* * *
Антон понял, что он особенный, совершенно случайно. Тогда ему было лет пять, когда случился его первый поцелуй. Как такое бывает, он случился с девочкой, потому что мысли о мальчиках, даже если и возникали, растворялись в атмосфере его максимально традиционной семьи, где отец свою позицию выражал слишком ясно. Сына он обожал, но это, как до сих пор считает Антон, не помешало бы ему закончить жизнь отпрыска собственными руками, подобно Ивану Грозному, в случае минимального намёка на, так сказать, нетрадиционную ориентацию. Какие секреты могут быть у пятилетних детей? Съесть без разрешения родителей сладкое? Что-то стащить в магазине и чисто искренне забыть оповестить об этом взрослых? Разбить мамину вазу или любимую чашку и свалить на неподозревающего такого предательства кота? Что-то донельзя обычное и глупое, что является таким банальным и простым для житейской ситуации, но таким поражающим сознание пятилетнего мальчика, который совершенно не понимает то, что с ним происходит. Это необъятно для его маленького детского мозга. Это пугает. И это невозможно объяснить взрослым. Это невозможно объяснить ни-ко-му. Антон смотрит в окно такси. Капли дождя стекают по стеклу. Осенняя погода и промозглый, хлёсткий ливень — это как нельзя лучше отражает состояние души на текущий момент. Когда сердце тоскливо сжимается, а мир сужается вокруг до одной единственной точки. Когда всё, что возможно — это механически выполнять какие-то повседневные задачи. Жизнь продолжается словно во сне, в коматозном состоянии. Никакой выставки, конечно же, не случилось. Шастун равнодушно выслушивал от организатора серенады о том, какую неустойку придётся заплатить и о том, как будут разочарованы те, кто купил билеты ради него. Не то чтобы у него армия фанатов, но почитатели его скромного творчества и, возможно, таланта, всё-таки имеются. На это Антон равнодушно сообщил, что за некоторые вещи не жаль заплатить любую цену. И это будет ещё самым мизерным. На другом конце провода помедлили с ответом, затем неуверенно промямлили, что, в целом, можно выплатить и пятьдесят процентов неустойки. Он просто молча завершил звонок. В его мире ничего не поменялось бы в любом из двух исходов. Согласие на вскрытие трупа, как оказалось, не требуется в случае подозрений на насильственную смерть. Антон не видел смысла спорить с этим, мать скромно причитала, что не по-христиански это как-то. Следователь съязвил насчёт того, насколько по-христиански прикрывать убийцу, но под взглядом Шастуна умолк. Затем через пару дней прибыл с визитом к Шастунам, чтобы сообщить — бывший, если так можно сказать, бандит умер не своей смертью — отравление. В компьютере убитого была найдена информация. Отец, как оказалось, совсем не отошёл от дел. Он поддерживал общение с другой группировкой, которая очень даже активно действовала на нынешнее время. Никакой, как сказал бы папа, «мокрухи», только денежные махинации, небольшая суета в преступном мире, шантаж и злоупотребление своим авторитетом. Мать, как всегда, отмахнулась от этого, дела отца её никогда не касались. Антон же почувствовал себя обманутым. На библии ему никто не клялся, но отец всегда повторял, что всё в прошлом, что он давно не у дел и не участвует ни в чём происходящем вокруг. Это было главным условием продолжения их общения. И Шастун верил. Как можно было поверить преступнику — этот вопрос навсегда останется без ответа. Наверное, по той простой причине, что поверить было проще, чем принимать или искать какую бы то ни было возможную правду. Похороны будут проходить закрыто и скромно. Ради безопасности семьи погибшего — на этом настоял следователь. Антон, узнав, только пожал плечами. Где провожать смерть, ему было всё равно. Мертвецу и подавно. Мама держалась за него и его мнение, потому что единственный мужчина её жизни ушёл. А она совершенно не в состоянии принимать какие-либо решения. С Димкой договорились встретиться на кладбище. Это