***
Еве кажется, словно песчаный замок смывает соленой волной, и теперь видно только пляж. Осознание того, что Саша больше не собирается ничего предпринимать, и все, что остается сделать — это принять собственное решение, болью бьет под дых. Соленая вода обволакивает все еще не зажившие раны, заставляя шипеть от боли. Ева чувствует себя такой пустой и беспомощной, она чувствует, как ее психика не выдерживает напряжения в бесконечной гонке за всеми. Ева старается быть хорошей женой, хорошей подругой, хорошей любовницей, в конце концов, она изо всех сил пытается угодить всем и обезопасить от болезненного падения. Но, в конце концов, падает сама. Опускается на самое дно и замыкается в себе. Кажется, будто не находится больше нужных слов, натянутых улыбок, сил на коммуникацию и малейшую доброжелательность. Еву спасают рутинные действия, над которыми думать совершенно не приходится. В какой-то момент она перестает писать Саше, заходить в инстаграм и вообще следить за жизнью окружающих ее людей. Сил хватает лишь на то, чтобы отвести несколько лекций в университете, раз в неделю выпить кофе с Софушей и отдавать все свое свободное время тренировкам в зале. Иногда Ева занимается готовкой — с меньшим энтузиазмом, но вытаскивать себя из самого дна приходится хотя бы так — и читает по вечерам старую-добрую классику. Раз в две недели встречается с девочками в клубе, усилием воли заставляя себя отодрать от кровати и хотя бы сделать вид, будто вовлечена в чужую жизнь. Кажется, словно все происходит по кругу: все те же разговоры, те же проблемы, те же темы — даже Еве хочется обсуждать все то же самое, и это злит до глубины души. Еву злит, что в своих душевных терзаниях она ощущает себя такой одинокой — с Олегом таким не поделиться, а психологам она не доверяет, к тому же те, кто был в ее окружении, почему-то всегда отзывались о своем опыте очень двояко. Мама всегда говорила: «У нас в молодости не было никаких психологов, и ничего, жили же нормально!», Ева справедливо вторит: «И правда, справлялись же как-то сами, чем я хуже?». Но держать все в себе становится невыносимо, Ева буквально ощущает себя в постоянной тревоге и миллионе мыслей, которые запускают механизм, подобно снежному кому. С каждым днем становится все сложнее справляться с этим самой. Мира попадается ей под руку совершенно случайно. Наверное, на ее месте могла бы быть любая подруга — может, даже Софуше она бы доверила бы это гораздо проще, но обстоятельства сложились так, что вечером пятницы именно Мира оказалась вместе с Евой в баре. Встреча получилась спонтанной — Ева как раз собиралась на шоппинг, а Мира спонтанно пригласила ее прогуляться, оказавшись в центре города. Снег под ногами превращается в весеннюю слякоть, пачкает идеально вычищенные ботинки, заставляя Еву ругаться под нос. Мира широко улыбается ей из-за столика в углу и приветливо машет рукой. Они обмениваются незначительными новостями и распивают вино, сойдясь на мнении, что нужно было сразу взять бутылку. Миру Ева знает уже года три — эта цифра кажется ей внушительной, чтобы, пьянея, внезапно рассказать о чувствах, терзающих уже долгое время. Ева бесхитростна и наивна, а Мира ей кажется хорошим человеком, которому можно довериться. — Мне тут кое-кто нравится, — Ева даже не знает, как подступиться, она болтает в бокале бордовое вино и боится поднять взгляд на подругу. — Ума не приложу, что с этим делать. — Так все серьезно? — Мира по-кошачьи улыбается и совершенно не выглядит удивленной, вспоминая, что Ева уже упоминала о своей завязывающейся симпатии. — Все… — Ева упирается влажными ладонями в поверхность стола, отталкиваясь и чуть откидываясь назад. — Пиздецки серьезно. Я понятия не имею, что мне делать. Я понимаю, что мне нужно сделать выбор, но я не представляю себе ситуации, в которой я могла бы оставить мужа. — И ты хочешь совет? — Абрамова почему-то неловко улыбается, жмет плечами и понимает, что совершенно абсурдно — ждать совета от человека, который сбегает от любовника к любовнику. Проще было бы пойти в церковь на исповедь. — А сама ты что думаешь? — Мира подается вперед, опирается на локти и смотрит на Еву из-под полуприкрытых ресниц. — Наверное, будь с Олегом все так хорошо, тебе бы не пришлось выбирать, но если ты говоришь, что все так серьезно… Твой любовник стоит того? Сердце едва не выпрыгивает из горла. Еве кажется, что она вот-вот потеряет сознание: ее бросает в жар, а пальцы начинают мелко дрожать. Она испытывает такой страх, чтобы просто озвучить то, что ей нравится другая женщина, что не может приложить ума, как это делают другие. Щеки горят от стыда, а во рту становится моментально сухо. Ева хочет сказать все как есть, но в последний момент почему-то передумывает, опуская взгляд. — Конечно, стоит, в этом и дело. — Не думаю, что кто-то сможет дать тебе такой совет, чтобы ты смогла принять решение, — Мира находит ее ладонь на долю секунды, касаясь в поддерживающем жесте. — Все равно наверняка никогда не узнаешь, как сложится жизнь после такого выбора. Так что будь я на твоем месте, я бы больше подумала о муже. Если ты любишь его и у вас все хорошо, если все можно решить, то, может, и не нужно менять это на другое. — Поверить не могу, что это говоришь ты, — Ева смеется, но в груди нестерпимо больно. Даже со стороны эта ситуация кажется безумием, а знай Мира о том, что Ева хочет уйти к женщине — так вообще назвала бы ее дурой. Но желание откровенничать словно отрезает, Еве не хочется говорить об этом больше положенного.***
