаясь вырваться наружу. Молодой человек выбегает из кабинета Попова. А тот с запозданием замечает его красные запястья. Антон громко хлопает дверью. Арсений вздрагивает от резкого звука и хмурится сам себе, смущённо потирая ладони.* * *
Антон сам не знает, куда он идёт. Было бы странно, если бы он ориентировался в лесу, в котором, к тому же, находится первый раз в жизни. Идти куда-либо без телефона — идея идиотская. Как и в принципе идея идти куда бы ни было. В лесу связи всё равно нет, телефон бы не помог. Наверняка, почти всегда можно позвонить в экстренные службы, но произошедшее недвусмысленно намекает ему — Попов готов за такое его убить. Первые минут десять он идёт без разбору, просто вперёд. Сначала вдоль лесной зоны, затем спускается ближе к реке. Он готов поклясться, что вроде как запомнил, какой дорогой они приехали сюда. Но, кажется, был слишком уставшим или невнимательным вчерашним вечером, что сейчас просто не представляет себе никакой возможности начать здесь ориентироваться. Антон успокаивается. Он замедляет шаг, осматривается вокруг. Сердце сменяет бешенное звучание на спокойный и умеренный бег трусцой. Дыхание выравнивается. Руки практически не болят. Поднимает к глазам чуть дрожащие ладони, рассматривая свои запястья, на которых до сих отпечатываются пальцы Арсения. Сжимает и разжимает собственные пальцы, затем оставляет их в покое. Осторожно присаживается на густую, пока ещё зелёную траву. Сентябрь. Около воды уже прохладно. Но ему приятна эта прохлада, она успокаивает, бодрит, приводит в порядок снующие туда-сюда беспокойные и разгоряченные мысли. Кажется, понятно, почему Попов поселился именно здесь. Это и вправду очень по-отшельнически. Здесь можно потеряться. Или потерять себя. Или же, наоборот, найти? Гробовая тишина очень давила бы на сознание, если бы не такая шумная и бурная река. Она добавляет жизни этому молчаливому и высокому лесу, озвучивает его мрачные мысли, беседует сама с собой, веселит себя, играет с прибрежными камнями, брызжет крупными каплями на растущую по её бокам траву. Попов был бесконечно прав, когда вдалбливал в его голову то, что нельзя связываться с полицией. Спустя годы самостоятельной жизни Антон будто бы абстрагировался от реальности, в которой существовал со своей семьёй когда-то. Он был бесконечно счастлив от того, что это больше не его реальность. Она ещё несколько суток назад казалась ему далёкой и ненастоящей. И как больно в ней оказаться снова. В носу снова предательски пощипывает. Но в этот раз он совершенно один, поэтому не сдерживает слёзы. Они текут по щекам, оставляя неприятные влажные дорожки на коже, а Антон не вытирает их. Он сидит на траве, запрокинув голову назад, опираясь ладонями о землю, смотря на безоблачное небо. День сегодня мог бы быть хорошим. Как и любой другой. Если бы его отец не умер. Всё было бы совершенно иначе. Плакать — как-то не по-мужски, он это знает. Но сейчас, в полном одиночестве, окружённый только терпеливой и молчаливой природой, не может, точнее даже не хочет сопротивляться тем чувствам, которые всё ещё сидят в нём глубоко-глубоко. Было бы намного легче ничего не ощущать. Но, к своему сожалению или же счастью, он слишком любит своего отца. Несмотря на всё. Кажется, эта любовь заложена в нём с рождения, генетически вплетена в его подсознание, и, что бы не натворил отец, он будто бы никогда не сможет его разлюбить. И от этого боль утраты и потери ощущается только резче и острее. Но плакать невозможно вечность, поэтому морально становится всё-таки полегче, словно душа освобождается от некоторого груза, что мешает хотя бы вдохнуть этого чистого хвойного воздуха спокойно и легко. Антон сейчас в безвыходном положении. Он думает о том, что