Отпустив, обретёшь

Опять его заспиралило в этот ебаный лимб. Этот сон за последние шесть лет он видел не раз и не два, и уже с первых секунд, едва осознав, что вновь смотрит во двор из окна родительской квартиры на Бережковской, точно знал, свидетелем и одновременно участником какой череды событий сейчас окажется. Лето. Разлапистые листья густо высаженных в крохотном придомовом скверике каштанов снова едва ли не лезут в окно второго этажа, а он снова щуплый десятилетка с ободранными локтями и коленками, ведь кто ему запретит лазать по этим самым каштанам. Нет, мама с папой попытки, конечно, предпринимали, но куда там… Ну а что, собственно? Крис уже почти подросток — обзавелась друзьями за пределами двора, он там не в кассу. Кира совсем еще мелкая, — в два раза младше него, — что он, в няньки что ли нанимался? Резкий пронзительный писк откуда-то из гущи листвы ближайшего дерева. Этот звук он узнал бы везде: волнистик Тарасовых из соседней квартиры орал дурниной так часто, что постоянно. Видать, клетку не закрыли, а форточки по такой жаре наверняка у всех нараспашку… Присмотрелся — и правда: трясется, нахохлившись на одной из крупных ветвей почти у самого ствола, а на крылышке бурым пятном запеклась кровь. Вряд ли сам упорхнет, если попытаться сейчас достать. Выскользнуть во двор тайком от матери, подтянуть корпус на нижнюю ветвь, упершись ногами в ствол, потом еще пару отточенных за это лето движений, и вот он уже тянется к тщедушному желтому комочку перьев. Осторожно, лишь бы не спугнуть. Есть! Бережно удерживая птицу одной ладонью и стараясь не сжать слишком сильно, пальцами другой руки он цепляется за торчащий рядом сук. Одна нога на ветвь пониже, другая… Не дотягивается совсем чуть-чуть! Грубая кора дерет кожу вмиг вспотевшей ладошки, он уже и сам понимает, что не удержится. До земли метра полтора — хорошо хоть, что падать на газон, а не на асфальт… Ну, вроде, цел: руки-ноги гнутся и даже почти безболезненно. Поднимаясь, обнаруживает под собой мягкий недвижимый желтый комочек. Да ну нет… Смаргивает. Темнота. Резкий пронзительный писк с улицы. Ага, сидит. Все на той же ветке. Нет, сам он больше не полезет. Посидит здесь, проследит, чтоб ничего… Тарасовы наверняка оба еще на работе. Подъезд отсюда видно хорошо, как заметит кого-то из них, — сообщит, покажет, там уж пусть сами решают, что делать: нефиг клетки оставлять открытыми. Давно там уже сидит, интересно? С голоду-то не помрет, а вот напоить бы не помешало, наверное… В принципе, если привязать к швабре кружку или ковшик, то вполне можно дотянуться. Быстро нашарив все необходимое в кладовке, влетает обратно в комнату и замирает как вкопанный: рыжий дворовый кошак грациозно крадется к попугайчику по соседней ветке. От окна она существенно дальше — шваброй отсюда его не достать. Все попытки плеснуть в малогабаритного хищника принесенной в ковше водой, все его истошные «брысь» и, — чем черт не шутит, — даже «фу» терпят сокрушительное фиаско. Один стремительный рывок… и хруст. Куда пронзительнее когда-то так донимавшего его писка. Да ну нет же… Смаргивает. Темнота. Все тот же писк. Все та же ветка. Все сидит, распушив перышки. Десятилетний Сашка из сна еще слишком мал, чтобы полноценно осмыслить открывшуюся ему истину о том, что бездействие порой чревато не менее катастрофичными последствиями, чем решительно принятые меры, но что-то, надо полагать, он там для себя все-таки уяснил, раз уж сейчас так стремительно подорвался, устремившись к шкафу. Выудив из груды вещей широкий шарф, затягивает его вокруг корпуса потуже: так, чтобы свернутая вдвое материя образовывала плотно смыкающийся карман. Он