Если бы жизнь представлялась Саше фильмом, то это был бы самый скучный фильм на планете, в котором со стены летят отрывные листы календаря, а жизнь удивительным образом превращается в день сурка. Литовская пыталась вспомнить свои предыдущие месяцы, которые, казалось, слились в какой-то эфемерный серый ком. Психологи утверждают, что если ты не помнишь часть своей жизни — то, скорее всего, твоя психика защищается от того, что происходило в тот момент времени, но Саша уверена — не помнит она лишь потому, что в жизни не происходило ровным счетом ничего. Памяти не за что было зацепиться, потому что все вокруг казалось черно-белым немым фильмом. Она жила словно на автопилоте: работа, сериалы, видео в тиктоке, редкие встречи с друзьями, снова работа. Несмотря на то, что Саша запрещала себе думать о Еве — просто так это не получалось, и в груди душила обида за то, что все так глупо складывалось, как песчаный замок, который они так старательно строили, смыло всего одной волной, обрушившейся на берег. Саше казалось это несправедливым. И одновременно — самым предсказуемым, что только могло произойти. Неудивительно, когда на чашу весов встала привычная жизнь Евы и абсолютно другой мир с Сашей — Ева предпочла остаться в безопасном и знакомом. Все это было понятно, но все равно очень злило, потому что было такое ощущение, будто бы Ева дала ей повод думать, что есть небольшая надежда на то, что будет иначе. И если раньше Ева хотя бы изредка пыталась писать, напоминая о себе, поднимая пепел в воздух, то в последние несколько недель Саша не слышала от нее ни слова. Она резко исчезла из инстаграма, крайне редко появлялась в сети и будто бы растворилась в наступившей в Петербурге весной, и чем дольше Саша подмечала такую странную тишину, тем больше начала волноваться. Не выдержав и решив, что нет ничего плохого в том, чтобы узнать, что у человека все в порядке, она написала в один из дней уже глубокой ночью, не в силах уснуть. Странная тревога преследовала ее весь день, словно что-то плохое должно было вот-вот произойти. «У тебя все хорошо?», — Саша чувствовала себя глупо, но над сообщением долго не думала, зная, что в противном случае не отправит вообще ничего. Она и не надеялась получить ответ в ночи, но буквально спустя десять минут, на экране вдруг высветилось входящее от Евы. «Не похоже. Ты словно забралась мне в голову». Ева, заметив сообщение от Литовской, почувствовала, как ее сердце ускоренно забилось. Невероятно, как Саша словно чувствовала, что должна была написать ей именно в этот день. Ева никогда не верила в кармические отношения, но почему-то именно тогда подумала, что это оно. Что Саша — не просто случайная девушка, встретившаяся ей в переломном моменте между тридцатью и сорока. И, несмотря на то, что Ева никак не могла дать этому определение, она чувствовала, будто бы той ночью их связь только окрепла, намертво привязывая за артерии их сердца. «Что-то случилось?» — в груди будто бы все упало, и Саша почувствовала холод, несмотря на то, что в комнате было привычно жарко. «Я в больнице, днем мне сделали операцию. Сейчас все в порядке, у меня и раньше были подозрения, что нужно будет лечь на операцию, но это произошло немного неожиданней, чем я планировала». Привстав на локтях, Литовская еле могла соображать. Испугавшись за Еву, она была готова тотчас сорваться в любой уголок города, лишь бы с Евой все было в порядке. Уж точно не такие новости она собиралась услышать от Евы в ночи. «Что произошло??? Я могу тебя увидеть? Ты в порядке? Что вообще за операция?». Ева, превозмогая тянущую боль, не сдержавшись, засмеялась. Это было очень мило со стороны Саши — не то чтобы она мечтала почувствовать, что ей не все равно именно таким способом, но чужие сообщения дали понять, что Саше по-прежнему есть до нее дело. Это успокаивало, честно говоря. «Расскажу лично. Приезжай ко мне, когда получится, я буду тут еще неделю». И на следующий день Саша уже ехала по присланному Евой адресу, едва выстояв свою смену на работе. Ева не рассказывала ей ни про характер операции, ни про то, что с ней произошло, так что Литовская со своей богатой фантазией, уже успела накрутить себя до такой степени, что днем пришлось принять успокоительное, чтобы мышцы перестали быть такими напряженными. Уже стоя у палаты, она ощутила такую иррациональную злость — от того, что Ева не сказала ей ни слова, от чужого молчания, когда той было плохо. Саша так сильно испугалась прошлой ночью, что все осознание чувств пришло будто бы только тогда — стоя перед палатой Евы и сжимая в руках несчастный пакет с мандаринами. Когда Саша вошла, Ева мирно спала, а рядом с ней покоилась раскрытая книга. Она знала, что Литовская приедет к ней, но, видимо, заснула, так и не дождавшись. Тихо прикрыв дверь, Саша едва слышно шагнула вперед, вытягивая свое лицо, чтобы рассмотреть Еву. Бледная, по-прежнему худая, с собранными в небрежный пучок волосами, она выглядела такой беззащитной и хрупкой, что сердце Саши дрогнуло, в носу тотчас защипало, а к глазам