меньше всего на свете ему хочется возвращаться в дом Попова. И так складывается — ему некуда податься. Тем более без транспорта и телефона. Вполне возможно, есть шанс украсть автомобиль Арсения и на нём уехать. Но каждый раз, когда вспоминает, насколько обозлённым был тот в своём кабинете, что почему-то не сомневается, что он точно способен отправить его к отцу, как сказал бандит, в гости. Мерзкие слова, которые он вряд ли сможет забыть. Но то, что даже в собственном доме Попов носит оружие — пугает. Это может значить либо то, что он не доверяет семейству Шастунов или что в доме в принципе попросту небезопасно. И в первом, и во втором случае оставаться здесь — глупо. Но загвоздка в том, что совершать рациональные поступки касательно своей безопасности Антон умеет только с помощью отца. У него нет никакой идеи, как можно выпутаться из этого наглухо беспомощного положения. Он боится оружия. Каждый раз, когда его взгляд останавливается на талии Арсения (зачем туда смотреть — вопрос второстепенной важности и скорее риторический), и он замечает очертания пистолета на кожаном ремне, его на долю мгновения сковывает липкий и холодный страх. Вряд ли когда-нибудь Попов на его глазах применит его, но от этого спокойнее не становится. В жизни ему, несмотря на родственные связи, не доводилось слишком уж часто сталкиваться с такими вещами. От них он благоразумно держался как можно дальше. Антон отряхивает ладони, он горбится, обхватывая руками колени, подтягивая их к груди. Сейчас кажется, что он может так сидеть вечность. Шум реки успокаивает, устаканивает некогда бушующие мысли. Перед глазами перекошенное лицо Арсения. У него такие яркие и выразительные глаза, волосы чёрные-чёрные, длинные, аккуратно зачёсаны назад, небритое лицо, практически всегда нахмуренные брови — почему-то так всегда он представлял какого-нибудь мафиози. Но точно не так, как выглядел отец. Пальцы невольно тянутся, чтобы снова сквозь ткань футболки прикоснуться к цепочке, которую он теперь прячет под одеждой, но всё-таки не снимает. Арсений сказал про неё вчера, значит, заметил. Что это было: обычная издёвка или он хотел показать, что тоже не забыл этот момент? А если не забыл, то почему подошёл к нему в клубе? Со своего детства он и вправду изменился. Бывают люди, которые становятся точной копией маленького себя, только старше и мудрее. Он же сильно вырос, поправился — в детстве был невероятно худеньким. Да и волосы отец никогда не позволял отращивать. То, что они у него завиваются, он открыл для себя намного позже, чем мог. Наверняка Попов его не узнал. Потому что в их вторую встречу, на кладбище, было заметно, как он, как бы не старался скрыть, всё же ошарашен их встречей. Воспоминания про их пересечение до смерти вроде бы успокоились в памяти, но он не может перестать анализировать имеющуюся у него информацию. Вкупе с тем, что видел Шастун в квартире отца глазами Попова, его угроза отправить Антона следом — звучит в голове слишком по-настоящему. Словно он знает, о чём говорит. Тот искусно манипулирует подозрениями, то чуть ли не рассыпаясь в клятвах, что он не виновен, то раскидывая отвратительные намёки, пытаясь или запугать, или просто наследить грязью, чтобы насолить Антону. Зачем? Этот вопрос остаётся без ответа. Сейчас Шаст больше всего на свете жалеет о том, что Димка не рядом. Беседы с ним всегда помогают добраться до сути, до истины, внести больше рационализма в любую из теорий. Сейчас же он сидит в окружении хаотичных фактов и совершенно не имеет представления, как сложить из них целостную и гармоничную картину. Если отец до самой смерти считал Арсения своим поручителем, которому можно доверить сына и жену, то почему этот самый поручитель был у