Печальный, гордый, алый мой цветок!
Приблизься, чтоб, вдохнув, воспеть я мог
Кухулина в бою с морской волной —
И вещего друида под сосной,
Что Фергуса в лохмотья снов облек, —
И скорбь твою, таинственный цветок,
О коей звезды, осыпаясь в прах,
Поют в незабываемых ночах.
Двухнедельный курс настойки валерианы был пройден, а Антон — безумно доволен. Ну конечно, он трижды в день напоминал мне пить лекарство и каждую секунду спрашивал о самочувствии. Казалось, он ставит на мне какой-то эксперимент. Ну, так можно было бы подумать, если бы он подкупил аптекаря, и тот продал бы мне не валерьянку, а какой-то тяжëлый наркотик. Но я сомневаюсь, что Чехов способен предугадать, в какую аптеку я зайду. И ещё больше сомневаюсь, что у студента-медика есть деньги на тяжелые наркотики и подкуп аптекаря. Поэтому его поведение вызывает ещë больше вопросов. Впрочем, моя бессонница действительно прошла. А отношение к эмоциям чуть изменилось. Не благодаря валерьянке, естественно. Она не так всесильна. Благодаря Антону. Не то чтобы Чехов имел на меня большое влияние… Просто в его рассуждениях явно было здравое зерно. Его советы были логичны и, как бы я ни хотел это опровергнуть, работали. Чего стоит то, как он однажды мне сказал что-то вроде: «Не отталкивай, Фëдор. Ты не контрзависимый. Притягивай, но отпускай. Ты умеешь это, но вредничаешь, устраиваешь качели. Это плохо для такой привязанности, как у твоего Николая. Распределяй любовь равномерно. Размазывай еë по всему хлебу… Ну, не в плане дари хлебу любовь. Хлебом Коля твой будет! Ты понял, так что не смотри на меня так!!! Я уверен в своих словах на все сто, так что отложи свою проверку!!!» Он ещë долго приговаривал, что я своим взглядом ни за что не заставлю его сомневаться. Было забавно. Я потом так смеялся… Антон, между прочим, тоже. Он был рад, что я отпускаю себя в присутствии кого-то помимо Николая. Кстати, о нëм… Идя Чехова про сто одну розу оказалась… Слишком заманчивой. Да и у Коли день рождения скоро… Но розы он никогда не любил. Говорил, что они бы подошли мне, но сам предпочитал пионы. Ещë ромашки, одуванчики, ландыши, подснежники… Поэтому, когда я пришëл в цветочный магазин, у меня глаза разбежались. Николаю понравилась бы добрая половина от всех букетов. Нет, ему бы понравились все, не взирая на уйму роз в них… Да и мне все нравились. Поэтому пришлось выбирать исходя из такой замечательной штуки, как язык цветов. О, когда-то я им очень увлекался. Иногда вместо того, чтобы нормально ответить на записку от Николя, я рисовал на бумажке цветочек, а потом расписывал, что он значит. Коле казалось это милым. Но я забросил это дело, несмотря на то, что любовь к скрытым смыслам осталась. Сейчас я, конечно, уже не вспомню значение всех оттенков пиона, но интернет же не зря придумали. Поэтому, после недолгих поисков в гугле, я остановился на букете из розовых пионов и белых эустом. О, Николаю это понравится… Как и то, что каникулы продлили до 3 апреля в связи с проведением в школе пробных экзаменов. Сможем отметить его день рождения вовремя.***
