***
Темные густые тучи сгущаются над их головами, будто бы еще пять минут назад солнце не слепило их глаза. Ева терпеть не может эту летнюю духоту перед дождем: воздух становится таким тяжелым и горячим, а кожа покрывается неприятной испариной, что хочется поскорее оказаться дома под кондиционером. Саша почему-то тянет ее за руку, смеясь и иногда оборачиваясь, чтобы убедиться, что Ева поспевает бежать за ней через поле к маленькому домику, который они сняли на несколько дней за городом. — Сейчас польет, — предупредительно кричит она на бегу, когда небо в очередной раз грохочет так громко, что в воздух поднимаются птицы. Все так и происходит: стоит Саше и Еве пробежать еще несколько несчастных метров, как на их головы обрушивается крупный прохладный дождь. Одежда моментально намокает, Ева визжит как девчонка, а Саша лишь сильнее сжимает ее ладонь, стремясь добежать до дома быстрее. — Не останавливайся, чуть-чуть осталось! Литовская раскатисто смеется над тем, как Ева, прижав к себе руки, дрожит, пытаясь стряхнуть всю лишнюю воду с прилипших к коже волос и тихо ругается себе под нос. Саша даже находит романтичным то, как они полностью избавляются от мокрой одежды, насухо вытирая тела, целуют друг друга в полутьме маленькой деревянной комнаты, и Саша заваривает им чай с мятой, принесенной с грядки. Ей кажется, что последние месяцы ее жизнь несется на скорости 2х, и замедлиться, даже выбравшись на выходные за город, никак не получается. Будто бы с присутствием Евы в ее жизни — все ускоряет свой ход, и нужно просчитывать шаги наперед так, чтобы не сожалеть ни о чем. Наверное, Литовской грех жаловаться на что-то: она проводит с Евой кучу свободного времени, ходит на роскошные свидания, получает самые красивые букеты цветов и самый невероятный секс, она крадет короткие поцелуи и хранит целую серию снимков Евы на своем ноутбуке. Они гуляют по набережным, пьют вино и смотрят ромкомы, Ева делится воспоминаниями о путешествиях по Европе, Саша — о беззаботном детстве и школьных дискотеках, Ева рассуждает о детях, а Саша мечтает завести кота. Они ругаются из-за грубо подобранных слов и непониманий, а тем же вечером мирятся, как если бы от этого зависела их жизнь. Саше грех жаловаться на что-то, но в глубине души фоновой настойчивой мыслью сидит убеждение в том, что когда-нибудь это все закончится. Сезон теплого лета упрямо уступит сырой осени, Ева охладит свой пыл и все вернется на круги своя. Ева ничего ей не обещает. Не кормит ложными надеждами и клятвами. «У нас никогда не будет ничего нормального, — думает Саша, наблюдая за тем, как Ева протирает полотенцем сухие волосы и разговаривает с мужем по телефону. — Я люблю тебя, ты любишь себя и немного Олега, и я не понимаю, что мы делаем». Ядовитым пламенем внутри все горит и хрустят под натиском кости — Саша уверяет себя, что это временно, но голоса в голове отчаянно просят прийти в себя. «Ты знаешь, что знаешь ответы на все свои вопросы», — нашептывает собственное отражение в зеркале, прежде чем Ева обнимает ее со спины, целуя между шеей и плечом. Об Олеге они удивительным образом больше не разговаривают, если дело не касается чего-то обыденного и мимолетного. Ева не упоминает о его болезни и о намерениях относительно брака, но держит Сашу около себя так крепко, словно действительно надеется на какое-то продолжение. Она даже рассказала обо всем Мире — сказано это было почти по глупости, из-за вина, развязавшего ей язык, но на душе стало как-то легче. Ева не планировала никаких каминг-аутов, а уж тем более не в окружении клуба, который ее стремления явно бы не поддержал, но, на удивление, Мира отреагировала более чем дружелюбно. Саша даже поинтересовалась, как это произошло, и застыла от ужаса того, что Мира могла бы рассказать об эпизоде, случившемся между ними в прошлом году. Ева была бы в ужасе, а Саша утонула бы в стыде — рассказывать об этом Абрамовой не было никакого желания, к тому же, фактически между ней и Мирой ничего не было. Удивительно, как Ева нашла нужного человека, чтобы поделиться о наболевшем. Ева не стала распинаться в загадках, нагибаясь к уху Миры и пьяно бормоча: «Помнишь, я говорила, что влюбилась? Мы с ней катались в Стамбул на тех выходных», и Мира, сложив все пазлы, вдруг вытянулась в лице, посмотрев на Еву таким взглядом, словно та была не в своем уме. Поверить в то, что Ева действительно могла бы иметь хоть какую-то романтическую связь с другой женщиной — это как поверить, что в разгар знойного июля вдруг пойдет снег. Мира не могла представить ее даже флиртующей или кокетливой, не говоря уже о том, чтобы представлять, чем они могли бы заниматься с Сашей, пока муж Евы счастливо отправлялся в командировку. — Так вы с ней… — Мира запнулась, впервые почувствовав себя неловко в присутствии Евы. — Давно? Абрамова повела плечом, как если бы не могла подсказать точный временной промежуток, когда это все началось. На секунду ей показалось, что Мира выставит ее полной дурой, развернется и уйдет, и больше никогда не заговорит, но та, на удивление, улыбнулась и даже приобняла за плечо. — Никому не рассказывай об этом, Ева, — взгляд ее был миролюбивый, но в словах все же слышалось неподдельное сочувствие. — Люди бывают злыми. Не все это поймут. — К черту людей, Мира! Понимаешь? — Ева подняла свой бокал, наблюдая за тем, как плещется вино внутри стекла. — Ты же сама изменяла кучу раз, должна меня понять. Мира усмехнулась, сдержав дурацкое: «Но у меня же нет мужа. Это другое». Кивнула головой и выпила вместе с подругой, держа эту историю в голове так крепко, как только могла.***
Кажется, что лето пролетает так быстро, словно Саша закрывает глаза, а затем распахивает их — и видит перед собой первые слетающие с деревьев листья. Резкий переход в осень отрезвляет. Ева вновь возвращается к работе в университете и много времени проводит с мужем, объясняя, что сейчас ему нужна поддержка. Саша искусывает губы, зная, что не имеет никакого права требовать большего. Олег — не чужой человек, будь на его месте Игорь, Саша поступала бы точно так же. Окружила бы заботой, любовью и плечом, на которое можно опереться. Они, в конце концов, семья. А Саша… Иногда Саша даже не понимает, кто она для Евы. Назвать себя ее девушкой — не поворачивается язык, как и обозначать себя коротким, но ёмким «любовница». Это словно клеймо, унизительное и неприятное, от которого непременно хочется отмыться. Саша улыбается, но чувствует вселенскую печаль, когда Ева обозначает её как «дорогого человека». Реальность бьет соленой пеной в лицо, отрезвляет. Не будь у Евы мужа, вероятно, Саша так бы и осталась в чужих глазах всего лишь «дорогим человеком» Евы. Это всяко лучше, чем подруга или соседка, с которой она делит жилье, но все так же неполноценно и грустно. Ева живет с пожирающим изнутри чувством вины: она видит и знает, Олегу не так плохо, как она воспроизводит это в своей голове, но продолжает нагнетать себя тем, что должна оставаться с ним до тех пор, пока он сам не оттолкнет. Пока не скажет, искажаясь от презрения: «Катись ты к черту, Ева! Твоя жалость только душит!», и он бы был абсолютно прав. Ева больше обычного носится вокруг него, как около умирающего, когда Олег чувствует себя живее всех живых. Иногда он злится от этой опеки, и они снова ссорятся. — Прекрати вести себя так, словно я умираю. Еве хочется возразить: «Я всего лишь пытаюсь заботиться о тебе», хотя в глубине души она понимает, что муж прав, и будь она на его месте, то раздражалась бы не меньше. Те, кто считает, что в заботе нет ничего