Через тернии к лепесткам

— Юнги, ты не можешь выйти в таком состоянии на сцену, — Хосок преграждает ему путь, вставая в позу звёздочки в дверном проёме, — ты еле стоишь на ногах! — Хосок-а, дай мне пройти и закончить концерт, — смотрит строго и кладёт руку ему на плечо, чуть сжимая, — разузнай пока всё об этом парне. Наверняка ему сейчас не лучше, чем мне, так что помоги, чем сможешь, — вздыхает, отодвигая Хосока в сторону, и, впихнув в ухо наушник, движется к лестнице, ведущей на сцену.  Две таблетки сильного обезболивающего справляются совсем плохо, боль притупляется лишь немного, но Юнги стоически держится все оставшееся время концерта — сил на то, чтобы двигаться так же энергично, как в начале, нет, но он пытается, давит улыбку сквозь сомкнутые губы и низко кланяется залу в самом конце шоу, превозмогая нарастающую снова боль. Юнги говорит заключительную речь, перед глазами всё плывёт и колеблется, и он хватается за руку одного из танцоров, ища опору. Хосок в наушнике громко ругается, осыпая Юнги проклятиями, и говорит заканчивать и спускаться в гримёрку. Юнги не хотел и не планировал завершать тур вот так, с ноющей, режущей, колющей болью в предплечье и смутой в голове, но судьба — та ещё проказница, переворачивает привычную жизнь с ног на голову, когда не ожидаешь. Вот и Юнги не ожидал, что встретит своего соулмейта на собственном концерте. Это их предназначение, и пусть он не совсем уверен, что ему делать со всем этим дальше, но мысль о том, что его соулмейт знаком с его творчеством, самым ранним, терзает его воспалённый мозг и отдаёт каким-то непривычным слабым трепетом в груди. — Пак Чимин, 24 года, 3 курс университета искусств, — первое, что говорит Хосок, когда Юнги входит в гримёрку, — он в больнице — слишком сильное кровотечение открылось, — смотрит сочувствующе, передавая влажное полотенце, чтобы остудиться.  — Я могу чем-то помочь? — спрашивает Юнги, хотя ответ знает заранее. Конечно, он может. Точно так же, как и Чимин может помочь ему. — Да, — Хосок тяжело вздыхает, протирая лицо ладонью, и выставляет маленький ручной вентилятор перед бледным Юнги, — чем быстрее вы встретитесь, тем быстрее завершится проявление метки, а значит уйдёт и боль, — говорит тихо, рассматривая его тяжело вздымающуюся грудь. — Хорошо, тогда я заскочу домой в душ, переоденусь и поеду, — Юнги кивает своим мыслям и поднимается с дивана, направляясь к стеллажам с одеждой. Хосок только раскрывает рот в попытке что-то сказать, но Юнги его перебивает: — я поеду сам, один. Никаких машин и никакой охраны.  Хосок только щурится осуждающе, но спорить не решается. Как менеджер он печётся о его безопасности и благополучии, но как друг прекрасно всё понимает. Его до сих пор потряхивает от произошедшего, но в очередной раз он поражается стойкости Юнги — его не останавливает ни прилетевшая в лицо искра от фейерверков, ни грёбаная внезапная метка соулмейта. Хосок, конечно, рад, что она появилась, рад за Юнги, но переживает, что этот парень Чимин может оказаться обезумевшим фанатом, который поставит под угрозу всю карьеру Юнги. Он ведь пахал, как прокажённый, сутками засиживался в студии, работая над текстами и музыкой, и, очевидно, сам будет бороться до последнего, но не откажется от своего любимого дела. Хосок надеется, что это и не понадобится, надеется на лучшее. — Давай я отвезу тебя хотя бы до дома, — он притормаживает мечущегося по комнате Юнги, — обработаем метку после того, как искупаешься, и поедешь спокойно, — улыбается, пытаясь подарить другу хоть капельку спокойствия. — Ладно, — Юнги вкладывает в его руку ключи от своей машины и направляется на выход, но останавливается перед дверью, — спасибо, Хоби, — и измученно улыбается в ответ.

