Для нас

*** — Ты спать будешь всё-таки? — Вова улыбается в темноте, смотря как Лёня всё сидит на краю кровати и смотрит куда-то в пустоту. В ночи мало что можно рассмотреть, кроме чуть размытых и едва различимых силуэтов. Не было даже Луны на небе, что могла бы хоть немного помочь решить эту проблему своим блеклым светом, отраженным от ближней звёзды. Не горели ни фонари, ни окна домов. — Да, вот сейчас. Скоро. — по голосу слышна еле тёплая, но почему-то оставляющая горечь на языке, эмоция. И нет, он не плакал. Просто почему-то стыдно смотреть даже в лицо, будто бы совершенно какое-то непростительное действие. Мыслей было слишком много. Он опять слишком много додумывает в голове. — Ты это уже говорил несколько минут назад, Жучок. — в голове Вова пытается прикинуть сколько прошло времени с этого момента, но часов не видно, ничего не смотришь. Наверняка сейчас почти под двенадцать ночи, если уже не наступило очередное завтра. — минут десять, одиннадцать кажется. — Да иду, я иду. — Лёня поворачивается к Вове. Возможно, что эти слова его немного разозлили, а может и расстроили. Ощущение, будто что-то и правда его тревожило, от чего тот сидел на краю, боясь подвигнуться к нему. Повисло некоторое молчание, отдающееся каким-то тихим звоном, но может это у соседей что-то, хотя маловероятно. — Что-то случилось? — Нет… — прочитать выражение лица невозможно. Приморский бы прикинул в голове, что тот нагмурился, а после отвёл глаза в сторону, может вниз, в пол — Да, ну не знаю, сложно всё. Блять. — Иди сюда давай. — Вовка хватает Лёню за руку и тянет на себя, а после легонько приобнимает. А тот собственно и не был против. Почему-то кажется, тот тоже улыбнулся бы в этот момент. Вове хотелось бы, чтоб они так обнимались немного дольше обычного, но увы, слишком поздно и надо спать. А если не спать достаточное для человека количество времени, то и голова заболеть может — Спи давай уже.       Амурский смеётся, неловко отвечая на внезапные объятия, устало утыкаясь в плечо. И правда хотелось сказать обо всех, даже то, чего жутко стыдился и боялся ранее говорить кому-то. В голове слишком много всего, удивительно как она ещё взорвалась от такого, от этого хочется убежать, бросить всё и испариться. И при этом нельзя этого сделать, не сейчас, когда по-особенному хорошо, но это с одной стороны. С другой стороны всё, конечно, плохо, но это наверняка в любой ситуации так бывает. Чувство какого-то волнения и страха всё ещё есть, не хотелось бы, чтобы его кто-то ещё видео таким. Пускай в квартиру ещё кто-то не может попасть. Или всё же… может, блять. — Ты куда? — Вова смотрит на то, что Лёня, что секундами ранее его обнимал куда-то уходит, но после всё равно стоит где-то рядом, в комнате. Судя по движениям, осматривается, что-то ищет. Может он не до конца рассказал обо всем? Странным в общем всё это показалось Приморскому. — Что-то не так? — Да нет. — Амурский врёт и понимает, что поступает плохо. Враньё никогда не может сделать лучше. Он всматривается в тень каждого угла, будто вот-вот и она откроет свои белые глаза и, злобно посмотрев прямо в душу, нападёт. Ах, жаль что пистолета нет под рукой, было бы славно выстрелить куда-то в стену, пусть тогда и пуля может отскочить и попасть куда бы не хотелось, да ещё обои может испортить. Сам же помогал полгода назад клеить их, будет выглядеть, как неуважение к своему же труду. Заболела голова, видимо надо больше спать или меньше волноваться и уставать, виски, будто сдавило, или же к ним с силой приставили холодное дуло. С двух сторон причём, но это наверняка просто фантазии. Наверное. Наверное, блять, наверное.       