— С днём рождения, — высовываясь из-за букета, лучезарно улыбаюсь я Коле, который открыл мне дверь. Не люблю пользоваться привилегией в виде ключей от квартиры Гоголей. К тому же, я не помню, куда мать их положила. Наверное, оставила на дне сумочки. Ну, ей нужнее. Я передаю Николаю цветы, а потом и пакет с подарками. Там значки и плакаты, фигурка и ожерелье, а так же много всякой мелочëвки, которую так любит Коля, и о которой он успел обмолвиться. Это всë, конечно, дорогое удовольствие, но… Мне нравится дарить подарки. Дарить ему подарки. Даже не чтобы увидеть забавную реакцию, как это у многих бывает. Нет. Просто чтобы Николай был рад. Даже если бы Коля где-то в параллельной реальности был скуп на эмоции, я бы не перестал дарить ему всякие приятности. Просто чтобы знать, что он рад. — Господи, Федя!!! Я и не знал, что ты снова интересуешься цветами! — восхищëнно лепечет Николай, после чего вдыхает аромат букета и широко-широко улыбается, смотря на меня искрящимися глазами. Кажется, его внимание полностью поглощено цветами и мной, что он почти проигнорировал пакет с безделушками. Но я знаю, что вечером Коля обязательно разберëт его и будет безумно счастлив, ставя фигурку на полочку, вешая на сумку значки и брелоки, прикрепляя над кроватью плакаты и складируя бижутерию с прочей мелочовкой на богом забытой тумбочке. — Проходи пока, я поставлю эту прелесть в вазу. Мы тортик поедим и пойдëм гулять, ладно? — Как скажешь, — киваю я.***
— И что же с языка цветов означает этот букет? — наблюдая за тем, как я ем торт, интересуется Николай. Хоть он и сказал, что есть будем «мы», он явно сыт, так что просто попивает чай. — Белая эустома — тëплые чувства, искренность, преданность и восхищение. Считается, что еë нельзя дарить парням, так что мой жест можно считать моветоном. Но не думаю, что тебя это сильно заботит. Розовые пионы — это удача, нежность. Их можно приравнять к фразе «я подарю тебе весь мир». Довольно романтично, — поместив в рот последнюю ложечку торта, отвечаю я. Коля довольно хмыкает, приподнимая брови. — Кстати, твои родители… — О, они сегодня с утра пораньше свалили, — махает рукой он. — Но мамаша написала, чтобы вечером, около семи, я был дома. Хочет устроить семейный ужин, поздравить меня и бла-бла-бла. Но он именно семейный. Просто мы втроëм. Я всë-таки смог договориться на нечто подобное. Более дальние родственники, друзья семьи и мои приятели могут и завтра поздравить. Сегодня пусть пишут, что у меня спина белая, — Николай откашливается. — Так вот. Мы с родителями сейчас активно ищем компромиссы, так что такой ужин нужен больше для разговора, нежели для празднования. Скоро, наверное, всë устаканится… — задумчиво произносит он, перебирая пальцы и ища взглядом, за что зацепиться. — Но я боюсь, что это затишье перед бурей. Здесь всë такое шаткое… Такое ощущение, что я хожу по лезвию ножа. Я чувствую себя довольно несвободным, хоть родители и пошли на кое-какие уступки. Ну, раньше меня их ограничения-то и не останавливали… Просто теперь они не ворчат. Как бы то ни было, мне кажется, что из-за моих выходок всë может рухнуть… Не хватает стабильности… Но с тобой она всегда есть, — его глаза встречаются с моими. Я взглядом прошу Колю продолжить. И как тема зашла на меня? — Даже не в том смысле, что наши взаимоотношения стабильны… Ты сам знаешь, что это не так. Просто я знаю, что своим действиями не разрушу всë это, — он вертит рукой, вырисовывая в воздухе нечто наподобие круга. — А если разрушу, ты поможешь мне всë собрать. С родителями такого нет. — Нужно время, — одновременно произносим мы, отчего Николай широко улыбается. Впрочем, недолго. — Их слишком долго не было в твой жизни в роли опоры. У тебя нет доверия к ним. И уже вряд ли будет. Они допустили много ошибок. И их не исправить. Ты вырос. Уже вырос. Из тебя нельзя взять и слепить нечто иное. И из них — тоже. Вы все люди. Взрослые люди. Тебе уже семнадцать. Через год ты будешь абсолютно дееспособным. Родительски-детским