похоронное утро хотелось провести в одиночестве. Первые дни и вправду были в тумане. Антон смотрел на своё бледное лицо в зеркало, удивлялся, что в целом-то он чувствует себя очень даже нормально. Но затем понял — каково это. Его тошнило. Он подолгу сидел у открытого окна — сентябрьский прохладный ветер залетал в комнату, трепал его непричёсанные волосы, холодил уже и без этого озябшее тело, но так надо было. Хотелось почувствовать хоть что-то. В голове вертелись хаотичные картинки. Начиная стёртыми воспоминаниями из детства, заканчивая трупом отца, который, кажется, будет преследовать его невероятно долго. Трупы он видел по телевизору, по новостям, в каких-то документалках, которые обожал Поз и содержание которых иногда всё-таки долетало до него самого. Но никогда не видел мертвецов вживую. И это было не ужасно. Это не было страшно. Это было никак. Мозг старательно посылал импульсы, фантазируя, в надежде, что ситуация изменится — тело сейчас оживет, нальётся теплой кровью, встанет, а любимое лицо наконец-то приобретет здоровый цвет. И осознание того, что это не происходит и не произойдёт, вот что уничтожало каждый грёбаный раз. Смерть, Антон понял это очень быстро, никогда не переживаешь один раз. Её проживаешь снова и снова, каждый раз, просыпаясь по утрам, когда разум вспоминает события минувших дней, с невероятной скоростью обрабатывает их, снова и снова преподнося неутешительный вывод — это всё-таки правда. Та самая правда, которая не поменяется, как ни старайся. Проживает смерть опять и опять, в течение дня, когда мозг вдруг решает вспомнить: «Его больше нет. Нигде. И не будет. Никогда. Его не найти. Его голос, его мысли, его мимика, его улыбка — это всё перестало существовать. И ничто, и никто не вернёт это обратно. Никаким образом». Не смерть разрушает человека. А её осознание. С которым приходится сталкиваться бесчисленное количество раз за такую, оказывается, длинную жизнь. Спустя пять дней — похороны отложились из-за вскрытия тела, проводимых экспертиз, составления отчётов и приведения в порядок немного растерзанного трупа — он не чувствовал ничего. Внутри было так пусто — опускаешь руку в колодец и не можешь почерпнуть ничего. Абсолютная пустота. Она, словно ядовитый газ, отравляет сознание, туманит мозг, который в общем-то и не особо сопротивляется происходящему, какое-то хотя бы природное обезболивающее было необходимо, ведь Антон даже не пил. К алкоголю, может быть, в силу наследственности, он относится спокойно, не видит в его злоупотреблении ничего трагического, но, тем не менее, в эти дни он был чист как никогда. Пить не хотелось принципиально. Бродил в полном одиночестве по пустой квартире, прокручивал в голове множественное количество отрывистых воспоминаний из детства, недавнего прошлого и даже настоящего, словно он старался окружить себя красивой картинкой, чтобы снова не окунаться в холодную и очень отрезвляющую реальность. Следователь был озадачен. Если, по его словам, отца Антона убили конкуренты, то отравление — это совсем не похоже на способы бандитской расправы. Кто станет так заморачиваться? Пуля в лоб из пистолета или, на худой конец, винтовки — вот это уже больше походит на правду, хотя смахивает на сюжет хиленького российского боевика. Но Воля утверждал: бандиты, особенно те, чья деятельность родом из конца девяностых и начала двухтысячных, точно не станут травить главаря. Это просто смешно. На самом деле, Антон предположил отравление сразу же, как увидел труп отца вживую. Тот часто рассказывал ему сам, как по трупным пятнам можно определить время смерти, примерную причину, а также то, передвигали труп или нет. Трупные пятна — это кровь, химический состав которой способен выдать причину смерти. При отравлении ядами кровь темнеет и приобретает багровый цвет, поэтому трупные пятна будут коричневатого оттенка. Это Шастун заметил сразу. Будто заранее натренированный мозг в стрессовой ситуации начал пошагово