Он чувствует, как его касаются чужие тёплые руки. Это было пожалуй внезапно, от чего парень вздрагивает. Он старается не дать понять, что чувствует сейчас. Страх. Он расползается по всему телу холодом изнутри, от него, будто ледяные, пальцы чуть дрожат. Безысходность. Она кричит о чём-то в голове и бьёт по ней тяжелым молотом. Желание. Оно горит блекло, то теряется в холоде страха, то воспылает новым крохотным огоньком, что едва греет. А ещё… мысль о том, что всё будет хорошо. Так ведь должно быть. Никто не заслуживал плохого, кроме конечно тех, кто источник проблем. Все ошибки должна быть исправлены. Их не должно быть, как и право на них. Не сейчас не в этой жизни.       Кажется, что будто от этих монологов в голове за окном ожил мир. В бескрайнем мрачном неприветливом небе заискрились звёзды, похожие на случайно брошенные в пустоту светлые блестки. Конечно, их света не хватало для полной яркости картины, но их сияние было таким спокойным, приносящим умиротворение. Изредка их перекрывали маленькие и не редкие серые полотна воздушных облаков. Кажется, что сердце остановилось, неужели спокойствие доводит до смерти? Неужели вся жизнь и есть сплошная тревога, от которой жить интереснее, у всего такого обязательно же есть риски. Например, сдающие нервы. — Ты, как я понимаю, ложиться не собираешься? — голос Вовы разрезает всю пустоту сознания и внутреннего ужаса. Лёня смотрит на него, ему будто бы мерещиться всё это. Было чувство, будто он сейчас стоит посреди пустого леса, выл холодный ветер. А смотрел он на холодный труп, под которым таял снег от поступающей, из таких же мертвых ран, крови. Но нет, это просто какой-то глюк, такого точно не должно случиться. Нет-нет, он не допустит такого ни за что. Не в этой жизни. Его ладонь некрепко сжимают, от чего становится немного лучше, всё будто бы наконец отпустило, а после опять слышатся слова, такие тёплые и мягкие, словно всё будет хорошо. Ведь правда должно быть хорошо, надо верить в это. — ты меня слышишь вообще? Лёня?       А он улыбается. Просто потому что рад тому, что всё из мыслей невзаправду, это просто мысли и ничего более. Ему бы хотелось сказать ещё раз, что не стоит переживать, всё хорошо, хотя понимает то, что и сам теперь сомневается в своих словах. Может он просто в этот момент сломался? Кажется, он опять немного тупит и тормозит от этого. Надо бы взять хоть какой-то перерыв, но увы, время не сможет дать фору и остановиться. Значит, нельзя, надо ещё поработать над всем. А время, время попробует как-то вылечить, не могут же поговорки нагло врать. Иначе зачем их постоянно все говорят, до свадьбы всё заживёт, время вылечит все раны, перерастёшь всё это и другие такие же высказывания от которых до жути противно. Хотя может это всё из-за того, насколько часто говорили их. — Так, раз ты у нас такой любитель игнорировать, то поступим так. — Лёньку с силой затаскивают обратно в кровать. Он был удивлен двум вещам: откуда такие силы у уставшего полусонного Вовы и тому, как он не ударился головой об стену. Он чувствует, что его пытаются завернуть в одеяло, от чего тот громко смеётся (может и истерично). Попыток прошло много, частично от того, что Амурский слишком часто ёрзал, ну и конечно слышались тихие ругательства Вовы от этого. — Да не двигайся ты, заебал уходить. Сиди и спи нормально уже. Чего смеёшься, а ну спи.       