***
Пятый день начался так же, как и предыдущие четыре. Майлз проснулся с липнущей к телу одеждой и тяжелым потом. Он чувствовал, как его сердце колотится со скоростью его неустойчивого дыхания. Вентилятор работал и громко скрипел, потому что он был включен всегда, пока Майлз был дома. Он сосредоточился на нем, каждый раз, когда тот делал оборот, он задерживал дыхание. Когда оно успокоилось, он перевернулся на спину и уставился в потолок. Он боялся выходить за пределы своей комнаты или общежития. Это означало, что ему придется ходить с натянутой улыбкой или заталкивать в глотку пресную на вкус еду. В конечном итоге он прячется в туалете или в заброшенном здании, сидя на ободранных коленях с покрасневшим лицом. Кашель, сотрясает его тело, как будто его разрывают изнутри, и сопровождается дрожью, которая охватывает его прямо перед тем, как его последняя закуска будет выблевана наружу. —…вай. В последнее время уши Майлза имели такую привычку: работали только тогда, когда они этого хотели, в остальное время предоставляя ему гробовую тишину. Он не ненавидел это, это было лучше, чем слышать то, чего он не хотел. —…вставай! Холодный воздух окутал его тело, одеяло, лежавшее на нем сверху, сдернули. Он вздрогнул и обернулся, чтобы схватить его. — Детка, ты хочешь это вернуть? Вылезай из кровати, — Майлз злобно прищурился. Как зажжённой спичкой в бензине, он щелкнул языком прежде, чем успел совладать с волнением. Рио положила руки на бедра, как будто бросая ему вызов, и посмотрела прямо в ответ. — Не смотри на меня так. Как долго ты собираешься оставаться в своей постели, Майлз? — Я устал, мне нужно еще вздремнуть, — Майлз потянулся за мягким одеялом, отводя глаза, когда его мама сморщила лицо. — Siempre cansado, — она рявкнула, проводя языком по рту. — Ты всегда уставший! — повторила она. — У тебя одна минута, иначе я восприму это как согласие на просмотр этих подозрительных альбомов. — Нет… — предложение Майлза было разорвано ножницами пополам, когда его мама бросилась к его столу с горящими решимостью глазами, она давно искала предлог, чтобы подсмотреть. Ее рука уже готова была схватить самый объемный из них. Тело Майлза предало его, хрупкие конечности и кружащаяся голова заставили его повалиться на землю в ту же секунду, когда она начала свой праздник дня «поставь в неловкое положение своего сына». Она на секунду оглянулась, и ровный стон Майлза от боли автоматически перевел ее в режим мамы. Рио оказалась рядом с ним прежде, чем он успел вспомнить, какой глаз левый, а какой правый, положив одну руку ему на туловище, а другую — на спину. Челюсть Майлза дрожала, в его голове зазвучал сигнал тревоги, сигнализирующий об опасности. Руки его мамы были на его туловище, затем на боках. Он отбросил ее руки и стабилизировался на усталых ногах. — Mijo, ты ходячий скелет! Te lo digo por tu bien, тебе нужно поужинать. — Я не голоден, — лицо его стало задумчивым. Его ломали и разбирали по частям, а горящие глаза мамы оглядывали его с ног до головы. Она недоверчиво покачала головой и цокнула языком. — Mientras vivas en esta casa, se hace lo que yo digo, — её слова впились в его чувствительную кожу, заставив его замолчать. — Майлз, — Рио щелкнула указательным и большим пальцами перед его лицом. Его глаза были холодными и отстраненными, он не ответил.***
— Майлз! — она слегка повысила голос и снова щелкнула пальцами, трения, с которым она прижала пальцы, было достаточно, чтобы начался пожар. Она еще раз покачала ковшом в кастрюле, затем зачерпнула ложку тушеного мяса, густая жидкость дымилась от жара плиты. Она подтолкнула ложку к лицу сына, и жар вырвал его в реальность. — Нет, спасибо, mami, — он выпалил на автомате и поерзал на табуретке. Затем поставил ноги на землю, как будто собирался выбежать из кухни. Рио, почувствовав это, положила руку ему на плечо. — Mijo, тебе нужно поесть, — она помассировала пальцами его напряженное плечо, расслабляя уставшие мышцы, и он вздохнул. Прикосновение — это то, чего он хотел неделю назад, но сейчас ему казалось, будто над ним издеваются. Мир постоянно дразнил его, говоря, что прикосновение, которого он так жаждал, никогда больше не повторится. Он вытащил ноги из-под табурета, ее рука соскользнула с его плеча, когда он встал над ней. Он не мог смотреть ей в глаза, не мог смотреть на ее дрожащие руки и лицо, которое кричало, что она хочет ему помочь. — Что ты имеешь в виду, Ma? Ты видела, как я ел час назад, — его горло