Сквозь толщу дней и лет

Недолгий весенний дождь быстро отшептал по листьям и ушел куда-то на север, очистив небо над холмами, по склонам которых густо цвела черемуха, наполняя посвежевший после дождя воздух плотным пьяным ароматом. Выглянувшее солнце играло в каплях на траве и листьях россыпью бриллиантов. Конец весны выдался солнечным и теплым. Даже холода, что идут вровень с цветением черемух, в этом году были мягче, чем обычно. Здесь не было нужды в сохранении бдительности. Дагнир и тот передвигался без признаков своей привычной настороженной готовности встретить опасность в любой миг, что, казалось, вошла в самое существо лаиквендо. Повинуясь внезапному порыву озорства, Хисэон протянул руку и толкнул ветку, что нависала над головой Дагнира. Качнувшись, она задела соседние, и на эльдар обрушился настоящий водопад вперемешку с мелкими белыми лепестками. У Дагнира это вызвало недолгую довольную усмешку: - О, наконец-то! А я уже думал, что ты так и будешь ходить, исполненный печали. Хисэон, улыбнувшись, смахнул с плеча лепестки черемухи. - Решил меня подразнить? - Нет. Правду сказать. Они миновали поляну и спустились к небольшой реке весело перекатывавшейся по лощине. У берега в прозрачной до невидимости воде на дне кипел мелкий песок – здесь из-под земли били ключи. Ни Хисэона, ни тем более Дагнира дорога не утомила, но все-таки они сбросили плащи на берегу реки, решив задержаться на некоторое время. Спешить было некуда. День дышал полным безмятежным покоем, без той мягкой печальной задумчивости, которая неизменно окрашивала закаты на берегу моря. Покой этих черемуховых холмов под ясным небом был радостным, цветущим и беспечным. - Я рад, что ты решил уйти от своих рукописей, - Дагнир нечасто нарушал тишину первым, - это тебя и правда оживило. Пестрая бабочка, порхавшая над прибрежными травами, опустилась на колено Хисэона. Сложила и вновь раскрыла крылышки. - Быть может, если бы ты поменьше сидел за ними, а побольше времени проводил на рубежах, тоска не съела бы тебя так сильно и так быстро. Хисэон не отвечал, продолжая следить за пригревшейся бабочкой. Возражать было бы нелепо – ведь отчасти Дагнир был прав. Снова объяснять другу, почему столь важными стали хроники и собрания песен – тоже. Они говорили об этом не раз. Тем более что и Дагнир говорил сейчас не ради спора или того, чтобы отговорить от принятого решения. Нет, Дагнир просто напрямую высказывал то, о чем думал. Весенний лес, уже готовый встретить обещающее быть легким и теплым лето, возвращал Хисэону часть былых сил. Звал уйти на восток, в освобожденные от тени земли, увидеть, что они вновь расцветают благодаря победе, что стоила так дорого. Добраться до Эрегиона, чтобы попросить прощения там – пусть он и предоставил Келебримбора и его белоснежный город их собственной судьбе, избрав иной путь и иные земли, но почему-то порой оживал тихий укор в себе самом: не встал рядом в последнем бою, не защитил или хотя бы не попытался это сделать. Такое было и после смерти брата… Но Хисэон должен был завершить переписку хроники Линдона. Срок определен до осени. Еще хочется увидеть свой последний труд по эту сторону Белегаэр полностью законченным, заключенным в переплет, украшенный серебряной филигранью. Нелепо тянуть или поворачивать назад, когда уже все решено. Поэтому – просто проводить Дагнира до рубежей Линдона. И не прощаться, потому что к осени друг вернется. Вернется как раз для того, чтобы проводить Хисэона и Лоссэль на корабль. Бабочка еще пару раз раскрыла и сложила крылышки, а потом вспорхнула и устремилась прочь, к утопающим в белом цветении черемухам. *** Заставы больше не было. Стена ревущего пламени поглотила ее одной из первых, как только добралась до рубежа Аглона. Там не могло уцелеть ничего живого. Все, что оказывалось на пути этого пылающего вихря, переставало существовать. Удар Врага был страшен. Не своей внезапностью – мир никогда не был безмятежным, все, кто жил у границ, привык находиться на тонкой грани между покоем и постоянными стычками с