него в квартире в день смерти, после убийства, когда тело ещё не покрылось трупными пятнами и не окоченело, да ещё и с ножом в руке? Чем дольше думается об этом, тем больше и больше растёт недоумение и недоверие к Попову. Как бы ему хотелось не знать этого, не мучиться подозрениями, жить в беззаботном неведении, пусть и испытывая страдания от того, что убийца отца пока не найден. Он не детектив, не полицейский, он совершенно не представляет, как расследуются преступления, тем более убийства. Уж кто может знать об этом, так это Поз. Его голова забита криминальщиной по самое не балуй. Антон не любит такие моменты, в которых стираются всякие границы между хорошим и плохим, между чёрным и белым, он не хочет быть причастным к этим дилеммам. Отец часто повторял, что мир совершенно не делится на две половины, есть огромная пропасть между добром и злом, и очень часто людям приходится выбирать эту серую бесконечность, вместо того чтобы принимать однозначно хорошее или же плохое решение. Может быть, оно и к лучшему. Но факт того, что он сын бандита и преступника, не испортил его, а только обострил природное чувство справедливости. И с этим живётся тяжело. Иногда Антон предпочитает просто не думать. Потому что при слишком скрупулёзном анализе всего происходящего можно впасть в бешенство или, наоборот, в депрессию от того, как несовершенен и несправедлив мир. Он вдруг вздрагивает из-за громкого и неожиданного звука. Это звук приближающегося автомобиля. Антон оборачивается. Он ожидал многого, но не ожидал этого. Когда решил по-детски сбежать, уж точно не хотел, чтобы его кто-то искал. Чёрный тонированный мерседес останавливается около него. Между ними небольшая насыпь. Стекло медленно опускается вниз. Арсений сидит, откинувшись на кожаное сиденье, одна рука покоится на руле, второй он задумчиво почёсывает подбородок. С интересом рассматривает сидящего на траве Шастуна. — Залезай, — небрежно бросает он, словно ничего между ними и не случалось. Он спокоен и невозмутим. Впрочем, как выяснилось, далеко не всегда. — Неа, — удовлетворяет своё любопытство и отворачивается. — Что значит «нет»? — Попов недовольно хмурится. — Ты здесь сидеть собираешься? — Да. Антону не так важно, что он подумает. Ему хочется, чтобы его оставили в покое. Глупо было убегать, да и больше такой цели он не преследует. Просто нравится быть в одиночестве вдали от него. — Нет, так не пойдёт, — слышит, как мотор автомобиля глохнет. Дверь раскрывается, затем хлопает. — Я за тебя отвечаю. Он не реагирует на то, что Попов подходит к нему. Внутренне сжимается, потому что в этот момент кажется, что случится что-то непременно плохое. Арсений несколько секунд стоит над ним, затем неожиданно садится рядом. Антон слышит его умиротворённое дыхание, от него приятно пахнет. Сидит рядом, чуть подогнув ноги, облокотившись о собственные колени, смотрит туда же, куда и его невольный спутник. Не произносит ничего. И это молчание приятно. Просто приятно тем, что его хотя бы некоторое время никто не нарушает. До тех пор, пока не становится слишком неловко. — И долго ты тут будешь сидеть? — неуверенно уточняет Шастун. Он чуть поворачивается в его сторону. Попов же и не думает на него смотреть. — До тех пор, пока у тебя задница не отмерзнет, и ты не сядешь в машину. Учитывая, что ты сидишь тут дольше, чем я, то у тебя она замёрзнет быстрее, — Антон фыркает. — Я сказал что-то смешное? Он оборачивается к нему. Молодой человек невольно сглатывает и осторожно отсаживается чуть дальше. — Нет, — поспешно машет головой. Взгляд голубых глаз смягчается. — Покажи, — кивает на руки. Тот лишь снова отрицательно мотает головой. — Покажи, я сказал, — произносит уже грубее. Бесцеремонно тянет на себя