Через тернии к лепесткам

Юнги нервничает. В регистратуре его внимательно выслушивает молоденькая медсестра и просит дождаться врача в зале ожидания. Юнги не спорит, присаживаясь на жёсткую скамейку, но раздражение из-за потери ценного времени вспыхивает моментально — боль в руке снова усиливается, и Юнги чувствует, как намокает бинт. Где-то глубоко внутри появляется и чувство волнения за Чимина — насколько сильным было его кровотечение и как он себя чувствует сейчас, уснул ли он под воздействием обезболивающих или же ворочается в кровати? Юнги не чёрствый сухарь и не бездушный огрызок, хоть и сам создал себе такой сценический образ, который некоторые люди воспринимают за его истинное лицо. Юнги скуп на эмоции, чаще скрывает их, особенно после того, как прославился, но в кругу близких друзей, родных и перед самим собой открыт всегда. Переживает, волнуется за свою команду, часто работающую нон-стоп, за фанатов, отстаивающих часы в очереди, чтобы увидеть его, предпочитает анонимно жертвовать заработанные творчеством деньги в приюты и фонды, самостоятельно контролирует организацию своих концертов, за что Хосок на него постоянно обижается, причитая, и иногда чувствует так много, что падает безвольным телом на кровать и просит непонятно кого о спокойствии. Или о том, кто его подарит.  Всё это время, до славы и после неё, Юнги остро ощущал отсутствие соулмейта. Да, у него есть лучший друг, которому он безоговорочно доверяет и с которым может поделиться чем угодно, есть целая команда людей, готовых прийти к нему на помощь, но ему будто бы не хватает этой тесной, заложенной природой связи, и он всё мечется, ища умиротворения.  Хосок часто в шутку зовёт его волчком, потому что Юнги легко заводится и начинает волноваться по пустякам, крутясь и суетясь. Такие всплески его неусидчивости часто играют ему на руку на сцене, и он отдаёт всю свою энергию в зал, заряжая людей, но после концертов чувствует сильную эмоциональную истощённость, которая никак не восполняется. Может, это эгоистично, но он правда надеется на то, что Чимин не откажется от их связи и поможет обрести долгожданный покой, находясь рядом пусть и не всегда, но хотя бы время от времени. — Господин Мин, пройдёмте, — перед ним появляется высокий, приятный мужчина в белом халате и указывает на длинный коридор.  Юнги подрывается с места и шипит от резкой боли в предплечье, но покорно подстраивается под размашистый шаг врача. Мужчина останавливается возле процедурной и открывает дверь, приглашая его в небольшое помещение. — Со мной всё в порядке, — зачем-то говорит Юнги, усаживаясь на кушетку. — Несомненно, господин Мин, — врач добродушно улыбается, а Юнги разглядывает его бейджик — Ким Сокджин, терапевт, — а вот вашему соулмейту не повезло с генетикой, — заключает, а после просит снять куртку и высвободить левую руку.  Ким Сокджин не спеша разматывает бинты и осматривает метку, которая снова кровоточит. Он качает головой и забавно дует и без того пухлые губы. — Я наложу вам обычную повязку, но мы не будем её закреплять, дойдёте до палаты так, — оповещает он, — надеюсь, мы с вами не заляпаем пол, а то не хочется в самом начале дежурства получать нагоняй от уборщицы, — хихикает, аккуратно прикладывая повязку к раздражённой коже. Юнги давит слабую улыбку и суматошно перебирает кучу вопросов, которые хотел бы задать, и то ли Сокджин слишком проницательный, то ли у него на лице всё написано, но врач нарушает тишину первым. — Расскажите, как это произошло, — он пододвигает стул ближе к кушетке и садится напротив Юнги, — держите вот так, — кивает, передавая повязку в руки Юнги. — Я выступал, потянулся к залу и, видимо, Чимин схватил меня за руку, — пожимает плечами растерянно. Он ведь и сам до сих пор не понял, что произошло, но, очевидно, что они соприкоснулись руками. — Понятно. Что же, метки не закрепились должным образом из-за разорванного контакта, поэтому у вас открылось кровотечение, — вздыхает Сокджин, потирая подбородок, — у господина Пака вдобавок ко всему гемофилия — нарушение свёртываемости крови, поэтому ему, конечно, пришлось хуже, чем вам, — сочувственно поджимает губы. — Он в порядке? — ну вот, Юнги снова на взводе. Помимо всего прочего, он начинает чувствовать вину за то, что бросил истекающего кровью Чимина на произвол