отношениям не будет места. Это будет общение взрослого со взрослыми. А в таком общении важнее всего уважение. И границы. Да, они шаткие. Да, любой семье свойственно излишне лезть в дела своего чада, но однажды это должно закончиться. Это сейчас и происходит. Происходит это со скачками. И если во время такого скачка кто-то упадëт, это не будет твоей виной. Это будет общей ответственностью. Виноваты будут все. Но ты меньше всех. Не только потому, что я тебе льщу, но и потому, что ты имеешь право делать то, что хочешь (если это вписывается в рамки закона) без последующих ссор с семьей. Поэтому лучше будет обсудить это заранее. Думаю, в спокойной обстановке твои родители что-то да поймут, — прибавляю я. — Ты прав… Очень-очень прав! Даже слишком… — насупившись, обкусывает губу Коля. Он немного молчит, после чего качает головой. — Нет, ну опять я тоску навëл. Кажись, теряю хватку… Даже в первое апреля расклеиваюсь. Ты же вопрос про родителей из уважения задал, да? Я цокаю языком. Болван. — Во-первых, тоску ты не навëл и хватку не потерял. Во-вторых, вопросы из уважения свойственны кому угодно, но не людям, общающимся непрерывно чуть ли не всю жизнь. В-третьих, — я выдыхаю, меняя поучительный тон на более привычный. Смягчаюсь — Это твой день, Коленька. И мы говорим не о том, о чëм принято, а о том, о чëм хочешь ты. Это важно для тебя, поэтому я не против хоть весь день говорить с тобой о чëм-то «унылом», — я накрываю его руку своей. — Мы будем отмечать так, как ты хочешь. И если для тебя откровенный разговор — замечательный способ провести время, то хорошо. Я всегда рад поддержать тебя. Ты знаешь. — Я знаю, — со вздохом прикрывает глаза Николай. — Просто порой не верю.***
Приблизься, чтобы я, прозрев, обрел
Здесь, на земле, среди любвей и зол
И мелких пузырей людской тщеты,
Высокий путь бессмертной красоты.
— Возможно, я боюсь того, что тот период повториться, — сидя в парке, жуëт сладкую вату Николай. Он настукивает что-то ногой. Не могу узнать мелодию. К слову, сегодняшний день выдался довольно тёплым. Даже жарким, по сравнению с мартом. Сложно привыкнуть. Такая погода стоит всего два дня и может в любой момент измениться, так что я с гордостью ношу пальто поверх футболки. Нашëл баланс и готов ко всему. Коля же просто накинул кофту поверх футболки, которую снял спустя пять минут прогулки, запихав мне в шопер со словами: «У тебя места больше.» Спорить я не стал. Но теперь разница между нашей одеждой действительно поражала… Мне было жутко смотреть на голые руки Николая. Такое ощущение, что ему всегда тепло… Оно и к лучшему. — В каком именно ключе повториться? В смысле, из-за чего? Что станет первопричиной? — невозмутимо поднимаю взгляд я, медленно прокручивая в голове те события и постепенно накладывая их на нынешнего Колю. Слой за слоем я одеваю на него шкуру бунтующего подростка, желающего освободиться любым способом. И ловлю себя на мысли, что она идеально садится на него. Безупречно дополняет его… Я бы мог сказать, что это не так, что Николай уже сотню раз сделал выводы относительно отсутствия вечной свободы, но… Про мимолëтную свободу ему сказал я. Это решил не он, поэтому Коля имеет право отказаться от чужих домыслов. И это будет правильно. Но… Хорошо ли это будет для самого Николая? Конечно, нет… И винить его не выйдет. Ведь это я не позволил Коля придти к этой мысли самостоятельно. По телу расползается вязкое чувство… Оно тянет… Тянет, тянет, тянет. И мне становится жаль… Очень жаль. Вина захватывает каждую