его запястья, молчаливо рассматривает бесчисленное количество секунд, снова недовольно хмурится. Большими пальцами вдруг практически бережно проводит по уже белеющим красноватым пятнам — следам от его собственных рук. — Насмотрелся? — Антон выдергивает руки, недовольно осматривая Попова. — Нравится? — Удивительно, но нет, — после некоторой паузы отвечает тот. — Я не хотел. — Не верю, — отрезает в ответ. — Просто отстань, а. Я вернусь обратно, потому что, блять, мне попросту некуда ещё идти. Никуда я не денусь. Арсений молчит. Он не двигается с места. Просто примирительно сидит рядом, скрестив пальцы в замок и смотря перед собой. Это в его мире всё предельно ясно и понятно, но в мире этого парня всё может быть совсем иначе. Он, возможно, верит ещё в то, что добро побеждает зло и всё такое. Сам он не чувствует сожаления, чувство вины ему практически не знакомо. Он просто умеет рационально различать свои поступки на несколько категорий: хорошие, плохие и посредственные. Этот по его личному мнению относится к посредственным, по мнению Антона, наверняка к плохим. В этом и проблема. Машинально поправляет причёску, зарываясь изящными пальцами в густые волосы, прочёсывая их. Пытается подобрать слова. Сказать что-то ободряющее, чтобы не усложнять их и без того непростые отношения. Арсений не хочет извиняться. Он просто хочет, чтобы всё было как раньше. Разбираться в чужих чувствах — явно не его конёк. — Я что-нибудь придумаю. Насчёт твоей квартиры и всё такое… — наконец-то достаточно неуверенно сообщает он. Антон вскидывает на него глаза. — Разберёмся, короче. Если бы Антон знал Попова ближе, он бы точно понял, что на его языке такая фраза фатально близка к простому людскому «извини». Нет, даже «не извини», на слэнге молодежи это бы звучало как «сорян». Что-то по типу реальных извинений, только произнесённых как бы между делом, дабы не слишком уж унижаться в глазах оппонента. Но он этого, конечно же, не знает. — Что ты хочешь от меня, Арсений? Если ты боишься, что я позвоню куда-нибудь, то я не позвоню. Я всё понял. И если бы Арсений знал его чуточку лучше, он бы точно расшифровал в этом предложении: «Я боюсь тебя и не доверяю, поэтому, чтобы быть в безопасном в уязвимом положении, я пока буду делать так, как ты хочешь». — Поехали. Домой. — А то что, отправишь меня к отцу? Не так уж и сильно боится, получается. Арсений удивлённо замирает от растерянности и наглости, вопросительно приподнимает бровь, затем громко и искренне смеётся. Хрипло, коротко и очень странно — вот так это выглядит со стороны. — Не говори ерунды. Твоя мать меня уничтожит. Пошли давай, скоро холодно будет. Мне-то, конечно, плевать, но вот твоей матери нет. Он встаёт с земли. Антон встаёт следом. Даже не смотрит на него, просто бредёт к машине, открывает дверь и ныряет в салон, оглушительно хлопая дверью. Попов неприятно вздрагивает и морщится. Он идёт за ним, садится. Показательно аккуратно закрывает дверь. Едут в тишине. Ехать несколько минут. Это пешком добираться до этого уединенного уголка не так быстро. Паркуются во дворе. Шастун также, не произнося ни слова, заходит внутрь дома. Разувается. И идёт в комнату. Которую, на долю секунды, разумеется, только мысленно, называет «своей». Арсений задумчиво смотрит ему вслед.* * *