дурного, вероятно, никогда не был задушен ею. Еве же нужно было хоть как-то искупить все грехи, в которые она упала за последние несколько месяцев. Ситуацию не делала лучше и мама, которая постоянно напоминала о том, что Олег как никогда нуждается в своей жене и поддержке. Будто бы Ева не посвящала ему все свое свободное время. Постоянными разговорами о детях она все больше взращивала в Еве чувство вины, которое она глушила то в удушающей заботе, то в вине — и только иногда в подарках Саше. Ева не могла не заметить, как за последний месяц сократилось количество их встреч — Абрамова постоянно работала, либо проводила время с мужем и только изредка находила время, чтобы побыть с Сашей. Несмотря на то, что они всегда были на связи, перекидываясь сообщениями и видео, этого казалось недостаточно. А учитывая то, что никаких подвижек к тому, чтобы их отношения обрели хоть какую-то ясность и моногамность, не было — Саша и вовсе сходила с ума. Ева все еще вспоминала их выходные в Стамбуле, нежно проведенное лето и кучу свиданий — как радостно, волнующе и приятно это было. Это всегда наталкивало ее на мысли о том, как они могли бы жить с Сашей, будь для этого другая жизнь. И если бы вокруг не было тормозящих обстоятельств — быть может, стало бы намного проще. Они могли бы подкопить немного денег, устроиться на другую работу, перебраться в другую страну и маленькую квартиру. Сделали бы там ремонт и завели, наконец, кошку, о которой так мечтает Литовская. Было бы непривычно называть ее женой, но Еве даже нравится думать об этом. Она могла бы гордиться такой, как Саша — невероятно красивой и смешной, но самое главное — доброй и надежной. Ева думает об этом, наблюдая за Ольгой Викторовной, которая по-прежнему встречается после работы со своей женщиной и спокойно целует ее в губы так, как если бы перед ней стоял муж. Иногда Еве хочется остановить ее где-нибудь в коридорах университета, перехватить на кофе и поговорить по душам. Почему-то кажется, что именно Ольга Викторовна поняла бы ее, как никто другой — ни подруги, ни мама, ни муж, никогда не поймут это так, как другая женщина, влюбленная в женщину. Совершенно случайно, летом, Еве удалось застать ее в пустующем здании университета, они разговорились о предстоящем учебном годе и учениках, как вдруг Третьякова встрепенулась, кинула взгляд на часы и сказала, что ей уже нужно бежать. Мол, партнер не любит ждать. Так и сказала — партнер. Ева тогда заулыбалась, как дура, и не сдержалась в вопросе: — А почему вы говорите «партнер»? Наверняка все уже и так знают о том, что вы встречаетесь с женщиной. Ольга, надевающая легкую джинсовку поверх футболки, снисходительно улыбнулась, и Еве показалось, что легкий румянец залил ее очаровательные щеки. Пригладив руками темное каре, она подняла со стула рюкзак. — Не знаю, — честно призналась Ольга. — Уже привычка, наверное. Безопасное слово для тех, кто может отреагировать как-то резко. Ева нехотя потянулась за ней по залитому солнцу коридором. Летом можно было наслаждаться светом почти круглосуточно, учитывая белые ночи в Петербурге. Пустота в университете успокаивала, а разговор с Ольгой Викторовной вдруг показался таким необходимым и приятным. — Вы меня извините, что лезу не в свое дело, но неужели вам не страшно? Вот так вот в открытую… Со своей девушкой, — Ева почувствовала, как ее сердце усиленно забилось в груди. Она тотчас спрятала взгляд, боясь быть пристыженной от своего бестактного вопроса. Но ей было так интересно — откуда у Третьяковой столько смелости, чтобы жить открыто и честно, наплевать на скандал на работе и ректора, который пытался читать ей нотации при всем преподавательском составе. Ольга Викторовна выглядела как настоящая воительница, знающая, чего хочет от своей жизни. — Страшно, конечно, — улыбнулась она так, будто Ева сморозила полную глупость. — Но выбирая между трусостью или счастьем быть собой, я выбираю последнее. Ева вдруг вспомнила столько историй, которые она когда-либо слышала или видела, чем заканчивается подобная смелость. Третьяковой она ничего не сказала, но та, словно подслушав ее мысли, неожиданно дополнила: — Не всем так везет, как мне. Да и мне прилетает, но пока что терпимо. Ева лишь кивнула, не став уточнять, что как и как именно прилетает. Наверняка истерика ректора — не единичный случай того, что выслушивает эта женщина, и это было так несправедливо, даже дико понимать, что взрослый, образованный человек должен перед кем-то оправдываться за то, с кем он решает разделить свою жизнь. Эту мысль Абрамова тоже озвучивать не стала, лишь махнула Ольге на прощание рукой, робко улыбаясь тому, как ее женщина ждет ее у забора университета.***
У Евы дома пахнет яблочным пирогом и привычным аромадиффузором, Саша скидывает грязные ботинки и очень аккуратно выставляет их на коврик, чтобы не запачкать плитку у входа. Олег на выходные уехал к семье, а Ева, жалуясь на плохое самочувствие, осталась дома. Он хотел было остаться вместе с женой, обещая, что они могут перенести встречу с родителями, но Ева была убедительна настойчива: «Твоя мама уже накрыла стол. Ничего страшного не случится, если я разок пропущу семейную встречу». Страшное, конечно, случится. Олега завалят миллионом вопросов, а он, прекрасно понимая откровенную ложь, скажет, что Ева приболела. Со временем начало казаться, будто они оба прекрасно понимали происходящее, но искусно делали вид, что это не так. У каждого на это были собственные причины. Ева выглянула с кухни, подзывая Сашу к себе рукой. Чувствуя себя уже как дома, Литовская прошла в уютную кухню, замечая уже сервированный стол и суетящуюся у плиты женщину. Несмотря на гостеприимство, Ева выглядела уставшей: в последнее время так было всегда, на что она отмахивалась, аргументируя это сложным осенним периодом на работе. Саша знала, что Ева отказалась ехать с Олегом к семье, поэтому была уверена, что дело не только в работе. Внезапно оглядевшись вокруг, на нее нахлынули воспоминания о том самом дне, когда они впервые пришли в эту квартиру с Игорем. Как Ева суетилась среди гостей, смеялась и широко улыбалась. Она излучала такую радость, легкость и семейное тепло, что сложно было бы представить ее иной. Саша вглядывалась в сосредоточенное лицо Евы, достающей из духовки пирог, и думала о том, какой разбитой и одинокой она казалась теперь. Маленькие морщинки вокруг глаз вдруг показались глубже, а взгляд, несмотря на легкую улыбку, не выражал ничего. Ева словно помнила о том — каково быть приветливой, но не чувствовала воодушевления и счастья в полной мере. Чувствуя, как в глазах внезапно защипало, Саша сделала несколько шагов навстречу, прижимаясь к Еве сзади и крепко обнимая ее за талию. Терять Еву ни в коем случае не хотелось. Сердце пугливо забилось в груди, внутри все задрожало, и Саша лишь сильнее прижалась к Абрамовой, чувствуя, как чужие руки накрывают ее собственные. — Ты чего? — тихо пробормотала Ева, пытаясь обернуться. — Ничего, — прижавшись к светлому затылку, Саша крепко зажмурилась. — Просто хочу, чтобы ты знала, мы со всем справимся. Несмотря на абстрактность Сашиных слов, Ева все поняла. Поняла и ничего не ответила, лишь глубоко вздохнула, внезапно ощущая недостаток воздуха в груди. Такие разговоры не случаются на пустом месте, для этого нужен весомый повод, сомнения, страхи, в конце концов. И Ева была уверена, что Саша переполнена этим настолько, что сделай еще один неверный шаг — Литовская махнет ей рукой, прощаясь. «Это как с пазлом, — думается Саше, пока Ева суетится с чаем. — Ты