сможет. Просто в этот раз будет умнее и осторожнее. Лестничная клетка — двор — упор — захват — он уже совсем близко: берет раненую птицу в ладони, аккуратно помещая в шерстяной кокон. В этот раз он внимателен: не пропустив ни одного намеченного для спуска уступа, спрыгивает на землю, мягко пружиня на мысках. О, а вот и рыжий. И попугай, хоть и изрядно потрепанный, но все такой же неугомонный, вдруг начинает изворачиваться в шарфе, вырываясь наружу. Неловко удерживая птицу руками, опасаясь причинить боль, Саша шикает на кота, резко топая ногой. Тот, — разумное животное, — молниеносно сыпет в сторону. Предприятие можно было бы считать удачным, да только вот внезапный спринт мохнатого будоражит охотничьи инстинкты Беркли, кокер-спаниеля семьи, живущей этажом выше. Тетя Наташа с четырехлетней Майей всегда выгуливают питомца примерно в это время, занимая скамейку поодаль от подъезда: оттуда лучше видно набережную. Не удержав поводок в руке, девочка срывается за собакой, а Саша срывает голос, окликая на мгновение отвернувшуюся Наталью. Та тут же кидается за дочерью, но юркая, всегда будто пышущая кипучей энергией Майя уже почти у проезжей части… Он тоже бежит: совершенно на автомате, не замечая, как падает, сдирает ладони, поднимается, — клятый попугай вырвался еще там, у каштана, — вдруг… Резкий визг шин по асфальту, — дурак, вот, где пронзительность, — и медленно, но неумолимо раздавливающая его, будто гидравлический пресс, тишина. Или это у него уши заложило? Насилу делает еще несколько шагов: ноги совершенно ватные. На месте произошедшего уже начинают собираться люди, за ними ничего не разглядеть, может… может, обошлось? У бордюра чуть в стороне валяется маленький желтый сандалик. Нет… Ну нет же, нет, нет! Ну оно как вообще… Как могло так… Опустив голову, замечает несколько красных капель на своих белых кедах. Откуда..? По ладоням струится густая багровая жижа. Ну да, он упал, но… Но не бывает ведь столько от простых ссадин. Да у него и не болит ничего. — П-простит-те! — хлюпает, давясь катящимися градом слезами, — пр-ростите меня-я! Кажется, что вот сейчас: все развернутся, увидят его в слезах и крови и сразу, — сразу же! — все поймут. Ничего: так верно, так правильно. Пожелай эта толпа сейчас растерзать его на крохотные кусочки, он, наверное, даже не стал бы сопротивляться. Вот сейчас… Но нет. Ничего, абсолютно. Его будто никто не видит. Но как, как это возможно? Ведь если бы не его глупое «геройство», этого всего бы не… Жмурится что есть мочи до плывущих перед глазами белых кругов. Спасительная темнота все не приходит. Обычно в это мгновение он наконец вырывался из своего кошмара, но сейчас… Сейчас во сне толпа все прибывала, — ясно, блядь, Воропаев-хоррор-продакшн: долгожданное продолжение, по какому случаю только? — и прибывала, разрастаясь перед ним сплошной стеной согнутых спин и оттесняя маленького Сашу от места происшествия до тех пор, пока он не почувствовал, как уперся лопатками в дверь собственного подъезда. В кромешном оцепенении преодолев лестничный пролет и потянув на себя дверь квартиры, он оказывается лицом к лицу с ужасающей своей неуместностью картиной: папа, очевидно, уже успел вернуться с работы, и родители вдвоем стоят перед ним, светясь лучезарными улыбками и явно пряча что-то за спиной. Они что, не видят, что он весь в слезах, соплях, что у него руки в крови, в конце концов?! — М-мам, пап, я… Там… — Сашуль, мы помним, как ты долго просил нас, и мы… — тепло и все так же невозмутимо проговорила мама. — Да ладно, мать, хорош его сюсюкать, сколько раз говорили-то уже! — перебил отец, добродушно посмеиваясь, — Саня, мы сначала