Попов с отвращением рассматривает повестку, которая пришла ему сегодня днём, пока он катался в поисках Антона. Точнее, это не совсем повестка. Распечатка электронного письма. Следователь вызывает на допрос. Повестку лично в руки ему никогда не доставят по той простой причине, что никому неизвестно, где именно он живёт. По закону от такой повестки отвертеться невозможно. Только в том случае, если ты на ней, конечно же, расписался. Законы знает получше некоторых блюстителей порядка. Специфика работы обязывает. Со следователями в конфликты вступать не любит. Таким людям, как он, подчас следует быть у всех на виду, чтобы не дать ни единого повода докопаться. Вызывают его как свидетеля. Это официальный допрос, уголовное дело уже возбуждено. И здесь совершенно другие карты. Здесь каждый шаг имеет больший вес, нежели раньше. Арсений знает: самое лучшее решение в этом случае — явиться под руку со своим адвокатом. В противном случае, если они как-нибудь ухитрятся всучить повестку ему лично в руки, времени на подготовку и уж тем более на адвоката не будет. Реален ли такой исход событий? Это нельзя не принимать во внимание. Быть свидетелем для таких людей, как он — почти всегда ловушка. Свидетелем чего, по мнению следствия, он может быть? Скорее всего, подозревают, просто пока недостаточно улик: косвенных или прямых. То, что никто не в курсе, что он был на месте преступления — в этом Попов уверен. В начале двухтысячных они с Голосом промышляли в грабежах, вооружённых, но без печального исхода. Получалось весьма успешно. Он лично такого рода риск не любит. Но в голодные времена выбирать не приходилось. Свидетель очень легко может стать подозреваемым, если во время допроса его начнут, разумеется, подозревать. Во лжи и притворстве ему равных нет, но то, что главным следователем является Воля — это очень сбивает с толку. Павел не идиот — это первое очко не в пользу Попова. А также он всегда интересовался делом банды Голоса, значит, копал тоже много — второй и сокрушительный бал в пользу проклятого следователя. Он откидывается на спинку кресла, крутит в пальцах лист, словно надеясь, что тот что-то сообщит ему дополнительно. Осталось дождаться Матвиенко. Матвиенко — адвокат Попова. Они знакомы половину жизни каждого. Ещё в то время, когда Сергей Борисыч не был уверен в том, что он станет адвокатом, а Арсений уже с завидным усердием двигался к статусу человека, которому услуги адвоката рано или поздно должны понадобиться. Как судьба свела двух настолько беспринципных людей — загадка десятилетий и большая удача для Арсения. Преданный как собака, невозмутимый, пробивной, образованный — идеал любого уголовника. Уголовником, конечно же, себя Попов предпочитает не называть, ему это звание не к лицу. Он вообще никогда не упоминает вслух свои «заслуги», ибо зачем, как любит он повторять, лишний раз бессмысленно сотрясать воздух. На все шутки следователей и полицейских, которые мечтают до него добраться, он отвечает исключительно невинно и с видом глубоко оскорблённого этими подозрениями человека. Всех окружающих это раздражает, Арсения же — чрезвычайно забавляет. Вдаваться в воспоминания о Голосе — последнее, чем бы он хотел заняться. Но, к сожалению, если подозреваемый может отказаться от дачи показаний, свидетель — нет. Висеть в чёрных списках у Воли тоже желания не имеется, хотя практически наверняка тот только и мечтает о том, чтобы внести ненавистное имя, пусть и пока карандашом, в «книгу смерти». За решётку, ни в каком ключе, Арсению катастрофически нельзя. Причины эти следствию не следует знать, иначе они все только еще сильнее загорятся желанием отправить его туда. Его работа — её нельзя остановить, выключить по щелчку пальцев, без него всё пойдёт прахом. Ведь скорее всего он уйдёт не на год и не на два. Уж ему-то Воле точно будет что припомнить. И в целом, Арсений очень брезгливый, сидеть в тюрьме для него — ниже достоинства. Хотя и он, и Голос там бывали. Голос — по собственной неосторожности. Он сам — по причине, что странно быть таким мерзавцем и ни разу не отсидеть. Чтобы умерить пыл правоохранителей к его поимке, он и вправду поддался им. Получил урок на всю жизнь