подкатили слезы. Она смотрела на этого человека, ощущая, как всю ее грудную клетку заливает таким теплом и болью, которую не сравнить ни с чем. Едва ощутимо опустив ладонь на светлые волосы, Саша невесомо погладила Еву, постепенно касаясь лба и щеки. Теплая, мягкая, Ева так ровно дышала, что Литовской хотелось прилечь рядом с ней. Чуть нагнувшись, она негромко позвала ее по имени, а затем коснулась губами щеки. — Ты пришла, — сонно разлепив глаза, голос Евы показался Саше таким слабым. — Я, кажется, уснула за книгой… — Кажется, да, — улыбнулась Саша и вновь склонилась над Абрамовой, в этот раз едва ощутимо касаясь ее губ. Никакой вражды уже не хотелось. Не хотелось быть холодной, отстраненной, безразличной — не хотелось, чтобы Ева думала, что ей все равно, когда ее сердце сжималось при каждом вдохе, глядя на нее. Какое-то время они неловко общались ни о чем: Саша жаловалась на погоду и весеннюю слякоть, на то, что не знала, что принести с собой, поэтому выбрала мандарины, а Ева все это время внимательно слушала и лишь немного улыбалась кончиками губ. — Так, что произошло? — найдя ладонь Абрамовой, Саша подсела поближе. — Ничего смертельного, вчера мне вырезали яичник. Врачи сказали, что на фоне переживаний и, видимо, каком-то гормональном сбое, кисты резко выросли, так что без хирургического вмешательства уже было нельзя, — Ева слабо улыбнулась, поглаживая большим пальцем кожу Саши. — Ну, теперь уже точно нужно думать о детях. Грусть, скользнувшая в словах Абрамовой, разбивала сердце. Саша знала, что тема детей для Евы не простая, а когда дело осложняется такими операциями, времени думать остается все меньше. — Женщины рожают и с одним яичником, — попыталась подбодрить Еву Саша. — Да нет, я знаю, просто вопрос с детьми теперь будет стоять более остро. Да и мне уже не двадцать. Но врачи все равно настроены оптимистично, так что жить буду. Саша хотела было добавить, что от этого не умирают, в отличие от рака, но вовремя осеклась, поняв, какую глупость чуть не сморозила. Несмотря на то, что все было хорошо, эта ситуация словно встряхнула ее за плечи, давая понять, насколько Ева для нее дорога и как страшно ее потерять. Она смотрела в самое любимое лицо, гладила Евины руки и не могла подобрать слов, чтобы выразить все то, что было у нее на душе. — Мне страшно тебя потерять, — наконец, выдавила из себя Литовская, крепко сжимая теплую ладонь. — Теперь я осознаю, насколько сильно мне страшно быть без тебя, но мне так больно от того, что между нами происходит… Ева не нашлась с ответом, она поднесла теплую ладонь Саши к губам и медленно поцеловала, не спуская с нее глаз. Ей хотелось сказать так много, но все слова словно теряли свою силу. Хотелось сказать: «Я буду любить тебя всю свою жизнь» — зная, что Саша снисходительно улыбнется ей, думая о том, что это лишь высокопарные слова, не имеющие отношения к реальности. — Я хочу быть с тобой, это все, что я знаю, — Ева крепко держит чужие пальцы, не давая отстраниться. — Не спрашивай ничего, я все равно не знаю ответов на твои вопросы. Просто позволь мне быть рядом. Ева смотрит пронзительно долго, скребется когтями по самую душу, раздирая старые раны — и Саша почему-то заранее прощает ей всю боль. Ее пальцы крепче обхватывают ладонь Евы, губы поджимаются в упрямом жесте, а сердце грохочет, подпрыгивая из груди к горлу. Саше просто хочется быть счастливой — ничего более она не просит.***
Теплый воздух в машине окутывает Сашу, когда она запрыгивает в салон и ежится от уличного холода. Ева гасит фары и на секунду задерживает дыхание, прежде чем потянуться к Литовской. Сердце заходится в долгожданном трепете, а низ живота моментально скручивает, когда она целует Сашу, прикрывая глаза и чувствуя чужое дыхание на своих губах. — С днем рождения, милая, — тихо шепчет Ева, едва отстраняясь и явно не желая отрываться от Литовской. В этот раз Саша целует ее глубоко, сдавливая щеки пальцами, прижимаясь так, словно желает слиться во что-то единое. Никуда ехать уже не хочется, но Ева будет недовольна таким раскладом, так что ей приходится отстраниться первой, пытаясь восстановить дыхание и унять пылающие щеки. Оказывается, в жизни бывает так легко вернуться туда, куда, казалось, пути уже нет. Саша сама не поняла, почему сдалась — именно так она называла свое решение быть снова с Евой. Статус их отношений такой же запутанный, как статусы «Вконтакте», когда тебе четырнадцать. Но Саше почему-то нравится — голову рвет от эмоций, а в груди вовсю разворачивается парк аттракционов. Ей кажется, что таких сильных чувств она не испытывала к Еве даже в начале, когда у них все только зарождалось. Саша не рефлексирует — знает, что ни к чему хорошему это не приведет. Если Ева изъявила желание быть с ней и сказала, что выбирает ее — пусть так и будет. У Евы — роскошно лежащие волосы, сияющее черное платье, поверх которого накинут легкий тренч. Ева явно не собирается сегодня гулять. Она улыбается самой себе и иногда поглядывает на Сашу, залипнувшую в телефоне: — Все сегодня уже поздравили? — Все, кому есть до меня дело, — ерничает Литовская, и Ева тихо смеется. За прошедший год она так привыкла к юмору Саши, что теперь ей даже кажется это умилительным. Ева ничего не смыслит в ухаживаниях за девушками, но придерживает