* * *
Арсений думает, что Матвиенко не знает о его ориентации. Это в действительности его огромный секрет. Вряд ли Сергей стал бы его высмеивать или шантажировать, просто это он, наверное, не способен полноценно и искренне доверять людям. Даже собственному адвокату, даже когда дело касается вопроса о его свободе и защиты в суде. Он настолько привык искусно лгать и изворачиваться, что сам подчас не может различить, где его история, его чувства, а где то, за чем он прячется, и то, во что хочет верить. А Матвиенко, надо отдать ему должное, тоже поднатаскался в своих отношениях с Поповым, научился распознавать практически незначительные признаки, когда он врёт, когда испытывает какие-либо чувства — настоящие, не выдуманные, которые старательно привык скрывать. Но он никогда с точной уверенностью не скажет, какая же ориентация у друга. Просто надеется, что в один прекрасный день тот сможет ему открыться. А, может быть, открывать здесь и нечего. Матвиенко гадает об этом, боковым зрением периодически рассматривая мужчину. Тот сидит на пассажирском сиденье, откинувшись на мягкую кожаную спинку и закрыв глаза. Он как всегда спокоен. И как же раздражает то, что конкретно сейчас непонятно, переживает ли он из-за допроса или нет. Арсений как обычно отрицает свою вину, но адвокатский опыт и опыт в общении с таким бессовестным человеком, как Попов, подсказывает: здесь что-то не чисто. Но что именно? Сергей никак не может понять. Алиби у него вроде как есть. Камеры видеонаблюдения, даже камера его собственного видеорегистратора не дадут солгать. Но раз Воля вызывает на допрос — у него что-то есть на бандита. Или хочет просто взять на слабо, попытаться начать шантажировать, чтобы и адвокат, и подзащитный, поддавшись на блеф, согласились пойти на сделку. А где есть сделка со следствием, там вскрывается и новая информация. Именно она нужна Павлу, сомнений нет. Адвокат знает — от их стратегии с Поповым зависит многое. Если он продолжит скрываться, пытаться избегать встречи, то это сыграет на руку не им. Перейти из свидетеля в подозреваемого для Арсения слишком просто, поэтому нужно больше осторожности, нужно больше предприимчивости, сдержанности и продуманности. А этим Арс в общении со следователями не всегда отличается. Любые подозрения, любые попытки уличить его в чём-то приводят мужчину в неконтролируемую ярость. И это Матвиенко поражает каждый раз как в первый. Иногда даже начинает сомневаться, а не придумал ли он сам себе все эти грехи и не повесил ли их самостоятельно на этого мужчину в праведном гневе. Что в голове у его друга — этого он не сможет узнать до конца сам. — Арс? — Ммм? — недовольно мычит тот, даже не открывает глаза, только лишь посапывает, будто и вправду спит. — Ты всё помнишь, что мы с тобой обсуждали? — Ты спрашиваешь это хер знает какой раз за текущие сутки. — Я спрашиваю, потому что это, блять, жизненно важно, в первую очередь для тебя самого. Если хочешь, чтобы я спас твою задницу, ты должен слушаться меня во всём. — Я уже оделся как дед. Даже этот сопляк успел поржать надо мной. Что ещё надо? Арсений открывает глаза и устало трёт пальцами переносицу, затем облокачивается о дверь и устремляет взгляд на друга. — Ты точно ничего не хочешь мне сказать? — автомобиль останавливается на светофоре. Сергей тоже поворачивается к нему, не отпуская руль. Смотрит внимательно и серьёзно, чуть хмурит брови. Скорее на автомате, чем по внутреннему состоянию. — Что у тебя было с Голосом в последнее время? И почему вы вообще поссорились-то? — Ничего у меня с ним не было. Он со мной не общался. — То есть это он с тобой не общался всё-таки? — Тебе какая разница? — Попов заметно нервничает. Он кусает губы и пальцами левой руки теребит кольцо-печатку на правой. — Я тебе уже всё сказал, что тебе нужно знать. — Арс, я здесь адвокат или ты? Какого чёрта ты за меня решаешь, что мне нужно знать, а что нет? Позволь это решать мне самому. — Отвали. Он мрачнеет и снова закрывается. Матвиенко понимает: больше тот не скажет ему ни слова, а накалять ситуацию и злить Арсения ещё сильнее — плохая затея для всех