сомневались, но потом поняли: ты у нас парень ответственный, если взялся за что-то, просто так на кого-то другого эти заботы не скинешь, поэтому вот! Как ты и хотел! — торжественно заключил мужчина, доставая из-за спины корзинку, — Ты ведь такого хотел, верно? — в голосе отца промелькнуло легкое сомнение, видимо, из-за отсутствия с его, Сашиной, стороны такого ожидаемого бурного восторга. Из корзинки на него заинтересованно смотрел совсем еще маленький щенок палевого окраса. Как?! Просто — как?! Они не смотрели в окно? Не видели, что там происходит? Не слышали гула собравшейся толпы? По нему самому что, не скажешь, что что-то случилось? Как они вообще могли сейчас не только вести себя как ни в чем не бывало, но и доверять ему живое существо? Как? — Мам, пап, я не… — Да ладно, ладно уж! Видим, что рад! Давай-ка, — протянул отец корзинку поближе к нему, — помоги новому члену семьи освоиться. Что вообще происходит? В голове не укладывалось ровным счетом ничего. — Сейчас, я… руки помою. — А! Ну правильно-правильно, когда с улицы, это всегда надо… Дурдом на выезде. Глядя, как в сливе раковины скапливается грязно-розовая пена, он пытался хоть как-то собраться с мыслями. Они действительно не видят? Его то колотило, то бросало в жар: крови будто бы становилось только больше, он не смывал ее, только размазывал. При этом сама кожа на ладонях, как он успел заметить, оказалась практически невредима. В панике Саша не глядя схватил с полки полотенце, — по иронии судьбы зловеще красное, — и, начав отчаянно тереть, обомлел: алые разводы, которыми он успел перепачкать уже, кажется, все вокруг, впитывались! Стирались, будто ластиком: с рук, с раковины, даже с одежды, хотя, казалось, уже должны были присохнуть. Наскоро заметя следы, он прошмыгнул из ванной к себе, спрятав отныне драгоценный кусок махровой ткани под подушкой. Корзинка уже стояла на полу в центре комнаты, видимо, родители решили ускорить процесс знакомства. Совсем кроха ведь. Пушистое кремовое облачко. Сейчас это, однако, вкупе с умилением еще и пугало. Он, кажется, больше не готов был доверить самому себе задачу о ком-то позаботиться. В голове навязчиво, неотступно билась мысль о том, что любой его порыв, — или даже его отсутствие, — может закончиться ужасно: для щенка, для него самого, да для кого угодно, как выяснилось… Малыш между тем начал жалобно поскуливать. Сашка тут же притащил из кухни воды и молока, соорудил из подушек нечто вроде мягкого домика, куда помог малóму перебраться, аккуратно наклонив корзинку, постелил рядом тряпичную пеленку, однако тот все не унимался, то и дело норовя подлезть под его ладонь. Сдавшись спустя несколько минут, мальчик все же осторожно прикоснулся к топорщившейся за ушком шерстке и тут же испуганно отдернул руку: на светло-бежевом расплывалось багровое пятно. Подскочив наконец, будто прошитый судорогой, Воропаев еле перевел дыхание. Попугай Тарасовых внезапно и абсолютно самостоятельно сдох, когда тебе было двенадцать. Майя спокойно окончила школу и, кажется, уехала учиться за границу, если верить сплетням, которыми тебя столь же щедро, сколь и непрошено одаривали общительные пенсионерки, дежурившие у подъезда всякий раз, что ты наведывался проверить квартиру. У тебя никогда не было собаки. Ему понадобилось прокрутить в голове эту весьма своеобразную мантру несколько раз, чтобы хоть немного прийти в себя. Что, надеялся, что со временем эта хичкоковщина станет посещать твои сны пореже? Хуй там плавал: наслаждайся дальнейшим развитием сюжета. 4:32. Ну, в принципе, за ранний подъем прокатит: от мысли о том, чтобы попытаться заснуть снова, его сейчас слегка корёжило.