Литовскую за спину, провожая к ресторану, где у них забронирован столик с самым потрясающим видом на свете. Внутри почти темно, атмосфера располагает к тому, чтобы делать здесь предложения руки и сердца или целоваться в углу. Здесь никто не станет тебя рассматривать, Ева точно знает, потому что именно сюда раньше водил ее Олег. А теперь она — Сашу. Жизнь удивительным образом разворачивается на сто восемьдесят градусов, и в промозглой Питерской весне Ева обнаруживает себя такой влюбленной в другую женщину, словно так было всю ее жизнь. Они ужинают под тусклый свет свечи, разглядывая друг друга жадно, влюбленно, совершенно бесстрашно. Еве кажется, что так не бывает, что Саша — тот грех, за который она будет расплачиваться всю свою оставшуюся жизнь, но от чужих слов в груди так спокойно и тепло. — У меня для тебя подарок, — облизывая губы, Ева не выдерживает. От нетерпения покалывают кончики пальцев, и она залезает рукой в сумочку, чтобы достать небольшую открытку. У Саши пересыхает во рту от волнения — Ева тянет ей всего лишь открытку и ничего больше. Сердце с силой ударяется в ребра, а мозг отчаянно пытается предугадать, что же там будет? Литовская рассматривает открытку, словно ищет в ней самую сложную загадку современности — на обороте вид на город, ничего примечательного. Никаких милых иллюстраций в духе: «Я люблю тебя больше, чем жизнь», никаких намеков о празднике. — Переверни, — нетерпеливо бормочет Ева, и Саша лишь на секунду поднимает на нее глаза, замечая этот встревоженный взгляд. «Ты поедешь со мной в Стамбул?» И чуть ниже: «Ответ "нет" не принимается». — Ты это серьезно? — голос Саши почти вибрирует от эмоций. — Серьезно. Хочу, чтобы это было твоим подарком, — Ева улыбается, почти смущенно тянется вперед, находя ладонь Литовской. — Только ты и я. На выходные. У Саши едва хватает сил кивнуть головой. Ей кажется все это сном, чем-то совершенно нереальным — уехать с Евой куда-то вдвоем, улететь в другую страну на выходные, забыв обо всем. Саша даже не представляет, каково это — гулять с ней по узким улочкам, говорить на языке, который не поймут случайные прохожие, спать с ней в одной кровати, зная, что никому не нужно сбегать. Саше трудно поверить, что Ева действительно предлагает ей это. — Завтра куплю нам билеты, — глаза Евы смотрят в самую душу, обжигают хлеще огня и раздевают без всяких прикосновений. Саша впервые ощущает себя такой маленькой под этим взглядом. Она падает на постель, придавленная телом Евы, жмурится и тихо стонет. Поцелуи словно клеймят, даже самые невесомые, а чужие слова заводят за секунды. «Я постоянно думала о тебе», — голос Евы низкий, чуть хриплый, руки умелые, подрагивающие и торопливые. Еве не хочется раздевать ее всю, она задирает подол Сашиного платья, цепляется за белье и тянет вдоль стройных ног. Саша целует ее с отчаянием, с жадностью, присущей подростку, дорвавшегося до первого поцелуя — будто бы сейчас или больше никогда. Наверное, это совсем не романтично. Ева чувствует их влажные языки, влагу на собственном белье, влажную Сашу — ноги бесстыдно разведены в стороны и поджаты в коленях. Ева вмещается между ними так, словно это пространство было создано для нее одной, нежно водит пальцами, ощущая каждый вдох, каждый резкий подъем живота. Чужие бедра дрожат, вокруг пальцев сжимаются мышцы, Саша умилительно закрывает глаза, вскидывая брови так, что без контекста и не понять — тебе хорошо или невыносимо? — Боже… Ева, — сквозь зубы, напряженная, натянутая, как струна, Саша перемещает свою руку поверх ее, дергается бедрами, сжимает губы. — Да-да, тут… Саша будто бы не дышит, замерев, напрягая все мышцы. Она не помнит, когда в последний раз ей было так хорошо. Ева чуть смеется — кисть ноет от интенсивности движений и того, как сильно сжимали ее ноги Саши. Ева на вкус как парфюмированное мыло и мускус. Саша думает о ней как о лучшем подарке ко дню рождения — держит ее дрожащие бедра и двигает языком так, как Ева это любит. Саша упрямо выталкивает из головы мысли о том, что через какое-то время Еве придется сбежать домой, и приготовить для нее завтрак никак не получится. Но Саша думает о Стамбуле и о выходных, которые впереди. Это греет ее сердце, давая надежду на то, что когда-нибудь обязательно станет лучше.***
Самые сложные разговоры всегда застают врасплох. У тебя нет ни минуты на подготовку, на репетицию этого диалога и остроумных ответов, нет репетиций с выражением лица, где ты встречаешь этот удар достойно. Мир внезапно и безнадежно рассыпается под ногами, заставляя тебя упасть в эту пропасть. Варианта всего три: бей, беги или замри. Чаще всего Ева замирала. Ее тело буквально коченело, цепенело от ужаса и стыда, а выражение лица едва балансировало между тем, чтобы разрыдаться и не выдать ни одной эмоции. — Значит, с Литовской на выходные в Стамбул? — Олег словно нарочно оттягивал этот разговор, смиренно собирая чемодан в командировку и попутно спрашивая у жены, ничего ли он не забыл. Но в чужой интонации Ева с легкостью считывает что-то гадкое, раздражающее, как ковыряние раны. Не отвлекаясь, она засыпает две ложки сахара в кружку с кофе и методично размешивает кипяток. — Мы же обсуждали, — бросает Ева. Обсуждали — громкое слово, она всего лишь сказала, что хочет сделать Саше