Отпустив, обретёшь

Сегодня с этими договорами по кредитам они засиделись особенно долго. И если для него самого уже было не в новинку функционировать на паре часов сна да кофе с сигаретами, то состояние Катерины под конец вечера плавно трансформировалось из просто усталого в чрезвычайно удручающее. Еще и наверняка измотала себя переживаниями о переломе ситуации с НикаМодой. Хотя, кто бы тут не разволновался… Ему и самому, признаться, было слегка не по себе. Нет, в честности Пушкаревой он не сомневался, да и от юридических рисков они подстраховались, насколько это вообще было возможно. Но все это, увы, не избавляло от гаденьких мурашек, пробегавших по спине всякий раз, стоило ему напомнить самому себе, во что он, по сути-то, помог Жданову втянуть Катю. Да, Воропаев, тут твои микродозы успокоительного для совести, — самому забрать на машине от ЗимаЛетто, подбросить вечером до дома, — и вовсе приобретали хрестоматийный статус припарок мертвому. Переставать это делать он, впрочем, не собирался. Вот они как раз уже и подъехали. Мельком бросив взгляд в сторону пассажирского места, мужчина нахмурился: и правда заснула что ли? Вообще-то, конечно, немудрено. Впопыхах расталкивать сонную девушку как-то не хотелось, а стоять по внешней стороне дома было запрещено: этот знак он заметил, еще когда подвозил ее сюда впервые. Уж лучше было сначала заехать во двор, а там, пока он будет парковаться, быть может, и сама проснется. Не-а. Дернув ручник и отстегнув ремень, он смог наконец повернуться, чтобы спокойно разбудить ее — аккуратным прикосновением к плечу, а не тычком локтя в бок, как это вышло бы на ходу… Ну и чего залип-то? Слегка повернув голову в его сторону, Катя спала так умиротворенно, что ее ровное дыхание было едва различимым. Руки покоились на коленях раскрытыми ладонями вверх: так, будто она держала в них что-то мягкое и хрупкое. В голове сверкнула мысль о том, что сам он никогда не позволил бы себе так расслабиться в присутствии человека, которому не доверяет. Вполне возможно, для нее это ощущалось иначе, но черт… Крис как-то, среди прочей глубокомысленной чепухи, однажды ляпнула, что именно доверие одного человека порождает благонадежность другого, а не наоборот. Он, помнится, тогда неплохо так завис: в его лексиконе понятие доверия в принципе, если и фигурировало, то только в отношении самых близких людей, и то с некоторыми нюансами. Взаимодействие же со всеми остальными он привык осмыслять исходя из соотношения потенциальных рисков и полезности. А тут прямо-таки как будто измученный до вырванных из корпуса деталек кубик Рубика наконец сложился сам собой: она доверилась, и у него обмануть это доверие теперь просто не хватит сил. Ему и раньше подводить девушку совершенно не хотелось, но сейчас эта мысль отчего-то попала в него так метко, что словно набатом отдавалась в сознании ощущением чего-то предрешенного, неотвратимого. Кому расскажи — засмеют, впрочем, можно подумать, было, кому рассказывать… Катя вдруг зашевелилась, и он резко отвернул голову к окну: еще не хватало, чтобы она подумала, что он разглядывал ее спящей. А что ты, собственно, делал? Сам даже не понял, сколько времени прошло с тех пор, как во двор заехали… Она так переполошилась, что ему даже полегчало от осознания того, что в этой совершенно безобразной, такой несвойственной ему неловкости он утопал не в одиночку. Облегчение продлилось ровно до тех пор, пока он не осознал, насколько нервно протараторил слова о том, что она может рассчитывать на его поддержку. Господи, охолонись уже. Когда распрощались, наконец, он с шумным выдохом запрокинул голову назад. Что это было вообще? Откуда столько мельтешения, непрошеных