выполнять инструкции отца. Папа часто рассказывал, что нужно делать в случае его смерти. Антон отмахивался и никогда не слушал всерьёз. Было что-то про уничтожение его документов, стирание данных с жёсткого диска, а ещё про наследство, завещание и про то, как переоформить квартиру и прочее имущество на себя. Мама, как говорил всегда отец, слишком добра и доверчива для этого мира и его потенциальных врагов, так что характеру сына он доверял больше. Но всё это было лишь красивой иллюзией, потому что оперативники сразу же конфисковали все личные важные вещи отца, так даже если бы он и хотел попытаться что-то уничтожить, то ничего не вышло бы. А он и не пытался. Зачем? И только спустя дня три Антон подумал, что наверняка же новости о том, где скрывался главарь банды «Жёлтые хризантемы» уже успешно распространились и, поскольку он не страдает иллюзиями касательно репутации отца, наверняка кому-то это очень сильно сыграет на руку. Не зря отец прятался не только от цепких лап правосудия. Сейчас же он сидел в такси, судорожно сжимал и разжимал чуть подрагивающие пальцы и усиленно старался успокоиться. Что делать дальше — об этом он подумает потом. Несмотря на то что, как он считал, он давно уже отстранился от своей семьи, чтобы уйти в свободное плавание, многие важные и фундаментальные решения для них всех принимал отец. Он всегда знал, что и как сделать, как будет лучше, безопаснее и правильнее. Конечно же, на свой, очень вероятно, специфический лад. Но он подумает об этом позже.* * *
На кладбище сыро, мокро и холодно. Антон поддерживает маму за локоть, пока они нестройной и скромной процессией идут к месту захоронения. Над Майей держат зонт, Шастун от этой привилегии отказался. Их сопровождают несколько полицейских и неизменный следователь Воля Павел Алексеевич, который планирует жадно потреблять любую возможную новую информацию на похоронах. Помимо приглашённых близких людей, сюда могут заявиться совсем нежданные гости. Подобная подлая расправа не характерна для преступников такого ранга, но внимательным, как считал следователь, быть необходимо. Хотя, по мнению Антона, если чему-то и суждено случиться, то эти трое жалких людей никак не спасут их. Дима приезжает практически одновременно с другом. Хлюпая ботинками по грязи, он старательно пробирается сквозь скромную толпу, периодически оглядываясь. Ему никогда раньше не доводилось бывать на подобных мероприятиях. И, как человеку, который жутко интересуется любого вида криминалистикой, было невероятно интересно, хотя вид Шастуна охлаждал пыл юного детектива и наводил на мрачные мысли. Сами похороны должны пройти скромно и скомкано, находиться здесь долго семье убитого, как считает следствие, небезопасно. А вокруг много людей. Больше, чем ожидалось. — Ты как? — тихо спрашивает Дима, наконец-то добравшись до друга. — Пойдёт, — хрипло отвечает тот, продолжая держать мать под руку. Его лицо оттенено неестественной бледностью, волосы наспех зачёсаны назад, а под выразительными зелёными глазами зияют синие круги — этот парень явно забыл, что такое сон. Но чёрный костюм, пусть и намокший из-за дождя, сидит хорошо. Чёрная водолазка с коротким воротом делает цвет лица практически трупным, и это сравнение немного пугает. Но сам Антон, кажется, ни о чём не способен думать и сосредотачиваться, кроме как на вырытой могиле, которая располагается совсем рядом с ним. Туда опустят гроб. И, как он слышал, нужно будет кинуть горсть земли. Ему эта традиция категорически не нравится. Сейчас он смотрит на безэмоциональное и белое как снег лицо отца. Тот лежит в гробу, в светлом костюме со сложенными руками на груди. Священника, как и креста на могиле, не будет, отец был атеистом. — Не переживайте, — рядом с мамой стоит один из папиных старых друзей, он наклоняется к женщине, но Антон слышит то, что он говорит, — мы поставим памятник сами. Пока шумиха не утихнет, могиле лучше остаться безымянной. Во избежание осквернения