подарок и скататься с ней на выходные в Турцию. Соврала о том, что оплатит ей билеты, а все остальное поделят пополам, но Олег вроде бы поверил, и она выдохнула. А тут — снова этот разговор. — Не слишком ли щедрый подарок? — Олег, если ты хочешь о чем-то сказать, скажи прямо, — Ева раздражается, опускает кружку на стол перед лицом мужа и складывает руки на груди в защитном жесте. — Почему я чувствую какой-то упрек в том, что хочу провести время со своей подругой? Противный звук отхлебывания разносится по всей кухне, словно для того, чтобы еще больше разозлить Еву. Она злится, потому что все эти колкие фразочки мужа — не пустой звук, а вполне закономерные опасения за то, что его жена вдруг возомнит себя запутавшейся в кризисе среднего возраста женщиной. Олегу действительно страшно, что Ева однажды заявится на эту кухню и с самым спокойным лицом на свете скажет ему о том, что больше не любит его. — Литовская пудрит тебе мозг, как девчонке, а ты ведешься на это, — это пренебрежение во взгляде заставляет Еву сжаться. — Перестань додумывать то, о чем ты не имеешь никакого представления, — Ева возвращается со своей кружкой к столу, усаживаясь напротив. — Правда, я устала от этих выяснений отношений. И не нужно на меня так смотреть, я не собираюсь переставать с ней общаться только потому, что тебя что-то не устраивает. — И что же тогда было в прошлые месяцы? Подловил! О, Ева могла бы упасть со стула, если бы прочно не держалась за свою чашку, и в первые секунды даже не нашлась что сказать. Конечно, когда их общение с Сашей сошло на нет, она не стала скрывать этого, Олег доканывал ее вопросами, а Еве не хотелось делать вид, что она в порядке. Очевидно, она была абсолютно не в порядке. — Мы поругались. — И потом…? — И потом помирились, — что фактически правда, но Ева все равно чувствует себя ужасно из-за того, что ей приходится врать и умалчивать о том, какие фантастические вечера они проводили всю прошедшую неделю. — У людей так бывает, дорогой, не нужно устраивать из-за этого драму. Ева смотрит на него из-под густых ресниц и даже немного улыбается, сглаживает углы, примиряет взбешенного котенка. Стоит лишь улыбнуться после колкости и сделать вид, что все хорошо. Олег ничего не отвечает, и Еве кажется, что разговор за этим исчерпан. Олег всерьез не думает о том, что его жена способна на то, чтобы спать с другой женщиной, но червячок сомнений все же методично прогрызает грудь. Почему они каждый раз возвращаются к этому диалогу? Может, потому что Олег совершенно не уверен в Литовской или потому, что Ева сияет последние недели, аккурат с тех пор, как они помирились с Сашей? А может, потому что чувствует, будто бы их брак превращается в сожительство двух людей, которые больше не хотят друг друга. Жалость, отвращение и поднимающееся раздражение мешают здраво мыслить. «Это все из-за болезни», — думает про себя Олег, и ему самому от себя становится настолько тошно, что хочется прочистить желудок. Он любит Еву больше своей жизни, но представить, что любимая женщина с ним только из-за моральных принципов и жалости — разрушает быстрее, чем болезнь. Олег не считает, что расплачивается этим из-за кармы, он не ставит на себе крест и вполне осознает, что шансы выкарабкаться — больше, чем ему говорили в первый раз. Он злится, что благородная жена может быть с ним «по долгу службы», а не потому, что хочет сама, но больше всего на свете не хочет, чтобы Ева уходила. Кажется, будто уйди она — и вся жизнь потеряет смысл. Работа, деньги, статус, окружение — ничего не имеет смысла без любимой жены, с которой они поклялись быть и в горе, и в радости. Эта мысль на минуту смягчает раздраженный мозг, Олег находит руку Евы, несильно сжимая ее. — Что тебе привезти из командировки? Заказывай что хочешь!***
В Стамбуле Сашу и Еву встречает просторная квартира с высокими потолками в центре города и приветливый хозяин с его дружелюбным: «Мерхаба». Саша ловко решает все вопросы с заселением, чувствуя, как гордость распирает от знания английского, пока Ева лишь кивает головой, все время поглядывая на Литовскую и понимания лишь половину из сказанного. — Не знала, что ты такая англичанка, — довольно мурлычет Ева, сцепляя руки на талии Саши, едва хозяин выходит из квартиры. — А ты что думала, я только глазки умею строить на работе? — Литовская целует ее в нос, играя со светлыми волосами. — Хозяин квартиры сказал, что здесь рядом есть отличная кофейня, так что мы можем оставить вещи и сходить туда на завтрак, а по ходу дела решим, куда двигаться дальше. Еве такой расклад нравится. Несмотря на то, что она любила составлять маршруты прежде того, как приедет в новую страну, с Сашей хотелось отдаться спонтанности. В отличие от прохладного Петербурга — в Стамбуле плюс двадцать два, Ева переодевается в платье, накидывая сверху легкую хлопковую рубашку, надевает очки и смеется, когда Саша комментирует ее наряд: «Готова поспорить, что ты родилась сразу в платьях». Литовская часто подкалывала ее о том, что не видела ни одну женщину, которая бы так часто наряжалась в платья, но Еве нравилось, и ей было это к лицу. Все время в самолете, пока Саша спала, Ева думала о том, как ей хочется продлить эти выходные, вцепиться в них с руками и запомнить каждую секунду, проведенную