… и, пожалуй, стоит признать очевидное: с засады «Туманное гнездо», названной в честь Жозефины Карнейской — как вы помните, прозвище у нее было Цапля, — и одного из ее величайших творений, заклинания «Туманный сон», способного усыпить нашу с вами любимую столицу на добрый час, и начала вершиться история. Вопрос из зала(студент): А какое ваше любимое заклинание? Из известных? Ректор: Без сомнений, это «Крылья». Жаль, что их так никто и не повторил во второй раз.
Расшифрованная стенография вопросов зала после выступления ректора с первой частью собственной монографии «Культ Хлидскьяльва: величайшие деяния» на перекрестных открытых лекциях в честь 500-летия с момента основания Королевского колледжа.
— Любимый, — елейно пропела Жозефина, глядя на хмурящегося Робба, словно по-настоящему влюбленная деревенская дурочка. — Морщины останутся. Личико сделай попроще, о, великий герцог… а ты, — каблук сапога попал Нику прямо по коленке, и он едва не прокусил щеку от резкой боли, — сиди прямо, не мельтеши перед глазами. Из книг в Зеленом поместье было ясно, что Жозефина, как и Анна, могла классифицироваться в качестве высшей чародейки, талантливейшей ведьмы — ей не требовалось произносить заклинания, она могла спокойно обходиться и взмахом руки. И если Элиш специализировалась на боевой магии, жертвуя искусством в пользу мощности, то Цапля, эта графиня или баронесса Карнейская (право, Ник в этом безумии совсем позабыл ее настоящий титул), была ее полной противоположностью. Замысловатые иллюзии, заклинания в заклинании — Жозефина становилась с каждым годом все опаснее, а с каждым перерождением будто бы и могущественней. — Повтори теперь все, что я тебе сказала. — Не отличаюсь плохой памятью, — сурово отрезал Робб. — Смотрите-ка, — наклонилась она вперед, сидя на поваленном магией дереве. Какая ирония, что столь величественный дуб, служивший многим путникам отдыхом от солнца, теперь был горазд только умасливать задницу этой сумасшедшей. — Я сказала, что надо повторить, значит… — Кто ты такая, чтобы мне указывать? — герцог Пемброк едва не зевнул. Ник еще никогда не видел его столь замученным. — Я? — опешила она с неожиданности. — Убить ни одного из нас не сможешь. Хватит городить чушь и убирайся, откуда вылезла. Свои разборки с Хлекк… — Все еще кремень, — то ли с удивлением, то ли с восхищением заключила Жозефина. — Жаль, что ты решил связаться с Элиш, мы бы стали замечательной парой. — Мы бы стали парой до того, как ты бы убила всю мою родню, или после? — Во время, — прищурилась Жозефина, и Ника едва наизнанку не вывернуло от жутковатой ухмылочки. Теперь-то неудивительно, что она накатала роман, в котором герцог Пемброк пылал к ней совершенно нелогичную страсть. — Ладно, — хлопнула себя по коленям ведьма. — Мое дело — предупредить. И сопроводи… — она покачнулась, схватившись за голову. — Черт, Хлекк здесь. — Вот и не надо смешивать личное и работу, — Робб держался весь разговор на почтительном расстоянии, готовый в любой момент то ли покромсать ее в капусту, то ли схватить за волосы и кинуть в огонь. — Ой ли, — недовольно закатила глаза Жозефина и, размяв плечи, наконец, поглядела на Ника, как на какое-то совершенное и удивительное недоразумение. — Надеюсь, я увижу тебя, друг, на похоронах. А теперь извините, — щелчком пальцев она открыла портал, — надо решить парочку вопросов личного характера.***
Удивительнее даже было не появление Жозефины как таковой. Скорее, Ника впервые по-настоящему испугала ее поистине почти безграничная власть над пространством, временем и разумом: погибший на его глазах торговец оказался живехонек, проснувшиеся ото сна рыцари не видели ничего необычного в своем неожиданном желании прилечь прямо посредине разбитого герцогского лагеря, а альфы-ренегаты оказались кошками, белками и воронами — словом, явь и иллюзии переплетались магическим образом, и теперь он сомневался даже в реальности стоящего перед ним Робба. — Всегда смотри на руки, — проговорил он, словно прочитав мысли. — Это самый действенный способ распознать иллюзию. Работает безотказно. — Руки? — кто-то подал Нику оставленную в карете шкуру, и он с радостью укатался в нее, чувствуя, как изо рта выходит пар. В голове