трупа. Шастун ощущает, как темнеет у него в глазах. Он пошатывается, но Дима удерживает его за запястье. Сцепляет зубы, упираясь взглядом перед собой, не фокусируясь ни на чём определённом. Его сердце колотится рефлекторно и быстро. Тёплые пальцы Поза на его руке успокаивают. Он больше не вслушивается в разговор, а просто ждёт, когда это всё закончится. — Ты можешь попрощаться, — это уже обращается к нему. Он кивает. Стряхивает прикосновение Димы и, закусив губу, делает несколько шагов вперёд. Не оглядывается по сторонам, потому что знает — на него все смотрят. Проклятое и праздное любопытство. Отец ненавидел такое. Но их можно понять. Как выглядит наследник «Голоса», знало очень ограниченное число людей. К тому же, они все видели его в основном в детском или самом раннем пубертатном возрасте. Сейчас он ощущал себя как игрушка в детском магазине на витрине. Всем интересен, но никому по факту не нужен. Что говорят на прощание человеку, которого больше никогда не увидишь? И не по той причине, что это чей-то выбор. А потому что он мёртв. Антон не знает ответа на этот вопрос. Он мрачно скользит взором по телу отца: его лицо чуть опухло, губы посинели, видно, что костюм этому внушительному телу маловат. Он сглатывает и снова в отчаянии сжимает и разжимает пальцы обеих рук. Это странно видеть. Это не является настоящим. Будто отрывок кошмара, от которого он никак не может пробудиться. Это выглядит таким надуманным, таким инородно пугающим, что в это даже не верится. Протягивает дрожащую руку, чтобы коснуться пальцев отца. Они ледяные. Он одёргивает руку и прячет её за спину. Это не его отец. И ему сказать нечего. Это просто мёртвая оболочка, которая больше ничего не значит и ничего из себя не представляет. Его отца тут нет и точка. Осторожно отходит назад. Мельком замечает, как Дима благородно помогает его матери подойти к гробу. Сам делает ещё несколько шагов в сторону, чтобы остаться позади всей толпы и немного перевести дух. Дышать, несмотря на влажную и свежую погоду, тяжело. Он ощущает чьё-то присутствие не сразу. Отрывается от мыслей и вздрагивает. Рядом с ним стоит мужчина. Чуть ниже него самого. В чёрном костюме и в чёрных начищенных туфлях. Это всё, что замечает Антон, потому что видит его лишь периферическим зрением, не собираясь обращать на него своего внимания. — Мои соболезнования, — звучит негромкий бархатистый голос. — Спасибо, — сухо отвечает Шастун. Он отвечает моментально, без промедления, потому что ожидал услышать что-то подобное. И просто заготовил банальный ответ, чтобы его поскорее оставили в покое наедине с самим собой. Но незнакомец не собирается уходить. И это раздражает. — Так вот как выглядит наследник «Жёлтых хризантем». Антон ощущает, как по его спине ползёт неприятный холодок. Это давняя шутка друзей отца. Они начали шутить её лет двадцать назад, когда он был совсем маленьким. Шутили, что Антон станет их новым боссом и продолжит дело отца. «Наследник Жёлтых хризантем» — его негласное прозвище, которое знали и использовали только самые близкие к их семье люди, отец запрещал кому бы то ни было употреблять в разговорах имя сына, чтобы не распространять эту информацию. И это было странно. Потому что кто-то по-настоящему близкий его отцу так почти наверняка не сказал бы. Слишком не похоже на них. Он медленно оборачивается. На него смотрят заинтересованные голубые глаза. Их обладатель — высокий худощавый мужчина с тёмными длинными волосами, зачёсанными назад. Под костюмом виднеется чёрная футболка, на обнажённой шее висят цепи. Его лицо — уставшее и с аккуратно постриженной щетиной — Антон узнаёт моментально. Он мимолётное мгновение таращит глаза, затем испуганно буквально отпрыгивает от него. — Что вы здесь делаете? — цедит это сквозь зубы. Не слишком громко, это может быть небезопасно. В первую очередь для него самого. Его просто перетряхивает от мысли, что Попов посмел заявиться сюда. Он ещё не до конца осознал, как