орочьими шайками, что выбирались с севера, обходя Ард-Гален восточнее. Страшна была неумолимая мощь пламени. Бушующему огню не заступишь дорогу. Против него не встанешь с мечом в руке. Не поразишь стрелой. Можно только сгореть или отступать. Лес вокруг корчился в агонии. Ангалин слышал, чувствовал кожей безмолвные вопли сгорающих деревьев. Жар близкого огня был так силен, что плавил снег, но этой воде было не под силу хоть немного унять разошедшийся огонь. Дым выедал глаза. Не было никаких иных запахов, кроме вездесущей горечи гари, которой пропиталось все. Ночами мир заливал багровый отсвет пожара, а днем клубы дыма заволакивали небо. Порой казалось, что гибнет все. Что выхода из западни нет, и, куда ни пойди, везде найдешь лишь курящееся дымом пепелище. Что он остался один на выжженой разоренной земле. Спасало до поры лишь одно. Орки не лезли в пламя. Они шли позади него, по уже остывающему пожарищу. И это давало возможность уйти. Лишь держаться перед огнем, используя его как щит. Не останавливаться, чтобы не оказаться чересчур близко. Идти, все время идти, не давая себе оглянуться назад и задуматься о потерях, борясь с усталостью. С понемногу забирающимся под промокшую от растаявшего снега одежду холодом. Холод был хуже всего. Он вгрызался в кожу, сковывал мышцы, отдавался ломотой в суставах. Выгоревшие леса оставались все дальше, и холод донимал все сильнее. Здесь снег уже не растапливал жар огненной стены. Но и снег был иным. Его покрывал остывший пепел, принесенный ветром. Бесконечно уходить от погони не удалось. Орки почти нагнали его, обойдя огонь. Надежд на то, что удастся уйти, Ангалин не питал. Оставалось только повернуться и принять последний бой. Или хотя бы умереть лицом к врагу, а не загоняемой добычей. Что боя не будет, Ангалин понял сразу – как только плечистый орк, явно вожак, поднял лук. Он стиснул зубы. Что же, возможно, быть расстрелянным из луков лучше, чем если раззадоренные погоней орки будут рвать его на части. Стрела вонзилась между плечом и грудью. Болезненно, лишая возможности поднять оружие для последней атаки. Но не смертельно. Значит, убивать будут долго, забавляясь болью. Развлечься оркам не удалось. Топот коней донесся словно из ниоткуда. Орки не были настроены вступать в бой с появившимся разъездом. Ангалин, зажимая рукой рану, опустился на колени прямо в снег. Силы его оставили полностью, и он смог лишь поднять голову, когда рядом осадил коня Келегорм. Лицо сына Феанора было напряженным, заострившимся от многодневной усталости. - Айя! Ангалин? Ты один? - Да. - Застава? - Не выжил никто, - Ангалин не заметил, кто помог ему подняться на ноги, - я не смог туда пройти. Огонь. Келегорм стиснул зубы. Сколько раз за последние дни он получал такие вести? - Аманор, бери Ангалина в седло. Возвращаетесь в крепость. Остальные за мной. Орочья стрела засела глубоко, и вытащить ее можно было лишь одним способом – протолкнуть вперед, чтобы наконечник вышел со спины. Рингвен сделала все, что могла, чтобы облегчить боль, но Ангалин все равно закусил губу, чувствуя, как острие наконечника разрывает мышцы. Ему повезло дважды. Наконечник не был отравлен и вошел так, что не задел кость. - Вот и все, - руки Рингвен, теплые и легкие, привычно накладывали повязку, - тебе сейчас нужен долгий отдых… но не уверена, что получится что-то большее, чем переодеть тебя в сухую одежду, накормить и дать поспать. - Не уверен, что сейчас время отдыхать. Я могу… - Отдохнуть придется. Иначе от тебя в бою будет мало проку, - Куруфин был собранным, стремительным. И как никогда напоминал своего отца. Ангалин поднялся, не обращая внимания на протесты Рингвен. Куруфин коротко приобнял его, стараясь не задеть рану. - Рад, что ты жив. Кроме тебя с рубежей не вырвался никто. Ангалин ожидал такое услышать. Но сердце все равно сжалось от боли. Все, кто был на рубежах. От них не осталось ничего. Они там оказались – и они там погибли. - Мы сейчас собираем выживших, - Куруфин нахмурился, - тяжело раненых и тех, кто не может сражаться, отправляем