вместе с Литовской. Она понимала, что их поездка — исключение из всех правил, когда со спокойной душой можно оставить мужа, оставить работу и окунуться в жизнь, где нет никого, кроме нее и Саши. За завтраком она так и сказала: «Мне кажется, будто бы я сплю и вот-вот проснусь». Видеть сияющие от счастья глаза любимого человека — стоит всего на свете. Стоит любых денег, бессонных ночей, сомнений, обид и слез, стоит чужих взглядов и упреков. Ева смотрела на Сашу, не переставая думать: «Сможем ли мы когда-нибудь стать счастливыми? Сможем ли мы построить свой дом, отвоевать кусочек счастья и уберечь друг друга от невыносимой боли? Смогу ли сделать это я?». Стараясь не поддаваться сентиментальности, Ева отогнала от себя все эти мысли, позволив просто быть. Стамбул — колоритный и очень живой, кажется, что жизнь кипит в нем гораздо больше, чем в Петербурге, а солнце напекает затылок. Они гуляют по центральной улице, пробуют фирменное мороженое и закупаются на вечер рахат лукумом, Саша впервые катается на пароме, которые местные зовут «водной маршруткой», пробует шаурму со скумбрией и смеется над выражением лица Евы. — Что, даже не попробуешь? — дразнится Саша, поднося шаурму к лицу Абрамовой. — Пахнет ужасно, и еще с кучей лука, — морщится Ева, отклоняясь назад. — Я воздержусь. — Не могу дождаться, когда я доем ее и полезу к тебе целоваться! Саша смеется, когда пытается найти ладонь Евы, но та снова не позволяет сцепить их ладони. Ей кажется, что в мусульманской стране это совершенно некстати, кажется, что косых взглядов будет намного больше, даже чем если бы они делали это в Петербурге. К счастью, вечереет в Стамбуле гораздо позже — они успевают сходить в несколько туристических мест и вечером останавливаются в одном из местных ресторанчиков у причала. Людей там куча, полная посадка, шумно, над головами кричат чайки, а через десятки метров гудят приближающиеся паромы. Жизнь на набережной кипит ничуть не меньше центральных улиц, но вид такой потрясающий, что все неудобства кажутся такой мелочью. Саша думает об этом моменте, как об остановившемся времени — кажется, что весь мир вокруг них двоих замирает, перестает вращаться и просто позволяет быть. Литовская рассматривает Еву жадно и безнадежно влюбленно, и что-то совершенно иррациональное едва нашептывает ей на ухо: «Вдруг этого никогда больше не повторится?». Саша сжимает губы, удерживая себя от сентиментальных слез, и Ева, будто бы слыша все ее сомнения, внезапно обрушивает на нее признание: — Я не отказываюсь от своих слов, когда сказала, что люблю тебя, — кажется, что это не имеет никакого смысла, потому что еще две минуты назад они говорили о туристах и красоте вокруг. — Но я все равно почему-то чувствую такой сильных страх, будто бы делаю что-то неправильное, хотя головой понимаю, что это не так. Просто все эти люди… и обстоятельства… Ева едва водит головой, словно подчеркивая, о ком именно она говорит, но Саша все равно не понимает смысла ее речи. — Я знаю, как будут на меня смотреть, если я буду открыто выражать все то, что чувствую. Мне больно держать это в себе. Кажется, что это так несправедливо, что мы не можем взяться просто за руки без косых взглядов. — Совершенно не обязательно это делать, — Саша неловко ведет плечом, она вроде и не настаивала на том, чтобы расхаживать с радужными ленточками на груди. — Ты же знаешь, о чем я говорю. Это всего лишь верхушка айсберга. А потом, когда будут дети, начнутся вопросы про папу, про то, почему ребенка из детского сада забирают две молодые женщины и никогда не видно мужчину, почему мы живем втроем и придем ли мы с мужем на веселые старты к ребенку. Я просто думаю об этом, и это вводит меня в какую-то тотальную грусть. Как другие люди с этим справляются? Нельзя же все время прятаться, притворяться и недоговаривать? Нельзя же? Мне кажется, это сводит людей с ума… — Не знаю, — выдает Саша, уводя взгляд. Настроение почему-то стремится к нулю. Не то, чтобы ей нечего сказать — она разделяет все страхи Евы и все ее опасения, но защитная реакция будто бы бодается, что так и хочется рявкнуть в ответ озлобленное: «Живи с мужем и не еби себе мозг». Саше кажется, будто бы Ева торгуется сама с собой, даже если вопросы и ее размышления вполне искренние, без всякого подтекста. Сашу внезапно задевает, потому что Ева, без всяких сомнений, права. И даже если ответить: «Никого не должна волновать твоя личная жизнь», то в реальном мире так не работает. Все равно эти вопросы будут звучать из каждой щели, от каждого любопытного залетного человека в жизнь, от врачей, коллег, родственников. Потому что мы так и живем. Потому что есть иллюзия того, что так живут все — с мужьями, парнями и отстойными бывшими. В парадигме страны, в которой они рождены, все остальное — ненормально, дико, неправильно, странно, и если Ева себе такое может только представлять, то Саша уже почувствовала все на своей шкуре. Она могла бы сидеть здесь вместе с Игорем, играя в счастливую семью, но вместо этого в свои тридцать, которые должны были стать прочной опорой для дальнейшей жизни — вдруг оказалась с Евой. Запутавшейся, взрослой женщиной, которая совершенно не понятно чего хочет от их отношений. — Прости, я загрузила тебя, — извиняющимся тоном произносит Абрамова, замечая, как