и небольшую поблажку. Они были довольны, что он получил хоть какое-то наказание. Пусть и не то, которое заслужил на самом деле. Арс встаёт, чтобы выпрямиться и попросту размяться. Взгляд его падает на лежащий на рабочем столе телефон Антона. Думает о том, что надо бы его ему отдать. Удивительно, но Шастун с момента, как они приехали, ни разу не заикался о своем гаджете. Более того, он весь оставшийся день провёл, заперевшись в своей комнате. Попов не уверен, ел ли он вообще. Он решил, что его такие вещи более не заботят. Он дал этому мальчишке всё необходимое. Как воспользоваться его добротой — дело личное. Но телефон как будто вернуть всё равно надо. Ему неинтересно ни его содержание, ни изредка всплывающие уведомления на экране — беспроводной интернет всё-таки в доме же есть. Только на несколько минут его заинтересовывает изображение на экране блокировки. Картина. Он узнаёт её. Видел этот огромный холст на записях камер видеонаблюдения. И почему-то в память врезается отчаянный голос Антона: «Они изрезали мои картины! Я рисовал их годами!». Стискивает челюсть и недовольно хмурится. Берёт телефон со стола и отправляет в карман штанов, чтобы передать его владельцу. Выходит из своего кабинета. В доме темно и очень тихо. Майя ложится спать рано, Шастун, видимо, ещё дуется в своей комнате. Именно туда и направляется Арсений. Но он останавливается. Внизу, в прихожей слышится чья-то возня. Он замирает, прислушивается. В том, что Майя в своей комнате — в этом уверен железно. Но точно ли Антон в своей? Делает несколько шагов и оказывается около двери. Бесцеремонно дёргает за ручку, она поддаётся, распахивает. Парень сидит на кровати, скрестив ноги, в руках — несколько листов бумаги и карандаши. Где он их откопал — вопрос интересный, но очень сильно второстепенный. Тот хочет было возмутиться, но Арсений, который уже отстегнул пистолет, прижимает его обжигающе холодное дуло к губам, призывая к тишине. Это жест парализует Антона. Он таращит глаза и откладывает бумагу. Мужчина теряет к нему интерес, он скидывает с ног тапочки, мягко и бесшумно, плавно наступая голыми ступнями, по-кошачьи крадётся к лестнице. Замирает, осторожно вглядываясь в темноту. С его привычкой закрывать намертво все блэк-аут шторы вокруг дом превращается с наступлением темноты в беспросветный склеп. Всегда ему это нравилось, но сегодня, кажется, в первый раз он сомневается в правильности своего давнего решения. Антон выскальзывает из комнаты, гасит в ней свет, который предательски падал на пол второго этажа. Сам не понимает, к чему ему эти приключения, но решает проследовать за Арсением. Тот его компании не противится, только дублирует свой жест — постукивает дулом по губам, встревоженно сверкая глазами в темноте. Вместе они спускаются по лестнице. Возня внизу продолжается. Кто-то проник в дом или пытается проникнуть — это Антон пытается понять, отчаянно прислушиваясь. Арсений уже наверняка знает ответ на этот вопрос, но спросить что-либо в данной ситуации не представляется возможным. Совершено не ясно, что ему было бы страшнее — сидеть и дрожать в комнате или всё-таки быть здесь. Спустя время он осознает, что это было максимально глупое и самое небезопасное решение в мире. У него нет оружия, он не умеет драться и он, в конце концов, сын Голоса. И его априори ненавидит некоторое количество головорезов или просто бандитов и преступников — эта градация уже не столь важна. Но сейчас он здесь. Следует за Поповым. Даже пытается по-дебильному выглянуть из-за его плеча. Тот ему это сделать не даёт. Его сильная рука ложится на талию Шастуна, в темноте случайно скользнув под футболку — это прикосновение обжигает. Антон чувствует, как невероятно и сумасшедше колотится