прикладываешь один неподходящий кусочек пазла к другому — неверность действий была очевидна сразу, но тебе просто захотелось попробовать, потому что мало ли что. И когда наступает время отделить эти кусочки пазла друг от друга и начать собирать дальше, потому что они не вписывались совершенно никуда, оказывается, что они зацепились так сильно, что нет никакого шанса из разъединить, не испортив один или другой». Ева на удивление много говорит тем вечером, пока Саша забивает свой рот шарлоткой, а голову — мыслями о будущем. Игнорировать кричащее нутро получается все хуже, и Ева наверняка это чувствует. Смотрит на нее своими пронзительно зелеными глазами, делает тише поющую на фоне Тейлор Свифт и вкрадчиво интересуется: — Ты чего такая тихая? На секунду в голове мелькает мысль: «Она собирается меня бросить», и Ева бледнеет, чувствуя, как пропадает ее аппетит, а уголки губ стремительно опускаются вниз. Ева знает, что ходит по тонкому льду, не обещая Саше ничего, так что Литовской ничего не стоит, чтобы заявить ей внезапно о том, что она нашла кого-то посерьезней экспериментирующей натуралки. — Ничего, извини, я вся в своих мыслях, — вяло улыбается Саша, болтая ложкой в кружке, чтобы хоть куда-то переключить свое внимание. — И о чем ты думаешь? Голос Евы настороженный и низкий, с такой же интонацией она флиртует и угрожает. Обычно Саше нравится этот тембр, но сейчас думать об этом нет никаких моральных сил. — Говорят, у нас филиал гостиницы откроется новый, — пожимает плечом Литовская. — Боюсь, что пригласят туда обучать персонал. Ева теряется на несколько секунд. — Почему боишься? Это же, вроде, здорово. — Филиал откроют в Москве. А это месяц, как минимум. Может, попросят остаться. «Может, попросят остаться», — прокручивает Абрамова на языке, и ее сердце предательски падает в ноги. Кончики пальцев холодеют вопреки здравому смыслу. Ничего страшного еще не произошло. — Это ведь не навсегда, — слабо улыбается Ева, стараясь сохранить оптимизм. — На крайний случай, всегда можно отказаться. — Ну да. Саше не хочется продолжать этот разговор и объясняться перед Евой, что она, быть может, и рада была бы уехать. Была бы счастлива, если бы Ева уехала вместе с ней. Но загадывать не получается, Саша знать не знает, когда откроется гостиница в Москве и пригласят ли ее куда-то, об этом ведутся лишь поверхностные разговоры, которые чаще всего вообще не приводят ни к чему. Но настроение все же почему-то портится: то ли из-за того, что Ева ничего не ответила ей на ее: «Мы справимся», то ли потому, что прозрачно намекнула о том, что Саша должна будет либо вернуться, либо отказаться от щедрого предложения по работе. Просто сейчас так комфортно. Жить в осознанном самообмане, в надежде, что когда-нибудь это сработает.***
Еве нравился ее клуб по субботам. Нет, правда, нравился — она находила в нем необходимое утешение, понимание, подруг и всё, что нужно для человека, который нуждается в социализации. Не то чтобы у Евы были с этим проблемы, но клуб создавал какую-то стабильность в жизни, определенный уровень, давал полезные контакты и место для сплетен. Единственное, чего Ева не учла — что эти сплетни могут касаться и её. — Ева, а ты чего не рассказываешь нам о своей интрижке? — прямо посреди разговора о новом любовнике Миры Кристина вдруг обернулась к Абрамовой, ехидно улыбаясь. Ева едва не подавилась своим свежевыжатым соком, услышав такую претензию. Нет, конечно, она сама виновата в том, что когда-то рассказала подругам о своем так называемом «любовнике», но это было так давно, да и речь давно не заходила об этом, что сейчас вопрос Кристины звучал неожиданно и даже резко. — Да я даже не знаю, что сказать, — вяло промямлила Ева, понимая, что пауза затянулась, а несколько пар глаз изучающе пялились на нее в ожидании ответа. — Почему ты сразу не сказала, что это женщина? — не выдержав, ахнула Света, сидящая аккурат напротив Евы. Казалось, будто вся краска мгновенно сошла с лица Абрамовой, а сердце подскочило к горлу, перекрывая кислород. Она не успела проконтролировать мгновенную реакцию своего тела, метнув взгляд к Мире, которая лишь чуть приподняла плечи, этим маленьким жестом выдавая себя и как бы извиняясь. «Какая же сука», — моментально пронеслось в голове у Евы, и кроме этой мысли в ней не осталось ничего, что могло бы оправдать ее или сказать что-то внятное. Ева никогда не планировала делать эти пышные каминг-ауты перед подругами, а тем более не подозревала, что, рассказав об этом Мире, которая казалась ей надежной и понимающей, об этом узнает вся компания. — Да ладно тебе, кто из нас не творил глупостей, — шутливо протянула Мира, не сводя глаз с Абрамовой. — Ева ведь не собралась за нее замуж, в конце концов! — Слава богу у нас такое не принято, — нахмурившись, Кристина сделала глоток прохладного просекко. — Ева, ты не бери в голову, будь я на твоем месте, я бы тоже постеснялась о таком рассказать. Это у нас с Мирой зашел разговор о ее Павлике и как-то само собой вышло, что она поделилась новостью. Пребывая в полном шоке от ситуации, Ева действительно не знала, что сказать. Может, что-то в духе: «А почему бы Мире не запихнуть язык себе поглубже в задницу?» или послать их всех сразу: «Больше всего мне не хватало советов от женщин, которые нихрена не смыслят в отношениях». Но вместо этого, осознавая, как глубоко под кожей прячется это ощущение незащищенности и страха, Ева вдруг опустила взгляд. Стыд затопил лицо и шею. Господи, о чем она только думала, рассказывая это Мире? — Боже, я не ожидала, что эта тема примет такой резонанс, — вежливая натянутая улыбка и взгляд, скользящий мимо всех женщин, но не останавливающийся ни на одной из них. — Все это уже в прошлом. — Ну вот, стоило нам только узнать об этом, как тема исчерпала себя, — засмеялась Мира, ища поддержку подруг. — Я поняла, что была не в своем уме, когда решила попробовать… — чуть поморщив носик, Ева опустила взгляд в телефон, читая входящее от Саши с предложением приехать к ней вечером. — Женщины никогда не интересовали меня, а тут столько всего навалилось… И работа, и сложности в семье. Что сказать? Я была дурой. Оживленный поддерживающий гул подруг неприятно резанул по сердцу. В конце концов, она знала, что женщины никогда не поддержат ее в подобных порывах, но Мира, которая весь тот вечер упивалась в словах о том, что это совершенно нормально и «случается с каждым», отвратила от себя резко и бесповоротно. Еве сложно было представить, чтобы взрослая женщина имела такую неосторожность рассказать чей-то секрет в общем кругу и выставить ее такой дурой. Абрамова ехала домой, краснея от чувства стыда и раздражения. В том жарком споре, развернувшемся после, она на секунду хотела отстоять свою правду, свое право быть счастливой и заткнуть рот всем, кто считал, что отношения с женщиной — это грязно и неправильно. Самое отвратительное, что после встречи Ева ощущала себя именно так. Нестерпимо хотелось отмыться от этого стыда, прилипающего к щекам, хотелось вывернуть кожу наружу, расплакаться в темноте родной гостиной, прильнуть к мужу. Все, чтобы чувствовать себя «правильной». Всю жизнь Ева ощущала себя сломанной игрушкой — почему у нее всегда должно быть все не как у людей, и едва она выстроила механизм, в котором ее жизнь казалась для других идеальной, как все снова пошло по наклонной. С бурлящим в крови раздражением она слушала своих подруг, рассуждающих о нравственности и устоях, по которым стоит жить, и едва сдерживала себя в руках, чтобы не уличить каждую в лицемерии. Ева так злилась на себя и собственную трусость, что не смогла поставить ни одну из них на место, не могла честно и гордо сказать: «Да, я такая, и это не делает меня хуже остальных». Может, Еве бы даже хотелось взглянуть в эти лица: отрешенные и шокированные, когда они бы узнали, что Ева предпочитает других женщин. Что бы тогда они подумали? Как такая умная, воспитанная и собранная Ева Абрамова докатилась до этого? От бессилия сжимая руки в кулаки, Ева ехала домой, желая как можно скорее оказаться наедине. Быть может, с этого дня ей стоило пересмотреть свои посещения женского клуба.***