***

Чимин сонно приоткрывает один глаз и сразу же распахивает второй — взгляд упирается в незнакомый белый потолок, хотя у него в комнате прямо над кроватью, вообще-то, зеркальный. Он садится и оглядывает светлую одноместную палату, прокручивая в голове последние события, но сбивается, как только понимает, что не чувствует левую руку. Пальцы не слушаются, а локоть не гнётся — его и не видно даже за толстым слоем бинтов. Какого чёрта… — Хён! — его пугает резкий стук в окно, но, повернувшись, он видит взволнованного Чонгука и спешит открыть. — Почему ты не зашёл? — спрашивает, вцепляясь в оконную ручку здоровой рукой и рассматривая запыхавшегося друга, — постой, ты что, на козырьке стоишь?! — Да, не пускают меня потому что, — выпаливает раздражённо, — и мне нельзя к тебе прикасаться… — Что? Это ещё почему? — Чимин впадает в ступор на несколько секунд и непонимающе смотрит на друга. — Ты помнишь что произошло, Чимин-хён? — Чонгук машет в его сторону рукой в просьбе отойти и, как только Чимин делает пару шагов назад, садится на подоконник. — Помнишь, как оказался здесь? Чимин, совершенно растерянный, присаживается на край кровати и разглядывает отражающиеся в тёмном окне потолочные лампочки, погружаясь в мысли. Они с Чонгуком были на концерте, он точно помнит, что пел и плакал, помнит первые ноты своей любимой песни и приближающегося Юнги, а потом…О, Боже. Воспоминания о пульсирующем под его пальцами запястье накрывают его так резко, что он выдыхает, не имея больше возможности вдохнуть. Он совершенно точно дотронулся до Юнги, но затем его накрыла такая боль, что в памяти остались только отрывки того, что было дальше. Кажется, Чонгук кричал и кто-то подхватил его на руки, тут же раздался вой сирены и какой-то пикающий шум, а ещё этот запах. Такой резкий, совершенно отвратительный. — Я… — шепчет Чимин, не в силах подобрать слова, чтобы описать свои воспоминания, но осекается, решая спросить главное, — что с моей рукой? Чонгук смотрит всё ещё обеспокоенно, но уголок его губ слегка дёргается вверх, и он, закинув ногу на ногу и придавая лицу задумчивый вид, готовится подвести Чимина к разгадке. — Что ты сделал, когда Агуст Ди потянулся к тебе? — хватает из вазы на столе какой-то декоративный цветок и задаёт вопрос в него, а после тянет в сторону Чимина. — Чонгук, ты… — Чимин вздыхает, качая головой, но ловит выжидающий взгляд и продолжает, — я потянулся в ответ. — Да, и как? Успешно? — Чонгук играет бровями и снова протягивает цветок Чимину. — Угу, я дотронулся до его запястья, а дальше всё как в тумане, — бурчит, бегая взглядом по выложенному плиткой полу, — помню только отрывками: боль, крики, сирена, видимо, скорой помощи… Чонгук поджимает губы и хмурится, очевидно, вспоминая события трёхчасовой давности. Их радостными не назовёшь, но это с какой стороны посмотреть… — Ты помнишь как мы с Тэхёном получили свои метки? — спрашивает в лоб, но никакого намёка на даже малейший проблеск догадки на чужом лице не видит.— Ты ведь был с нами, вспомни. Чимин задумывается. В тот день они с Чонгуком после пар пошли в кино на какой-то новый боевичок, ожидая, что в будний день, да ещё и в рабочие часы зал будет пустым и они смогут вдвоём насладиться фильмом, хохоча и поедая попкорн. Однако войдя внутрь, они увидели ещё одного человека и не обратили бы даже внимания, если бы он не сидел на том же ряду, что и они. Незнакомец, кажется, подумал, что они парочка, поэтому предложил отсесть, но Чонгук — добрая, святейшая душа — заверил его, что всё в порядке и они не будут друг другу мешать. Фильм был напряжённым, и в какой-то момент Чонгука обуяли такие сильные эмоции, что он по ошибке вцепился не в руку Чимина, а в руку того самого незнакомца. И очень громко вскрикнул, уставившись на их сцепленные руки — на его серой кофте стали проявляться бурые капельки, как и на рубашке незнакомца. Тэхён — так, оказалось, звали высокого брюнета в строгом костюме, смотрел удивлённо, но отчего-то улыбался и просил Чонгука не убирать руку, пока не пройдёт неприятное покалывание.  Касание, кровь, покалывание, метка…Чимин трясёт головой, отмахиваясь от наваждения — тут что-то другое. У него не было покалывания, но была острая боль и онемела рука, да и какая, к чёрту, метка?! — Но, у меня по-другому…совсем, — Чимин озвучивает свои мысли и уставляется на Чонгука потерянным взглядом. — Хён, он твой соулмейт, — как гром среди ясного, хотя, в данном случае, пасмурного неба, и перед тем, как Чимин успевает воспротивиться, Чонгук добавляет: — вы не дали меткам закрепиться, убрав руки, отсюда боль и так много кровищи. А у тебя с твоей плохой свёртываемостью вообще полведра, кажись, вытекло, — хихикает, но как-то грустно.  