обезумевшее от адреналина сердце — собой оно готово разорвать грудную клетку, разнести её на атомы. Арсений отталкивает Антона в бок, за себя, отходит вперёд. Невнятное бормотание становится громче. Как и чьё-то дыхание. Кажется, кто-то уже находится внутри. Щёлкает замок двери — много раз, как если бы кто-то пытался отмычкой или ключом неловко повернуть его. Что-то падает, что-то разбивается. Антон не понимает ничего, он даже не стремится теперь следовать за Поповым — в этот момент он проклинает всё на свете, в том числе и себя самого, за то, что решился на это безумие. Арсу почти наверняка не привыкать убивать кого-то, стрелять и получать пули, он же сам свинец в свое тело принимать совершенно не готов. Сейчас стоит на месте, опасаясь пошевелиться, пытаясь понять, что ему делать. Кажется, нужно куда-то спрятаться, потому что он стоит посреди гостиной-прихожей, не уверен точно, но где-то здесь. А это вряд ли можно назвать безопасным местом. Попову хорошо, у него хотя бы есть пистолет. Шасту не хотелось бы оказаться на его месте, в любом случае. Ему вообще больше не хочется оказываться хоть где-то рядом с ним. Затворничество в комнате было лучшим вариантом. — Ну давай уже, выходи! — громкий голос хозяина дома нарушает тишину. Включается свет, раздаётся громкий, оглушительный выстрел. От этого звука закладывает уши и виски прознает резкая боль, в нос ударяет горький запах пороха. Антон хватается за голову и жмурится от яркого света, щурясь, смотрит перед собой. Попов стоит сбоку, выпрямив руки с пистолетом. Напротив Антона стоит мужчина с коротко стриженными чёрными волосами и такой же короткой бородкой. Он направляет пистолет прямо на Шастуна. Кажется, именно из этого оружия был произведён выстрел. Всё тело немеет от дикого ужаса и животного страха. Он даже не может пошевелиться, так и остаётся стоять неподвижно в этой же позе, в которой и застал его выстрел. — Ты разбил мне люстру, — неожиданно абсолютно спокойно произносит Арсений. — Я заплачу, — отвечает мужчина, опускает пистолет и невинно улыбается. — Я надеюсь, ты сдохнешь, — отмахивается от него Попов. Он отправляет оружие в кобуру, висящую на пояснице. — Ты нахер вламываешься в мой дом, идиот?! — А ты что крадёшься в темноте, как крыса? — невозмутимо парирует тот. — Дебилизм какой-то, — бормочет он. И оборачивается к Антону. — Эй-эй, ты чего? — А это кто ещё? — с любопытством интересуется Матвиенко. — Наследник. — Сын Голоса, что ли? — присвистывает адвокат. — Хорошо, что мама пьёт снотворное, — только и успевает произнести Антон, прежде чем потерять сознание.* * *
Он просыпается от того, что чьи-то ладони несильно бьют его по щекам. Быстро-быстро моргает, пытаясь прийти в себя. — Ну вот, а ты говорил, окочурился. Вон, живой твой неженка. Они на кухне. Арсений сидит на полу, голова Антона, которая кажется ему сейчас просто невыносимо тяжёлой, лежит на его коленях, что ещё страннее. И, кажется, он крепко приложился затылком. Это ощущается практически сразу. Мучительно стонет и стискивает зубы. — Живой, — поджимает губы Попов, словно надеялся на какой-то другой исход. — Вставай, что разлёгся?! — пытается грубо, словно спохватываясь, столкнуть его с себя. Шаст слушается. Он садится на пол, дрожащими пальцами протирает глаза, затем осторожно касается рукой темечка. Крови нет. Значит, просто ударился. — Держи. Хлебни, — незнакомый мужчина протягивает ему гранённый стакан. — Да это вода просто, не боись. Напугали мы ребёнка, Арс. — Не мы, а ты, — тот встаёт с пола. С плохо скрываемым отвращением отряхивается, словно испачкался в чём-то мерзком и грязном. Антон, сделав несколько глотков прохладной воды и передав стакан обратно, встаёт следом. Голова кружится. Он