Саша возбужденно изучает шагами небольшую кухню в квартире Игоря, попутно вливая в себя вторую бутылку пива и стараясь не потопить всю осознанность в алкоголе. Будто на каком-то адреналине она перебирает миллион мыслей в своей голове, ни не секунду не может остановиться, словно это замедлит ее мыслительный процесс, и хмурится так, как если бы решала самую сложную математическую задачу. Игорь встретил ее объятиями и удивленным: «Не думал, что я стану первым, кто узнает эту новость». Игорь вообще патологически боится, что после их расставания Саша вычеркнет его из своей жизни как ошибку молодости, несмотря на все пережитое. И то, что она приехала в ночи с работы аккурат к нему, взъерошенная и красная от промозглого осеннего ветра — говорило о многом. И вот, когда Саша в очередной раз пересекает периметр кухни, делает последний глоток остывшего пива, Игорь вдруг ловит ее взгляд, заставляя остановиться одной лишь фразой: — Тебе не обязательно уезжать. В ту же секунду в груди Саши вскипает это подростковое: «Как это не обязательно? Это последнее, что мне остается!». И эта мысль рьяная, яркая, бунтарская, что хочется закричать, устроить спор, сказать Игорю, что он так ничего и не понял. Ведь если бы понял, то поддержал бы ее. У Игоря во взгляде понимающая жалость — от этого хочется поежиться и сжаться, Саше кажется, что она не заслуживает того, чтобы он смотрел на нее именно так. Во взгляде Игоря читается сочувственно-понимающее: «От себя не убежишь», но Саше не хочется думать в этом ключе ни на секунду. Она даже не допускает мысли о том, что все, чего она хочет — это сбежать. А что еще остается, когда девушка, которую ты любишь, состоит с тобой в отношениях, которым нет названия, и сколько бы месяцев ни приходило, статуса это так и не приобрело. — Не говори ерунды, — Саша улыбается из последних сил, выдыхает последний воздух из легких и чувствует, как подбородок начинает дрожать. «Не смей говорить мне то, что я не в силах принять», — заблестевшими в приглушенном свете глазами она вцепилась взглядом в его лицо, беззвучно умоляя. Саша знала, что это могло случиться, но перспектива уехать по работе в Москву все равно казалась ей такой эфемерной, словно в последний момент руководство передумает и пригласит на обучение кого-то другого. «Саша, ты знаешь, что мы тебя очень ценим, поэтому для нас вопроса о выборе того, кто должен поехать, не стояло. К тому же это отличная возможность расти дальше. Московские коллеги часто отправляют своих и за границу, и на стажировки. Ты подумай, нам нужно дать ответ до конца недели». Литовская так и осталась стоять со стеклянным взглядом, изучая спину своего босса. Это ведь ее шанс! Их с Евой шанс — начать новую жизнь, в новом городе, с новыми друзьями! Ева могла бы устроиться преподавателем в любой институт, с ее-то рекомендациями и опытом, Саша была уверена, что ее примут везде. Они бы сняли небольшую квартиру где-нибудь на севере или на юге, поближе к паркам, ходили бы на работу и готовили друг другу обеды в контейнерах. А вечером они бы устраивались перед телевизором, чтобы обсудить прошедший день и заказать любимые роллы. Жизнь заиграла бы новыми красками, и Саша бы сделала все, чтобы Ева была счастлива рядом с ней. — Саш… — весь восторг выжженным пеплом вдруг опустился в груди, и, видимо, Игорь хотел сказать что-то другое, но неожиданно осекся. — Это будет тяжело, но если тебе этого действительно хочется, то делай как считаешь нужным. Ему вдруг показалось таким бессмысленным — пытаться вразумить Сашу, которая из месяца в месяц ходила по замкнутому кругу, натыкаясь на одни и те же грабли, делая себе больно и радостно делая вид, что в следующий раз грабли промажут мимо ее лица. Это не имело никакого смысла, потому что сколько бы раз Игорь ни пытался предостеречь Сашу от того, что ей могут разбить сердце — до нее это просто не дойдет, пока она сама не захочет этого понять и увидеть. Никто не в состоянии вытянуть человека из того состояния, где он счастлив тонуть. Никто, кроме него самого. И все, что он может — это беспрекословно быть на нее стороне, любить ее несмотря ни на что и желать, чтобы судьба была к ней снисходительна.***
Глаза Евы моментально наливаются слезами, и та несдержанно начинает плакать, как если бы ей внезапно сообщили самую ужасную новость на земле. Саша на секунду даже теряется — она могла ожидать любой реакции, но уж точно не такой. Ева вдруг кажется ей такой хрупкой и маленькой. Теперь она вовсе не сильная женщина, знающая, чего хочет от этой жизни — Ева сломленная и потерянная. Ева кажется ей такой одинокой, что ни с кем даже не разделить той боли, которая внезапно окутывает соленой пеной ее раненое сердце. Кажется, будто бы весь мир уходит из-под ног. Ну вот и все. Не таким Ева представляла их конец. Саша рушит их будущее одной лишь фразой, аккуратно подобранной, выверенной и будто бы отрепетированной заранее. Ева в первую же секунду пугается, мгновенно думает: «Я не смогу», а затем начинает злиться — Саша не смеет ставить ее перед этим выбором. Даже если свой вопрос не озвучивает вслух. А ведь казалось, что этот вечер должен был закончиться иначе. Они обе сидели после сытного ужина и разговаривали: Ева делилась новостями с работы, рассуждала о предстоящем Новом Годе и мечтала скататься на выходные куда-нибудь с Сашей. Саша — почти все время молчала, прокручивая в голове то, что должна была сказать до того, как дала свой ответ на работе. Жар моментально окутал щеки, а сердце забилось с силой в груди, когда Ева, словно почувствовав что-то неладное, пытливо поинтересовалась, почему Литовская такая тихая. — Мне предложили поехать на обучение персонала в Москву. Там есть возможность остаться, зарплату обещали больше и первые пару месяцев помогут оплачивать жилье, — Саша сама не знала, для чего сделала эту паузу, наблюдая за тем, как мгновенно меняется выражение лица Евы. — Я согласилась. Ты поедешь со мной? Вот так — в лоб. Без прелюдий и уговоров. «Ты поедешь? Решать только тебе. Да или нет», — Саша не озвучивает, но Ева точно понимает это из контекста ситуации, и в глазах моментально становится так сухо и колюче, что слезы будто бы льются сами собой, лишая контроля. — Значит, ты уже все решила, — роняет Ева дрожащим голосом. — Почему ты плачешь? — Саша в ступоре наблюдает за Евой, но почему-то трогать и утешать ее не хочется. Она сама не понимает почему чувствует это внутреннее отторжение, словно переключаясь со своих переживаний на поддержку Евы. Будто бы жертва всей ситуации не она — а Ева. — Потому что я не знаю, что тебе сказать. Ты же понимаешь, что это не тот вопрос, на который можно дать такой быстрый ответ. Саша не знает, надеялась ли на какой-то другой ответ, но ей кажется, будто бы в груди все падает вниз — это похоже на то, как когда ты летишь с высокой горки и внутри все замирает от страха. Она едва удерживает себя от колкости: «Сколько лет тебе нужно на то, чтобы ты, наконец, поняла, чего