именно следует наказать его за то, что было увидено им после поцелуя. Но только лишь по той причине, что пока не является возможным выяснить, кто причастен к смерти его отца. И у этого мужчины совсем невысокие шансы на какое-либо оправдание. — Ну, не ругайся, — примирительно просит Арсений. Он коротко и будто невзначай усмехается. Это Антону категорически не нравится. — Я всего лишь пришёл на похороны старого доброго друга. — Друга?! — удивлённый Антон — зрелище весьма комичное и забавное, так что Попов не удерживается от ухмылки. Мило. На самом деле, то, что Антон — негласный наследник «Жёлтых хризантем», он узнал только что. Когда буквально наткнулся на него на похоронах Голоса. Это последнее, чего он мог ожидать от этой жизни. А происходило с ним разное. То, что у Сергея есть сын — это он знал прекрасно. Даже пару раз, лет восемнадцать-двадцать назад, видел его. Но в те года меньше всего на свете его волновал отпрыск лучшего друга. Шустрый светловолосый щупленький парнишка — таким он запомнил его. Маленькому Антону тогда было пять лет. Потом паранойя и недоверие Сергея только усугубились. Как и их отношения с Арсением. Сына главаря не видел почти никто. Только лишь избранные, которых он первое время пускал в свою квартиру. Совладать с собой — это далось Арсению с трудом. Он несколько секунд просто остолбенело пялился на высокого и приятного молодого человека, который, вне всяких сомнений, был сыном умершего бандита. В оправдание Попова, Антон был больше похож на мать — вылитая копия. От отца ему достались глубокие зелёные глаза, высокий рост и эта уверенность, которую он излучал всегда. Затем, поняв, что он может скомпрометировать себя, Попов дождался, когда Шастун отойдёт в сторону, успевая прийти в себя. И вот они уже рядом. — Не веди себя как идиот, на нас смотрят, — тихо и спокойно говорит Арсений. — Проблемы? — к ним подходит следователь. Антон таращится на Волю, но затем, вспоминая увещевания нового знакомого, прячет взгляд. Кажется, тому Арсений Попов хорошо знаком. А сам неожиданный гость лишь с притворной вежливостью улыбается и качает головой, решает перехватить инициативу на себя. — Никак нет, товарищ следователь. И, поскольку Шастун никак не опровергает слова Арсения, Павел вынужден отступить. Он грозит им обоим пальцем и отходит в сторону. — Что вы от меня хотите? Это очень странно. Странно переходить на «вы». Странно, что на похороны его отца припёрся незнакомый в целом мужик, который отсосал ему в гей-клубе, а теперь утверждает, что он является другом семьи. Скорее всего, бывшим, это Антон очень хорошо понимает, у отца слишком много бывших друзей. И это, как считает следователь, может быть опасно для семьи умершего. — Поговорить. Арсений протягивает руку и касается рукава Шастуна, словно стараясь таким способом, этой мнимой близостью, завоевать его внимание и доверие, стереть между ними стену, которую тот, после всего произошедшего, начинает успешно выстраивать. Он вздрагивает, когда пальцы касаются его запястья, одёргивает руку. Ему бы выкинуть из головы образ, где мужчина стоит на коленях перед ним, несколько прядок тёмных волос свисают на его ровный лоб, а губы жадно обхватывают член, но пока получается плохо. Думать об этом на похоронах собственного отца — святотатство, с ужасом осознаёт он. Они всё-таки отходят чуть назад. Дима порывается подойти к другу, чтобы поинтересоваться, что случилось, и, может быть, помочь, но тот останавливает его жестом. Лишние уши ни к чему. К тому же, Позов всё равно потом узнает всё первым и единственным, во всех подробностях, так что ему лучше побыть с Майей. Арсений идёт рядом, молчаливо засунув ладони в карманы брюк. Антон мельком рассматривает благородный профиль его лица. Он сам не до конца понимает, куда и зачем они идут, о чём будут разговаривать, и можно ли вообще доверять Попову. Последний вопрос вдруг неожиданно встаёт ребром в сознании, потому что то видение, в котором