Сквозь толщу дней и лет

— Ну, вот и пришли, — Дагнир еле заметно усмехнулся, — даже быстрее, чем я думал. Граница Линдона. Не было ни видимых рубежей, ни стен, ни постов стражи, ни знаков. Просто чувствовалось — здесь кончаются земли, ставшие домом эльдар, и начинается иной мир. В прежние времена подобного чувства не возникало. Да, после того, как пришли люди, стало появляться временами ощущение разности мест, где жили Старшие и Младшие дети Эру. Но оно не было таким явственным, как теперь. Оно разрасталось исподволь очень долго. Целую Эпоху. Но теперь окрепло и на него уже не закроешь глаза. Не отмахнешься, как от мимолетного морока. Прощание с Дагниром было недолгим — ведь расставались они ненадолго. Сколько было в их жизни таких быстрых пожатий рук с молчаливым пожеланием удачи, даже не сосчитать. Но сейчас сердце вдруг остро и холодно кольнуло сознанием того, что это — последнее из них. Больше им расставаться на краткое время, зная, что встреча ждет в недалеком будущем. Следующее, до которого уже осталось так недолго, будет прощанием на пристани. У корабля. И никому не ведомо, сколько лет, или, быть может, столетий пройдет, прежде чем они увидятся снова. Не будет возможности передать весть друг другу. Если только Дагниру удастся сказать что-то другим, отправляющимся на Запад. Но ответа он так никогда и не получит. Быть может, Дагниру подумалось о том же. Лаиквендо слегка помрачнел. Нахмурился. Резко качнул головой, словно отвечая на ведомый ему одному вопрос. Развернулся, как-то нарочито небрежно махнул на прощание рукой и, не оборачиваясь, зашагал прочь. Он не любил многословных бесед. А в особенности — долгих прощаний. Хисэон поднял руку в прощальном жесте и смотрел вслед Дагниру, пока тот не скрылся за деревьями. Теперь он остался совершенно один. Лес мягко обнимал его шепчущей живой тишиной, как будто тоже чувствовал, что этот эльда проходит по нему в последний раз и спешил сказать напоследок что-то важное. Это было тихое возвращение к еще не покинутому дому. К немногочисленным незавершенным делам, которые обретали особое значение. Ко всем тем, с кем не настало еще время расстаться. Но эти леса и холмы — они оставались позади. И прощались навеки. Поэтому он не спешил. Хисэона все время неосознанно тянуло к северу. Туда, где уже целую Эпоху шумело море, навсегда укрывшее израненный войнами Белерианд. Это казалось странным, но сейчас тоска по тем землям одолевала сильнее, чем в те дни, когда воды Белегаэр поглощали прекрасный и страшный край, где лилась кровь, пылал огонь, вершились великие подвиги и страшные преступления, где в небо врезались темные пики отравленной злом твердыни и возносились к звездам и светилам гордые прекрасные города. Хисэону доводилось слышать рассказы о том, что Химринг не уступил морским волнам. Что где-то там, далеко, среди бескрайних вод все еще возвышается непокорная вершина холма, на которой можно обнаружить остатки стен крепости Маэдроса. Быть может, ему стоило в свое время отправиться туда, чтобы отдать дань старой памяти. Тем дням, когда имена сыновей Феанора еще не обратились в проклятие. Но теперь поздно. Столько лет и веков находились иные дела, жизнь уводила все дальше, кружа в водовороте дней и казалось, что всегда можно успеть, всегда есть время — пока не стало навсегда уже поздно. И осознать это довелось именно тогда, когда память легла на плечи всей тяжестью прожитого. Еще один урок, преподанный Эндорэ. Быть может, так и лучше. Ни к чему бередить себе душу и тревожить древние руины. Пусть лучше Химринг и Север останутся в памяти такими, какими были в последний день, когда они уходили. Тогда он еще не оборачивался назад. +++ Ангайлиндо зло поддел камень носком сапога. Тот несколько раз отскочил от других и с негромким плеском упал в воду озера. — Ангайлиндо… не надо, — голос брата звучал очень мягко, успокаивающе. Почти как у матери. Только вот сейчас слова Алалмиона возымели прямо противоположное действие. Давно тлеющие в душе недовольство и возмущение полыхнули сильнее. Как угли в горне, на которые мехами поддули воздух. — А что нужно? Принять все с радостью в сердце и возвеселиться? — сжав кулаки, Ангайлиндо резко развернулся к брату. Алалмион сдержанно вздохнул. На мгновение опустил глаза, как всегда делал, чтобы совладать с собой и найти нужные слова. — И что же ты хочешь сделать, брат? Не много ли ты берешь на себя, пытаясь отстаивать наследие Феанаро сильнее, нежели его сыновья? Ангайлиндо стиснул зубы. Ответить на это было нечем. Алалмион уже знал все, о чем он думал. Знал лучше, чем кто бы то ни было. А потому повторять то, о чем было говорено уже не раз, Ангайлиндо не видел смысла. Он подставил лицо вечернему прохладному ветерку, почти не вслушиваясь в долетающие из лагеря звуки. Они уже давно стали привычными, как шепот ветвей деревьев и