хочешь?». Становится до смешного очевидно, что время никак не помогает Еве решиться на что-то кардинальное. Еве вполне комфортно жить в том положении, в котором она находится — со стабильной семьей и маячащей на горизонте любовницей. В голове невовремя всплывают все эти документалки, которые Саша слушала фоном про любовниц, и их возмущения на тему того, что муж не собирается уходить от жены, а они вместе уже вообще-то два года. Саше неожиданно хочется смеяться. — Может, ты передумаешь? Мы могли бы остаться тут, разве нам плохо живется? Мы встречаемся несколько раз в неделю, отлично проводим вместе время, все стабильно и хорошо… Ты же говорила, что тебе нравится жить в Петербурге, что там делать в этой Москве? Литовская смотрит на Еву, не веря своим ушам. То, как она пытается удержать комфортную для себя обстановку — просто невероятно. О да, Еве нереально повезло встречаться с такой дурой, как Саша, которая прибежит к ней в ночи, перенесет смены ради их встреч и будет ждать, пока Ева разведется с мужем. Саша вдруг понимает одну простую истину, в которую отчаянно не хотела верить раньше: Ева не собирается ничего решать. Ничего из того, что мешает им быть вместе, и Еве с этим охренительно классно живется. — Может, передумаешь ты? — кровь вскипает в венах Саши, она чувствует себя такой опустошенной от месяцев ожидания, что что-то изменится. — Может, мы могли бы встречаться не несколько раз неделю, а жить вместе, как всегда хотели? Не обманывать других и не тешить друг друга пустыми обещаниями? Ты же сама говорила, что мечтаешь просыпаться со мной, что хочешь наш совместный дом, будущее… — Я хочу, но… — Ева не сразу находится с ответом, ее пальцы дрожат, а щеки горят яркими пятнами. — Но что? Что, Ева? Я не понимаю, что именно тебе мешает развестись с мужем, если ты его не любишь? Или уважения к нему недостаточно, чтобы быть с ним хотя бы честной и перестать мучить нас обоих? Думаешь, что он ни о чем не догадывается… Из коридора как назло слышится поворот ключа, Ева тут же вытирает слезы и сдавленно шепчет Саше короткое: — Тише! А затем, как ни в чем не бывало, подрывается со стула, наблюдая, как в квартиру вваливается Олег. По его растерянному виду сразу понятно, что Сашу он не ожидал увидеть и, по всей видимости, спешил именно к Еве, взмахивая в воздухе бумажным пакетом из кондитерской. — Не знал, что у нас гости, — улыбается он сдавленно, но добавляет вполне дружелюбно, обращаясь к Саше. — Останешься? Я купил эклеры. Саша чувствует, как ее желудок скручивает от накрывающих эмоций. Ей вдруг становится так противно от всего происходящего, так горько от понимания, что раньше Олег возвращался домой, тряс в руках вино, а теперь — он лечится, и Ева смотрит на него с сочувствием и преданностью. — Да нет, мне уже пора, — сдавленно произносит Саша, вставая из-за стола и чувствуя слабость в ногах. Им с Евой вновь не удалось закончить разговор, это тревожило и раздражало одновременно. Она почти не смотрит на присутствующих, одевается быстро и молча, чувствуя на себе взгляды обоих. Олег провожает ее молчаливым взглядом — Саша пахнет Евой больше, чем собственным парфюмом, и это заставляет его чувствовать себя таким жалким. Красные, чуть припухшие глаза Евы говорят не меньше, чем отстраненность Саши — Олег, в конце концов, не полный дебил, чтобы игнорировать очевидное, поэтому, когда гостья уходит, осторожно интересуется у жены: — Что случилось? — намекая на ее внешний вид. — Ничего, все в порядке, — Ева суетится на кухне, ставит чайник и мельком подглядывает в окно, провожая взглядом садящуюся в такси Литовскую. Мозг с трудом может поверить в то, что она действительно согласилась на переезд. Тревожность отчетливо ощущается во всем теле: в дрожании конечностей, сдавленности в груди, Еве кажется, что вот-вот, и она потеряет сознание. Саша не смеет оставлять ее здесь совсем одну! В неловкой тишине Ева разливает чай, чувствует на себя взгляды мужа и желает провалиться под землю. Вялый разговор о работе начинается как-то сам собой, внезапно переключаясь на монолог Олега. От него откровенностей ожидать не приходится, поэтому Ева ежится от чужих слов, как от колючек: — В последнее время я много вспоминал о том, как мы познакомились и стали встречаться. Мы были молоды, и ты так смотрела на меня… — он мечтательно улыбнулся, стараясь поймать вечно ускользающий взгляд жены. — Мы мечтали построить крепкую семью, жить в красивом доме, ты хотела иметь собственную машину и работать в университете. Все это у нас уже есть, и я старался дать тебе все, что мог, но почему-то чувствую себя обузой, возвращаясь домой. Даже сейчас я чувствую будто бы вину за то, что вернулся раньше, чем обещал, выгнал твою подругу из дома и заставил тебя пить чай, от которого тебя тошнит. Твои глаза уже давно не горят, глядя на меня, но блестят от слез, когда Литовская у нас в гостях, и я абсолютно не понимаю, что происходит. Может, ты расскажешь мне? Ева зажевывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не разрыдаться. Она слишком труслива для правды, которую хочет услышать Олег. У Евы перехватывает дыхание и сжимается в горле — озвучить ему то, что она влюблена в Сашу и хочет быть с ней, это как пойти на осознанное самоубийство. Почему-то ей кажется, что муж не вынесет этого. — Саша сказала, что переезжает, — скупо роняет Ева, чувствуя, как слезы предательски выскальзывают из глаз, и она нервно проходится ладонью по щеке. Олег замолкает на несколько мгновений, кажущимися Еве целой вечностью. В глубине души он знает, что должен сказать что-то поддерживающее, но в груди ощущает зияющую пустоту. Где-то в самом отдаленном кусочке сознания мелькает тупая, бессильная злость — на Литовскую, которая запудрила мозг его жене, на Еву, поддающуюся на собственные слабости. На себя, в конце концов. — И что, побежишь за ней? — слова слетают с языка сами собой, злобные и неконтролируемые. Олегу совсем не хотелось говорить с ней в таком тоне, не хотелось, чтобы этот разговор перетек в спор, но боль — такая ощутимая, реальная, невыносимая — отталкивалась от сердца не ранимой искренностью, а чем-то грубым и неотесанным. Будто бы единственное, что он мог сделать — уколоть в ответ, когда до побелевших костяшек пальцев хотелось вцепиться в любимую Еву, прижать ее к себе, заплакать маленьким ребенком и умолять ее на коленях не бросать его. Мысль о том, что он может лишиться самого важного человека в своей жизни, била под дых, лишая равновесия. Ева не нашлась с ответом. Отвела взгляд к окну и вытерла непрекращающиеся слезы. Наверное, нужно было что-то сказать. Извиниться перед женой, в конце концов, но Олег так ничего и не придумал. Тяжело вздохнул и спустя какое-то время угнетающей тишины вышел из-за стола, не говоря ни слова.***