участников данного мероприятия. Впрочем, тот никогда ему не раскрывал всей правды, и адвокат всегда работал с тем, что есть, и надо признать, весьма успешно. Поэтому остаётся только надеяться на то, что это просто очередное упрямство друга, и тот не скрывает ничего жизненно важного. Между вариантом «опозориться перед следователем» или «привести в бешенство Попова» он всегда выберет первый вариант. Потому что в себе уверен на сто процентов, в этом экспрессивном мужчине — нет. Остаток дороги проходит, к счастью, достаточно мирно. Арсений успокаивается, когда понимает, что никто не собирается допытываться до него снова. Они общаются о том и сём. Немного о повседневном, немного о предстоящем допросе. Сергей хорошо понимает: его подзащитному нужно, насколько это возможно, расслабиться, прийти в хорошее расположение духа и настроиться на довольно непростую и кропотливую работу.* * *
Антон в своей комнате. Мама, кажется, вооружилась идеей накормить водителя Попова, который словно истукан сторожит их в этом пустоватом доме. Он же сидит на застеленной кровати, рассматривая свои наброски. Ему удалось отыскать пачку листов у принтера в гостиной, там же — скоромный набор достаточно неплохих карандашей. Интересно, но разной мягкости. Он в целом не любит эти дешманские карандаши из масс маркета, которыми не то что рисовать что-то стоящее невозможно, их даже точить категорически неприятно. Так что наличие профессиональных карандашей — это радует. Наброски разные, сейчас не рисуется что-то одно, что-то особенное. Ничего ценного, ничего стоящего в связи с отсутствием вдохновения. Для него это странно — ничего не делать. Учёба пока встаёт на паузу, в деканате удалось отвертеться, что заболел. В начале учебного года пока ничего грандиозного не планируется, преподаватели только разгоняются после двухмесячного перерыва. Пропуски нежелательны, но не критичны. Работу он сам приостановил после смерти отца. Отказался от выставок, связался с заказчиками. Его любят и ценят. Это непривычно, но сейчас необходимо. Это даёт возможность не потерять слишком много денег, люди готовы подождать. Когда живёшь в такой среде, к которой уже, казалось бы, привык Антон, это всегда про насилие. Иногда физическое, иногда эмоциональное. Иногда про насилие над самим собой. С ним не обращались плохо, но на него объективно было мало времени. У отца так точно. Мама очень старалась. Всегда. Но далеко не всегда была возможность открыто и честно выразить свои эмоции, чувства, поделиться переживаниями. Отец бы не понял, а мама слишком привыкла покрывать и защищать его. И Антону никогда не хотелось проверять: станет ли она жертвовать им и его чувствами, чтобы отчистить репутацию мужа. Просто по умолчанию поставил самое сокровенное и важное под замок. Рисование — то, что у него получалось всегда. Сначала это были простые детские картинки, которые он постоянно сопровождал какими-то историями, у каждого персонажа была своя судьба, на рисунках чаще было запечатлено не что-то конкретное, а целая история, которую мальчик со светлыми коротко стриженными волосами и изумрудными глазами рассказывал сам себе. Затем учительница в школе, на уроке изобразительного искусства, заинтересовала юного ученика натюрмортами, тогда Антон впервые узнал, что такое тон, перспектива, композиция, пропорции и прочее, прочее, что, оказывается, далеко не последние вещи в, как он так называл своё хобби, рисовании. В средней школе он увлёкся портретами. Рисовал сначала обычными простыми карандашами, пока однажды мать на день рождения в тайне от отца не подарила ему настоящий набор карандашей и клячку, что привело его в полнейший восторг. Мягкие — для создания теней и объемности, твёрдые — для создания контуров и деталей. Клячка — чтобы убирать линии и следы с бумаги, создавать тени и свет на портрете, более плавные переходы. Отец был против этого увлечения, называя его «бабским», поэтому в художественную школу в детстве Антон так и не поступил. В своём творчестве он всегда выражает себя. Не пишет картины по указанной кем-то схеме, старается оставлять в ней себя, своё