даже не промелькнуло мысли, что он совершенно привык к прислуге за короткое время, проведенное в поместье. — Непреложный закон магии, — пожал плечами герцог и кивнул в сторону наспех расставленного шатра. — Приглашаю погреть мою постель. — Вот так… после всего? — У меня тоже нет настроения тебя сегодня брать, — поморщился Робб, даже не глядя на вытянувшееся оскорбленное лицо Ника. — Просто погреешь постель. — Даже не знаю, как на это реагировать… — Просто ложись рядом, желательно, голый. Ник в ужасе схватился за свои плечи. Пора бы привыкнуть, что для Робба и маги-ренегаты, и сумасшедшие чародейки — естественная часть распорядка дня, где-то между вторым полдником и обедом. Он оставался спокойным и величественным в любой ситуации. С одной стороны, это безусловно внушало доверие, и внутренняя омега едва не млела от уюта и защиты, которую дарил его совершенно будничный тон. С другой, в распорядке у Ника не значилось никаких порталов, иллюзий и измазанных в крови с ног до головы барышень. — Я же сказал: у меня нет настроения, — Робб поморщился, как если бы Ник кидался ему в ноги с истерикой взять поскорее да погрубее. — Может, это у меня нет…! — Омега всегда подчиняется альфе. Хочешь ты этого или нет. Я — вожак. — Звучит ужасно. — За поэтикой, вон, к нему… — Робб махнул рукой в сторону барда и щелкнул пальцами своему мальчишке-бете, служке, всегда начищавшему его доспехи и подавшему по утрам воду. — Подготовь все ко сну. И мужа моего тоже. Ник даже не понял: расстроило его скверное настроение супруга или, наоборот, обрадовало?***
Дальнейший текст воспроизводится по изданию: «Сборник сочинений Юлианна Клейтона, виконта де Гранлье в 5-ти томах. Том 2», с исправлениями по журналу «Королевский вестник» (с сохранением орфографии) Редакция ректора Королевского колледжа
Говорят, Жозефина Карнейская, эта разорившаяся вертихвостка, ошеломительно быстро приставившая всех более-менее видных альф к кончику своих атласных туфелек, тратила благодаря кое-кому (не будем называть здесь его имени, а охарактеризуем его совершенно ничем не значащим инициалом Т.) на каждое свое платье казну Аргоса. Что ж, заявляю со всей уверенностью, на которую способен: у нее появился поистине достойный соперник. Ни один омега в империи не может позволить себе драгоценную шкуру снежного барса, добытую рукой великого герцога Роберта Пемброка. А баронет Найтштайн позабыл ее в своей карете! Воистину, что, если не деньги, сподвигли его выскочить за этого мясника-повесу и разрешить раньше церемонии поставить метку на своей прелестной шейке? О, кричащие о великой любви, да-да, вы наивные мечтатели, спешу вас разочаровать — любовью меж ними и не пахло. Как бы романтично не выглядела их история (кто писал ее, тот сущий бездарь!), вряд ли она отражала саму суть их брака. Брака по расчету! Но, заметят самые внимательные из вас, если баронет Найтштайн польстился на драгоценности Пемброков, на что же польстился наш владыка северных земель и возможный будущий император? Прелестные попки и без того были открыты к его вниманию, а женщин не смущал даже статус доминантного альфы. Поясняю! Пресытившись всевозможными развлечениями во всех концах нашей необъятной империи, утешая безутешную вдову, подругу детства, графиню Элиш, страдая от всевозможного пристального внимания самых утонченных омег двора и вымаливая минуты покоя у баронесс и виконтесс, герцог Пемброк, великий герой и поистине достойный потомок прославленного рода, вероятно, был пленен столь неприметным баронетом благодаря тщательно выверенной тактике хитроумного обольстителя, заключавшейся в совершенной незаинтересованности в столь выдающейся фигуре. Не выказывал ни капли восхищения, не ловил, раскрыв рот, каждое его слово, не искал с ним встреч — и оказался достойным кандидатом на роль младшего герцога Пемброка. Вероятно, сам герцог Пемброк находил утомительным окружавших его по обыкновению поклонников и поклонниц. Шумные, влюбленные, истеричные и назойливые. Именно этих качеств баронет Найтштайн и был лишен. Впрочем, супружеские обязанности горизонтального назначения оба исполняли со страстью, подобающей влюбленным. Баронет Найтштайн ночевал исключительно в кровати герцога, и, судя