эмоций? Со вкусом занырнуть в самокопания не дал рингтон мобильного. Звонок от Инны в такой час ничего хорошего явно не сулил: в нерабочее время она по пустякам никогда не беспокоила. — Да. — Александр Юрьевич, простите за поздн… — Все нормально, Инн, что случилось? — Артемьев все никак не угомонится… Проорал мне сейчас в трубку что-то невнятное о том, что якобы по нашей милости его рестораны превратились в сеть забегаловок, которые к тому же не окупаются… Я бы не стала вас беспокоить, правда, но он грозится приехать завтра в офис — цитирую — «с встревоженными партнерами для основательного разговора». Вполне допускаю, что это просто слова. К тому же, судя по голосу, он был, прямо скажем, несколько нетрезв. Но все же я посчитала, что стоит вас предупредить. Потрясающе… Сейчас бы возопить, где же он так нагрешил, что на голову с завидным постоянством валится столько идиотов. Но в твоем, Воропаев, случае это вопрос явно риторический. — Будем надеяться, что весь его воинственный запал выветрится вместе с перегаром, ну а если нет, будем разговаривать с ним его «основательный разговор», что поделать. Можно подумать, он первый, кто решил пугать меня «встревоженными партнерами». Но вы в любом случае не зря позвонили, спасибо. — Хорошо, я поняла вас. На всякий случай я могу завтра утром дозвониться Щербакову: возможно, он сможет на день выделить пару ребят для подстраховки… — Инн, я думаю, это лишнее. Все поводы опасаться Артемьева для нас пока сводятся к его истерике в состоянии подпития. А вот если он завтра придет один, — если вообще придет, — а у нас в офисе будет торчать парочка амбалов, получится, что мы первые проявим себя с позиции агрессии, а это ну вот совершенно не то, что сейчас нужно. — Как скажете… — Все, Инн, с наибольшей вероятностью все это выеденного яйца не стоит. Завтра увидимся. — До свиданья, Александр Юрьевич. Что ж за день-то, блядь. Если бы кто-то изобрел прибор, способный с порога распознавать клиентов, ментально так и не вынырнувших из девяностых, он бы отдал любые деньги. Морозный воздух из приоткрытого окна и выкуренная сигарета позволили немного собрать мысли в кучу. Намереваясь наконец убраться отсюда, он потянулся за ремнем безопасности, как вдруг все его внимание отвлек на себя резкий металлический грохот: кто-то с силой распахнул дверь подъезда, да так, что та ударилась о перила пандуса. Спроектировал все это великолепие гений архитектурной мысли, не иначе. Все это, впрочем, перестало иметь значение, стоило ему рассмотреть, кто именно поднял столько шума. Чего она выперлась вообще на ночь глядя? Девушка на пару секунд запрокинула голову, будто высматривая нечто где-то в вышине, после чего принялась старательно утирать лицо ладонями. Плакала? За этим своим занятием Пушкарева, кажется, совершенно не смотрела под ноги, что с ее везением, надо сказать, было несколько… Твою-то мать. Все произошло так быстро, что в темноте он даже не успел понять, чем именно она успела приложиться, пока летела со ступеней вниз. Хлопнув дверью машины, Александр за несколько секунд преодолел расстояние до, кажется, уже успевшей слегка прийти в чувство девушки. Опустившись на корточки, он осторожно потянулся к ней. — Катя… Кать! Вы меня слышите? — К-кружится все немного… Судя по ссадине на лице, головой она все-таки обо что-то нагналась. Сейчас для полного счастья только сотряса не хватало. Да и расслышала она его, похоже, не сразу. — Кать, что еще болит? Вы встать можете? Вам бы в травмпункт — убедиться, что нет сотрясения. — Я… Александр заметил, как она будто машинально ощупывала заледеневший асфальт рядом с собой и, слегка прищурив глаза, пыталась осмотреться… Очки лежали