видение, чувства, эмоции, выкинуть их в цветовое безумие, запечатать масляными красками, избавиться от них навсегда, оставить в чужом доме или квартире — так проще. И сейчас, в окружении обычных тонких листов бумаги и карандашей, он снова ощущает себя ребёнком. Когда не было у него никакой мастерской, никаких качественных предметов для творчества. Когда была только голова с буйной фантазией, подручные, не всегда хорошие для его таланта, средства и свободное время. Легко соскакивает с кровати. Осторожно спускается вниз. Мама, кажется, теперь в своей комнате, смотрит телевизор. В доме пусто, тихо и мрачно-спокойно. На кухне — идеальный порядок, как и вокруг. Антон, привыкший к неброскому творческому беспорядку, чувствует себя очень неуютно. Дом был гораздо гостеприимней, когда его владелец присутствовал здесь. Это осознавать странно и непривычно, ведь назвать Арсения гостеприимным в полной мере этого слова или же дружелюбным — это сродни богохульству. Переобувается, чтобы выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Бедолага-водитель спокойно восседает на небольшом коридорном диванчике. Он даже не смотрит на Антона, не обращает ни малейшего внимания, пока тот не решает прикоснуться к ручке двери, которая не поддаётся усилиям. Дёргает ещё сильнее. — У вас не получится выйти, — подаёт голос мужчина со своего места. — Да вы издеваетесь! — он нервно фыркает, но очень скоро убеждается в правоте этих слов. Дверь заперта. И, конечно же, у него нет ключей. — Это всё какая-то шутка, — Антон трёт глаза, словно надеясь очнуться от сна. — Когда твой Арсений был здесь, у меня было неограниченное передвижение, хотя ему было вообще насрать на меня… Он замолкает. Конечно же, у него было неограниченная возможность передвигаться до тех пор, пока он не… сбежал. Это даже нельзя назвать побегом — жалкая и беспомощная пародия. Просто смешно. И это беспокоит. В их устные договорённости с Поповым не входило то, что тот будет настолько его контролировать. Антон страдальчески морщится и тихо стонет. Арсений — преступник. С каких пор преступникам можно доверять? Дважды, нет, трижды идиот. И это всё про него самого. — Нельзя выйти, — неожиданно подаёт снова голос водитель-охранник, словно решая закрепить эту информацию между ними. — Да я на веранде посидеть хотел просто, — ворчит Шастун. И его осеняет. — Твой… как вы там его называете? Хозяин? Нет, как-то тупо звучит. — Босс, — подсказывает мужчина. Антон кивает. — Вот, босс. Твой босс растрепал тебе наверняка, что я боюсь оружия, — тот смотрит на него с недоверием, но внимательно. Молчит, словно соглашается с этими словами. — Не знаю, в каком он контексте это сказал, но у тебя же есть оружие? Конечно есть. Нет-нет, даже не вздумай показывать. Ну, вот, шмальнёшь мне вслед, если бежать вздумаю, чтобы обосрался от страха. Но меня чуть не прикончили вчера, ты, наверное, это тоже знаешь, но это неважно. Я жить хочу. Я тихонечко посижу на стульчике, порисую и всё. Базар? — последнее слово добавляет весьма неловко, пытаясь смягчить свою пламенную речь. Мужчина вдруг встаёт со своего места и идёт к Антону. Замирает в нескольких сантиметрах от него, затем, когда тот отодвигается в сторону, отпирает дверь, выходит первым наружу и пропускает парня следом. — Он сказал, чтобы я осторожнее с тобой был, — после некоторого молчания произносит водитель. Шаст растерянно кивает. — Ага… Я тогда себе кофе налью… и приду. Ты… будешь?* * *
Арсения Попова здесь знают все. Если не лично, то по новостям, газетам, сплетням. Кажется, на него поглазеть собрался весь отдел. Эта популярность Волю категорически не устраивает, но поделать ничего не может: свои личные перерывы на работе эти, видимо, не особо умные люди тратят на то, чтобы увидеть легендарного мафиози, как шутят в участке, который вместе со своим коллегой и другом Сергеем Ивановым и их бандой «Жёлтые хризантемы» держали в страхе всю Москву в начале двухтысячных. У Арсения, как и у его партнёра, тоже было прозвище. Лектер. По показаниям молодой женщины, Попов, личность которого тогда ещё не была установлена, во время