по характерным стонам, каждый раз ублажал его до рассвета. К столице лицо супруга-омеги приобрело зеленовато-измученный вид, а под глазами скопились синяки, поэтому многие, кто посетил из любопытства особняк герцога в тот же день с непрошенным визитом (что довольно бесцеремонно!), остались недовольны увиденным. Спешу, впрочем, напомнить, что баронет Найтштайн не обязан нравиться никому, кроме самого герцога Пемброка. Даже больше! Он не должен нравиться никому, кроме самого герцога Пемброка, иначе рыцарский поединок на турнире в честь памяти покойного императора в который раз превратится в кровавую мясорубку. Все же помнят события двухлетней давности? Что же, напоминаю тем, кто забыл: герцог Пемброк самолично зарубил старшего и единственного сына одного из ближайших соратников нашего ненаглядного Т. Отец до сих пор безутешен, а кое-кто нашептывает, что он и вовсе сошел с ума от горя.***
Николас своим глазам поверить не мог. Как-как? «… баронет Найтштайн польстился на драгоценности Пемброков»? Чего-чего? «… супружеские обязанности горизонтального назначения оба исполняли со страстью, подобающей влюбленным»? — Это что за галиматья?! — взревел он, комкая листок и едва не опрокидывая на себя модный столичный завтрак в духе крестьянской похлебки. — Столица, — пожал плечами Пемброк, оставаясь совершенно спокойным. — И тебе — все равно? — Будешь отрицать — разочаруются. Будешь молчать — подозрения подтвердятся. Начнешь оправдываться — только жалость вызовешь. Николас ничего толком и не придумал, чтобы возразить, поэтому в бессилии схватился за маленькую фарфоровую чашечку с кофе. В столице жизнь была совершенно иной, и здесь, в сердце империи, поистине кипела цивилизация. Даже несмотря на траур, соблюдавшийся скорее для вида и по долгу службы. Смерти императора ждали все: кто-то с нетерпением, а кто-то все же с ужасом. — Удивительно, что не пишут про Тристана и Жозефину, — как бы нехотя начал Робб. — Меня это беспокоит похлеще этих сплетен. — Может, разошлись? — Нет, — Пемброк криво поморщился. — Ее от него только с кровью отодрать можно. Что-то не так… И затишье перед бурей мне не нравится. Николас ничего не смыслил в столичном положении дел, поэтому глубоко вздохнул: — Если что — у нас всегда есть Анна. — Проблема в том, что я на ней не женился, а император помер раньше времени. Что-то непонятное взыграло внутри, нечто омежье и злое. — Жалеешь? — как бы невзначай спросил Николас. — Не очень. Ведь трахаться с Анной я бы не ста... От чего в него прилетело булкой, герцог Пемброк так и не понял. Хороша омега! Вылетела из столовой, будто оскорбилась до глубины души, а ведь сама сегодня с утра только и делала, что подмахивала спросонья. Не понимал Робб этих метаний и в любовь, если уж совсем по-честному, мало верил. Зачем страдать, когда удовольствие так близко?***
Дальнейший текст воспроизводится по изданию: «Сборник сочинений Юлианна Клейтона, виконта де Гранлье в 5-ти томах. Том 2», с исправлениями по журналу «Королевский вестник» (с сохранением орфографии) Редакция ректора Королевского колледжа
Графиня Элиш ничем не уступала Жозефине Карнейской, а Николас Пемброк затмевал обеих: в расшитом золотыми нитками черном камзоле, в карете запряженной шестеркой белогривых породистых кобыл с галантно раскланивающимся старым знакомым Робертом Пемброком он почти не был похож на себя прежнего. Неудивительно, что произошло то, что произошло, ведь омега при любых обстоятельствах альфе милее, чем самая красивая женщина. Я, ваш наипокорнейший слуга, стал живым свидетелем развернувшейся трагедии. Поначалу ничего не предвещало столь роковых событий. Николас держался рядом с графиней Элиш, вероятно, демонстрируя свое нижайшее почтение хозяйке своего достопочтенного супруга. Бывшая кронпринцесса довольствовалась демонстрировавшимся нижайшим почтением собственных вассалов. Однако идиллия омрачилась моментально, стоило появиться известному Т. С Жозефиной Карнейской. Редкой красоты и уродства девушка: н ее приятное от природы лицо отчего всегда противно глядеть, скажу я вам. Впрочем, кроме длительных переглядываний и перешептываний дело не заходило. Баронет Найтштайн (напоминаю, что официальной церемонии еще не