«your tears are on my shirt»

      Просыпаться с сухостью во рту и без трусов — препаршиво, особенно когда абсолютно не помнишь вчерашнего дня, даже его мизерных обломков. Ну и всё равно, в любом случае каждый день похож на предыдущий: поганое утро, звонок взволнованной матери и вечер с Клеоном. Наверняка вчера вечером он и лишился штанов или его лишили — роли не играет.       Он принял душ и даже сделал завтрак из остатков продуктов. В этой жизни так много приятных мелких радостей, но тратить её так, кажется, куда интереснее. По крайней мере, такую идеологию всегда навязывал Клеон, а Никита, как тупой скот, слепо следует за ним. Это сложно назвать любовью, даже очень тяжело назвать привязанностью. Особая форма зависимости — иными словами это назвать нельзя. Хотя зависимость у них есть не только друг от друга.       Переезжая в столицу, всё казалось не таким сложным; люди казались менее злыми и менее испорченными. За первые полгода перебывания здесь, Никита обзавелся друзьями, любовником и пороками души, которые расползались всё дальше, отравляя всё его существование. Он так и не поступил в институт, ради чего в принципе сюда приехал, но начал работать сбытчиком наркотиков, которые сам же и употреблял со своим «возлюбленным». Тяжело сказать, в какой момент времени из статного юноши он превратился в самого настоящего барыгу, живя одним днём ради получения коротких и сомнительных удовольствий.       Мама сразу заподозрила неладное, когда сынок вместо того, чтобы поступить на специальность мечты, пошел куда-то работать, мол, отдохнуть от учебы, накопить денег и уже с новыми силами получить высшее образование. Озвучить свои самые страшные предположения женщина всегда боялась, полагаясь на благоразумие отпрыска и надежды на то, что тот встанет на путь истинный. Но путь у него сейчас только один — дорожка из кокаина, который так удачно притащил вчера Клеон.       Возможно, их отношения начались на взаимной жалости. Один не понимал, как можно желать побыстрее вырасти, другой же сочувствовал семейной драме с матерью-однолюбкой и отцом-иностранцем, никогда не желающим детей. Сейчас эта история переросла в то, что с самого начала было не здорово, но почему-то стало повседневностью Никиты.       Завтрак понравился вылезти наружу. Непривычная наполненность в желудке давила, но Никита упорно игнорировал рвотные позывы — неизвестно, когда он поест в следующий раз.       На кухню, придерживая левую руку у локтя, вышел Клеон. Из-за веществ, несмотря на то, что он и так смуглый, парень потемнел ещё больше. Его мешки и синяки под глазами казались неестественными, как и синюшные, шершавые губы.       — Плохо? — спросил Никита, продолжая игнорировать комок в горле.       — Нормально. Эта партия без отходняков, — он потянулся, демонстрируя на всю грудь тату «Ο θάνατός μου δεν αξίζει να ζήσω», которая была набита в тот же день, что и Никитин крестик с кистью в руке на локте. — А ты чё смурной такой, Ник? Сегодня у Химеры тусим.       Парень уже потерялся в кличках многочисленных знакомых и друзей Клеона. Проще всегда кивнуть и согласиться, чем что-то спрашивать, пытаться выяснить, что это за человек вообще. Окружение никогда не имело значения, всё всегда заканчивается по одному и тому же сценарию.       — Хорошо, Клео, — согласился сожитель перед тем, как помчаться в ванную, чтобы всё-таки опустошить свой желудок.       Паскудно проведя остаток дня до вечера, парни двинулись на квартиру к вышеупомянутому Химере.       Вечеринка изначально показалась просто поводом, чтобы что-то продать или опробовать, а когда Клеон отошёл в туалет со жгутом, то все догадки Никиты сразу подтвердились. Сначала он держался, отказывался от любых предложений «дунуть для разогрева» или «нюхнуть за знакомство». В глубине души парень даже боялся этой атмосферы с абсолютно незнакомыми опьянёнными людьми и давящей со всех сторон музыки — даже спустя столько месяцев к такому очень тяжело привыкнуть.       Потом мир закружился, чтобы рухнуть и восстать снова. Перед глазами всё поплыло, разноцветные пятна сверкают огнями, тело немеет. Ему что-то говорят неразборчиво, но эти слова будто отправляют его прямиком на Бродвей, где он танцует и ловит вместо цветов какие-то бесцветные кристаллы, колющие пальцы. Горло саднит и ноги больше не могут держать расслабленное тело. Вроде мелькает лицо Клеона, но этот образ настолько расплывается, что не ясно — это в самом деле он или кто-нибудь другой с такими же карими глазами.       Он чувствует поцелуи по всему телу, грубые ласки на бёдрах. Сопротивляться тяжело, даже когда штаны летят куда-то в угол комнаты, а Клеон — это определено он — разводит худые ноги в стороны. Рядом ещё мужчины; они трогают тёмные волосы, кусают плечи. Никита оказывается в плену собственного самого страшного кошмара, из которого, кажется невозможно выбраться. Слезы текут по бледным щекам, напоминая, настолько он слаб и опустошен.       — Парни, куколка готова.       От этих слов скручивается кишечник и хочется кричать. Непонятно откуда и как, но Никита находит в себе силы подняться на локтях и пнуть тело рядом куда-то в живот. В голове стоит гул то ли от музыка, то ли от собственных мыслей. Парень прорывается в подъезд, где воздух холодный до невозможности, но отрезвляет до новых слез отчаяния и боли.       Больше невозможно это терпеть. Нужно что-то в своей жизни менять.