Чонгук перепугался не на шутку. Чем дальше отходил шатающийся Юнги, тем бледнее становился Чимин, а затем и вовсе рухнул в обморок, видимо, от болевого шока. Благо зацепился другой рукой за ограждение и повис на Чонгуке, который с ужасом осматривал пропитавшийся насквозь рукав его джинсовки и стал звать на помощь. Пока их выводили, уже подъехала скорая, которая забрала Чимина и запретила ехать Чонгуку, чем вызвала у него крайнюю степень недоумения. Но это же Чон Чонгук, он просто так не сдаётся, поэтому, запрыгнув на свой припаркованный байк, он помчался вслед за машиной с мигалками, чтобы хотя бы знать, где искать Чимина.  В регистратуре пришлось состроить медсестре жалобные глазки, уверяя, что он знает соулмейта Чимина лично и готов его привести, но ему просто жизненно необходимо знать номер палаты как самому прекрасному лучшему другу на свете. Сработало ведь, и вот он, высчитав окна нужной палаты на втором этаже, восседает на подоконнике и разглядывает слегка зеленоватого от обрушившихся новостей, но главное, живого Чимина. — Пока ты был в отключке, я созванивался с Тэхёном, — нарушает затянувшуюся тишину Чонгук, — он сказал, что в таких ситуациях онемение руки — это необычно, но нормально. Оно пройдет как только вам с Мин Юнги удастся закрепить метки, — тянет задумчиво, прикусывая и прокручивая колечко в губе.  — Этого не будет, — отрезает Чимин, зарываясь одной рукой в волосы и игнорируя тянущую боль в плече с другой стороны, — Юнги это не нужно. — О, поверь, ему сейчас тоже несладко, — Чонгук разворачивается к нему боком и поджимает колени к груди, отворачиваясь к вечернему пейзажу за окном, — вот увидишь, он сам тебя найдёт. — Чонгук, это смешно, — но никто из них и не смеётся, потому что оба уверены в своих доводах, — у Мин Юнги есть проблемы поважнее, чем его фанат, по идиотской шутке судьбы оказавшийся его соулмейтом, — хмыкает, укладывая голову на подушку.  Чимина собственные слова режут на живую, но он действительно так считает. Он никак не мог подумать, что, найдя отдушину в творчестве Юнги, он окажется связан с рэпером так. В конце концов их метки ни к чему не обязывают, они могут просто знать друг о друге, но не иметь никаких отношений, правда, быть близкими с другими не смогут тоже. Не будет тёплых, искренних чувств, разве что навязанная самим себе симпатия или даже любовь, будет всё не то — выльется в привязанность и смирение. Метка потускнеет, так и не проявившись полностью, и если сильный, самоуверенный и непоколебимый Юнги будет редко об этом задумываться, то Чимин, отчаянно ждавший дня, когда он встретит своего соулмейта, будет обречён на вечное несчастье.  — Чонгук-и, иди домой, — просит настойчиво, кутаясь в тонкое одеяло, — мне уже лучше, не волнуйся.  — Всё будет хорошо, Чимин-хён, — Чонгуку хочется его обнять и забрать себе хотя бы половину переживаний. Он, честно, сам не уверен, что Мин Юнги объявится, но другу об этом знать необязательно — он должен его поддержать, — напиши как проснёшься, — спрыгивает на козырёк и прикрывает окно. Добравшись до байка, усаживается на него, но уезжать не спешит. Смотрит, как Чимин закрывает окно полностью и выключает свет. На душе становится так паршиво, что он складывает руки на приборной панели и утыкается в них лбом. Может, ему самому этого Мин Юнги найти? Попробовать поговорить с ним и убедить приехать? Чонгук усмехается собственным мыслям — к Мин Юнги и на кривой козе не подъедешь, он ведь публичное лицо, знаменитость, как никак. И угораздило же Чимина… Его отвлекает шум двигателя на соседнем парковочном месте. Не поднимая головы, Чонгук уже понимает, что так урчит только дорогая спортивная модель, и не ошибается, когда, распрямившись, видит чёрненькую Ямаху. Пока владелец глушит байк и избавляется от шлема, Чонгук разглядывает его экипировку. Улучшенная, самой элитной фирмы — такую позволить себе может не каждый.  Человек оборачивается, пару секунд рассматривая его в ответ, и Чонгук сначала застывает, а затем громко усмехается. Мин Юнги смотрит на него с ноткой скептицизма, но, видимо, слишком спешит, поэтому, оставив игру в гляделки, быстрым шагом устремляется к входу в больницу, на ходу разминая левую руку. — Эй, хённим, — Чонгук окликает его, заставляя остановиться и обернуться, — двадцать третья палата.  Чонгук не видит лица Юнги, но судя по тому, как он подвисает на несколько секунд, он слегка удивлён. Махнув рукой, он возобновляет движение к главным дверям и бегом преодолевает лестницу. «Вот теперь всё точно будет хорошо» — думает Чонгук, заводя мотоцикл, и выезжает на потонувшие в вечерней суете городские улицы.