ограбления пошутил, спрашивая Голоса, а не убить ли им и не съесть ли девушку, которая совершенно случайно оказалась неожиданной свидетельницей. Реакция Голоса на эту, как потом только оказалось, шутку в протоколе не уточнена, но прозвище за Арсением закрепилось. Милиционеры и следователи того времени, когда им всё-таки удалось познакомиться с бандитом вживую, пришли к выводу, что прозвище как нельзя актуально, учитывая ум, интеллект и даже некоторые намёки на психопатию у подозреваемого. И если Голос к своему прозвищу или погонялу относился трепетно, пряча за ним свою настоящую личность, то Попов вскоре после распада, как все думали тогда, группировки открестился от своего совсем. И Павел Алексеевич очень хорошо знает, как вывести этого человека из себя. Меньше контроля над эмоциями — больше шансов получить какую-либо информацию. Матвиенко, разумеется, сделает всё возможное, чтобы держать ситуацию в своих руках, но и Воля работает не первый год. Арсений заходит в участок спокойно. Он прекрасно практически сразу же осознаёт, что всё внимание здесь будет предназначено только ему. Любопытные взгляды ощущаются сразу, и тихие перешёптывания слышатся с порога. Его это не интересует, не тревожит, не симпатизирует. Ему просто никак. Это было, есть и будет. Сам заработал себе такую репутацию. Меньше внимания — меньше шума. Но сейчас понимает, как был прав Матвиенко со своими манипуляциями насчёт внешнего вида. Взгляды совершенно другие. Сложно видеть чудовище в человеке в светлой просторной одежде, с такими пушистыми густыми волосами, которые открывают вид на ровный умиротворённый лоб, излучающие уверенность и миролюбие голубые глаза. Он выглядит и вправду совершенно иначе. Ни одна деталь его образа не подчёркивает его вспыльчивый и жестокий нрав, его хладнокровие и равнодушие к окружающим. Только простая одежда, никаких украшений, лишь будто бы издалека — обручальное кольцо и открытое, практически честное лицо. Когда на тебя смотрят не с отвращением и осуждением, хотя должны бы — это чувствуется абсолютно всегда. — Я же говорил, — шепчет ему на ухо Матвиенко, привставая на цыпочки. — Ты как всегда прав, — произносит Арсений и очаровательно улыбается всем окружающим. — Нам бы пройти в кабинет Павла Алексеевича. Сергей в шутку называет это «дружелюбным лицом». Когда Попов максимально расслабляет каждую мышцу своего лица, усилием воли поднимает брови и скромно улыбается своей фирменной улыбкой «уголками вниз». Обычная манипуляция, которую они буквально сотворили вдвоём, пытаясь подобрать ему «подходящее» лицо. Видимо, в силу специфики его образа жизни лицо Арсения всегда лично для него привычно мрачно и угрюмо. Он не улыбается, не стремится завоевать чью-то симпатию и в целом может выглядеть, несмотря на привлекательную и интеллигентную внешность, весьма отталкивающе. Матвиенко это всё осознал очень быстро. И понял, что им необходимо действовать. Удивительно, но таким людям, как Попов, и вправду требуются репетиции, чтобы научиться выглядеть дружелюбно. Он не замечает сам, как хмурит брови, смотрит исподлобья и, в общем и целом, готов испепелить взглядом кого угодно. — А я вас уже жду! — навстречу им, как гостеприимный хозяин, выходит Павел Алексеевич. — Не думал, что вы приедете. — А мы любим удивлять, — поспешно вставляет Матвиенко, прежде чем Арсений находит, что ответить. Публичные сцены им не нужны. Поскорее убраться с общественной арены — вот, что им необходимо. Они проходят приёмное отделение, провожаемые любопытными взглядами, на которые теперь не обращают ни малейшего внимания. Длинный коридор с различными дверьми по бокам ведут их в святую святых — кабинет следователя. Атмосфера здесь мрачноватая, вокруг попытки оживить помещение — бедные растения, портреты и различные доски объявлений — всё, что успевает разглядеть Арсений. Около дверей кабинета стоят двое полицейских. — Вы не будете против? — оборачивается к ним Воля. — Пожалуйста, — пожимает плечами Попов. Он приподнимает руки наверх и спокойно позволяет себя обыскать. Сильные руки придирчиво ощупывают его со всех сторон. Во всех карманах