пересохло. Рио наблюдала за ним, запавшие глаза и кожа потускнели, из нее ушла жизнь. Ее рука скользнула обратно к его подбородку, большой палец впился в место, где он заканчивался и начиналась его шея. — Майлз, не лги мне, — многозначительно прошептала Рио, ее глаза были твердыми, словно бомбы замедленного действия. Тушеное мясо пузырилось, часть на дне уже явно переварилась. Он почувствовал запах кусков толстой говядины и моркови, резких специй, и любви, кипевшей на дне кастрюли. — Я… я не вру! Клянусь, mami! — он поднял руки вверх, волосы на его руках стояли дыбом, как будто он заново переживал момент, когда за ним гнались сотни пауков, слепо следуя приказам Мигеля. Она не представляла угрозы, она всего лишь его мама, но его чувства протестовали. Он сделал шаг назад, а она преследовала. Рио выглядела более угрожающе, чем любой злодей. Она убрала большой палец с его подбородка, её лицо было полно беспокойства. — Ганке мне все рассказал. Что? Он застыл в шоке, лицо побледнело, как будто он увидел, как худший ужас в его снах вырвался наружу. — Он рассказал мне, как… как ты просто лежал в постели весь день. Как ты… — она замолчала, подавившись солеными слезами, которые катились по ее лицу, как капли дождя, которые Майлз наблюдал из окна машины своего отца, когда шел дождь. Он делал ставки на то, какая из капель скатится вниз быстрее. Время как будто замедлилось. Его руки стали липкими от пота. — Он соврал. — Майлз, не говори мне эту чушь! Ты не в порядке! — Рио схватила его за плечи, удерживая на месте. Майлз видел ее тяжелые мешки под глазами. Как смерть оставила свой след и на ней. — В порядке! — он закричал в ответ, горло хрипло от страха. То, что всегда говорила его мама, было неоспоримым, и идти против ее слов казалось незаконным. Ее глаза расширились, а брови нахмурились, как дешевая бумага. — Майлз. Иди, посмотри в зеркало, детка, у тебя волосы выпадают! Ты витаешь в облаках, а твой разум пропал, детка! Просто… позволь мне помочь тебе! — Рио опустила голову к его животу, касаясь косой колена. Она чувствовала, как его грудь напряглась, натягивая ткань рубашки. Запах говядины и овощей был тяжелым и вызывал у него тошноту. Он оттолкнул ее от себя, он не мог дышать. — Мне не нужна помощь. Просто оставь меня в покое! — Если ты скажешь мне, что именно ты ел час назад, я оставлю тебя в покое, — ее глаза прищурились, как будто она уже знала, что выиграла. Он не торопился, прокручивая туман в голове, пытаясь вспомнить, что он жевал и выплевывал, когда она не смотрела. Когда Майлз не ответил, скривив лицо от ужаса, Рио взяла на себя смелость положить руки ему на спину. Он дрожал, как олененок в свете фар. Обогревателя, включенного на полную мощность, было недостаточно, чтобы побороть его страх перед холодом. Если бы он сосредоточился достаточно, то мог бы услышать, как он слабо потрескивает от многих лет жестокого обращения и недостатка любви. Она крепко и нежно сжала его, потому что не хотела, чтобы он убежал. Когда его плечи расслабились и он обнял ее в ответ, она уткнулась головой в изгиб его шеи. Каким же «мужчиной в доме» он был. Она была вместо него, работая долгими напряженными сменами в больнице, чтобы содержать их двоих без зарплаты его отца. Словно читая его мысли, Рио хмыкнула, заставляя его забыть проблемы, как она делала, когда у него был тяжелый день в начальной школе, а затем попыталась провести пальцами по его волосам. — Эй, mijo, это еще что? — ее рука запуталась в его волосах, и он пробормотал пристыженные извинения. Ее брови сочувственно изогнулись, и она убрала пальцы с его волос. — Нечего стыдиться. Вот почему я здесь.***
— Ой! Еще один колтун был развязан, и Майлз услышал, как пряди волос разошлись надвое. Рио впилась ногтями в его кудри и кожу головы. Кондиционер пенился и покрывал волосы пузырьками. Бальзам был жестоким напоминанием. Запах лимона походил на духи, которые нравились Гвен и всегда были на её одежде, как данное. — Не драматизируй, — она отбросила его руки и продолжила нежно царапать ногтями его волосы и кожу головы, соскребая скопившуюся грязь. Она подтолкнула его голову глубже в раковину, чтобы промыть пену. Вода стекала ему на ресницы, и он закрыл их. Кондиционер и глаза были не лучшим сочетанием. — Почему ты не мог перестать расти в 10 лет? — Почему ты моешь мне волосы, как будто мне 10! — прорычал он в ответ, напрягая шею и спину, чтобы поместиться под кран. Его руки были прижаты к краю раковины, чтобы поддержать