А после парень, которого укутали, как маленького ребенка или мумию, в одеяло, чувствует что его аккуратно обняли. Вова то почти сразу уснул, а Лёня не может, так как надо перевернуться как-нибудь на любой бок, а затем на другой, ударить слишком твердую подушку, поправить одеяло, чтоб не упало, а после случайно пнуть в спину Вову и после обязательно получить кулаком по голове. Ну вот как без этого стандартного сценария? Лишили самого важного, да ещё сопят чуть ли не в ухо. Терпимо конечно, не сильно и громко, но жуть как непривычно. Он бы попробовал как-нибудь освободиться с ловушки, если бы его ещё не продолжали обнимать. Вот он, настоящий злодей, ей богу, не надо было влюбляться и верить этим злым чарам.       Хотя и правда, даже будучи тот злодеем, он был бы не против быть вместе с ним. Он бы постарался понять его даже будучи таким. Да и в принципе любым. Ведь это просто Вова, всё тот же усталый и добродушный обычный рабочий из маленькой журнальной конторы провинциального города на окраине страны. Тот же, кто всегда рад ему и готов улыбаться даже сквозь боль, тот кто не скрывает ничего, и кто знает больше остальных о нём. При нём и плакать не стыдно, не страшно за то, что шутку не так поймут. Просто это тот, кто способен заставить проснуться с утра пораньше, способен подарить улыбку за даром, ничего не прося в замен. Рядом с ним было спокойно, было чувство какой-то безопасности, мол никто не осудит, не станет смеяться или злиться. Он был рад просто существованию Лёни, будто бы даже пытаться заслужить любовь к себе не надо. Это было в новинку ему, особенно в первое время, хотя не удивительно, когда встречаешь такое впервые. А после хотелось видеть к себе такое обращение от каждого, но это уже другое. Не судьба.       И правда, если долго лежать, то хотелось спать. Пошевелиться, чтоб устроиться поудобнее нельзя в этом ебучем паучьем коконе (твою мать, Вова!). Надо заснуть как-нибудь так, просто закрыв глаза, не смотря на то, что немного ноет шея. Сон окутывает пеленой сознание, похож на завесу, что прячет все страхи меняя реальность. Может это и есть чудесный портал в различные вселенные. Кажется, будто всё плывёт перед остатками уставшего сознания. И вместе привычных силуэтов предметов комнаты растут с земли новые пейзажи, истории. Растет новая жизнь, за пределами принятого обществом реального мира, что-то потустороннее, чуждое.       Кругом всё почти так же, как и наяву. Местами, совсем редко, ввысь смотрят высокие голые деревья. Их ветки, разве что ради приличия, прикрывает неровный мягкий снег. Сугробы подозрительно высоки, выше колена, может даже пояса, и не видно ни единого, даже звериного следа. Снежные поляны были до ужаса ровными и бескрайними. Даже кустов не было. Было холодно. Вдали виднелся ручей, что медленно и беззвучно тек куда-то, как только он не застыл льдом во времени. Небо было седым и пасмурным, таким же пустым и одиноким, как и всё вокруг, не было ни солнца, ни добродушных голубых проплешин. И всё время жуткая мёртвая тишина, может и правда здесь, в этой снежной дали нет никого живого. Лёня смотрит в небо, будто пытается всё же среди серого полотна найти ответы.       А на нём, что удивительно, пролетают две утки, устремив свои головы вперед. Они летели почти синхронно, рядом друг с другом, будто бы боялись потерять друг друга. Их тёмные силуэты ярко выделяются рассеянным холодным потерянным солнечным светом. Кажется, можно рассмотреть всё у них — от лапок, до количества перьев на распахнутых крыльях. И всё без единого звука, будто мир забрал весь воздух, что мог передать звуковые колебания. А после звучит оглушительный выстрел и одна из уточек стремительно летит вниз, а за ней мчится другая, видимо обеспокоенная произошедшим. Всё произошло слишком быстро, чтобы понять что произошло. Кто стрелял, где и почему? Откуда и куда среди зимы и снега летят утки? Как среди беззвучной мертвой тиши отозвался выстрел из ружья? И всё видно так отчётливо и ярко, будто бы ты и есть птица.       