пусто, оружие тоже отсутствует. Павел Алексеевич только поражается ухмылке мужчины, которого данная ситуация только забавляет. Подготовились, значит. — Вы очень любезны, — наигранно улыбается следователь. Они втроём проходят в кабинет, следом закрывается дверь. Сотрудники остаются стоять в коридоре, готовые, видимо, к любым исходам этого мероприятия. Здесь достаточно просторно. Широкий массивный стол напротив входной двери. Кресло с высокой мягкой спинкой. Компьютер на столе, подставка для документов, которые сложены и на этой подставке, и просто рядом. У окна — высокий шкаф, тоже доверху забитый документами в различных видах: папки, сшитые листы, книги с записями и прочее, прочее. Небольшой гардеробный шкаф у противоположной стены. Высокое ведёрко для зонта, которое Арсений отмечает для себя и усмехается. Около окна расположен небольшой, но слегла потрёпанный жизнью кожаный диван моды двухтысячных, но никак не современности. Мужчины усаживаются напротив Воли в два скромных кресла. — Это убожество так и просит ремонта, — улыбаясь во весь рот, произносит Арсений. Матвиенко поджимает губы. Выглядеть дружелюбно он научился, а вот вести себя — нет. — Он так шутит, — отмахивается от подзащитного мужчина. — Конечно, — кивает Воля, игнорируя потуги адвоката уладить ситуацию, — кровавые деньги могут всё исправить. — Кровавые? — невинно уточняет Попов, словно не расслышав. — Ну так арестуйте меня, товарищ следователь, как можно быстрее! И накажите скорее! Он двигается вместе со стулом ближе и с готовностью протягивает запястья, которые обнажаются, когда свитер чуть задирается, следователю и вопросительно приподнимает бровь в ожидании «неминуемой расправы». Следователь стискивает челюсть, чтобы сдержаться. В этом всегда был Попов. Он издевается, дразнит, высмеивает, и совершенно никогда на него не находится достаточно улик, свидетелей, показаний и просто оснований, чтобы хотя бы запереть на сутки за решёткой и посмотреть, как осунется это наглое и невозмутимое лицо. Волю этот наряд пастора-совратителя несовершеннолетних совершенно не убедил ни в чём. И сейчас, становясь свидетелем его ужимок, понимает, что тот ничуть не изменился. Всё такой же жестокий, наглый и самоуверенный. И проблема в том, что этот огонь пока никак не удаётся затушить. Хотя бы на время. — Всему своё время, Лектер. Я доберусь до тебя. Произносит это и победно сцепляет пальцы замком, с удовольствием для себя отмечая, как молниеносно меняется лицо Попова. Даже такой сдержанный человек, как он, не может совладать с собой в этот момент. Его взгляд тяжелеет, теряя всю былую светлость, губы поджимаются. Он садится удобнее, откидывается на спинку кресла и уже спокойно произносит: — Что вы хотели узнать от меня? Арсений ненавидит, когда его называют этим прозвищем. И спустя годы это всё ещё отличный способ поставить его на место. Сергей выдыхает. Наконец-то разговор переходит в нужное ему русло. Улаживать перепалки следователя и подзащитного как будто тоже его работа. Но одна из самых её неприятных частей. В самом начале формальности, затем ничего не обязывающие вопросы. Он пытается выяснить, общался ли Попов с Голосом, вели ли они хоть какие-то дела, виделись ли. На все вопросы у него ответы достаточно односложные и простые. Нет, не общаются, нет, дел совместных нет и не могло быть, да и вообще у него в последнее время дел никаких нет, живёт себе скромно и спокойно в полном одиночестве. С сыном Голоса знаком, виделись на похоронах, куда они уехали с матерью тоже не знает, но скромно имеет возможность предположить, что их исчезновение связано с мерами предосторожности. Про квартиру Шастуна не слышал, очень расстроен, что кто-то там всё разрушил. Кто это сделал — тоже без понятия, люди с камеры видеонаблюдения ему незнакомы. И как, оказывается, оперативно работает следователь, за это он, Арсений, высказывает ему необычайное уважение. Матвиенко большую часть допроса сидит рядом молча, изредка кивая в такт словам и что-то записывая, поглядывая так же, как двоечник в тетрадь отличника, что там конспектирует себе Воля. — Ну неужели