в Химринг, туда еще можно пробраться. Будем держать подходы к нему с этой стороны, сколько сможем. - Надеюсь, меня ты в Химринг не отправишь? Куруфин еще раз посмотрел на повязку Ангалина. - Ты все равно полезешь в бой. У нас на счету каждый меч… возьмешь знамя. Ангалин кивнул. Это было и честью, оказанной ему другом. И возможностью не ждать, когда восстановится полностью подвижность руки. - Я не дам ему упасть. - Я знаю. Дни боев складывались в десятки. В месяцы. Каждый новый день нес новые потери, и подкреплений ждать было неоткуда. Положение Аглона становилось все более безнадежным, но они продолжали бои, не давая замкнуть кольцо осады вокруг Химринга. До тех пор, пока в одну из ночей удар орков не обрушился на них с востока, окончательно отрезая от остальных сил Первого Дома, вбивая между ними клин. Военный совет был совсем коротким. Лишь для того, чтобы признать очевидное – Аглон потерян для нолдор. Сил, чтобы его удержать, не хватит. А оставаться означает всем погибнуть в безнадежных боях. Несколько отрядов разведчиков подтвердили опасения, что к Химрингу пробиться не удастся. Оставалось лишь идти на запад. Через Нан-Дунгортеб. Куруфин напомнил колебавшимся о том, что сестра Тургона некогда смогла преодолеть ее, а значит, пустошь была проходима. Уходя, Келегорм и Куруфин обрушили крепость, чтобы она не досталась слугам Врага. Дома, который они выстроили на землях Эндорэ, больше не было. Только оседающие тучи пыли там, где некогда высились гордые башни. Пыли, которая выедала глаза до слез так же, как и дым. А потом было проклятое бесконечное отступление, выматывающее и тела, и души. В пути к ним присоединялись другие выжившие – из нандор и синдар, растерянные, измученные, раненые и почти всегда одиночки или небольшие группки. Хуже всего на этом пути была неизвестность. Что сталось с остальными? Устоял ли Химринг? Что в Хитлуме? Кто жив, кто нет? Порой начинало казаться, что путь через Нан-Дунгортеб никогда не закончится. Что они обречены вечно брести здесь, с трудом находя путь среди сплетающихся кронами узловатых деревьев, экономя как глоток воды, мучимые мороками, нападениями унголов и усталостью. Те, кто не принадлежал к нолдор, смогли найти приют в Дориате, но лордам Первого Дома и их Верным путь во владения Элу Тингола был заказан. Потери не кончались. Пропала дочь целителя Лаурэ, Эркассе - ее искали до тех пор, пока была надежда. Где-то позади, прикрывая отступление, по своей воле остался Дагнир. Знамя в руке давало Ангалину силы. Не только потому, что можно было опереться на древко, когда усталость становилась невыносимой. Нет. Ничто не кончено, пока знамя не пало – а не падает оно до тех пор, пока есть кому его нести. Это было молчаливое обещание Ангалина самому себе и своему погибшему государю – пока он жив, он не даст знамени упасть и сбережет его, чего бы это ни стоило. Редкие фразы, которыми они перебрасывались, звучали глухо. Не только из-за усталости. Казалось, сам воздух Нан-Дунгортеб глушит и искажает все звуки, подобно тому, как наползающие по вечерам туманы искажали расстояния и делали невозможным понять, сколько шагов до того или иного дерева. - Даже здесь гарью пахнет. - Да. Даже здесь… - Этот запах сейчас по всему Белерианду. - А может быть, это от нас? Мы все им пропитались… Снова по кругу шла фляга с остатками воды. Пить из ручьев настрого запретил Хэскиль – и никто бы не решился с ним спорить, как бы сильно ни мучила жажда. - Мы сейчас на середине пути, - Куруфин стоял у перекрученного сухого дерева с напряженно прямой спиной, как будто опасался, что стоит опустить плечи и выпрямиться снова ему уже не удастся, - осталось столько же. Снова путь вперед. Не отступая, не давая усталости и морокам взять над собой верх. Рингвен стала терять силы. Ради того, чтобы помочь ей идти, пока она не окрепнет вновь, Ангалин на время отдал знамя. Кому – он не мог вспомнить. - Твой брат не приходил к тебе? Мне интересно, что кому видится в мороках, - Куруфин поравнялся с Ангалином. Его голос звучал