уголки губ Саши стремительно опустились, а взгляд потупился куда-то вдаль, становясь таким безжизненным. Саше внезапно становится дурно. Так грустно до глубины души, словно птицы расклевывают ее раненое сердце. В носу все чешется от подступающих слез, и она едва сдерживает себя — от эмоций и тихо брошенного: «У нас никогда не будет ничего нормального. Я люблю тебя, а ты любишь себя и немного Олега, я не понимаю, что мы делаем. Я не понимаю, почему целую тебя и не могу окончательно уйти от тебя». Терпкость вина обволакивает язык, прежде чем Саша натянуто улыбается. — Все в порядке, просто ты права, и мне от этого очень грустно. Вечер проходит в спокойной меланхолии. Саша рассказывает про свои подростковые годы и осознание своих чувств, и Ева понимает, что испытывала ровным счетом то же самое, но ей совершенно не с кем было поделиться этим. Они медленно бредут к дому под лунным светом и ни на секунду не засыпающем городе, дорога к квартире лежит как раз через оживленные центральные улочки, кучу магазинов с винтажным барахлом и лавками со свежевыжатыми соками. По улицам разносятся громкие песни, под ногами путаются упитанные коты, и кажется, что жизнь происходит именно здесь и сейчас, с Евой, в центре Стамбула. Ева словно слышит все мысли, и приходя домой, целует Сашу у двери — глубоко и нежно, поглаживая ее щеки и не позволяя отстраниться. Темную квартиру освещают фонари и уличные вывески, в тишине шуршит чужая одежда, дыхание предательски срывается. Еве кажется, что никогда прежде она не могла выразить столько чувств, не говоря ничего. В маленькой комнате наутро чувствуется спертый воздух, а сквозь закрытые шторы пробираются узкие полоски солнечного света. Ева лежит на обнаженной груди Саши, невесомо очерчивая пальчиком замысловатые узоры на ее коже. Дыхание Литовской спокойное и глубокое, глаза еще прикрыты — просыпаться совершенно не хочется, хотя желудок настойчиво требует завтрак. — Саш, — тихо тянет Ева, называет она ее так крайне редко, поэтому из чужих уст это обращение звучит всегда удивительно. — М? — Ты знаешь, мне иногда кажется, будто бы я всю жизнь ждала именно тебя, — сонный голос Евы еще ниже обычного, хриплый, как после выкуренных сигарет, но все еще невероятно сексуальный. Она целует около соска и вновь прижимается щекой к теплой коже. — Почему? — Не знаю, ведь что-то останавливало тридцать пять лет от того, чтобы попробовать с девушкой. Только с тобой показалось, что сопротивляться своему влечению бесполезно, — Саша улыбается, поглаживая блондинистые волосы Евы. — Ты меня с ума сводила, даже если ничего не говорила… — Это я могу, — смеется Литовская, прижимая женщину к себе. Если не думать о происходящем, то кажется, что лежать с Евой вот так — новая обыденность. Будто бы они всю свою сознательную жизнь ходили вместе на завтраки, обсуждали современную литературу и фотографии на выставке современного искусства. Ева покупает им две чашки кофе и один десерт на двоих, гуляет по Стамбулу плечом к плечу с Сашей и ни на минуту не думает о том, что вечером уже придется ехать в аэропорт. Еве кажется, что она бы могла прожить так целую жизнь: гулять с Литовской по выходным, бездумно закупаться в торговых центрах, а в будние дни встречать ее с работы. Говорить об этом вслух страшно — кажется, что Саша сочтет ее легкомысленной, а то, что сказано вслух, обязательно должно воплотиться в жизнь. Червячок сомнений не позволяет Еве сказать ни слова.***
— Встретимся на неделе? — Ева достает свой чемодан с ленты выдачи багажа, наблюдая за тем, как Саша уже вбивает адреса в приложении, чтобы заказать такси. — Конечно, могу встретить тебя в четверг после лекций, — кивает Литовская, не оборачиваясь. Они проходят к выходу, попутно решая, куда могли бы сходить при встрече, пока краем зрения Ева не застает знакомую фигуру в толпе встречающих. На автомате она притормаживает, и Саша едва не врезается в нее сзади, резко вскидывая голову, чтобы понять, что произошло. — Ты что тут делаешь? — Ева, кажется, забывает о вежливости, заметив счастливое лицо своего братца, который, в отличие от нее, улыбается во все тридцать два зуба и даже тянется с объятиями. — Ты, как обычно, крайне приветлива, — отшучивается тот, забирая чемодан из ее рук. — Олег попросил вас встретить, сказал, что вы будете уставшими и не разберетесь, куда приезжает такси. Я Андрей, брат Евы. Саша только и успела, что моргнуть, принимая вытянутую ладонь и едва сжимая ее. — Саша, — на автомате произносит она, поглядывая на Абрамову, которая, кажется, не понимает ровным счетом ничего. — Пойдемте, я подброшу вас, — не слушая никаких пререканий, Андрей подхватил чемодан Саши и бодрым шагом направился к выходу из аэропорта. Сердце Евы ускоренно забилось в груди, Олег даже не предупредил ее о том, что брат должен их встретить, а уж тем более не просила о такой услуге. Мысль о том, что муж сделал это намеренно — раздражала и поднимала горячий ком из самой груди. — Я понятия не имела о том, что он должен нас встречать, — тихо пробормотала Ева, глядя на Сашу. — Олег ни слова не написал мне об этом. — Он вообще любитель сюрпризов, — ухмыльнулась Литовская, залезая на заднее сиденье вместе с Евой. Всю дорогу домой они почти не разговаривали, иногда Андрей предпринимал попытки