случилось) сделался белым, словно снег. Император уже был никому неинтересен, все наблюдали за кровавыми глазами Т. Взмах руки, слово, взгляд — герцог Пемброк с перекошенным от злости лицом кидает перчатку в ноги Т. Карнейская в обмороке, и не зря: на прошлом турнире наш великий герой разрубил своего противника напополам. Элиш в замешательстве — ведь она, как известно, поддерживает кандидатуру Пемброка в качестве будущего императора. Найтштайна выворачивает наизнанку. Что же, господа, где смерть, а собрались столь достопочтенные гости, на похороны нашего великого отца-императора, там и жизнь. Ведь не зря все три дня до похорон Пемброк не выпускал супруга из особняка?***
Николас задрожал, стоило увидеть его профиль. Нет, не задрожал. Дрожит обычно листочек на ветру или одуванчик в поле, а Николас почувствовал себя пальмой в разгар цунами: чертов тайфун и с корнем не вырвет, и в покое никак не оставит. Дерек, его друг, почти брат, человек, ради которого он готов был на многое, если не на все, стоял перед ним в парадных латных одеждах, ведя под руку сумасшедшую психопатку, утопившую в крови с десяток деревень, главного палача ведьм и главного их врага — Жозефину Карнейскую. И не просто вел, нет, он ее нежно за талию придерживал, помогал взойти на помост и усаживал в обитое бархатом кресло. И выглядел этот чмырь совершенно не как Дерек. Этот нос, едва с горбинкой, отлично подходящий под общее впечатление с пушистыми ресницами и соколиным разлетом бровей, губы, пухлые, будто бы девчачьи, скуластое лицо, смоляные пряди волос и даже ужимки — Дерека, а ненавистный взгляд исподлобья не его. «Сегодня мы собрались здесь…» А Николас не смотрел на величественный гроб, хотя до этого гадал — какого это оказаься в первом ряду на похоронах властителя местных судеб? Не видел перед собой заполненную до отказа городскую площадь, чем-то отдаленно напоминавшую ватиканскую. Не разглядывал развалившихся зевак на крышах и не следил за знатью, поглядывающей на помост. Дерек. Черт побери, как ни посмотри, это было лицом Дерека! Значит, все те странности, которые с ним случались, все те ухмылки и двусмысленные намеки — все это не Дерек, а Тристан? — Пемброк, эй! — даже голос его! Робб повернулся нехотя, но вполне спокойно. — Он сейчас потечет, тебе не кажется? И начнет умолять трахнуть меня. Держи его покрепче. Все-таки… день неподходящий. Герцог поморщился, словно услышал совершенно безвкусный и неинтересный анекдот. — Робб, — елейно пропела Жозефина. — Может, мне убить его? Как твоего последнего младшего брата? Разорвать на куски голодными варгами? Николаса будто ледяной водой окатили, а Робб даже бровью не повел. Да, было бы странно, если бы герцог реагировал на такие детские провокации, но он все равно мягко положил свою ладошку на сжатую в кулак руку Пемброка. Николас и не замечал, каким тонким и мелким он казался рядом с доминантным альфой. — А может мне рот твой зашить? — спросила Анна. Лицо ее омывали мученские, наверняка, хотя бы наполовину искренние слезы. Она смахнула пару капель с подбородка черным кружевным платочком. — Не гавкай, Элиш. — Проскулила дворняга. — Я бешенная сука, забыла? Анна хмыкнула, снисходительно оглядев ее с головы до пят: — Какая же ты бешеная сука? Бешеные суки на деревни не нападают. А ты так, болонка своего ненаглядного уродца. — Помилуй, Анна, какой же из меня уродец? — Тристан усмехнулся, и Николас неожиданно осознал, что пялится на него, все крепче впиваясь в руку супруга ногтями. — Омега сейчас потечет, а ты — «уродец, уродец». Право, будь реалисткой. — Повезло тебе в этой жизни, что родился голубых кровей, — раздосадовано цокнула графиня языком и снова моргнула, чтобы особенно крупная слезинка картинно-страдальчески покатилась по ее бархатной, раскрасневшейся щеке. — Кстати, Робб, — словно не слыша ее, Тристан наклонился к ним, несмотря на то что сидел предусмотрительно поодаль. — Тебе понравился мой подарок? Один-в-один как с твоим отцом. Николас даже кинуться ему в ноги не успел, как Пемброк, впервые разгневанный до удлинившихся клыков, царапающих губы, едва не обнажил меч. — Поединок? — красные глаза загорелись предвкушением. — Поединок, — перчатка полетела Тристану под ноги.