Пожалуй сон был слишком коротким, обычно они шли как многочасовой сериал, а тут обычная короткометражка, которую можно пересказать буквально парой, таких же небольших, слов. В этот раз проснуться было слишком тяжело, словно он востал из мёртвых или его насильно разбудили. Всё ещё хотелось продолжить сон, но пожалуй какой-нибудь другой. Ощущения были, как во время болезни, болела и немного кружилась голова. Она тоже в шоке с того, что её слишком резко и быстро выбросило из сна в тёмную ночную реальность. Хотя почему ночную, вдруг это просто раннее утро, когда солнце ещё не совсем видно, ведь оно встаёт с каждым днём всё позже и позже. Да что солнца не видно, даже ни единого намёка на его скорый приход нет.       Было тихо, даже слишком. Ночь вообще можно ассоциировать только с такой тишиной. Её можно назвать пустотой, жаль только сознание никогда не сможет по-настоящему передать это чувство пустоты, чувство ничего. Ведь так или иначе какой-то звук может и есть, то на такой частоте, что невосприимчив для человеческого уха. А так хотелось бы это услышать, ну хоть чуть-чуть, совсем тихо, почти не слышно. Может в этом звуке или нескольких звуках хранится какой-нибудь интересный секрет, важный ответ на все те, давно созревшие из-за длительности времени, вопросы. Хотелось бы, чтоб это было правдой, но это просто в голове издаются уже приглушённые отголоски детской мечтательности. Временами хотелось заткнуть это куда подальше, запихнуть в ящик и навсегда забыть. Пора перестать часто витать в облаках.       Надо бы давно уже жить реальностью, настоящим моментом, перестать строить слишком глобальные планы на будущее. Может это будущего вообще не настанет никогда? Эта мысль больно уколола в сердце, стало даже обидно. Будто, все старания и те чересчур важные (может даже любимые) моменты взяли и выбросили в окно, а после переехали на машине несколько раз, превратив всё в безобразную и бесформенную лепёшку. И на весь процесс это надо смотреть не отводя глаз, а он будет повторяться из раза в раз до бесконечности. А может остановится вся череда тех событий, как только все эмоции просто выгорят и потеряются. И правда, настоящая пытка сознания.       Надо бы продолжить спать, но что-то мешает, в самое последнее мгновение заставляя открывать глаза и смотреть в пустоту. А спать то хотелось неумолимо. Какой черт решил вытащить его из сна, кому надо разбить челюсть? Хотя для этого нужны силы, что слишком иронично. А другие же спят ещё, весь мир давно уже видит сны. Возможно люди рады, а может быть и печальны, напуганы от их сюжетов, но это уже не касается Лёни. Разве что, он может быть чьим-то кошмаром. В ответ он бы посмеялся, мол хорошая шутка. Себя в каком-то воистину страшном образе он, увы, представить не мог.       Он опять смотрит в потолок, усеянный белыми и, по воспоминаниям, немного узорчатыми пенопластовыми плитками. В темноте они казались ближе к угольному цвету труб заводов, которые когда-то показывали по телевизору дома. Подозрительно тихо, можно в этом замершем тёмном беззвучии расслышать редкий приглушённый стук своего сердца и тихое дыхание. Может быть когда-нибудь и они стихнут, оставя на собой только след и какие-то воспоминания. Рано или поздно все умрут и всё превратится в прах.

«Что вообще после меня останется?»