журчание воды в ручьях. Нолдор, последовавшие за Первым Домом, уходили все дальше на восток неведомых еще земель. Земель, которые предстояло сделать своими не только на словах. Пока еще все шли вместе, но уже становилось ясно, что братья разойдутся по разным уделам. И Ангайлиндо до сих пор ощущал себя на перепутье. Когда он, с трудом вырвавшись из хватки смерти после первой битвы на берегах Эндорэ, узнал о гибели Феанаро, то едва смог поверить в эту весть. Это казалось слишком невероятным, чтобы оказаться правдой. И эта утрата отзывалась в душе болью до сих пор. Меч, которым Ангайлиндо дорожил и прежде, с тех пор стал самым ценным из всего, чем он владел. Но даже после смерти Феанаро все было ясно и просто, хотя и нелегко. Даже в те дни, когда плененный Майтимо казался потерянным для нолдор навсегда. Ангайлиндо признавал главенство Макалаурэ как первого из оставшихся наследников Феанаро, хотя и не мог в своем сердце назвать его королем безоглядно. А затем вдруг пришли те, что были оставлены в Арамане, и былая распря чуть не подняла голову вновь. Ангайлиндо не желал новой резни — кровь Альквалонде до сих пор жгла руки. Вражда с Моринготто и месть ему ныне были выше раздоров с сородичами. Он не испытывал вины, выслушивая упреки в том, что из-за сожжения кораблей изгнанникам довелось испытать муки Хэлкараксэ — разве не по своей воле они приняли решение идти через льды? Ангайлиндо помнил, как незнакомая ему нолдэ с отвращением отшатнулась от него после признания, что он был в числе тех, кто помогал Феанаро сжечь корабли. Помнил, что от него ожидали раскаяния. Но он не мог приносить лживые извинения за то, в чем вины не чувствовал. Спасение Майтимо стало болезненной пощечиной. Упреком, который был горше любых слов. Финдекано в одиночку совершил то, что не сделали ни братья плененного, ни все Верные. И можно ли было найти себе оправдание в том, что они следовали воле Макалаурэ, не желавшего губить множество жизней ради одной? Для разума — да. Для сердца — нет. Но не это отравляло душу горечью и досадой. Тяжелее всего было отречение Майтимо. То, с чем Ангайлиндо до сих пор не мог смириться. Что не мог принять до конца. Сколько бы он ни слушал объяснения и увещевания друзей и брата — признать Нолофинве верховным государем он себя заставить не мог. Ангайлиндо опустился на колени, плеснул себе в лицо. Холодная вода успокаивала. Как будто гасила злой огонь, вновь начинавший стягиваться в груди. Алалмион сел рядом, приобнимая его за плечи. — Довольно, Ангайлиндо. Не давай этому гневу изглодать себя изнутри. Ангайлиндо усмехнулся, перебирая камешки в прозрачной воде у берега. — Тебе стоило попробовать стать целителем. — Нет. Я выбрал свой путь, — брат говорил очень легко и уверенно. Порой Ангайлиндо испытывал добрую зависть к этой спокойной ясности мыслей и чувств, что отличала брата. — И наверняка уже решил, за кем последуешь? К его удивлению, Алалмион вдруг не ответил сразу. Руки брата на плечах странно, еле ощутимо дрогнули. Ангайлиндо повернулся к брату и заметил, что тот почему-то отводит глаза. — Алалмион? Брат вздохнул, едва заметно хмурясь. — Говори, — подбодрил его Ангайлиндо как когда-то давно, когда Алалмион, еще будучи ребенком, не решался признаться в шалости. — Я все никак не могу сделать выбор, — тихо признался Алалмион, — я не хочу расставаться с тобой. И не хочу расставаться с друзьями. Вот в чем дело. Ангайлиндо невесело усмехнулся. Следовало догадаться, в чем причина затруднений брата — они с Тьелперинкваром и Уралиндо были давними друзьями. — Почему ты решил, что непременно предстоит выбор? — Ангайлиндо улыбнулся. До этого мига никакого решения им принято еще не было. Но вид затруднений, которые испытывал Алалмион, решил все. И дело было не в том, что он, уходя, дал матери обещание не оставлять Алалмиона и сам в душе все еще привычно думал о брате как о младшем, которому нужен совет, помощь и защита. Вернее, не только в том. В былые дни, еще в Амане, он часто сопровождал Куруфинве и Тьелкормо во время охот и странствий по лесам. Ангайлиндо не взял бы на себя смелость утверждать, что они были с Куруфинве друзьями прежде — однако после сожжения кораблей стали заметно ближе друг другу. Словно тот огонь выплавил нечто, объединявшее их. Алалмион взглянул на брата с некоторым недоумением. — Разве ты не следуешь за лордом Майтимо? Ангайлиндо зачерпнул со дна горсть камешков и медленно, по одному, ссыпал их с ладони обратно в воду. Лорд Нельяфинве Майтимо. Лучшего преемника погибшего государя трудно было представить. Но он отрекся от этой части наследия отца. Ангайлиндо не мог смотреть на него без чувства горького сожаления. И опасался, что однажды не сможет сдержать слова упрека. — Нет. Я пойду с Куруфинве, — Ангайлиндо решительно поднялся на ноги, — идем. Нужно отдохнуть. Выступаем на рассвете.