ты простил Голоса? — следователь наклоняется ближе, заглядывая в непроницаемые голубые глаза. — Ведь именно он вышвырнул тебя на улицу, не так ли? Попов хмурится и стискивает зубы. Взгляд Сергея говорит ему о том, что нужно собраться. Теперь начинается новый уровень: провокация. Откуда эта информация стала доступна этому бездарю, ему остаётся, видимо, только предполагать. Он выдыхает и распрямляет плечи. — Я вообще не злопамятный человек. В этом чрезвычайно жестоком мире людям так необходимо прощение. Очередная наглая ложь. Таких злопамятных и мстительных людей, как он сам, ещё стоит поискать. — И неужели никогда не хотелось шумно вернуться, расставить все точки над «ё», показать, кто же здесь прав? — Павел смотрит, не отрываясь ни на мгновение. — Не мог же ты просто так оставить это унижение. И он прекрасно знает, о чём говорит. Потому что Попов и вправду это не оставил просто так. Только следователю этого знать совершенно не нужно. — Неа, — равнодушно пожимает плечами, закидывает ногу на ногу. Чем односложней ответы, тем труднее зацепиться. Схема банальная. Но знает её не только Матвиенко. Павел Алексеевич тоже чувствует, как съезжает с темы Арсений. — Удивительно, — он поворачивает монитор к мужчинам, — как были отключены камеры видеонаблюдения в день убийства Голоса. — Ну, так, у меня алиби есть, — он склоняет голову, рассматривая запись на экране и то, как она резко прерывается в определённый момент. — Камеры херовые значит. Новые пусть там поставят. Им пригодится, — криво ухмыляется. — И после убийства не ты квартиру разгромил, я так понимаю? — А вы догадливый, товарищ следователь. Даже скучно становится. Уже всё знаете. — Я же доберусь до тебя, Попов, ты знаешь? Это просто вопрос времени. — Жду с нетерпением. Арсений задирает голову наверх, безучастно рассматривая потолок. Затем он широко улыбается сам себе.* * *
Арсений возвращается домой под утро. Всю ночь они с Матвиенко отмечали успешный допрос. Воле, который кипел на их глазах как чайник, пришлось отпустить их обоих. В частности, Попова. Да, камеры видеонаблюдения были отключены. Причём после убийства Голоса провода были перерезаны — именно так, банально и просто, обычно избавляются от механических свидетелей бандиты. В стиле же Арсения было эти камеры аккуратно отключить и потом включить обратно, что и было произведено в день убийства. У самого бандита было железное алиби — тот словно специально засветился на всех возможных камерах. Эти пазлы складываются в голове следователя, но они даже не тянут на косвенные улики, его догадки нельзя никак приплести к делу, нельзя никак задокументировать. А сам Попов из себя представляет буквально саму невинность, его задеть нельзя практически ничем. Его бестолковые лживые показания приходится внести в протокол, приложить к делу и дальше пытаться хоть как-то уличить его в чём-либо. Арс лениво выплывает из салона автомобиля. Водитель, с которым он связался ночью, выходит следом, помогая боссу удержаться на ногах. Тот принципиально не разъезжает на такси. Во-первых, небезопасно, а во-вторых, очень сильно небезопасно. Поэтому ему очень кстати подобный человек, который готов быть рядом всегда, как преданный пёс. Дом встречает привычной умиротворяющей тишиной и спокойствием. — Это что за мусор? — спрашивает Арсений, оборачиваясь к водителю. Он всё ещё пьян и, несмотря на вроде бы хороший исход дела для него, мрачен. — Наследник рисовал. — Ты что, из дома его выпустил, идиот?! — Он попросился посидеть на веранде. Сказал, что если что я могу стрельнуть ему вслед, если он захочет убежать, ну, типа, оружия боится… — поспешно оправдывается мужчина. Попов усмехается и отмахивается от него. На Антона это в принципе похоже. Не то чтобы он его хорошо знает, просто этот мальчишка… уникальный. На уши присесть, видимо, тоже умеет. Поднимается по ступенькам на веранду. С интересом задерживается у небольшого деревянного столика. Листы сложены друг на друга, рядом также аккуратно лежат карандаши. Значит, всё-таки отыскал их. Арсений коротко и даже беззлобно ухмыляется. Всё-таки, когда он планировался