***

Новость об отъезде Пушкаревой была ожидаемой, но, черт, до тревожного неприятно кольнувшей. Осознание того, что за стенкой присутствовал человек, с которым можно было не просто дежурно перекинуться парой слов, но вполне осмысленно поговорить и даже откровенно, — эка невидаль, — чем-то поделиться, отзывалось теплом, от присутствия которого в своей жизни он уже давно успел отвыкнуть. Угу, правда это почему-то не помешало тебе вчера ныкаться в офисе с раннего утра до глубокой ночи. Нет, работы и правда было валом, но он соврал бы, сказав, что не испытывал даже легкого мандража от перспективы вновь взглянуть девушке в глаза после того, что выложил ей днем ранее. И дело, вопреки предположению самой Кати, было вовсе не в том, что он стремился избежать дальнейших расспросов. Хотя, надо признать, увидев ее сегодня утром такой уютной и домашней, он отчего-то так размяк, что едва не поддакнул всей протараторенной ею нелепице. Нет. Отчего ему действительно становилось дурно, так это от мысли о том, что отныне она решит ходить вокруг него на цыпочках, осторожничать или, еще того хуже, жалеть. Несмотря на то, что темы их разговоров были порой весьма нагружены эмоционально, за те дни, что они провели рядом, он успел понять, что в обществе Пушкаревой способен почувствовать себя по-настоящему легко. И, казалось, для самой Кати это ощущалось схожим образом. Теперь же ему оставалось лишь рассчитывать на то, что для девушки вся эта легкость не раскрошится под грузом новой информации. Впрочем, то, как Катерина держалась в разговоре с ним по дороге в ЗимаЛетто, обнадеживало… — Уж не знаю, на кого там в действительности удалось выйти Роману Дмитриевичу, но есть у меня устойчивое подозрение, что компании это выйдет боком в любом случае, — выдохнула девушка, слегка отворачиваясь к окну, — Прошлым вечером я успела подобрать несколько альтернатив, но не уверена, что Андрей Палыч окажется сговорчив: вчера мне показалось, что он всерьез загорелся идеей Малиновского, хоть и не хотел этого показывать. — Все эти тайны мадридского двора начинают меня не на шутку напрягать. Зато теперь и вы, кажется, ощутили на себе все прелести нахождения в неведении относительно гениальных планов нашего Андрюши. Как вам? — заговорщицки усмехнулся Александр. — Прямо скажем, не фонтан. Особенно когда часть этих планов может быть связана с фирмой, открытой на мое имя. — Кать… — Да нет, вы не подумайте, сдавать назад я не собираюсь, и за адвокатов вам все так же благодарна, просто… — Я и не думал обвинять вас в непоследовательности. Просто хотел еще раз напомнить, что вы можете разделить со мной то, что вас тревожит. Если захотите, конечно же… Она вдруг зависла, глядя на него. — Катя… Кать, мы на месте. Все в порядке? — А? Да. Да, спасибо вам! Спасибо, что подвезли. И за то, что позволили остановиться у вас на время поисков квартиры… За все спасибо, правда. — Кать, все хорошо. Мне было приятно провести время в вашем обществе. — Это взаимно, — чуть покраснела девушка, — Александр Юрьевич… — Хм? — Вы посчитали бы, что я злоупотребляю сложившейся в компании ситуацией, если бы я воспользовалась небольшой суммой из той, что лежит на счету НикаМоды? Разумеется, с возвратом в течение четко определенного срока. — Кать, — мягко улыбнулся мужчина, — ну, во-первых, роль эмитента индульгенций всегда удавалась мне довольно-таки посредственно, а во-вторых, вам нужна определенная сумма на что-то конкретное? — Д-да, сумма залога, необходимого для аренды квартиры, оказалась больше, чем я рассчитывала, — отозвалась Пушкарева, слегка потупив взгляд. — И просто занять у меня вы, конечно же, не согласитесь? — На самом деле, если это возможно, я действительно была бы очень благодарна вам… Перспектива хоть каких-то действий со средствами НикаМоды, если быть до конца честной, лично для меня сулит слишком уж много переживаний и сомнений. — А одалживание денег у меня для вас серьезными душевными метаниями больше не сопровождается? — Воропаев, сотри эту дурацкую лисью лыбу со своего лица, ради всего святого. — Уже нет.