      Вопрос насущный и довольно философский, тяжёлый. Вообще, говорили что в жизни всё относительно. Может что-то и он оставит после себя, такое важное и одновременно пустяковое. Может ли его история вызвать хоть у кого-то улыбку, но не ту, которой жалеют. Жалости к себе он не любил, ненавидел когда с ним начинали возиться, как с маленьким ребёнком. Лёнька бы хотел показать себя независимым человеком, что поднимет и поймёт любого. Тем, кем будут восхищаться и на кого точно можно положиться. Увы, в своих глазах он останется слабым и бесхребетным человеком, что цепляется за каждый отрывок тепла и идёт за ним до конца, пока окончательно не сгорит до тла, превратиться в горстку сизого пыльного пепла, что разлетится по сторонам в пустоту.       Может после, когда этот прах осядет на земле вырастет огромное дерево, например дуб, они же много живут, будто бы знают и видят многое. Было бы неплохо стать деревом. Стоишь себе, никого не трогаешь в лесу, изредка на ветки сядет какая-нибудь чудная птица или тварь пробежит, оставляя на притоптанной траве свой след. Или быть безмолвным свидетелем какого-нибудь исторического события, великого сражения, что отпечатается на страницах книг. А может кто-то просто от тоски расскажет в пустоту свою печальную историю, о том, что тревожит раненое сознание. А после, под конец, быть срубленным и сгореть дрова и на костре, а может превратиться в бумагу, где напишут самые правдивые слова. — Ты чего не спишь опять? Сейчас, — голос звучит хрипловато, немного медлительно и сонно, будто бы Вова не спал совсем. Он тянется к тумбочке с телефоном, жмурится от света и добавляет громче — Пять ебучих утра. ЛЁНЯ ТВОЮ МАТЬ, КАКОГО ХРЕНА! — Пять утра? Капец скоро вставать. — по правде говоря, он думал, что время не настолько позднее, может полночь или час ночи, ну два максимум. Откуда остальное взялось. — Может распутаешь меня теперь, а то кажется, что мои руки и ноги больше не вынесут такого оскорбления.       А Вовка ворчит себе под нос что-то. Пытается сообразить что к чему, ведь и так сладко себе спал. После услышанного говорит себе что-то похоже «как будто развалишься после» и всё же распутывает весь этот ебучий плотный кокон. Ему смешно с этого всего, а затем немного стыдно за то, что не распутал ещё раньше, так как планировал сделать это где-нибудь среди ночи, как проснётся от кошмаров. Но в этот раз они не снились, было спокойно, даже слишком. Наверное, это можно считать чем-то хорошим и каким-то своеобразным прогрессом, моральное состояние чуть получше, чем вчера. — Ох, старость моя старость. Пришел мой последний час. — была бы возможность, Лёня встал бы мостиком прямо на кровати, пытаясь разогнуть спину, но не вставать же ногами на постель, да и кто знает может она сломается от такого внезапного дикого манёвра. — В девятнадцать? — В девятнадцать…       А после, спустя пару секунд, слышен приглушённый щелчок. Тусклый свет лампы с мерцанием загорается и комната становится немного светлее. Достаточно непривычно, поэтому первое время глаза немного жмурятся, но быстро привыкают. Всё выглядит почти как днем, ранним восходным тёплым утром, что так похоже на ласковую улыбку дорогих людей. Но сейчас не утро, далеко не оно, рассвет наступит только спустя пару часов. А пока за окном сплошная чернота и неизвестная манящая бездна, пока ещё ничего не началось, это ещё пока что. Спать слишком поздно, хотя Лёнька бы предпочёл пропустить этот день и проспать, на день пропасть во всех ориентиров для всех. Всех, кроме Вовы. Хотя и тот, судя по виду, тоже не против так же поступить. Вот такие они и «неправильные» и «странные» сумасшедшие. Они не такие как все, а значит понесут за такое в скором будущем наказание.       