примерно в полуметре от нее: одна из линз треснула, а сама оправа заметно искривилась. Подхватив и сунув едва ли подлежащий восстановлению раритет во внутренний карман пальто, он аккуратно помог Пушкаревой пересесть на лавку, к которой она успела прислониться. — Не надо в травмпункт. Я… Сейчас. Со мной все… все в порядке, — она говорила отрывочно, будто пытаясь задерживать дыхание. Если она так пытается бороться с тошнотой, то это, блядь, полный набор — как из учебника ОБЖ. — По вам не скажешь… Кать, давайте я хотя бы в таком случае сдам вас на руки родителям, пусть уже они вас вразумляют насчет того, что с этим шутки плохи. — Нет, — она вдруг вскинула на него глаза. На контрасте с еще секунду назад практически затуманенным этот взгляд был таким пронзительным, что Александр даже растерялся, — я туда не вернусь. Мне лучше, — верилось с трудом, но выглядела она и правда немного собраннее. Влезать в чужие разногласия в случаях, когда этого можно было избежать, было не в его правилах. Да и она, кажется, собиралась упрямо стоять на своем. Не потащит же он ее волоком в родительскую квартиру, в конце концов. — Так, тогда давайте: встаем, только аккуратнее. Дойдем до машины: в ней хотя бы тепло. Вам еще околеть тут не хватало. Дойти до машины, оперевшись на локоть Александра, Кате большого труда не составило, если не считать прихрамывания и все еще сохранявшейся легкой дезориентации в пространстве. Последняя, наверное, была даже естественна, учитывая разлетевшиеся при падении очки. — Чем вы еще ушиблись? — вопросительно приподнял брови мужчина, указывая на ее ссадину сбоку на лице. — Не берите в голову, вы и так уже… — У меня здесь аптечка есть, надо хоть продезинфицировать, — невозмутимо проигнорировал Александр ее упорное стремление пострадать втихую. Вместо ответа она молча развернула кверху раскрытые ладони. Бля-я-я. У оснований больших пальцев кожа была содрана едва ли не лоскутами, а кровь смешалась с какими-то неопознанными компонентами ноябрьской слякоти. — Так, забирайся, — распахнул он дверь машины, — только сядь так, чтобы остаться лицом сюда: не разворачиваясь в салон. Выудив из кармана водительской двери бутылку питьевой воды, а из бардачка — видавшую виды, но поддерживаемую в надлежащем состоянии и комплектации аптечку, Воропаев вернулся к пострадавшей. — Давай руки, — он щедро полил водой вытянутые вперед из салона ладошки, смывая грязь, — так что случилось-то, от чего ты бежала, роняя все на свете, включая себя саму? — вдруг как-то заговорщицки поинтересовался мужчина, откручивая крышку бутылька с перекисью. Он и сам не понял, как на автомате вошел в режим старшего брата, мазавшего зеленкой разбитый локоть шестнадцатилетней Киры, навернувшейся с только что подаренного ей скейта. Только вот он почему-то не подумал о том, что двадцатипятилетней Кате его, пусть и призванный лишь отвлечь, но на деле бестактный вопрос может принести куда больше боли, чем едкое щипание льющегося на рану антисептика. — Это… — она вдруг резко втянула воздух, сквозь стиснутые зубы, — уже не важно. — Врешь, Пушкарева. Впрочем, — он оторвал от общего мотка край бинта, которым прихватил уложенную на ее ладонь марлевую салфетку, — не приучен выклянчивать чужие тайны, — пробормотал он, завязав аккуратный узелок. — Ой ли? — слегка усмехнулась девушка, явно намекая на его прошлые попытки разжиться подлинной отчетностью ЗимаЛетто. — Я говорю сейчас о личных тайнах, а не о коммерческих, — заключил Александр, бережно прикладывая смоченную перекисью салфетку к ее скуле. Она вдруг растерянно взглянула ему прямо в глаза, отчего мужчину на мгновение будто пронзило тончайшей иглой прямо через солнечное сплетение. — Скоро