клеточку тела, но не выходит наружу. Она просто не может. Я всë-таки изверг не только по отношению к Николаю, но и к себе. Антон скорчит сострадательное лицо, как у своих такс, и печально повлияет хвостиком, если я снова явлюсь к нему с той же ерундой. Будет сидеть с щенячьем взглядом, сам того не понимая… Ну уж нет, ещё раз я это не вынесу! Мне самому его жалко становится. Поэтому надо как-то вывести наружу это чувство… Как-то аккуратно. Ненавязчиво. — Из-за того, что я опять извращу нечто такое чистое, такое совершенное, как свобода… Тогда, возможно, это случилось из-за отношений с родителями. Помнишь, я делал не то, что хотел, а то, чего не хотели другие? Это как раз было им на зло. Только потом я вообразил, что один против всего мира, — Коля глухо усмехается, вставая с лавочки. Он кивком предлагает пройтись. Я пожимаю плечами, мол без разницы, после чего поднимаюсь, отряхивая пальто. — Это было глупо, — беря меня под руку, заявляет Николай. Я молчаливо соглашаюсь. — Но сейчас-то у меня мозгов больше стало. Выдумаю что похуже и всё… Опять погрязну в этом болоте, буду мучить и себя, и окружающих, как последний мудак. И раз сработало в одну сторону, раз отношения с родителями влияют на под отношение к свободе, то почему не может быть наоборот? Думаю, извращëное понимание свободы вполне может испоганить наши с родителями отношения. Тут как раз я виноватым-то и окажусь, как бы ты это ни отрицал. И, наверное… — Коля на секунду отворачивается, откашливаясь. Поворачивается ко мне он уже с кривой улыбкой. С искренней кривой улыбкой. — Нет, с тобой такая моя выходка отношения не испортит. Глупо о таком, даже думать! Нелогично выходит. Извини. — Безумно нелогично, — поддакиваю я. — Вот только… Что именно заставляет тебя думать о нелогичности этой мысли? — То, что именно ты всегда выравниваешь мои «абьюзивные отношения» со свободой, — довольно отвечает Николай. Но, поразмыслив, морщится. — И при этом я ни разу не уточнил, устраивает ли это тебя… Нет, ты, вроде, как-то обмолвился о том, что тебя ничто не напрягает, но… Если я спрошу конкретно об этом моменте? А? Хоть чуть-чуть тебя это не устраивает, так ведь? — Абсолютно мимо. Мне нравится обсуждать что-то подобное. Тем более, если тебя это утешает, — качаю головой я. Вина заставляет голос еле ощутимо дрогнуть, но не находит выхода. — Тц, ладно. Хорошо, — закатывает глаза Коля. Вероятно, недоволен он не моей добротой, а тем, что не угадал. — А что тебя заставляет думать о нелогичности моей мысли? — пародируя мою интонацию, вопрошает Николай. Я хихикаю. Искренее и фальшиво одновременно. Вина заставляет отвести взгляд. — Что-что, а мой голос у тебя лучше всех выходит, — улыбаюсь я ещë голым деревьям в парке. — Но, что касается ответа… — вина нежно стирает улыбку с лица. — Я бы ничуть не винил тебя, если бы ты вернулся к свободе, причиняющей тебе боль, Коленька, — с излишней любовью произносит вина. — Потому что виноват был бы я. И наши отношения могли бы испортиться только, если бы ты послал меня куда подальше, — с оттенком самобичевания признаётся вина. — Что, прости? — нервозный смешок вырывается изо рта Николая. — Ты-то каким боком в этом замешан, Федь? — Это же я начал говорить тебе о мимолëтной свободе. А от чужой мысли проще отказаться, чем от своей. Я по факту лишил тебя возможности прийти к этому самостоятельно. Навязал своë мнение. А моя свобода может совершенно не вязаться с твоей… Может, тебе необходимо нечто совершенно иное. Не мимолётное, но и не вечное… Что-то