облизывает пересохшие губы пошатывается, чуть ли не теряя снова равновесие. Попов ловит его. Ладонь снова ложится на бедро, пальцами другой — хватает за запястье. Заминается, убирает пальцы с запястья, придерживая его за локоть, практически бережно. — И это сын Голоса? — с сомнением уточняет гость. — Заткнись, — на него он больше не смотрит. Заглядывает в глаза Антону, пальцами правой руки обхватывает его подбородок, подтаскивает его к себе. — Ну, ты чего, а? Антон? — давно он не называл его по имени. И называл ли когда-то? Матвиенко наблюдает за происходящим с искренним интересом. Он уже в тапочках, стоит у кухонного стола, опираясь локтём, сжимая в другой руке стакан с ромом. — Я пойду к себе в комнату, — бормочет он, отстраняясь от Арсения. — Я тебя провожу. Они вместе поднимаются на второй этаж. Он не уверен, что ему прямо-таки настолько жаль Антона. Больше не хочется проблем с его матерью, которая и вправду даже не проснулась от выстрела. Поразительная ситуация. Но не может себе раздосадованно не признаться — что-то внутри него забеспокоилось, когда наследник хлопнулся в обморок. Он сам и раньше отмечал опасливые короткие взгляды парня на свое оружие, которое в принципе всегда носит с собой, но не придавал этому никого значения. Чужие фобии — не его проблемы. Так казалось всегда. До текущего момента. Антон садится на кровать. Он уже окончательно приходит в себя, затылок отдаёт тупой болью, но не так сильно, как там, на кухне. Его всё ещё скорее неприятно смущает момент того, что он не помнит то, как оказался там, и то, что лежал на коленях Попова. Совершенно не тот досуг, которым бы хотелось когда-либо заняться. — Твой телефон, — Арсений протягивает ему телефон. — Как мило, — кисло улыбается в ответ тот. — Не дерзи, — Арсений неожиданно подходит к нему, садится на корточки напротив парня и серьёзно смотрит в его изумрудные глаза. Опирается ладонями о кровать, придвигаясь ближе. — Скажи, пожалуйста, что за детский сад ты мне здесь устроил? Сначала истерики, потом сбегаешь чёрт пойми куда в лес, следом подставляешься под пули и завершаешь этот экспириенс обмороком. Антон только таращится на него в изумлении. В первые мгновения даже не находит, что и ответить. Арсений так близко, его грудная клетка вздымается спокойно и размеренно. Хотя бы он не злится. Голубые глаза смотрят невозмутимо, но в упор. Несколько прядей угольно-чёрный длинных волос спадают на нахмуренный лоб. Мелкие морщинки разбегаются в уголках его глаз. Кажется, он видит его лицо так близко впервые. И просто пялится, не имея сил связать слова между собой, чтобы ответить что-то членораздельное. На Арсении уже нет свитера, только белая свободная футболка с широкими рукавами, которые не прилегают к коже, открывая обзор на крепкие мускулистые руки и бицепсы. У него длинные-длинные ресницы и чуть влажные аккуратные губы. Шаст снова часто моргает, чтобы расфокусировать зрение. — А может быть, это ты сначала наорал на меня, отнял телефон, а потом со своим дружком чуть не прикончил меня, а? — выпаливает в ответ тогда, когда этот момент слишком затягивается, как и молчание. — Это мой адвокат. — Да мне плевать… Зачем тебе адвокат? — подозрительно щурится. — Не твоё собачье, точнее, щенячье дело, наследник, — презрительно усмехается Попов. Минуту назад он был явно приятнее, чем сейчас. — Пистолетиков боишься? — вдруг меняет тему. — Не твоё дело, — бросает ему Антон. Он отодвигается от него, забираясь на кровать. — Веди себя тихо и прекращай мне доставлять неприятности, — Арсений встаёт и выпрямляется. — На столе есть ноут, посмотри сериалы какие, в холодильнике — еда. И не делай мне мозг, наследник. Он выходит прочь, хлопая дверью, оставляя Антона в полном одиночестве.