Конечно, Ева не готова была терять Сашу — даже мысль о том, что ей придется жить в городе, где нет Литовской, заставляла ее сердце замирать. Сначала Ева упрямо думала, что не сможет предложить Саше ничего, что их обеих бы устроило, но время шло, мысли смягчались, и ситуация, в которой они оказались, вдруг показалась не такой уж и страшной. Каждый день Абрамова смотрела на приближающийся день икс, отмеченный в гугл календаре как «отъезд Саши», и все больше рассуждала о том, что, быть может, сбежать — не такая уж плохая идея? Испариться, как будто тебя никогда и не было в промозглом Санкт-Петербурге, начать жизнь с чистого листа… Из университета, конечно, одним днем не уйти. К тому же, за окном осень, через пару месяцев начнется сессия. Ева понятия не имела, как увольняться, когда тебе нужно исчезнуть в один день. Что она сказала бы Олегу? Или позорно сбежала бы, не удостоив его объяснениями? Разве возможно оставить человека, с которым ты был столько лет, и даже не попытаться быть с ним честным? Ева все больше накручивала себя, перебирая в голове десятки вариантов того, как могла бы развиваться эта ситуация, но никаких обещаний Саше так и не давала. Та, ожидаемо, отстранилась, больше не поднимая тему своего переезда. Саша исправно ходила на работу, распродавала некоторые вещи из квартиры и подыскивала новое жилье. Она по-прежнему встречалась с Евой, ужинала и целовалась в ее машине, словно ничего не произошло, а в голове отсчитывала дни, когда это произойдет в последний раз. Будто точно знала, что день ее отъезда станет последним в их истории. И тянущей болью сжимается сердце, когда Ева, лежа в ее кровати, снова дает ей призрачную надежду на то, что все может быть иначе. — Я не хочу тебя терять, — говорит она с тихой тоской, разглядывая белоснежный потолок и перебирая темные волосы Саши. — Я подумала, может, я бы могла… — Шшш, — теплая ладонь Саши ложится на ее рот, не позволяя продолжить. Она точно знает, что за этим следует. Они проходили это столько раз. И только когда Литовская внутренне почти смирилась с необратимостью происходящего, Ева снова хочет дать ей шанс. Призрачную надежду, что когда-нибудь — когда-нибудь точно — у них все получится. Сердце Евы гулко стучит под ухом Саши так быстро, что Литовская сбивается со счета почти моментально. — Не нужно ничего обещать, — едва слышно шепчет Саша, не поворачивая головы. — Ты всегда даешь мне шанс, а потом что-то идет не так. Поэтому не говори ничего. Я знаю, что ты никуда не поедешь. Эта простая честность ранит. И быть честной с самой собой — для Саши, пожалуй, больнее всего. Давно стоило принять тот факт, что Еву держит с мужем слишком многое. Намного больше, чем ее с Литовской. На это даже глупо обижаться, Саша давно могла бы принять эту правду и поступить так, как считала нужным. — Я хочу быть с тобой, — бормочет Ева ей в волосы, и сердце Литовской пропускает болезненный удар. «Я хочу быть с тобой» — говорит куда больше, чем изначальное «Я не хочу тебя терять». Сашу задевает это за живое, и она переворачивается в объятиях Евы, глядя точно ей в глаза. — Ты точно знаешь, чего именно хочешь? — зеленые глаза напротив, кажется, становятся еще ярче, Ева поджимает губы и едва заметно машет головой. — Ты понимаешь, что это не мимолетное решение, принятое в этой комнате после секса? — Я все понимаю и много думала об этом. Месяц до отъезда Литовской — слишком короткий и одновременно слишком долгий срок, чтобы рефлексировать. Деваться уже некуда, и если Саша хотела прижать Еву, чтобы та приняла окончательное решение, то это определенно было самым действенным и жестоким способом. — Две недели назад ты говорила другое, — замечает Саша, словно пытаясь подловить. — Ты только озвучила новость, я была в шоке и не знала, как реагировать! Конечно, мне никуда бы не хотелось сбегать, здесь — вся моя жизнь, — Ева устало трет переносицу, хмурится, и голос ее кажется совсем низким, словно она едва проснулась. — Но я не могу себе представить, как смогу жить дальше тут без тебя, сделав вид, будто тебя никогда не было. Я поняла, что не хочу этого. — Чего тогда ты хочешь? — Я хочу проснуться через пять лет в любимом доме и обнаружить около себя женщину, которую я выбрала, а не с сожалением понять, что потратила всю свою жизнь на то, чтобы быть кем-то другим и жить так, как хотела бы моя семья, но не я. Наверное, это так пугающе, осознать в глубокой старости, что ты прожил совершенно пустую и несчастную жизнь. Ева произносит эту речь размеренно и вдумчиво, но так, словно заготовила ее заранее, зная, что когда-нибудь ей обязательно нужно будет это озвучить. Сердце то ли от восторга, то ли от восходящего страха заколотилось в груди, рождая какую-то теплую печаль. Ева никак не могла объяснить это чувство, ведь все будет хорошо. Обязательно. У них все будет хорошо.***
Саша не спрашивала у Евы относительно Олега, как она собирается поступить: рассказать ему правду, подать молча на развод или исчезнуть без объяснения причин. Несмотря на то, что конечный итог был ей интересен, она не хотела вновь заставлять себя переживать всю гамму чувств — проблем и стресса от переезда хватало с головой, чтобы по вечерам пить снотворное и пытаться удержать свою жизнь в балансе. С тех пор, как Ева сказала ей о намерениях уехать вместе с ней, они успели обсудить квартиру, которую собираются искать. Это должно было быть что-то небольшое, но уютное, что потом можно было бы заставить цветами и красивыми постерами. Саша собиралась уехать первой, подписать все договоры, принять бесчисленные коробки с вещами и неделей позже встретить в той самой квартире Еву — счастливую, уставшую, только ее. Мозг работал словно на автомате, не позволяя до конца поверить в происходящее. Время неслось так неумолимо быстро, что оставшийся месяц до переезда каким-то образом оказался двумя неделями, а купленные билеты в один конец дожидались своего дня икс. Саша не понимала, почему так происходит, но все эмоции будто несколько притупились. Словно в груди их было столько, что психика просто не выдерживала, оставляя все безразличным и почти пустым. Головой она понимала, что бесконечно счастлива — и новой предстоящей жизни, и переезду с Евой, и то, что ее мечта, наконец, становилась реальностью. Ева как никогда была заботлива: она помогала Саше собирать коробки, попутно рассуждая, что возьмет с собой только самое необходимое. Она рассказывала о том, что уже подыскивает работу в Москве и обсудила с руководством ее уход, и что даже если не получится сразу найти что-то подходящее, то у нее есть некоторые накопления, чтобы они могли выжить без работы какое-то время. Все это звучало словно какой-то сон из параллельной вселенной — Саше так хотелось поделиться этими новостями с близкими, рассказать Игорю, чтобы он вытянул от удивления лицо, но она почему-то так и не решалась. Суеверие вдруг сыграло с ней злую шутку, так что она решила оставить новости при себе, по крайней мере до тех пор, пока все не устаканится. Рассказала Саша об этом только маме, спонтанно и незапланированно, обсуждая переезд и поиск квартиры. Началось все с того, что мама начала причитать, зачем Саше пятьдесят метров жилья, если все свое время она проводит на работе, а аренда в столице адски дорогая, и дошло все до того, что Литовская выслушала в свой адрес об инфантильности и абсолютном неумении распределять доход. В конце концов, не выдержав, Саша вспылила: — Потому что я еду не одна, мама! Женщина в трубке на секунду замолчала, но уже через несколько секунд радостно воскликнула: — Вы, наконец, образумились с Игорюшей? От неожиданности предположения Саша даже усмехнулась, насколько неожиданно и нелепо это звучало. Все прошедшие месяцы ее мама знала, что с Игорем они общаются как друзья, и все романтические, что было между ними, осталось в прошлом. Но мама — такая мама. — Нет, мама, это девушка. — Сашуля, ну что ты такое говоришь! — паузы в этот раз не было, только взволнованный голос на том конце трубки и тяжелое дыхание. — Я говорю, что собираюсь жить с другой девушкой, с которой у меня отношения. Точно так же, как я жила с Игорем. В этот раз повисло молчание. Саша не давила, понимая, что ответить на такое без злобы и колкости, а хотя бы попытаться просто отнестись с пониманием — требует времени. Она не хотела давить, но и не