быть дружелюбным и общительным, но Саша отвечала скорее сдержанно, чем заинтересованно, поэтому мужчина быстро прекратил попытки бессмысленной болтовни. Ева же не хотела обсуждать с Сашей что-либо в присутствии брата, поэтому за всю дорогу бросила пару дежурных фраз и уже у дома той — нагнулась, чтобы обнять Сашу на прощание. Андрей галантно вытащил чемодан из багажника и вновь запрыгнул в машину, усмехаясь тому, как Ева провожает взглядом подругу. — Какого черта это вообще было? — строго спрашивает Ева, едва машина плавно трогается с места. — И почему я не в курсе ваших договоренностей с Олегом? Я не просила никого встречать меня! От такого напора Андрей даже теряется, смотрит в водительское зеркало, находя взгляд сестры. — Я не знал, что ты не в курсе. — Ну, ты бы мог хотя бы предупредить о своем визите? — напирает Ева, от возмущения у нее горят щеки и нестерпимо хочется написать Олегу пару ласковых. — Ты чего так завелась? — бубнит Андрей, тормозя на светофоре. — Хоть бы спасибо сказала, что я приехал встретить тебя и твою подружку. Кстати, как там Стамбул? Говорят, невероятно романтичный. Ева ни в чем не уверена — кажется ли ей это, или в интонации брата действительно проскальзывает насмешка. Вполне однозначная, чтобы так просто проигнорировать ее. Сердце с силой бьет по ребрам, лишая дыхания, и Ева чувствует, как стремительно краснеет. Не в первый раз он подкалывает ее относительно женщин. — Останови машину, я доеду сама. — Ев, ты че, я шучу, — смеется Андрей, даже не думая сбавлять скорость. Двери закрыты — не выпрыгнет. — Останови машину, я сказала! — повышает голос Ева, зло дергая ручку. — Ты знаешь, как меня достали твои подколы, но ты все не можешь отказать себе в удовольствии задеть меня, будто тебе десять! — Да господи, что я такого сказал-то? Ты из-за подружки так психанула? Кажется, будто до Андрея действительно не доходит. Для него — это детская шалость, невинная шутка, воспоминание из детства, которое по какой-то причине въелось в память и не значит ровным счетом ничего. Ева была ребенком и могла испытывать разные чувства к девочкам старше, у Андрея даже не мелькает в голове, что с этим может быть что-то не так. — Какой же ты кретин, — голос внезапно теряется, Ева чувствует, как горло сдавливает в тисках, а к глазам пробираются слезы. — Поверить не могу, что ты до сих пор выставляешь меня дурой и не понимаешь, почему я так реагирую. Видимо, за всю жизнь у тебя ни разу не щелкнуло в голове, как дерьмово ты поступил со своей сестрой, как носился с моим дневником, называя меня то извращенкой, то лесбиянкой! И мало того, что ты ни разу не извинился за то, что был полнейшим кретином, так сейчас имеешь наглость делать вид, что не понимаешь, почему я так реагирую. Останови, блять, машину! Ева видела, как от ее потока речи побелело лицо Андрея, а его руки вжались в руль. Едва найдя в себе силы, он съехал с дороги, останавливаясь у обочины, но по-прежнему не открывая двери. — Я не думал, что для тебя это так серьезно, — выдавив из себя несколько несчастных слов, он обернулся, и стыд затопил его грудь, глядя на то, как его взрослая сестра едва сдерживает слезы. — Извини, Ев, я правда… Это была детская шутка, я не знал, что ты злишься на меня из-за нее. Его рука вытянулась, вопреки ее ожиданиям, и коснулась колена в успокаивающем жесте. В груди все бесконтрольно задрожало. Еве так сильно захотелось расплакаться горькими скупыми слезами, что пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки — такого унижения при Андрее она не выдержит. — Как я устала от вас всех… — в сердцах бросила Абрамова. — Вы всю жизнь на меня только и давили, ждали, что я буду идеальной дочерью, сестрой, женой! Навешали на меня своих ожиданий, с которыми я живу, как со смертельным грузом. Андрюша у нас такой молодец, у Андрюши детки, прекрасная работа… Копируя интонацию мамы, Ева сама не заметила, как перешла на крик, уже не пытаясь выбраться из машины. Впервые боль от ожиданий семьи казалась такой ощутимой. Десятки лет Ева жила с одной лишь мыслью — чтобы семья ей гордилась, и во что это вылилось? — Это не так… — Давай мы не будем? — подняв взгляд, полный боли и раздражения, Ева сцепила зубы. — Ты-то, как никто другой, знаешь, что я бы никогда не стала гордостью для наших родителей. Андрей все понял. Пазлы сложились воедино, как если бы он приложил последний пазл и увидел общую картину. Он молча и пристыженно опустил глаза. Выдавить из себя извинение не получилось, как и сказать что-то поддерживающее. Будь та детская шутка для Евы ерундой — она бы не реагировала на нее так остро. Но он не мог принять другую реальность, не мог допустить и мысли о том, что Еве могут нравиться другие женщины, что сообщение Олега с просьбой — не просто так. Лед под ногами треснул, и Андрей изо всех сил попытался бежать к берегу, чтобы не рухнуть в ледяную воду — оглушающую правду, к которой он оказался не готов. Кадык дернулся, но слова так и застряли в горле, оставаясь невысказанными. Сказать Еве правду — то, что родители никогда не поймут ее, не хватило духу. Как и врать о том, что он — понимает. — Позволь мне, я отвезу тебя домой, — стыдливо отвернувшись от сестры, Андрей вновь завел мотор и плавно выехал с обочины. В кабине повисла удушающая тишина.