уникальное. А я… — вина горько усмехается, давая мне воображаемую пощёчину. — Пф, ты серьёзно? Нет, ну ты серьёзно? Если бы ты не сказал мне о своëм понимании свободы тогда, я бы с той самой крыши спойненько сиганул в течение месяца, выдумав себе, что свободу только так и можно получить. И это явно было бы вреднее твоего «лишения меня возможности прийти к нужной мне свободе самостоятельно», — то ли раздражённо, то ли насмешливо, тараторит Коля, неосознанно ускоряя шаг. Уверен, что это неосознанно. Но в остальном… Я в состоянии лишь потеряно пялится на него. Вина делает шаг назад, а я поторапливаюсь за Николаем. — Ты сказал то, что должен был. Да, я, наверное, излишне восхищëн твоей безупречной натурой, ослеплëн внешностью, оглушëн словами. Критическое мышление на нуле, но, знаешь-ли, дорогой мой, я бы догадался, если бы понятие мимолëтной свободы шло вразрез с моими принципами или причиняло боль, — Николай фыркает. — Может, я и не обвинил бы тебя, но что-то да решил бы. Поэтому… — он останавливается, пару раз коротко выдыхает, собирает всю свою нежность в кулак и смотрит на меня, одаривая мимолётной улыбкой, на смену которой приходит полу-серьëзное выражение лица. Вина сбегает, в страхе поджав хвост. — Не вини себя, если я вдруг сглуплю. Ты не обязан помогать мне только из-за чувства вины. Я человек разумный, сам за себя отвечаю, своя голова на плечах. А ты порой просто помогаешь эту голову поддерживать. Не нужно же тебе в шею превращаться. — Оу-у-у-у… — неловко протягиваю я. — Если честно, это довольно логично. И впрямь. Безумно логично выходит. Коля отнюдь не глуп по своей натуре. По сути, он хитрец тот ещë! Всë, что отделяет его от вечной лжи, так это свобода. Он просто не хочет делать то, что не хочет, когда выстраивает себе новенький образ для знакомых, хоть это и не всегда получается. А всë, что мешает ему проявлять свой потенциал в дискуссиях со мной на полную, так это идеализация, которая уже не так сильна. Да и идеализация одного конкретного человека не отменяет объективной оценки реальности. Николай способен уловить перемены. Он прекрасно с этим справляется. И, если бы что-то было не так, его мозг нашëл бы этому причину. Не во мне, так в свободе. Еë Коля может оценить, не обращая внимания на человека, который ему такую свободу предложил. Да, порой абстрагироваться бывает сложно, но… Разве в таком случае, он бы ни пошёл ко мне? Я бы помог ему с этим, подобрал бы правильные слова… Я же не идиот, чтобы навязывать свою позицию, если она противна человеку? Но Николай, судя по всему, искренне наслаждается мимолётной свободой. Пускай ему этого мало, он может погрузиться в момент и… — Не уходи только в себя сейчас, а? — вырывает меня из мыслей непринуждённый голос Коли. — Я хотел бы по набережной прогуляться. Мы, если ты не заметил, как раз к ней идём. А в тишине это ой как нудно! Особенно, когда ты с нечитаемым выражением лица ходишь. Сложновато представить, о чём ты думаешь. А так неинтересно. — Да, да… Прости, — виновато склоняю голову я. Придётся витать в облаках только левой пяткой… Остальной я должен говорить и слушать. Ну, я только «за». Мысль можно потерять, но ничего. Найдётся. Сейчас важнее Николай. Куда важнее.***
Приблизься — и останься так со мной,
Чтоб, задохнувшись розовой волной,
Забыть о скучных жителях земли:
О червяке, возящемся в пыли,
О мыши, пробегающей в траве,
О мыслях в глупой, смертной голове, —
Чтобы вдали от троп людских, в глуши,
Найти глагол, который Бог вложил
В сердца навеки смолкнувших певцов.
