Сквозь толщу дней и лет

Это не было праздником – просто в доме собрались те, кто был близок Хисэону и Лоссэль. Еще не прощальный пир – но уже объявление о намерении и скором расставании. Без здравиц и речей – но еще пока и без печали. Лишь с легкой дымкой грусти близящейся разлуки. Голоса звучали негромко, хоть намеренно их никто и не приглушал. Даже разговаривали не о грядущем – делились новостями, вспоминали о самом дорогом, что было в прошлом, рассматривали переплет, который Хисэон и Меледир изготовили для собрания песен, которое Хисэон завершил за время выздоровления. И все же Лиммир чувствовал, что тех, кто решил уходить, словно отделяет от остающихся некая тончайшая незримая стена. Они уже не заглядывали в будущее и не строили планов. Оставляли себе лишь дела, которые следовало завершить. Срок прощания назначили осенью. Оставалось лишь лето. Последнее их лето в Эндорэ. Всего несколько месяцев, совсем немного для эльдар, а Лиммир все никак не мог принять решение. Он понимал, что один в доме после ухода родителей один в доме он не останется. Значит, эти стены, которые были ему столь дороги, опустеют и остынут. Уйти? Куда? В Имладрис? Присоединиться к Дагниру и лесным эльфам? Или все же сделать последний шаг и уйти вместе с отцом и матерью? Там можно будет встретить друзей из Эрегиона, тех немногих, кто уцелел, но не остался по эту сторону моря, будучи не в силах видеть крах детища своих рук. Быть может, и кому-то из погибших уже дарована милость и право вернуться из Чертогов Мандоса. Но для этого придется проститься с Анвалдиром. Друг останется до тех пор, пока не будет построен последний корабль. Неотвратимость этого выбора угнетала Лиммира. Он взял лютню и провел пальцами по струнам. После возвращения Лиммир еще ни разу не брал инструмент в руки, полностью захваченный встречами со знакомыми и размышлениями о выборе, который можно сделать сейчас. Струны отозвались легким звоном. Лиммир прислушался, настраивая лютню. Взял несколько аккордов, давая себе и инструменту заново привыкнуть друг к другу и думая, что выбрать. Какая песня подошла бы сейчас. Он запел одну из песен, которые Хисэон записал очень давно, еще когда только начинал работу над собранием. Одну из любимых песен отца, которую он порой пел еще когда Лиммир был ребенком. Некогда сложенную на квенья и лишь потом переложенную на синдарин. Песню из прежних времен, ставших легендой. Песню о дальних городах, сияющих подобно путеводным звездам, тонущих в золотистом рассвете горах и дорогах, что уводят в неведомое. Лиммиру вторил чистый легкий голос Наурен, сестры Анвалдира. Внезапно Лиммир с невероятной силой осознал, как же давно они не собирались кругом друзей вот так, все вместе. Не для того, чтобы проводить уходящих на войну и не для того, чтобы почтить память павших и отметить возвращение тех, кто уцелел. И лишь считанные разы им доведется вновь встретиться перед расставанием. Песня подошла к концу, но Лиммир продолжал перебирать струны, ведя мелодию наугад, стараясь переложить этот вечер на музыку и заставить его запеть. *** Это не было праздником – просто все, кто был свободен в этот вечер и не искал уединения, собрались в большом зале. Не пир, всего лишь собрание нолдор Химринга, на котором равны были все. Каждый волен был прийти и уйти по своему желанию в любой миг. Велись негромкие, чтобы не мешать друг другу, разговоры. Порой к сводам зала взлетал смех. За стенами с воем и свистом ярилась вьюга, разметывая серебристые покрывала легкого сухого снега, взвивая их к небу, где в просветах между тучами изредка мелькал бледный полукруг ночного светила. В такую ночь все живое искало тепла. Зимы после Дагор Браголлах стали суровее. Но все-таки не длиннее, чем прежде. Как будто злость Врага наступала, стремясь сковать холодом то, что не получилось уничтожить огнем годы назад, однако мороз торжествовал не дольше, чем отпущено зиме ходом времени. Также не вечно будет и торжество Врага. Немало земель уже удалось вернуть. Скоро придет время новой битвы. В зале Химринга согревали не только огонь и вино. Куда сильнее грело единство. То, что связывало всех, кто шел за знаменем Первого Дома. Хэскиль рассказывал что-то в своей неподражаемой манере. Сидевшая рядом Рингвен, уже слышавшая эту историю, прикрыла часть лица рукой, ее глаза сияли от сдерживаемого смеха. Даже Куруфина оставило на время суровое тяжелое раздумье, ставшее обычным для него посла падения Аглона. - Ангалин, - Куруфин сделал приглашающий жест, - не сыграешь? - Едва ли ты получишь много удовольствия, я никогда не был в этом силен, - Ангалин сосредоточенно рассмотрел доску с фигурами, словно ища подсказку. - О! А разве мы не достигаем мастерства, упражняясь? – подначил его Куруфин. Ангалин усмехнулся, принимая вызов. И с блеском проиграл всего за семь ходов. Учтя ошибки и уловив краем уха несколько советов от наблюдавших за игрой, попытался отыграться. В этот раз проигрыш настиг его уже на десятом ходу. - Ты нетерпелив, - с сокрушением признал Куруфин, вновь расставляя фигуры, - не даешь себе времени обдумать. Спешишь так, словно я убегу. Ангалин со смехом слегка развел руками. - Ну, ты же меня знаешь… - Потому и напоминаю тебе об этом, - Куруфин улыбался почти так же, как и до Четвертой Битвы, - нет, однажды я научу тебя играть как следует. И буду рад тому дню, когда победа останется за тобой. Если бы… Договаривать Куруфин не стал. Ровный шум голосов перекрыл звук струн арфы. После падения Врат Маглор пел намного реже, чем в прежние времена. И чаще всего делал это на свободных собраниях, таких, как этим вечером. Пел не во всю силу своего голоса, как на пирах и праздниках. Но с той мягкостью, с которой поют себе и самым близким, не заботясь о мастерстве. Таким его пение кроме родичей слышали лишь Верные. Все остальные голоса смолкли. Даже завывание ветра в трубе, казалось, стало тише – словно само неистовство злой зимы отступало перед голосом Маглора. Песня была новой, ранее Ангалин не слышал ее. Светлая, спокойная мелодия успокаивала. Согревала, как согревают руки друга. Звала за собой, напоминая, что тьма не вечна, рассказывая о дальних городах, сияющих подобно путеводным звездам, тонущих в золотистом рассвете горах и дорогах, что уводят в неведомое. Лицо Маглора было задумчивым и отрешенным, как будто он душой унесся туда, в то утро начала пути, о котором он пел. Пальцы мягко скользили по струнам, и в этот миг было трудно поверить в то, что они могут крепко сжимать оружие. Что этот же голос может перекрывать шум битвы, скликая воинов. Песня закончилась, завораживающий голос певца смолк. За пальцами серебряной нитью потянулся последний аккорд, истаивая под сводами зала.