судьбы. — В полном, не переживайте, — Сокджин легонько хлопает его по колену в ободряющем жесте, — господин Пак следит за своим здоровьем, да и форма его заболевания лёгкая, но в такой ситуации эта особенность усугубила его положение. — Когда я смогу его увидеть? — Юнги выжидающе смотрит на врача, готовый сорваться в любую секунду. — Да прямо сейчас и пойдём, чего тянуть-то, — Сокджин предлагает Юнги руку для опоры, чтобы спуститься с кушетки, — нам придётся разбудить господина Пака, но, я думаю, ему эта встреча нужна не меньше вашего, — улыбается. Они поднимаются на второй этаж и подходят к палате — двадцать третья, как и сказал тот парень на парковке, очевидно, друг Чимина. Юнги вспоминает, что видел его рядом с Чимином на концерте и, скорее всего, именно он помог ему добраться до больницы. Мысленно Юнги даже немного радуется, что у Чимина есть друг, на которого он может положиться. Сокджин заглядывает в погруженную во мрак палату и поворачивается к Юнги: — Я предупрежу его, что вы пришли, и после оставлю вас, — кивает учтиво, — когда начнёте закреплять метки, ваша рука должна перестать кровоточить, но если что-то пойдёт не так, вызывайте меня с помощью экстренной кнопки возле кровати, — сообщает и, дождавшись кивка со стороны Юнги, скрывается за дверью палаты. Юнги судорожно выдыхает и подпирает плечом стену, прикусывая губу. Он надеется, что всё пройдёт нормально.

***

Чимина будит какое-то копошение возле кровати, и он распахивает глаза, хватаясь за руку. Всё ещё ничего не чувствует. Вертит головой и видит высокую фигуру в белом халате, шарящую рукой за изголовьем кровати. — О, господин Пак, вы проснулись, — врач, как уже понял Чимин, широко улыбается, — будьте добры, воткните в розетку вот этот штекер, нужно включить настенную лампу, — он протягивает Чимину провод и указывает куда-то за его подушку. Чимин выполняет его просьбу, и комната погружается в тусклый тёплый свет. Он сонно потирает глаза, только сейчас понимая, что на улице ещё темно, а значит он спал не так долго.  — Что-то случилось? — хрипит, на что врач морщится и отходит к столу возле окна, наливая стакан воды из графина, а после протягивает его Чимину. — Спасибо. — Всё в порядке, господин Пак, — присаживается на стул, придвинутый к кровати, — меня зовут Ким Сокджин, я ваш лечащий врач, — он закидывает ногу на ногу и достаёт из кармана пару перчаток. Натянув уплотнённые резиновые перчатки, Ким Сокджин просит Чимина закатать рукав больничной рубашки и принимается разматывать бинты на его руке. Чимин гулко сглатывает — он ещё не видел метку, не знает, как она выглядит, и от этого его накрывает гадкий приступ волнения. Он внимательно следит за тем, как Сокджин слой за слоем убирает марлевый бинт, и задерживает дыхание, завидев высеченные тонкие линии, местами покрытые засохшими капельками крови. — Ну, дела неплохи, — задумчиво тянет Сокджин, — мы остановили кровотечение с помощью инъекции, так что… — Господин Ким, я не чувствую руку, — Чимин смотрит на него, не скрывая волнения. — Вот как, что же, — Сокджин суетливо убирает использованные бинты и шумно встаёт со стула, — в таком случае не будем терять время, — направляется к двери, оставляя ничего не понимающего Чимина смотреть ему вслед.  Когда дверь в палату открывается снова, Чимин порывается спросить Ким Сокджина что происходит, но, завидев вошедшего к нему Мин Юнги, откровенно теряется. Открывает и закрывает рот, не издавая ни единого звука, как рыба, выброшенная на берег. Юнги ступает осторожно, будто боится, что Чимин его прогонит, но он лишь смотрит удивлённо и неверяще. Чимин не верит на самом деле и щипает себя за бедро под одеялом — кажется, не спит. — Привет, — шепчет Юнги, располагаясь на стуле, совсем рядом, так близко, смотрит на него не отрываясь, и Чимин ненароком забывает о необходимости дышать. — Вы…ты…пришёл, — выдаёт Чимин задушенно, рассматривая совершенно непривычного Юнги — он болезненно бледен, на лбу залегли морщинки от усталости, а губы искусаны до мелких ранок. Чимин вдруг понимает, что, вообще-то, не он один мучается тут, и Юнги, нервно дергающий пальцами левой руки, тому подтверждение. — Разве я мог не прийти? — недоумевает искренне, хмуря брови, — раз уж мой соулмейт нашёлся и всё случилось так, как случилось, я должен быть рядом хотя бы для