***

      Юре несказанно повезло получать полное среднее образование в престижной платной школе. Во-первых, это открывает очень много возможностей в дальнейшем; во-вторых, можно наконец-то сменить прежнюю школу, которая принесла только разочарование в людях.       Проблемы в семье подрывали возможность социализации сначала мальчика, а потом и подростка. Отец хоть и перестал пить, но всё больше возмещал свою злость за несчастливый брак на матери, которая, несмотря на унижения мужа, терпит и не думает о разводе. Она стала отрешённой, безразличной ко всему; забросила вязание и постоянно перебывает в печали. Также, из-за конфликтов между собой, родители не замечают ни Юрыны успехи, ни то, что происходит в его жизни.       Когда мальчик впервые понял, что его интересует свой пол, спросить об этом было некого. Мать упорно погрязла в самобичевании, а друзей у Юры попросту не было. Копив все эмоции и чувства в себе, нарастала и тревожность, которая иногда превращалась в панические атаки — болезненные, безжалостные, оставляющие после себя липкий осадок. Единственным спасением всегда была гитара и плетение фенечек, которым научила, пока хотела и могла, мама.       Именно благодаря владению инструментом на него обратило внимание руководство платной школы, предложив подростку обучение на льготных условиях взамен на участия в конкурсах для поднятия репутации заведения. Было глупо отказываться на столь щедрое предложение, и когда радостный Юра рассказал об этом матери, то столкнулся с полным безразличия взглядом, будто женщине всё равно на такой весомый шаг в жизни собственного долгожданного ребенка.       — Ты должна подписать некоторые бумаги и пойти на собеседование, — объяснил он, проникнув, даже не услышав от родительницы банального «молодец».       — Ладно, — ответила она, повернувшись обратно к окну.       После этого вера в улучшение состояния матери угасла окончательно. Сломанная и брошенная, она никогда не склеится вновь, если не откажется от теперешней жизни, котрая кажется ей пусть и ненормальной, но стабильной, рядом с любимым человеком, который давно перестал любить взаимно.       Первый месяц обучения на новом месте был настолько хорошим, что Юра потерял бдительность и полностью влился в счастливую школьную жизнь. Обзавёлся знакомыми, подругой, которая стала опорой и первым настоящим другом в жизни юноши. Его приглашали на вечеринки, тревожность ослабла и за столько лет он впервые вдохнул полной грудью, не боясь этого мира.       Всё изменилось в середине октября, когда к ним перевёлся в школу Мартынов.       Они сидели компанией в квартире общего одноклассника; играли в приставку, выпивали и весело проводили время. В один момент, когда все уже были в достаточной кондиции, кто-то предложил сыграть в «Бутылочку», на что каждый ответил согласием, даже молчаливый и, как показалось Юре и Насте, пассивно-агрессивный Мартынов. Веселье прекратилось, когда, по велению подлой Судьбы, очередь пала на Юру и Мартынова, который в момент покраснел от злости и был готов разбить бутылку об светлую голову.       — Ты за кого меня держишь? За педика?       — Это просто игра, расслабься, — Ротарь пытался утихомирить парня, но тот наткнулся на него с кулаками, разбив губу.       Почему безобидная и шуточная игра вызвала такую реакцию у Мартынова — сказать сложно. До сих пор на это нет четкого ответа, но после того вечера изменилось для Юры всё. По школе пронеслись очень грязные и лживые слухи в сторону Юры Ротаря; даже те, кто раньше восхваляли его, теперь отвернулись и шепчутся за спиной. Одноклассники перестали его звать на тусовки, круг общения заметно и резко сузился. Одна лишь Настя осталась с ним, несмотря ни на что, выражая всю свою поддержку другу, который стал ей, как брат.       — Для тебя же не проблема, что я…       Они сидели на стадионе за школой, вдали от всех. Приближался ноябрь, Юра поежился от прохладного ветра и отвёл взгляд, боясь произнести свою правду.       — Гей? — девушка перебирала светлые длинные пряди, равнодушно пожав плечами. — Какая разница. Пусть бы даже те слухи были правдой — мне всё равно. Ты мой лучший друг, я никогда от тебя не откажусь.       В тот же день Мартынов впервые со своими друзьями избил Юру. Жертва расправы не хотел сообщать ни директору, ни родителям про сегодняшний день, посчитав, что это отразится на его возможности обучения здесь. Осознав свою безнаказанность, обидчики чуть ли не каждый день караулили юношу, после чего тот приходил домой и бессильно сваливался на кровать, вздрагивая от болей в спине. В конце концов странной поведение учеников заметил завуч, но психолог назвала это просто «конфликтом интересов» и дело снова пустилось восвояси; Мартынов стал жёстче, Юра сломался морально почти пополам. Снова.       Так прошла зима и весна. Лето стало короткой передышкой перед сложным сентябрем, который принёс светлое пятно в жизни Юры — Никиту Владимировича…