мужчина стоит с ножом в руках над телом отца, никак пока не объяснить. И проблема та же — об этом нельзя никак спросить. Это невозможно объяснить рационально. Как Антон это мог увидеть? — Дальше я не пойду, — он останавливается. Складывает руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что настроен серьёзно. Чисто теоретически, их двоих ещё видно следователю и полицейским, и уходить из их поля зрения Антон не намерен. Арсений пожимает плечами, вытаскивает руки из карманов, сцепляет пальцы, словно готовясь произнести самую важную речь в его жизни. Он выглядит непривычно серьёзно, голубые глаза смотрят внимательно, а щетина невероятно подходит его аристократически красивому лицу. В голове Шастуна никак не укладывается: неужели он тоже преступник? Тогда почему так свободно появляется на глазах у полиции и, что самое удивительное, следователя, который, кажется, знаком с ним, но ничего не предпринимает для его задержания. Неужели этот мужчина может быть убийцей? Грабителем? Или чем там сейчас занимаются обычно преступники. Неужели его руки тоже запачканы кровью, как и руки его отца? И что ещё страшнее, неужели эти руки могут быть виноваты в его смерти? Это осознание самое тревожное и пугающее. Антон не может ничего с этим сделать, как не может кому-либо сообщить. Он просто стоит напротив Попова и надеется, что тот не причинит ему вреда. Но это нелогично. На виду у всех людей, включая членов преступного мира и блюстителей закона. — Мы и вправду очень давно дружили с твоим отцом, — он говорит негромко, не отводя взора лазурных глаз ни на секунду. Под этим взглядом парень неприятно ёжится. — Но я действительно, — Арсений нервно сглатывает, словно в этот момент вспоминает их общее небольшое прошлое, — не знал, как ты выглядишь сейчас. «Ещё бы ты знал, как я выгляжу, и предлагал бы мне потрахаться», — возмущённо про себя думает Антон. Но он молчит, решая дать тому возможность выговориться. Наверное, горе — анестетик сознания, иначе он бы уже давно взорвался возмущениями касательно присутствия Попова в квартире отца. — Я видел тебя ещё ребенком. — Это уже лишнее, — морщится Антон. Знает, что был прав. Тот ровесник папы. — Ближе к сути. — Ты же понимаешь, что твоей матери не безопасно оставаться в той квартире? Как и тебе. Или где ты там живешь. — Что с того? — Двадцать лет, когда всё, — он коротко откашливается, — только начиналось, я пообещал твоему отцу, что позабочусь о его семье, если с ним что-то случится. — Мне двадцать четыре, — хмуро парирует Антон. — У таких обещаний нет срока годности, — Арсений расцепляет пальцы, двумя осторожно поправляет цепочки. Шастун раздосадовано хмыкает. А ведь именно эти пальцы дрочили ему пять дней назад. Он беспомощно кусает нижнюю губу, пытается избавиться от навязчивых образов. И лучший способ сделать — избавиться от этого человека в своей жизни. Нет человека — воспоминания забываются и стираются. — Слушайте, вы серьёзно думаете, что я вам поверю? — он делает шаг вперёд. Арсений чуть отстраняется, но остаётся стоять на месте. — Поверю вам, преступнику и бандиту? Вы будете мне плести, что уже давно не у дел и все такое, как и мой отец, но я вам ни за что не поверю! Я уже не маленький ребёнок, которого можно обдурить и обвести вокруг пальца! Откуда я знаю, может быть, вы убили моего отца? — Антон делает ещё один шаг вперёд, Попов сдаётся и отступает назад. — Что вы делали в момент убийства, скажите мне?! На этом моменте его лицо бледнеет. Шастун замечает это сразу же. Тонкие губы хватают воздух, будто он хочет что-то возразить, но нечего или банально не получается. Антон опускает взгляд на его руки, которые нервно подрагивают в этот момент. Его наполняет отчаяние и злоба. Его невероятно злит, что он знает правду, но не может её раскрыть. Он знает самый главный и грязный секрет этого мужчины, но не может заявить об этом во всеуслышание, хотя скрываться нужно Арсению, а не ему. Он может, возможно, раскрыть