того, чтобы правильно закрепить метки и облегчить нашу боль, — выпаливает, совсем затихая к концу произнесённого предложения. Ого…нет, вау. Все выстроенные в голове Чимина предположения о личности Мин Юнги рушатся мгновенно, их сметает ураганом и разносит в мелкие щепки, и всё, что он может — облегчённо улыбнуться. Чимин на всякий случай незаметно щипает себя за бедро ещё раз — нет, всё-таки не спит. Мин Юнги на самом деле пришёл к нему, не отрёкся от их связи, даже несмотря на странные обстоятельства её выявления, и сидит здесь, говорит, что будет рядом. Чимин старается не думать о том, сколько ещё потрясений за этот день ему суждено пережить. Юнги легко улыбается ему в ответ и убирает повязку с предплечья, откладывая её сторону. Чимин переводит взгляд на резво бегущие вниз по руке красные ручейки, а затем смотрит чуть выше и натыкается на незавершённую метку, напоминающую по форме какой-то цветок. Юнги рассматривает его руку в ответ, но его озадаченный взгляд говорит о том, что он так же, как и Чимин, не совсем понимает что его метка из себя представляет — какие-то прямые линии, похожие на обыкновенные царапины. — Сделаем это? — Юнги пересаживается со стула на край койки и протягивает Чимину руку, а вот Чимин… Просто погибает внутри. От того, что Юнги теперь ещё ближе, от этого взгляда, от этой, казалось бы, обыкновенной фразы, которая была произнесена так тихо и интимно, что у Чимина за секунду вспыхнули щёки и застучал пульс в висках. Чёрт возьми, Чимину всего лишь хочется душевного спокойствия и, может быть, он сможет найти его с Юнги, но есть ещё кое-что — Юнги не только его соулмейт, но и его кумир. Чимину думается, что этот узел волнения в животе и мурашки вдоль спины не пропадут, даже если они с Юнги станут друзьями, близкими друзьями, любовниками, парой… Чимин боится всё испортить, боится испугать Юнги своей уже заранее появившейся любовью к нему, может, не как к человеку, а как к исполнителю, знаменитости.  — Чимин? Ты в порядке? — Юнги чуть нагибается, пытаясь заглянуть в его лицо, которого не видно из-за опущенной головы. — Да, извини, — Чимин тушуется, в глаза ему не смотрит, чтобы не выдать своих страхов и чувств, и протягивает руку в ответ. Юнги смотрит на него внимательно ещё пару секунд и, наконец, подцепляет пальцами его ладонь, вкладывая её в свою, широкую и до приятного тёплую. Сначала Чимин ничего не чувствует, но спустя какое-то время руку обжигает болью, не такой сильной, как в первый раз, но ощутимой, и он шипит, хватаясь второй рукой за край одеяла. Смотрит на метку на руке Юнги — она больше не кровоточит, проявляется в форме какого-то интересного цветка с округлыми лепестками и множеством тычинок. Разве это не… — Спирея, — шепчет, привлекая внимание Юнги, — цветок моего дня рождения. Юнги смотрит на него удивлённо и почти сразу же впивается взглядом в метку Чимина — линии прибавляются, как короткие, так и длинные, образуя форму веточки. Он крепко задумывается, перебирая в голове варианты, пока не слышит, как его зовёт Чимин. — Это лиственница, — говорит ласково, тоже рассматривая ветвь, доходящую почти до самого сгиба локтя, — не спрашивай, откуда я знаю твой цветок, — отворачивается, немного смущаясь. Юнги хихикает, чуть крепче сжимает его ладонь и тянется сцепленными руками к своему лицу, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, пока Чимин ёжится от неприятных ощущений. В момент, когда Юнги убирает с лица волосы, тыльная сторона ладони Чимина слегка касается его губ, и он слышит облегчённый вздох. Тут же ловит чужой испуганный взгляд и дёргает бровями в немом вопросе. — Прости, она… — Чимин сконфуженно пялится в одеяло, — когда ты коснулся, боль притупилась, — бормочет, словно сам себе не верит.  Не долго думая, Юнги снова касается губами нежной кожи с бледно-голубыми венками и даже задевает костяшки, оставаясь в таком положении на несколько секунд. Чимин широко распахивает глаза, но потом, когда боль и вправду отступает, лишь смотрит благодарно и улыбается. Они сидят так ещё какое-то время, рассказывая друг другу о том, что происходило с ними после концерта — Юнги охотно идёт на диалог и говорит много, что удивляет Чимина, и он снова убеждается в том, что Юнги настоящий кардинально отличается от созданного им образа. Чимин даже думает о том, что с Юнги легко, он приятен в общении, хоть эмоций особо и не показывает, рассуждает и говорит спокойным ровным тоном. В тускло освещённую палату словно пробирается тепло, окутывая собой с головы до ног, и Чимина в такой благоприятной атмосфере начинает клонить в сон, что не скрывается от взгляда Юнги. — Как думаешь, они закрепились? — спрашивает, большим пальцем поглаживая его ладонь. — Думаю, да, — Чимин смаргивает сонливость и пробует расцепить руки. Юнги поддаётся как-то лениво, но всё же отпускает.  