подчеркнуто ровно, но Ангалин знал Куруфина достаточно, чтобы не обмануться кажущимся безразличием. Куруфина тревожили видения, посещавшие нолдор. Он словно пытался составить из них некую мозаику, чтобы понять что-то. Нет. Алалмион не являлся Ангалину, хотя он предпочел бы десяток раз увидеть его – пусть даже мертвым, с потускневшими невидящими глазами, распахнутыми в небо. Но в мороках Ангалин неизменно видел иное: кровавую воду у причалов Альквалонде, кровь на белых камнях и мечущихся над охваченной битвой гаванью чаек. Сколько лет он не вспоминал о своем самом первом сражении - так почему эти видения нагнали его сейчас? Путь преградила стена паутины, тянувшаяся на много шагов в стороны. Таких они еще не встречали за все время пути. Необычно плотная. Уже присыпанная пылью, затвердевшая и потерявшая липкость. Похоже, что тварь, что сплела сеть, давно ее забросила. Куруфин начал прорубаться сквозь нее, но Хуан обнаружил узкий просвет между плотно переплетёнными деревьями. Так было меньше риска привлечь унголов. - Ну, что же, по крайней мере теперь мы точно знаем, что твой кинжал точно режет, - с вымученной улыбкой пошутил Келебримбор. Отряд отозвался на эту незамысловатую шутку дружным смехом. Они часто смеялись на этом пути, но веселья в этом отчаянном хохоте было не очень много. И все же, пока они способны посмеяться и бросить хоть какую-то шутку, они не сломлены. Смех был их вызовом всему – морокам, унголам, Врагу, усталости. Всему миру. Воды во флягах уже почти не оставалось. Некоторые, кто еще мог бороться с жаждой, отказывались от своих порций воды – только смачивали рот и губы. Ангалин не нашел в себе сил поступить так же. Два глотка не совершили чуда, да и не могли его совершить. Только немного прояснилось перед глазами. Ангалин крепче сжал древко знамени, прижавшись на миг лбом к прохладному шелку. Осталось немного. Совсем немного, если только Куруфин не ошибся в счете дней и пройденного ими пути. Унгол появился внезапно, там, где не было и намека на паутины, уродливой темной тенью с горящим ожерельем глаз, и бросился Келебримбора и Арнариона, проверявших тропу, ведущую к выходу из ущелья. Схватка оказалась совсем короткой. Тварь убралась прочь еще до того, как на подмогу подоспели Келегорм с Хуаном, но радости легкой победы не было. Погиб Арнарион, а Келебримбор был ранен. Мертвого пришлось оставить среди выпирающих из земли скрученных корней. Без погребения, как бы ни противилась этому душа. Но для погибшего ничего больше нельзя было сделать. Рыть могилу означало слишком задержать весь отряд. Нужно было попытаться выиграть время для раненого Келебримбора. Противоядия у целителей кончались, силы тоже почти иссякли, и остановить действие яда унгола они не могли. Лишь приостановить на некоторое время, чтобы он мог дотянуть до безопасных мест. Они уходили от павшего молча, не оглядываясь назад. Все сознавали разумом простую правильность выбора между мертвым и живым. Но никто не мог ее принять полностью. Это казалось предательством – оставить одного из собратьев по оружию вот так, под деревом, на забытой всеми земле. - Смотрите, огни… Мечи уже привычно вылетели из ножен, а готовность к бою никуда и не уходила. Стала привычной с той самой ночи, когда небо озарили отсветы огня. Но напряженную тишину взорвал смех Келегорма. - Это светлячки! - Светлячки? Здесь? - Раз светлячки… значит, мы уже почти дошли… И верно. Путь преграждила река – последняя. От облегчения, что путь через Нан-Дунгортеб позади, хотелось расплакаться, не стыдясь никого. Переправа через брод, обнаруженный Хуаном, оказалась неожиданно легкой. И воздух наконец стал другим. Утратил давящую густоту, затрудняющую дыхание и движения. Покоя, однако, не было и здесь. Со стороны Сириона доносился далекий вой. Минас-Тирит был в осаде. А раз еще есть крепости в осаде – значит, не весь Белерианд пал. Ангалин поднял знамя выше, ветер тут же подхватил багряный шелк и развернул его. Дерзким вызовом сверкнула восьмилучевая звезда. Еще ничего не было проиграно.