завалиться в квартиру Голоса снова, на этот раз за семейством Шастунов, то немного подёргал за ниточки, чтобы узнать, чем занимается наследник. Развлечений здесь практически нет, кроме сёрфинга в интернете, и то, многие ресурсы, в целях безопасности прежде всего самого хозяина, успешно заблокированы. Наследник пишет картины. Для Попова эта информация была пустым звуком. Он просто заглянул в магазин по дороге домой, отыскал пачку вроде как неплохих карандашей (на самом деле, банально выбрал самые дорогие) и взял (на чём там рисуют?) какую-то бумагу. Конечно, его терзали смутные сомнения, что настоящие художники не рисуют на бумаге для принтера. Но, в конце концов, где доказательства, что наследник — настоящий художник? И вообще, его это особо не волнует. Просто купил для приличия. На листе — хвойный еловый лес. Высокие чёрно-белые деревья наступают прямо с бумаги, видна узенькая тропинка, что выводит смотрящего вглубь природы. Сбоку автомобиль. Арсений узнаёт в нём свой автомобиль. Простой набросок карандашом, он откладывает лист в сторону. Видимо, и вправду неплохо рисует. Хотя на видеокамере видел уже картины Антона, но просто не было времени и желания их разглядывать. — А вы теперь, Арсений Сергеевич, дома не ночуете? Попов вздрагивает и оборачивается. На пороге стоит Антон. Его влажные, видимо, после душа волосы завиваются у лба в непослушные кудряшки. На белую футболку накинут небесно-голубой свитер с короткой молнией на шее. Он стоит, вытянув руки по швам и склонив голову на бок. Арсений мимолётно думает о том, какое это необыкновенное чувство, когда дома тебя кто-то встречает. Оно тёплое и волнующее. И его, как нечто чужеродное и непривычное, очень хочется сразу же прогнать. Жить в заточении и в полном одиночестве — это его удел. Так проще. И так лучше. Всем. — Не твоё дело, щенок, — отмахивается он после неловкой паузы. Направляется, чтобы зайти внутрь. Но Шастун преграждает ему путь. Арсений буквально врезается в него. Голова раскалывается смертельно. И очень сильно хочется спать. В его возрасте всё-таки невозможно пить всю ночь без последствий, как в глубоко забытые двадцать. А ведь у них с Голосом было столько таких бестолковых тусовочных ночей! И ощущались они совсем иначе. Сейчас это привносит в душу только опустошение. Неприятные воспоминания о бывшем друге, об их прошлом — всё это всколыхнул допрос Воли. И это хочется снова забыть. Как и труп Голоса. Его смерть — нелепая случайность, которую он уже никак не сможет исправить. И сейчас перед ним стоит этот парнишка с его зелёными проницательными глазами. Хочется смять это всё и выкинуть в мусорку. Забыть, отчиститься, смыть кровь, которая никогда не вымывается. Ни-чем. — Ты обещал придумать что-то с моей квартирой. Я не собираюсь здесь жить всю оставшуюся жизнь. У меня работа, у меня учёба, друзья. Друг, точнее, — на этих словах он растерянно почёсывает макушку. В этом они с Арсением похожи. У них одних, кажется, один друг на всю жизнь. — Ну, раз обещал, значит, придумаю. Давай, шуруй отсюда, — он морщится и машет рукой перед лицом Антона, поторапливая его убраться с дороги. — Ты пил, что ли? Если бы кто-то из них сейчас оторвал взгляд друг от друга, то наверняка бы очень позабавился с выражения лица водителя, который так и стоит у автомобиля, не очень понимая, что ему делать дальше. Он впервые видит, как кто-то так разговаривает с боссом и не знает, что предпринять в связи с этим. — Слышь, наследник, — Попов устало вздыхает. Он обхватывает сильной ладонью шею Шастуна сзади и резким жестом притягивает его голову к себе. — Отвали от меня. Завали кабинет и пропусти. Я хочу спать. И хочу избавиться от твоей бестолковой рожи перед глазами. Не зли меня, приятель. — То есть я всё ещё приятель… после… — Антон сам не знает, что на него находит. Его так невероятно забавит пьяный Арсений. И, несмотря на то, что внутри него всё сжимается от одуряющего страха, он не может остановиться язвить. — Заткнись. Просто заткнись! — мужчина сжимает и разжимает пальцы свободной руки, с трудом сдерживая себя, чтобы не влепить этому мальчишке. Но не