Если наказанием можно считать следующий день, то Вова был бы не против согласиться с этим. Унылые седые и всё время до боли одинаковые дни выматывали. Сердце в слезах требовало перемен, но лучше бы оно не желало этого и замолкло. Раньше это легче переносилось, но может это с возрастом груз жизни всё тяжелее и тяжелее, а может вина во влиянии Лёни на Приморского. Только вот хорошим или плохим определённо охарактеризовать было сложно. Просто… были разные, временами противоречивые, чувства.       С одной стороны, ну, Лёнька хороший, он никогда слова плохого не скажет, всегда правду говорит в лицо и не стесняется этого. А с другой стороны пугал своими иногда непредсказуемыми странными поступками. Он всегда смотрел, чтоб все розетки были закрыты, чтоб никто не проходил мимо, когда он говорил. Также Вова понимал, что неосознанно ищет от него какой-то подвох, будто тот и правда собирается его взять и бросить. И даже, если и Приморский пытается вести себя по-теплому, ему кажется, что это выглядит как-то неискренне. От этого было тревожно, он правда боится потерять Лёню, а после не вернуть. Боится остаться один на один с жизнью надолго. Кажется общение вызывает зависимость. Его любовь это одна странная зависимость. Признаться, он бы хотел избавиться от неё, но после, посмотрев на Лёню, на то, как искры переливаются в его глазах и широкую улыбку, хотелось просто отдаться в объятия. Обнимать и ни за что не отпускать после. Обнимать так, будто если не сделать этого, то вселенная взорвётся. И гореть, гореть пока сгорит окончательно. — Вов. — тихо, еле слышно позвал его Лёня. По его виду, парень прикинул в голове, что что-то случилось. Может чашкую что лежала на столе, разбил, хотя звука разбитой посуды не было, да и она спокойно стояла себе как ни в чем не бывало. Может что-то хуже? Он подвигается ближе, а после у уха шепчет. — Я думаю, что надо сбежать. — Что? Куда? — Вова совсем не понимает, что происходит, что он пропустил. А он мог что-то пропустить, пока уходит в свои мысли. Да и если убегать, то для него смысла не было, как можно просто взять и бросить всё, это же не так просто. Нет, тут явно что-то не так, случилось что-то серьёзное. Или это очередная шутка или внезапная неконтролируемая мысль Лёни. Он тихо добавляет и он опять не выдерживает, матерится. Стыдно будет, может быть потом, при дорогих людях можно много. — Что ты задумал, блять. — Я не хочу здесь быть. Здесь, — Амурский щелкает пальцами, пытаясь что-то вспомнить, а может правильно донести свою мысль. Он хмурится, отводит глаза в сторону. Может понимает, что несёт какой-то несуразный бред. — здесь мы не нужны. Это будет лучше для нас. — Ты не думал хотя бы спросить меня? Разве это лучше для нас? — нет, от этих слов даже Вова в шоке. Он боится того, что сказал на эмоциях. Нет-нет-нет, это ужасно. Пиздец. Он во второй раз в жизни идёт наперекор чужим желаниям. А в первый раз это стоило сломанной руки и многочисленных синяков на теле. Он смотрит в чужие, кажется остекленевшие и помутневшие в полумраке, зелёные глаза. Ему страшно, сердце бьётся так быстро, будто бы вот-вот и остановится. — Пожалуйста, поверь мне, здесь невыносимо просто. Это место, этот… город и страна нас принимут. — эти слова он шепчет так, что еле расслышать. Он всё ещё боится, что здесь кто-то посторонний есть. Вова понимает, всё что скоро произойдёт является одной огромной ошибкой, не смотря на яркие и ранее «оптимистичные» высказывания Лёни. Может это и правда будет ошибкой, что сделана просто, мол для нас. — пока они лезут в чужую постель, здесь нам не место.       