Коля смотрит на спокойную воду, перевесившись через ограждение. Прохладный ветер развивает его косу и заставляет чёлку болтаться из стороны в сторону. С моей поступает точно так же, отчего приходится откинуть её назад, но некоторые пряди всë равно по-дурацки извиваются. — Надо бы почаще сюда ходить, — отмечает Николай, следя за птицами, кружащими неподалёку. — Особенно в будние дни, когда из людей только милые бабули, которые ничего не видят и не слышат. Ну или хорошо притворяются. Всë равно тут как на крыше. Свободно. — И близко к смерти, — бурчу себе под нос я то, что вертелось на языке. Вышло, правда, невпопад. — А? Из-за ветра плохо слышно, — Коля оставляет слежку за птицами, переключая внимание на меня. Не без усмешки, конечно. Его всегда забавил мой вид без этой несчастной прядки через нос. Как-то раз он сказал, что так я выгляжу на что-то среднее между тысячей лет и пятью месяцами. Счёл это за комплимент. — Я заметил тенденцию, что ты… Нет, мы. Стабильно чувствуем себя свободно в местах, близких к смерти. Крыша дома в двадцать пять этажей, довольно глубокая река… В этих местах хорошо вне зависимости от того, что происходит на душе. И везде от смерти отделяет лишь какой-то жалкий бортик, который может перепрыгнуть любой. Думаю, в этом есть свой шарм. Мы словно раз за разом делаем выбор в сторону жизни. И это приятно. Не находишь? — отчётливее произношу я. — Я даже о таком не задумывался, — хмурится Коля. — Признаю, ты действительно мастер скрытых смыслов… И ты даже в чём-то прав. В этом действительно что-то есть. Что-то особенное… Но, по правде сказать, я чувствую себя свободно везде, где есть ты. А ты на смерть… Похож, да. Но буквально убить меня не можешь. Поэтому не уверен, что всегда чувствовал бы себя свободно в этих местах. Особенно без тебя… — Николай молчит, переворачивается спиной к реке и, опираясь на бортик, откидывает голову назад. Его коса лениво болтается. — Повезло же тебе, Федь, чувствовать свободу вот так просто. Я даже завидую. — Я просто не так часто о ней думаю. Предпочитаю доверять свободе. Она знает, что ей делать, сколько и у кого задерживаться. Свобода не любит, когда еë загоняют в рамки своими мыслями. Но я этим, конечно, грешу. Самую малость, — улыбаюсь я. — Ха, да я даже в таком контексте ужасный грешник, — бессмысленно переводя глаза то вправо, то влево, словно следя за маятником, вяло умозаключает Коля. — Не ужаснее других, — безразлично бросаю я. — Надеюсь, свобода считает так же, — мрачно усмехается Николай, становясь более-менее ровно. — Если тебя будет волновать «мнение» свободы, ты вгонишь еë в рамки, вгонишь себя в рамки, — твëрдо заверяю я. — Прошу, Коль, не копайся в моих метафорах, — качая головой, прошу я голосом, медленно уходящим вниз. Помню, как в театральном из меня эту манеру речи выбивали… Удачно, вообще-то! Но это только на сцене. Время от времени у меня проскакивает такой тон. — Я сам, если честно, не всегда понимаю их значение. — Позволяешь себе импульс? — воодушевившись, вопрошает он. — Порой это полезно, — развожу руками я. — И свободно, — кивая, добавляет Николай. — Действительно.***
На самом деле, непривычно возвращаться домой не поздним-поздним вечером. Зачастую наши прогулки только так и заканчиваются! Но сегодня всё завершилось слишком рано. И без особых приключений. Мы не сидели на гаражах, не докучали детям на детских площадках фокусами, Коля не болтал ногами, устроившись на дряхлой ветки дерева… Это было попросту не нужно. Не сегодня. Николаю необходимо спокойствие. Я готов его обеспечить. Коля слишком часто одаривал меня приподнятым настроением, безмятежностью и приятной задорностью. Ему нравится говорить, что это я пришиваю ему крылья и дарую свободу, но, на самом деле, это он дарует мне свободу, снимает цепи, помогает почувствовать себя живым, раскованным. Я обязательно скажу ему это… Но не сейчас. Сейчас Николай увлечён импровизированным полу-танцем. Он спокойно скользит по улице, сочиняя всё новые и новые движения, заставляя меня улыбаться. Я не в силах это прервать. В силах лишь следить за Коленькой влюблёнными глазами. Лишь брать его за руку, позволяя унести себя в этот странный поток. Лишь с полу-движения понимать его намерения и подыгрывать. Лишь усмехаться тому, что именно этого всегда и от всех требовал препод в театральном. Как же это всё-таки безупречно…***