хотела больше делать вид, что живет так, как представляет ее мама: в счастливом гетеросексуальном мире, думая о возвращении к бывшему мужу. — А что люди скажут, Сашуль? Соседи ваши, коллеги с работы? Как ты это им объяснишь? — наконец, заговорила мама так тихо, словно их телефонный разговор подслушивают все родственники. — Точно так же, как я объясняла свои отношения с Игорем. Разве глобально это как-то по-другому? — Конечно, по-другому! Где ты такое видела, чтобы люди вот так открыто… Саша, какую же дурость ты вбила себе в голову! Разве так можно? Что я коллегам скажу, бабушке? — Мам, — мягко, но настойчиво прервав подкрадывающуюся истерику матери, Саша не хотела продолжать этот разговор. — Давай отложим это до нашей встречи? Это не телефонный разговор. Со мной все будет хорошо, я обещаю. И я счастлива, это все, что тебе нужно знать. Мама на том конце трубки невнятно запыхтела, но спустя несколько секунд примирительно выдохнула: — Будь осторожна, дочь. Пусть все сложится наилучшим образом. Саша искренне верит, что так и будет, в конце всех сказок добро побеждает зло, герой справляется со всеми трудностями и получает долгожданный приз. А Саша слишком долго ждала, слишком многое пережила, выстрадала, и она, как никто другой, достоин счастливого конца. Задремав в такси, ей снится, как она встречает Еву с цветами у поезда, радостно прижимает к себе и жалуется, что не успела разобрать дома несколько коробок. Но Еве все равно на коробки — она жмется к Литовской доверчиво и плотно, прячет лицо в изгибе шеи и тихо признается, что невероятно скучала. Неделя казалась ей невыносимо долгой, а Петербург — адски холодным. Саша просыпается от резкого торможения машины. Вечером мудаков и просто уставших людей за рулем становится все больше. Саша улыбается входящему от Евы: «Я уже на месте». Мороз кусает за щеки, а ветер сдувает с дороги — погулять после ресторана явно не получится. Саша заходит внутрь, приветливо улыбается и роняет: «Меня ожидают». Она в очередной раз теряет дар речи, глядя на Еву — с трудом верится в ее реальность, в то, что эта женщина выбрала ее. Саша хотела бы просыпаться каждое утро, бесчисленное количество раз повторяя, какая та красивая, гладить ее заспанное лицо и волосы, целовать горячую ото сна кожу и вставать из постели раньше, чтобы приготовить им завтрак перед работой. — Я нашла невероятно красивую квартиру, — Ева встречает ее восторженными словами, почти моментально вкладывая в руку Саши телефон. — И совсем недалеко от метро. Небольшая, но в ней есть все необходимое, а телевизор можно докупить позже… Или вообще, может, купим проектор? Саша не может перестать улыбаться. Мир внезапно кажется ей таким прекрасным, разноцветным и счастливым, что улыбка буквально не сползает с ее губ бесчисленное количество минут. В какой еще вселенной Ева могла бы с таким энтузиазмом показывать ей квартиру, которая может стать их? — Я позвоню, — кивает Саша, соглашаясь, что вариант очень хорош. По обыкновению им приносят по бокалу вина, пасту для Саши и ризотто для Евы — в этом месте они всегда берут одно и то же, стараются брать столик у окна и всегда приятно удивляются, когда в восемь вечера официант зажигает свечи на всех столах. Им обеим нравится привычное и предсказуемое, и сложно отследить тот момент, когда они стали привычными друг для друга. Ева смотрит в глаза Саши и бессознательно тонет. Как могло такое произойти, что она настолько сильно влюбилась в другую девушку, сидит с ней в ресторане и обсуждает их совместный переезд? Все это кажется чем-то нереальным, будто бы неправдивым. Но в телефоне хранятся купленные билеты, Саша показывает ей корзину на Вайлдберриз и делится, что в следующую среду утром к ней приедут грузчики, чтобы перевезти несколько коробок и большой цветок. — А цветок не погибнет? — словно зависнув в диалоге, неожиданно спрашивает Ева. — А? — Цветок не замерзнет при перевозке? — Да не должен, — Саша аж теряется от внезапного вопроса и резко переключается. — Так ты решила, что будешь брать с собой и как перевозить? До этого они не очень активно обсуждали ту часть, где Ева собирает свои вещи и прощается с домом. Ева как-то резко обозначила, что «что-нибудь придумает», и Саша не должна беспокоиться об этом. Дать четкий ответ, как она поступит — у Евы не представлялось возможным, может, потому, что она сама не до конца знала. С Олегом они так и не поговорили, смелости не добавилось, и Еве почему-то казалось, что она не сможет. А если и сможет, то Олег ее просто так не отпустит. — В чемодане, наверное. Мне многого не надо, куплю уже как перееду, — Ева отворачивается к окну, наблюдая за сгущающимся туманом — завтра будет тепло. — Я что-нибудь придумаю, не переживай. Саша кивает, но чем чаще Ева произносит это злосчастное: «Не переживай, я что-нибудь придумаю», тем больше Литовская думает и переживает. Когда они выходят из ресторана, Ева, вопреки ожиданиям, с улыбкой протягивает: — Пройдемся немного? На улице ветрено и холодно, у Саши моментально мерзнет нос, но кто она такая, чтобы сопротивляться Еве? Та сама робко находит ее ладонь и держит в своей руке несколько минут, пока на встречу не выруливает какая-то парочка. Контакт моментально теряется, но Саша не обижается — Ева улыбается ей нежно и влюбленно, она выглядит так очаровательно с блестящими глазами и кончиком носа. Неважно, что Ева рассказывает, Литовская готова слушать ее вечность: о готовке, об университете и студентах, о теплых морях Майорки, о ее клубе, в который Ева больше никогда не вернется. Саше кажется, что Ева меняется, растет на ее глазах и, кажется, осознает настоящую жизнь. Ту, в которой она всегда хотела оказаться — границы взглядов расширяются, теперь ей можно все, что нельзя было раньше, а черное постепенно окрашивалось в белый. Еве можно быть собой. Можно любить того, кого она хочет. Мир не дает от этого трещину, мир продолжает вращаться. Саша внезапно достает из рюкзака свой полароид и оборачивается к Еве со словами: — Я люблю делать спонтанные фотки, когда мне кажется это красивым. — И я кажусь тебе красивой? — флиртует Ева, останавливаясь у набережной и улыбаясь. — Уже совсем темно, ничего не будет видно. — Замри и улыбайся, — командует Литовская, и в следующую секунду вспышка озаряет пространство между ними. В темноте полароидный кадр медленно проявляет свои очертания. Фотография получилось лучше, чем казалось до этого, Еву отчетливо видно, несмотря на темный фон. Саша протягивает ей полароид, но Ева лишь качает головой: — Оставь себе. На память, — улыбается она, заставляя спрятать фото в карман Сашиной куртки.***