Вова колеблется, впервые ему неловко и мерзко от разговора с дорогим человеком. Хотелось бы поскорее сбежать из своей же квартиры. Сбежать подальше от выбора и своих проблем, забыться в чем-либо. Лишь бы не видеть этот момент снова. Ему обидно, ему больно блять. Блять, блять, блять. Почему опять его мнение не учитывают? Почему его опять не замечают? Точно ли это реальность, может Вова всё путает, пусть это будет сон. Пусть это будет сон. Пусть это будет сплошной блядский кошмар, он не выдерживает уже всего этого натиска жизни и проблем. И нет, он не злится, он не грустит. Просто тошнота, обычная, мать его, тошнота от тяжёлых выборов. Всё прямо так же, как в детстве, когда «неправильный» выбор карался ударом головой об стол. Всё, как в детстве. Хотелось бы, чтоб это были бы хорошие воспоминания. Так, надо прийти в себя, надо быстренько успокоиться, угомонить это чёртово сердце, что никак не перестанет биться в грудной клетке, так сильно, что удивительно, как не сломались кости. Было больно. Он опять странный, он опять неправильный. Твою мать.       Он чувствует на себе чужие руки. Может он и правда поступает неправильно, может быть Лёня прав. Вова опять ошибается? Сколько ещё можно ошибатьсяю неужели нельзя просто взять и сделать без них? Руки сжимаются на талии и прижимают. Блять, почему сердце всё не успокоится. Можно оно заткнется навсегда? Было страшно. Вместе с ощущением, что вся жизнь пройдена зря. Руки гладят Вову по спине. Сейчас прикосновений не хотелось совсем. Он бы заплакал, если бы мог сейчас. Он бы закричал и что-то сказал, но сил не хватало. Во всяком случае, он уверен, что Лёня ничего плохое с ним не сделает, он не способен на подобное. Это он помнил. Пусть это всё окажется нереальным, он и правда с лёгкостью готов поверить, что всё один сплошной кошмар. Чужое дыхание звучит слишком судорожным и помятым, будто тот что-то хочет сказать или отдышаться. — Извини. Это было как-то слишком. Я не хотел, вот честно.       Он прощает, хотя не видит ничего плохого. Вова простит его, но только не себя за своё, местами странное, поведение. Нет уж, этот день с самого утра предвещает быть тяжёлым. Хотелось пить, но не было сил даже дойти до куда-либо. Он бы поспал ещё, если бы мог пришел нормально, а не как обычно. Надо скоро собираться на работу, но пока время есть, пускай сегодня он был бы не против прогулять. Надо заставить себя сделать это. Кто сделает это, если не он. Но по правде, Вове кажется что в нём что-то умерло и мир внезапно стал более серым и бессмысленным. Жить слишком тяжело, в этом видимо и вся её романтика. Было холодно, колени дрожат от этого чувства, кончики пальцев совсем грелись, пускай в комнате достаточно тепло, отопление работает. Должно по крайней мере. — Извини, я отойду. — Вова выпутывает их этих объятий и убегает в ванную. Руки еле могут закрыть дверь на защёлку. Чёрт, кажется он и правда не в состоянии что-либо нормально принять. Нет, это точно не связано с Лёней, точно нет. Нет-нет-нет. Это что-то, что он уже почти забыл с течением времени, а может просто не желал даже вспоминать это, а может вообще мозг сам решил, что это не нужно, чтобы не травмировать сильнее себя. Он смотрит на себя в зеркало, хотя кажется, что за него, куда-то в бездну. А после, спустя пару мгновений, включает воду и умывается. Ледяная вода почему-то кажется такой горячей и удушающей. Она текает с рук и с лица маленькими прозрачными капельками, а парень будто бы всё равно спит. Мокрые пряди чёлки беспорядочно прилипают ко лбу.       Он смотрит в зеркало. И только потом понимает, что плачет. Точнее нет, не плачет, просто тёплые слёзы идут вниз. Он просто ничего не понимает, и не хотел бы понимать. Он ничего не хочет, вообще ничего. Может быть это и правда хорошо? Может и правда плохо? Вова понимает то, какие ошибки существуют вокруг. Но умирать он совсем не хотел бы, не хотел обременять своей смерть кого-нибудь. И чтоб кто-то страдал тоже, не хотел. Кто-то, кто не он. Так, надо просто смириться со всем этим, чего с ним, будто бы раньше его планы решались без него.