убийство отца, но из-за всего этого информация бесполезна. По той причине, что он, Антон, — особенный. И эта особенность сейчас как нельзя невыносимо тяготит душу. Он ненавидит всё: дурацкого следователя, который не может сказать ему, кто убил папу; этого Попова, чтоб он сквозь землю провалился; свои способности, которые отравляют жизнь. Эта та правда, которую он бы не хотел знать. Арсений наконец-то находит что сказать: — Твой отец и правда был не у дел. — Не лгите мне, — обрывает его Антон. — Вы мне омерзительны. «Но не был омерзительным, когда отсасывал тебе в клубе», — уже начинает ненавидеть сам себя за такие мысли. — Я говорю тебе правду. — Слушайте меня внимательно, — Шастун протягивает руку, чтобы вцепиться пальцами в ворот футболки Попова. — Не подходите больше ко мне. Ни ко мне, ни к моей матери. Оставьте меня в покое. И продолжайте своё проклятое существование вдали от моей семьи. Я и вправду сын своего отца. Советую этого никогда не забывать. Он отпускает Арсения, отталкивает от себя. Круто разворачивается и быстрым шагом уходит прочь. Его трясёт. Сердце невероятно колотится. Оно от волнения готово выпрыгнуть из груди. На самом деле, ему сейчас очень страшно. Не то чтобы он боится Арсения, но мысль, что тот может что-то с ним сделать, не отпускает. Это действительно пугающе. Сын своего отца. Удалившись от Попова на приличное расстояние, он нервно фыркает. Что за дешёвая манипуляция? Эти слова ничего не значат. Он не уверен, смог ли бы, например, как отец, взять в руки оружие, ведь никогда не прикасался к нему. Только издалека смотрел на коллекцию папы, но всегда под тем или иным предлогом избегал любого контакта с пистолетами и ружьями. — Что там? — взволнованно встречает его Дима. — Это был он, — просто и коротко отвечает Антон. Позов удивлённо таращит глаза. — Где мама? — В машине. Ждёт тебя. Поехать с вами? — Да, давай, — он кивает. И друзья вместе идут к автомобилю с затонированными стёклами.* * *
До квартиры теперь Шастунов они едут в полном молчании. При матери он не решается начать какой-либо разговор с Димой, ведь волновать её возникшим из ниоткуда бывшим папиным другом — последнее дело. Но ей звонит Павел Алексеевич с просьбой заехать в участок, так что водителю приходится несколько поменять маршрут, чтобы отвезти Майю в новый пункт назначения. — Ну что, ну что? — набрасывается Позов на друга, когда дверь автомобиля хлопает. — Это был он? — после многозначительного жеста Антона понижает голос на несколько тонов и садится поближе. — Да, — кивает тот. — Откуда он вообще появился-то? Следил за тобой, что ли? Имена они решают не упоминать, как и какие-то более детальные подробности. Дима, как проверенный участник всех этих около криминальных семейных делишек, это прекрасно понимает. Антон безапелляционно сразу же сообщил ему, что совершенно и категорически ненормальный, как и его семейка. Хотя среди них троих можно выделить самого безобидного человека в мире — его мать. — Говорит, бывший друг папы. — Бывший друг?! — он сначала удивлённо приподнимает брови, а затем расплывается в улыбке, видимо, припоминая то же, что вспоминает сегодня добрую половину дня Антон. Тот отмахивается. — Не начинай. Я так понял, что они давно перестали общаться. — И что он хотел от тебя? Шастун с готовностью шепотом пересказывает ему их разговор с Поповым. Водитель будто бы нарочно делает музыку громче, чтобы не стать невольным слушателем их диалога. И Антон с сожалением думает о том, что это личный папин водитель. Будет ли он работать у них дальше или останется без работы — это большой вопрос. А водитель, сколько он сам себя помнит, у них всегда был один. Наверное, практически единственный человек, который был с отцом с самого начала до самого конца. А потом стоял в сторонке у гроба, угрюмо наблюдая за процессом. Наверняка ему тоже также тяжело. Шаст умолкает, наконец-то, выговорившись. Сейчас это всё кажется ему такой ерундой. А именно: последнее