Может, мир для Саши устойчивый и надежный, как крепость — Ева не может винить ее в этом. Для Евы мир шаткий и хрупкий, она ходит на цыпочках и боится дышать, потому что где-то, в какой-то цепочке событий, может что-то пойти не так и все рухнет. Мир для Евы чужой и небезопасный. Или она чужая — в этом мире, так и не понять. Ева всегда приспосабливалась, мирилась, примеряла на себя маски и пыталась выжить, как любой нормальный человек. Ей страшно и дико решаться на то, на что она решается. Почти всю ночь она не спала — впадала в дрёму и тут же вздрагивала, просыпаясь, и чем больше приближалось утро, тем сильнее и отчетливее чувствовалась волнительная дрожь в груди. Олег ушел раньше нее примерно на час, каждую пятницу у них ранние совещания, так что Ева смогла точно подгадать с тем, как остаться дома без подозрений и вопросов. Она подготовила чемодан и сгрузила в него все необходимое, предварительно составив список, чтобы в день отъезда не суетиться. Все должно быть под контролем. Все должно быть хорошо, но пальцы невероятно дрожали, в груди нещадно билось сердце, с каждым разом ударяя по ребрам все сильнее и настойчивее. Ева чувствовала себя будто бы в фильме, в котором приближался кульминационный момент, и музыка становилась все громче и тревожнее. Собравшись, она вытащила из принтера лист бумаги и села за обеденный стол. Нужно было что-то сказать. Хотя бы что-то, раз не хватило сил взглянуть в лицо человеку, которого она любила. Даже когда Олег уходил, у Евы не хватило духу проводить его — она осталась в душе, уперевшись лбом в холодную плитку и чувствуя, что не может сдержать рыданий. Ее сердце разрывалось от боли. Казалось, что все это так низко и неправильно, но ведь она сама захотела такого исхода? И когда Олег ушел, на прощание крикнув, чтобы Ева услышала: «Я пошел! До вечера», то ее сердце кольнуло так, что пришлось опуститься на бортик ванной, чтобы не упасть. Вряд ли он когда-либо простит ее. На кухне вдруг показалось душно: то ли от жара, окутывающего Еву, то ли от выкрученных на всю батарей. Она вновь отвлеклась, приоткрыла окно на проветривание и снова села перед пустым листом. Несмело взяла в руки ручку и начала писать, зная, что время ее поторапливает: «Олег, Если ты обнаружил это письмо, то меня уже нет в городе. Мне очень жаль, что прощаться пришлось таким способом, но я не нашла в себе сил, чтобы сказать это в лицо. И я пойму, если ты будешь ненавидеть меня. Я очень благодарна тебе за все, что мы пережили вместе, но я должна сказать тебе правду, даже если это все разрушит. Я люблю другого человека. И, наверное, я совершенно не тот человек, которого ты знал на протяжении всех этих лет. Мне было так страшно сказать это тебе в лицо. Я боялась разрушить твою жизнь и все, что мы строили вместе. Но я должна быть честной, даже если это причиняет боль. Мы оба заслуживаем быть с кем-то, кого мы любим и кто делает нас счастливыми. Я понимаю, что это не то, что ты хотел услышать, и я прошу прощения за то, что разбиваю твое сердце, но я не могу себя больше обманывать и делать вид, что все в порядке. Я люблю тебя, но не так, как должна. И я хочу, чтобы ты был свободен от меня, чтобы ты мог найти кого-то, кто действительно достоин тебя. Я буду всегда благодарна за все моменты с тобой, за наше время вместе. Прости меня пожалуйста. Я никогда не хотела тебя ранить, но я должна быть честной с собой и с тобой. С любовью, Ева» К моменту, когда она ставит точку, Ева чувствует, как слезы жгут в глазах, а пульсация сердца слышится даже в ушах. Она знает, что так будет правильней, даже если ее действия причинят им обоим боль. Сняв кольцо, она оставляет его около записки и замечает, что времени до поезда осталось в обрез. На удивление Саша ничего не писала. Будто бы застав в предвкушении и боясь спугнуть этот волнующий момент, она следила за временем, ожидая, когда Ева окажется в Москве. Такси остановилось у вокзала. Таксист бережно помог Еве вытащить чемодан и пожелал хорошей дороги. До отправления оставалось всего двадцать минут, но время, неожиданно для нее самой, вдруг растянулось и стало таким вязко-липким. Ей казалось, будто бы до платформы она шла целую вечность, пока в ее голове вихрем проносилась буквально вся прожитая жизнь. Ева вдруг подумала о том, что скажут ее родители, как о ее позорном побеге узнают в университете и что будет с Олегом, когда вечером он вернется домой, обнаружив на столе записку? А вдруг его сердце не выдержит? На дрожащих ногах Ева подошла к нужной платформе, безучастно наблюдая за тем, как люди забиваются в вагоны. Она посмотрела вдаль, туда, где терялись рельсы, снова и снова думая о том, что будет дальше. Нет, она определенно этого хотела — вместе с Сашей начать новую жизнь, но тревога в груди нарастала с каждой секундой, как если бы это могло оказаться самым верным и в то же время самым опрометчивым решением в ее жизни. Она стояла там, словно прикованная к этому месту, к этому решению, которое казалось таким непростым. Нервно перебирая пальцами ручку чемодана, Ева чувствовала, как бьется раненой птицей ее сердце, пытающейся освободиться от клетки. Страх, неопределенность, надежда — чувства переплетались в ней, словно веревка, запутавшаяся в узлах. Чего она ждет? Ева в момент разозлилась на свою нерешительность и снова медленно поплелась к своему вагону. В конце концов, она приняла это решение! Она столько раз принимала решения быть с Сашей, и сейчас она не имеет никакого права сомневаться в том, чего хочет. Вдалеке, на фоне хмурого Петербургского неба, она вдруг заметила две фигуры девушек, смеющихся и крепко обнявшихся. В груди неожиданно потеплело, радость расплылась теплой водой, и Ева улыбнулась самой себе, когда заметила, что она девушка вдруг поцеловала другую — быстро, украдкой, но с вполне очевидным помыслом. Улыбка Евы растянулась еще шире и она даже забыла обо всем на мгновение, пока не услышала голоса впереди себя, почему-то покраснев, будто бы речь шла о ней. — Какой кошмар, и наши дети должны это видеть… — женщина, не сильно старше самой Евы, брезгливо поморщилась, обращаясь к проводнику, проверяющему билеты. — У молодежи мода такая, насмотрятся в своем интернете дуроты. Вырастут да перебесятся, — снисходительно пропыхтел пожилой мужчина, будто потеряв интерес к проверке паспорта и наблюдая за девушками. — Хоть бы постеснялись людей кругом… — Я бы их всех на лечение отправила. Это ведь ненормально! Куда смотрят их родители? Ева, словно пораженная молнией, почувствовала, какими каменными и неподъемными оказались ее ноги. Глубоко в носу зачесалось от наступающих слез, в груди закипела злость. Она отдавала себе отчет — речь шла не о ней, но о такой, как она. И мир вдруг снова показался таким злым, хрупким и глухим. Мир снова стал небезопасным. Она хотела что-то было сказать в защиту девушек, но слов не нашлось. Вместо этого Ева ощутила липкий стыд и страх, руки стали в мгновение влажными, а горло словно стянуло колючей проволокой. Мир вновь сузился до этих двух незнакомцев, и она осознала, что если сделает шаг вперед, если она войдет в тот поезд, то там ее ждет лишь страх и злоба тех, кто ее осудит и кто будет считать ее неправильной, больной, никчемной. Ева хотела вдохнуть морозный воздух, но кислорода отчаянно не хватало. Медленно, словно во сне, она услышала голос проводника, подгоняющего ее: — Девушка, поезд отправляется! Заходить будете? Она смотрела в это лицо, казалось, обычного добродушного старика, и вспоминала все то, что он обсуждал несколько минут назад. Как этот обычный человек мог говорить такие мерзкие вещи про людей, которых он даже не знал. Как теперь он стоял с совершенно обыкновенным выражением лица, не понимая, какое влияние могут оказывать его слова на других. Ева почувствовала подступающую тошноту, когда услышала в рации напротив, что поезд готов отправиться. — Девушка, покажите билет, нужно закрывать двери! Как она сможет жить в столь озлобленном мире? Как, если тело немеет от ужаса и Еве до сих пор страшно быть собой? Страшно нести ответственность за решения и собственный выбор. У Евы, которой она выросла, должно быть все под контролем, все правильно, выверенно, счастливо, понятно и предсказуемо. Так, как учили с детства. Ева отрицательно машет головой и делает шаг назад. Нет, она не сможет. Может, это просто не ее время. И та жизнь, которой она хотела жить, но для которой не нашла смелости, вдруг разделилась захлопнувшимися дверьми поезда. Поезда, который уехал без нее.