Метка Юнги действительно больше не кровит, хоть и рука вся перепачкана алыми разводами, а Чимин начинает шевелить пальцами и всей левой рукой, радуясь, что снова может её чувствовать. Касается осторожно метки пальцами, но боли больше не чувствует и просит Юнги сделать то же самое со своей, ярко улыбаясь, когда он одобрительно кивает.  — Они выглядят как татуировки, — восторгается, уже смелее ощупывая веточку лиственницы, ведёт пальцем по высеченным иголочкам то вниз, то вверх. — Плюс одна в твою коллекцию, — усмехается Юнги, вспоминая то, что притянуло его внимание на концерте. — О, ты видел? — Чимин забавно складывает губы трубочкой и снова смущается. Юнги не может не признаться себе в том, что это выглядит чертовски мило. — Видел, — улыбается, поднимаясь с кровати, — но рассмотреть не успел. Чимин не предлагает показать татуировку снова, а Юнги не просит, хотя хотел бы взглянуть. Он стоит ещё несколько мгновений, засматриваясь на сонного Чимина, и отходит к столу, чтобы выпить воды, предварительно спросив у Чимина разрешения. — Мы ещё увидимся? — неожиданно прилетает из-за спины, отчего Юнги так и замирает со стаканом в руке. Поворачивается и видит только два блестящих в пробивающимся через окно лунном свете зрачка.  — Если ты захочешь, — говорит, всё же решаясь попить, и, закончив, продолжает: — можем встретиться, когда тебя выпишут. Я буду рад узнать тебя ближе. Чимин кивает и ныряет носом под одеяло, чтобы не показывать Юнги свою совершенно глупую улыбку. Ещё сегодня утром он не мог даже подумать о том, что будет находиться в одной комнате с Мин Юнги, что уж говорить про разговоры, касания, дальнейшие встречи, а главное про то, что они соулмейты.  — Нужно отдохнуть, поэтому я поеду, — Юнги снова подходит к кровати, поправляет сползшее одеяло и набрасывает на плечо куртку, — я оставил свой номер на столе, пиши или звони в любое время, — напоследок улыбается устало и направляется к двери. — Юнги, — Чимин зовёт его так тихо, что отойди он на пару шагов дальше, даже не услышал бы, — спасибо. И спокойной ночи, — тихо, но трепетно. — И тебе спасибо, Чимин, — отвечает мягко, — спокойной ночи. В коридоре его ловит Ким Сокджин, отчего приходится задержаться ещё ненадолго, пересказывая всё от начала до конца. Сокджин предполагает, что Чимина выпишут через пару дней, чтобы точно убедиться в отсутствии осложнений, и отпускает Юнги домой, также попросив сообщить о любом ухудшении самочувствия.  Выйдя на парковку и добравшись до байка, Юнги облокачивается на него, закуривая, и думает о самом сумасшедшем дне за всю его жизнь. И ещё о Чимине.  Он не знает, какие отношения ждут их в будущем, но Чимин ему определённо интересен. Может, это влияние их наконец закрепившихся меток, от которых он не мог оторвать глаз — до того они гармоничны, как ему кажется, дополняют друг друга смыслом.  Кстати, о смысле. Юнги затягивается, выпуская в прохладный воздух сизый дым, и ищет в смартфоне значение спиреи — аккуратный в любви. Уголки губ сами ползут вверх, и он бросает взгляд на окна второго этажа. Вспоминает румяные щёки, пухлые губы, растянутые в смущённой улыбке, и ласковый взгляд. Сам не понимает, отчего улыбается ещё шире, но разбираться не хочется — ему впервые за долгое время спокойно. Как будто так и должно быть и всё на своих местах. Затем вбивает в поиске лиственницу — смелость. Юнги хмыкает, убирая телефон в карман, и, выбросив окурок, садится на байк. Он, конечно, не нарцисс, но отрицать свою смелость не станет — не был бы здесь, если бы побоялся этой связи и сбежал, и не был бы тем, кем является, если бы не рискнул заниматься любимым делом.  Рассекая ночной город, Юнги думает, что непременно хотел бы узнать истинное значение аккуратности в любви. Что же, смелости ему, конечно, не занимать.