дело — угрожать бандиту. Кто может знать, что у него в голове? Именно об этом спешит сообщить ему Дима. И он прав. Но и соглашаться на якобы помощь от Попова — безумие. Это очевидно, как божий день. Какую помощь может оказать человек, который ещё совсем недавно стоял с ножом над трупом? Причина смерти — отравление. Но кто может гарантировать, что это был не Арсений? Или то, что, если бы не тайный отравитель, отец бы не умер от колото-режущего ранения? Ему хочется просто отчиститься от этих воспоминаний, от этих разговоров, от любого упоминания этого человека. Но он не сможет. По крайней мере, не сейчас. Когда убийца папы на свободе. И им может оказаться кто угодно. Это пугает ещё больше. Антон поднимает взгляд и встречается с глазами водителя. Тот смотрит прямо, несколько секунд не отрываясь, а затем переключается на дорогу. Где гарантия, что не он, например, убил его отца? Хотя это, в общем и целом, смешно. Именно благодаря его отцу тот смог построить карьеру, обеспечить себя и всю свою семью на долгую и беззаботную жизнь. — Тебе нужно держаться от него подальше, — нарушает затянувшееся молчание Позов. — Я знаю, Дим, — устало кивает в ответ. — Но я один знаю о том, — он переходит на еле различимый шепот, — что он был в квартире. — И что сделаешь с этим? Ты не можешь расследовать это. Ты не можешь сообщить об этом кому бы то ни было, не подвергая подозрениям себя. У этой истории нет хорошего финала. Просто нет выхода. — Ты предлагаешь мне просто забыть и смириться?! — возмущённо шипит Антон. — Я ничего тебе не предлагаю. Я просто говорю тебе, что это небезопасно. Он ничего не отвечает. Просто отворачивается к окну. Хочется немного побыть в тишине. И, желательно, в одиночестве. Но это в ближайшее время не светит. Слишком много домашних и бюрократических дел. Маму оставлять в одиночестве жалко. Опирается лбом о стекло, что приятно холодит разгорячённую кожу. Прикрывает веки. Хочется хотя бы на небольшое количество минут вычистить тяжёлые мысли из головы, чтобы немного передохнуть. И перестать всё это чувствовать. Никогда в жизни он не мог даже предположить, что смерть отца развалит всю его жизнь. И устроит такой беспорядок. Допросы, постоянные визиты следователей, поездки в участок, обыски в родительской квартире — всё это неимоверно утомляет. Хочется забыться долгим и крепким сном без единого сновидения, но мозг отчаянно сопротивляется. Он не позволяет даже вздремнуть на целительные десять минут в автомобиле, когда, казалось бы, опасности не угрожает никакой. Мать в участке с десятком полицейских, а он с Димкой едет в автомобиле. Что может случиться?* * *
Они вдвоём поднимаются на лифте на седьмой этаж. В подъезде мертвецки тихо и спокойно. Непривычно, после той суеты в день убийства. Антон чувствует, как будто что-то происходит за дверьми соседей, которые словно следят за ним в глазки, притаившись. Но, возможно, ему это только кажется. Возможно, паранойя — это что-то наследственное. Но стоит ему ступить из лифта на пол их этажа, как всё внутри него леденеет моментально. Дима рядом тоже останавливается как вкопанный. Они переглядываются, пытаясь понять, что именно им нужно делать. Помедлив, всё-таки подходят к до боли знакомой двери, которая оказывается приоткрытой. Шаст мучительно жмурит глаза и выдыхает. Кажется, всё произошедшее с ним и его семьёй — это не конец, а только начало. — Открывай? — неуверенно предлагает Дима. — А почему я? — сердито бормочет друг. Позов, который, видимо, обладает меньшим инстинктом самосохранения, в отличие от своего зашуганного отцом товарища, пожимает плечами и, ничего не подозревая, распахивает массивную дверь. — Охренеть, — выдавливает тот из себя. Антон, подскочив, в два шага оказывается рядом. — Я же говорил, — оба парня оборачиваются на голос сзади, — здесь не будет безопасно. На лестничной клетке стоит Арсений Попов. Его руки сложены на груди, а торжествующий взгляд не предвещает ничего хорошего.