в твоей каморке наконец появится нормальный источник света: эта штука завтра стечет в полноценный фингал. Пряча смешок в нарочито раздраженном выдохе, она наконец моргнула. Оп, отпустило. Уже собираясь спрятать всю атрибутику импровизированного медпункта обратно в аптечку, он ненароком опустил взгляд на ноги девушки: на сером платье виднелись грязноватые мокрые следы от растаявшего снега, а ткань кое-где выглядела ободрано. Похоже, тормозила Пушкарева не только ладонями. — Так, с коленками сама: я на сегодня уже достаточно личных границ попрал, — решительно вручил он ей аптечку и, кивком головы предложив развернуться наконец к лобовому стеклу, закрыл пассажирскую дверь. Погода была на редкость мерзкая, но сочетание промозглого ветра с чем-то невнятно-снежным, облепившим все вокруг, очень к месту действовало отрезвляюще. Его самого выбить из колеи чем-то столь невинным, как девичьи коленки, не представлялось возможным уж лет пятнадцать как. Но Кате он все-таки решил предоставить для этих манипуляций немного личного пространства, прислонившись спиной к машине и закурив. Все-таки сигареты были совершенно шулерским инструментом в общении с людьми: надежный, как швейцарские часы, предлог нарисоваться там, где тебя не ждали, и ретироваться оттуда, где быть устал. Как бы то ни было, в нынешнем раскладе он все-таки, кажется, блефовал сам перед собой, коль уж полагал, что устранился сейчас исключительно ради пушкаревского психологического комфорта. Скосив взгляд в сторону окна машины, Воропаев заметил, что Катя уже давно упаковала весь медицинский арсенал обратно в аптечку. Выбросив окурок и поежившись, он позволил себе наконец вернуться в тепло салона автомобиля. — Так, теперь как на духу: головокружение, тошнота, шум в ушах, потеря внимания, — что-то из этого было после падения? — Уже практически все прошло. Ничего такого, из-за чего стоило бы… — затараторила девушка, потупив взгляд. — Значит все-таки в травмпункт, — спокойно отметил Александр, провернув ключ зажигания. — Это правда лишнее, я вполне пристойно себя чувствую, вы и так очень много для меня сделали, и не только сегодня, я, наверное, уже… — вдруг засуетилась Катерина и потянулась за своим портфелем, поставленным им на одно из задних сидений. — Далеко собралась-то? — не без иронии спросил мужчина, — Помнится, возвращаться в отчий дом ты сегодня не торопилась. — Напрошусь к Коле. — Дело твое, но на пути к Коле в травмпункт мы в любом случае заедем: пусть они исключат сотрясение, и я отстану. — Зачем вам это, Александр Юрьевич? — она полностью развернулась в его сторону, — Не поймите меня неправильно: я благодарна вам, очень, но вы так настойчивы в том, в чем совершенно нет нужды… — Нужда есть. Сотрясения иногда не сразу дают о себе знать, поэтому лучше убедиться наверняка. Если тебе так некомфортно от мысли, что кто-то делает нечто для твоего благополучия, представь, что я делаю это исключительно для своего спокойствия. Такой уж я падкий на откуда ни возьмись валящуюся на меня ответственность человек — хлебом меня не корми, дай чем-нибудь озаботиться. Вдруг тебя из дома выгнали за позднее возвращение, а? А задержал-то тебя я. Всё! Веришь ли, сна теперь ни в одном глазу! — театрально развел руками Александр, усердно борясь с мыслью о том, что за весь этот пламенный, изначально запланированный как гротескный, монолог, в сущности-то, почти ни разу не соврал, — Хотя, если не хочешь в травмпункт, у меня есть знакомый врач, он, правда, скорее всего, сейчас отдыхает после дежурства, но мне никогда не отказывал... Какая же кондовая манипуляция, Воропаев, стареешь. — Травмпункт так травмпункт, — буркнула Катя. — А разговоров-то было…