остальную часть его трясущегося тела. — Не разговаривай со мной в таком тоне, — она направила кран ему на шею, и он резко заскулил. — Готово! — пропела она, слишком радостная, сравнивая с Майлзом. Он обернул голову мягким хлопчатобумажным полотенцем и принялся за работу, вытирая большую часть влаги с волос. — Не суши слишком сильно, твои волосы снова станут сухими, — Рио исчезла в своей комнате и вернулась с корзиной средств для волос. Она села на диван и жестом пригласила его сесть между ее коленями. Он не признавал этого, но сидеть там было приятно, как будто она могла защитить его от всех проблем мира. Это не было «похоже», он знал, что она могла бы, с ее острым взглядом и дерзостью, она могла бы достичь вершины Эмпайр–Стейт–Билдинг. Майлз был смущающе нежен. Рио провела острым краем расчески с «крысиными зубами» по его волосам, а затем сделала пробор, кожа головы отчаянно кричала. Она успокоила её, ударив тыльной стороной расчески по его шее. — Знаешь, раньше я делала то же с твоим отцом, — ее голос был напряженным, как будто она проверяла лед на прочность. Плечи Майлза напряглись, и она восприняла это как знак, что стоит сменить тему разговора. Они оба молчали, каждый пытался найти слова, чтобы сказать. Майлз был первым, кто преодолел неприятное напряжение. Он поднял голову и встретился с ней глазами, и его мокрые волосы упали ей на бедро. — Почему ты остановилась? Ее губы дрогнули в легкой улыбке, и она напевала свою песню, втирая нагретое руками масло в пряди волос. — Ну, этот обаятельный дьявол стал полицейским, и было слишком хлопотно заботиться о нем, как мы это делали раньше, — она сделала паузу, чтобы скрутить концы его волос на пальцах. «Чик-чик». Она натерла кремом проборы, затем взяла разделенные пробором волосы, и заплела их. — Я так по нему скучаю, — пробормотал Майлз, чувствуя, как блуждающие руки его мамы дрожат. — Я тоже, детка. — Вы должны были заниматься этим… это кажется неправильным, — его голос дрожал – говорить о его отце было опасно для всех, кто его знал. Это было похоже на чувствительный струп, который никогда не заживет, сколько бы его ни мазал мазью. — Майлз, твой отец мечтал о том дне, когда ты и он могли бы сравняться, но мы всегда были заняты работой, — она остановилась, и Майлз уже знал, что именно застряло у нее на кончике языка. Во рту стоял кисло-горький привкус. Он мог бы сказать ей это сейчас. Что он был Человеком-Пауком. Что он держал это в секрете, и его отец узнал об этом только в последние секунды. Майлз был причиной того, что его больше здесь не было. Вместо этого он вертел в руках одну из бутылочек домашнего розмаринового масла и молчал. — Включи музыку, — Рио провела пальцами по новому ряду проборов, и Майлз подчинился, вытащив свой телефон. Песня, которую он включил, была медленной и старой, певец изливал в нее свою душевную боль. — Ничего такого грустного! — она выхватила телефон из его рук, и масло на её ладонях сделало его телефон скользким. Она что-то напечатала и включила другую песню, постукивая и напевая в такт. — Mami, — умолял он, потянувшись к телефону, но она забрала его себе. Другую руку она положила ему на шею и подтолкнула его, чтобы он смотрел прямо. После того, как Рио закончила, Майлз поблагодарил ее и заключил в объятия. Изоляция заставила его оттолкнуть ее. По ее колебаниям и сдержанности он мог сказать, что она все еще настороженно относится к нему, боится, что он снова отдалится. Ей пришлось уйти на ночную смену, но она пообещала, что они могут делать это каждые две недели. Это обещание сделало его счастливым, потому что он мог с нетерпением ждать этого: благовоний, горящих на заднем плане, ее нежных пальцев, пробирающихся по его волосам, и приятно пахнущих кремов и масел, втираемых в его волосы. Он чмокнул ее в обе щеки. Пообещав, что поужинает и приберется в своей «грязной эмо-комнате», он усмехнулся на прощание и запер за ней дверь. Он дотронулся до кудрей, и влажные пушистые волосы заставили его задуматься, сколько раз его мама делала это до того, как он был жив, и сколько раз после. Без нее в доме стало намного тише. Следы еще были. Клубнично-дынный аромат горящих благовоний, куча средств для волос, разбросанных по полу, и еда, приготовленная для Майлза, но он прошел мимо всего этого в свою спальню. Полный бардак. Одежда была разбросана, как конфетти, на полу валялись скомканные бумаги, стоял неприятный запах гниющей еды. Он знал, что было плохо, но не думал, что