Идти от набережной до дома было долго. Но в этом-то и суть! Можно как следует насладиться прогулкой и побывать где угодно. Например, сегодня Николай решил изменить традиции огибать рынок, проходясь по подворотням, и пошёл прямо туда. Мне оставалось лишь тащиться за ним хвостиком, гадая, что Коле там понадобилось. Но вскрылось это раньше, чем я сочинил приемлемую теорию, ведь Николай безумно быстро дошёл до конца рынка, где собирались старушки с цветочками, ягодками, вареньем и вербой. Он подошëл к одной из них и, лыбясь во все тридцать два зуба, купил у неё несколько веточек вербы, после чего победоносно преподнёс еë мне. — Позволишь одарить тебя эти чудом природы? — кланяясь, спрашивает он. — Грех отказывать, — беря вербу, пожимаю плечами я. Коля прокручивается на одной ноге, выбирая, в какую сторону повернуть, и, взяв меня под руку, идёт влево, во двор при потрёпанной хрущёвке. Убедившись, что больше таких выкрутасов не будет, я продолжаю: — Но с чего ты решил прервать мой аттракцион невиданной щедрости и начать свой? — Просто так, — невинно заверяет Николай. — А что, тебе так нужна конкретная причина? Когда это так, ты обычно задаëшь более глубокие вопросы. — Ты прав, тут я не пытаюсь найти скрытый мотив. Мне всего лишь любопытно. Колю вполне устраивает такой ответ, поэтому мы идём дальше, дальше и дальше… Минуем пустующую детскую площадку, пешеходный переход, автобусную остановку, заполненную людьми. Всё это время беседуем о всяких мелочах. Я внимательно слушаю последние сплетни, порой посмеиваясь. Николай знает, что ни одна его сплетня не уйдёт дальше меня. Вот, мы доходим до небольшого скверика. Совсем недалеко наш дом. Время ещё есть, поэтому Коля плюхается на лавочку, чуть ли не расплываясь на ней. — Знаешь, мне хотелось, чтобы у тебя на окне стояла верба, — внезапно вздыхает он. — Именно та, которую всунул тебе я. Она тебя подходит. — Потому что от тебя? — Потому что от меня.***
Расстаëмся мы нехотя, старательно оттягивая время. Мне не хочется домой, потому что там пусто и одиноко, потому что это значит оставить Николая наедине со всем этим миром… Мне не хочется этого. Коле не хочется домой, потому что там непредсказуемо и нестабильно, потому что там можно всё разрушить одним касанием. Ему не хочется этого. Но Николаю хочется всё обсудить. А мне хочется, чтобы он справился. Поэтому пора разойтись. — Ты справишься, Коль. Я знаю, — на прощанье обнимаю Николая я, всё ещë держа в руках веточки вербы. — И спасибо, что провёл этот день со мной. На самом деле, с тобой я чувствую себя так же свободно, как ты со мной. Спасибо, — я нехотя отстраняюсь, с нежностью глядя но него. — Это была прекрасная прогулка. Коля широко мне улыбается, расцветая на глазах. — Ты тоже был, есть и будешь прекрасен, Федь, — он, наклонившись, мягко целует меня в щëку, после чего открывает дверь и, отсалютовав, заходит в квартиру. От Николая остаётся лишь аромат приторного парфюма и медленно развеивающееся чувство его губ на щеке. Я снова расплываюсь во влюблённой улыбке и, последний раз взглянув на дверь его квартиры, захожу в свою. Удачи, Коленька.Приблизься, чтоб и я, в конце концов,
Пропеть о славе древней Эрин смог:
Печальный, гордый, алый мой цветок!