сейчас, когда на дворе утро, и его мать может объявиться в любую секунду. Шастун сдаётся. Ему становится слишком страшно, так долго играть с огнём, поэтому он ловко выпутывается из-под руки Попова и осторожно освобождает ему путь, примирительно и жалко улыбаясь. Арсений показывает ему большой палец и заходит внутрь. Разувается и на несколько минут останавливается, ощущая, как кружится голова. — Я помогу дойти, — скромно подаёт голос Антон. — И поживее, — бурчит Попов. Молодой человек берёт его под руку, и они вместе идут наверх. У него множество вопросов. Он бы спросил, где тот пропадал сутки, почему вернулся такой злой, мрачный, да ещё и пьяный. От Арсения пахнет алкоголем и сигаретами. А Антон ни разу не видел, чтобы тот курил. Отец тоже курил, но не часто. Мать говорила, что это была больше его традиция с бывшим лучшим другом. Что это за друг, он никогда не уточнял. Но теперь понимает. Отец и после ссоры с Поповым иногда курил крепкие сигары, дым которых мог сбить с ног простого смертного. В эти моменты он был молчалив и угрюм. Его лучше было не трогать. А ещё он бы спросил у мужчины, зачем к нему приехал адвокат. И почему он так странно оделся. Сейчас он выглядит максимально странно. Без приключений доводит его до кабинета. Пальцы Арсения дрожат, когда он пытается попасть ключом в замочную скважину. И это злит того ещё больше. — Давай я, — успокаивающе предлагает спутник. Тот устало кивает. Попов плюхается на кровать. Закрывает всё ещё подрагивающими пальцами лицо. Антон понимает, что жалеть таких людей как будто неправильно. И он не хочет делать это. Если ему и понадобился адвокат, значит, в чём-то виноват. И если в чём-то виноват, значит, есть пострадавшие. И неуважительно по отношению к ним проявлять сочувствие к преступнику. Но его отец — бандит, грабитель и убийца. И он привык его любить. Нечто противоречивое, что ему так и не удалось примирить в себе. Арсений выглядит слишком измученным. Несмотря на всё его грубое отношение, сейчас Шаст не злится на него. А затем он вспоминает, что мужчину могли вызвать на допрос в связи с убийством его собственного отца. — Уходи, — произносит Арсений в ладони. — Арсений. Арсений! — несмело дотрагивается до его бедра, привлекая к себе внимание. — Ну, что тебе ещё, наследник? — Попов привстаёт, садится на кровать и поднимает взгляд на него. — Почему вы перестали общаться с отцом? Вы же были не разлей вода. Что случилось? Этот вопрос теперь становится важнейшим в его жизни. Отец вряд ли бы на него ответил когда-нибудь, если был бы жив. Поэтому вариантов узнать правду немного. Воля говорил ему, что этого не знает никто, поэтому надеяться на то, что Арсений откроется ему — глупо. Но кто не рискует — не пьёт шампанского. Его сердце бешено колотится, потому что Попов не посылает его, не отмахивается в ту же секунду, а мгновение задумчиво молчит, разглядывая молодого человека, сидящего перед ним. Он начинает говорить своим вкрадчивым, спокойным тоном, словно и не был пьян минут назад. Голубые глаза серьёзны и смотрят исподлобья. — Он узнал, что я гей. И прогнал меня. В моей банде пидорасов никогда не было и не будет, — на этой ноте он грустно усмехается. — Доволен, наследник? И теперь все становится на свои места: почему отец никогда не упоминал об Арсении; почему сам Арсений никому и никогда об этом не рассказывал; и почему эта информация была покрыта тайной и мраком. Но, надо отметить, отец мог бы придать это огласке, и тогда его бывшему другу точно не поздоровилось. В их кругах такое очень агрессивно не приветствуется. И сам убеждается в том, что это большое облегчение, что он не признался отцу в своей ориентации. — А мне почему сказал? Мужчина пожимает плечами. — Ты и так всё знаешь. Фраза звучит одиноко и грустно. Антон чувствует это где-то в глубине души. — Не буду тебя больше задерживать. Спасибо, что поделился. Произносит и внутренне сжимается. Сказал как психолог. Но Попов не язвит в ответ. — Прикольно рисуешь, наследник, — он тянется, чтобы потрепать его по мягким и слегка влажным кудрявым волосам и затем машет, чтобы тот убирался восвояси.