настолько. Он хотел, чтобы мама меньше волновалась, поэтому занялся уборкой. Он сложил и развесил одежду, убрав подозрительно пахнущую в корзину для белья. Затем он принялся выбрасывать все бумаги. Он не стал их просматривать, потому что был слишком напуган, чтобы смотреть на их содержание. Бумаги, казалось, образовывали след, ведущий в угол его комнаты, он следовал за ним, держа в одной руке быстро заполняющийся мешок для мусора. Похоже, Майлзу не удастся спокойно провести несколько дней в одиночестве. Вселенная всегда давила и мучила его. Его руки схватили коробку из-под обуви прежде, чем он успел приказать им остановиться, голова работала на автопилоте. Нет. Нет, не надо. Его руки издевались над ним, исследуя крышку коробки из-под обуви. Он задержал дыхание. Майлз даже не знал, почему он решил оставить её. Это было самое мрачное время в его жизни: год назад. Конечно, она была спрятана в углу его комнаты, но он помнил, что хранит её там «на всякий случай». Острые бритвы, которые скользили по коже, как масло, сменные лезвия, которые кровоточили, пачкая его простыни, бинты цвета его кожи, предназначенные только для того, чтобы делать вид, будто уродливых порезов на его коже не было. Как будто они никогда не существовали. Его паучье чутье давало дурные знаки, умоляющее его закрыть коробку или выбросить ее. Его рука медленно скользнула вверх по штанине шорт и задела гладкие шрамы, навсегда вырезанные на его бедре. Затем он потерял сознание, и бритва прижалась к мягкой плоти его бедра. Нет нет нет. Бритва вонзилась в кожу. Эта покалывающая боль была ничем по сравнению с ударом о бетон или сталь, падениями и переломами, но она была в десять раз более мучительной. Медленные целенаправленные движения заставили Майлза застонать от боли. Белые раны покраснели, а затем все потекло по ноге, пачкая шорты. И он знал, что кровь будет сложно отмыть. «Ты аномалия». Это была правда. Если бы его первая попытка удалась, его бы здесь не было. Его бы никогда не укусили, ему бы никогда не пришлось пройти через эту борьбу и так долго продлевать свое проклятое существование. Питер все еще был бы жив и прекрасно себя чувствовал, как настоящий Человек-Паук. «Почему вы, ребята, не помогаете!?» Он понимал уже тогда, что они не помогают, потому что его отца больше нет, и его невозможно спасти. Они не хотели, чтобы Майлз видел его изуродованный труп. Он смеялся над тем, каким жалким он был, сидя в луже собственной крови. Это не было героически, как в остальные разы, потому что он не защищал невинных людей и не спасал город — он вредил себе. Раны начали заживать, как только они были созданы. Легкие порезы не могли сравниться с его сверхчеловеческим лечебным фактором. Как дрожжи в воде, ненависть кипела в его сердце. Он не мог оставить даже следа своих страданий. Он прикусил язык, затем замахнулся и порезал еще раз, заглушая болезненный крик свободной рукой. Рана была глубже и толще, поэтому он был удовлетворен тем, что она продержится, по крайней мере, день или два. Он повторял эти движения до тех пор, пока у него не закружилась голова от огромного количества потерянной крови. Майлз никогда не умел перевязывать свои раны, но решил это сделать из-за большого количества порезов. Он прислонился к ящику и принялся за работу, счищая кровь с опухших, теплых порезов и вытирая её с ноги. В такие моменты он понимал, насколько он одинок. У него была мама, но она не всегда будет рядом. У него был Ганке, но как только они разошлись, поступая в колледж, они отдалились. Не осталось никого, ни его отца, ни его дяди. Никто не будет рядом, чтобы утешить «его». Майлза, который не хотел жить, того, кто был несовершенен, причинял себе вред и выбрасывал все, что поддерживало существование его тела. Он задавался вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит. Он дополз до своей кровати, не торопясь, потому что каждый шаг был для него болью. Его нога казалась одновременно тяжелой и легкой, и у него кружилась голова. Тугие, удушающие бинты и душная комната, наполненная чувствами, были не лучшим сочетанием. Он несколько раз поворачивался на маленькой кровати, заставляя себя принять положение, в котором его бедро не оказывалось под давлением. Кровать была холодной. Воспоминание, когда Хоби обнимал его сбоку исчезло — он стер его. Как и всё остальное, и всех остальных с кем ему удалось испортить отношения. Его глаза прикрылись, и он зевнул. Сон украл его. Хотя в ту ночь он жалел об этом.