***
Николас еле волочился по поместью — болело все, задница в особенности. Он теперь только стоять-то и мог, не в силах сидеть, но, как назло, при каждом шаге простреливало поясницу, да и руки тряслись. — Зря, — припечатала сурово Клавдия, но с утра помогла и ванну принять, и одеться в чистое. Жених — женихом, а настоящая метка ставилась на утро после церемонии. Спешка означала раннюю, совершенно незапланированную беременность, расползающиеся паучьей сеткой по столице слухи и незавидное положение в высшем свете с вечным осуждением, пусть напрямую и невысказанным. — А что я мог сделать? — удивился за завтраком Николас, лежа в собственной постели. — Отказать. Удивительно, что Клавдия рассматривала этот вариант в качестве рабочего. — Герцогу Пемброку? — Своему жениху, милорд. Николас скептично стрельнул глазами исподлобья, мешая ложкой жижу, зовущуюся в этом мире кашей. — И он бы послушался? — Вы, милорд, прежде всего, будущий супруг. Ваше желание не может стоять ниже желаний герцога в этом вопросе. Особенно, — понизила она голос, — в этом вопросе. — Вы… ты прекрасно знаешь, Клавдия, кто я и для чего метка. — Да, но это я, — остановила она его коротким взмахом ладони. — А свет в неведении. Не стоило спешить. Будь Вы хоть трижды Николасом из тех самых легенд и сказок, Вы теперь омега герцога Пемброка и были ею задолго до метки. Взять Вас, похитить, унизить или оскорбить означает лишь одно. Пойти против герцога Пемброка. — Разве я бы не оскорбил его своим отказом, по мнению света? Он же альфа. — Отнюдь. В глазах света Вы оскорбили род Пемброков, приняв приглашение разделить ложе. Не стоило привозить вас в Зеленое поместье, стоило сразу же увезти в столицу и сыграть свадьбу, — пробубнила Клавдия себе под нос, слегка поморщившись. Не боли у Николаса все на свете, он и впрямь бы почувствовал себя виноватым, но лишь равнодушно пожал плечами: — Прошлого не воротишь. — Я за Вас беспокоюсь. Жозефина Карнейская проглотит и вас даже не подавится. Его, по правде говоря, мало волновали чародейки. Столица сулила встречу с Тристаном, и ее он боялся сильнее, чем очередного узла в заднице.***
Жозефина ненавидела Котлы — здесь всем заправляла Хлекк, а в воздухе витал аромат мускуса, словно Элиш решила обоссать каждое дерево, метя территорию. С этой ненормальной суки и не такое станется. — Д-дура… — прохрипел лежащий в собственной крови человек. Кажется, староста. — Д-дура… — Я? — поинтересовалась она, наступая на его истерзанную ногу каблуком сапога. Глаза ее блестели оранжевым в зареве пожара. — Дура Хлекк, раз решила оставить Котлы без присмотра, зная, что я не в духе. А теперь выкладывай — каким путем поедет Пемброк в столицу? Я же знаю, что ты любим… Раздери его черти, помер! — казалось, день не мог стать еще хуже, чем был. — Принесите мне козьей крови, — щелкнула она пальцами стоящему рядом альфе. — Ненавижу разговаривать с трупами, блядь.***
— А разве в этом мире нет бандитов? — с сомнением покосившись на крепкую карету, Николас ощутил легкий укол беспокойства. Стрелы-то она выдержит, а вот изнутри на щеколду не закроется, и столица находилась гораздо дальше его родного дома. — Ты считаешь, что у нас есть бандиты, способные одолеть конных рыцарей? — Робб поглядел на него ровно так же, как он на повозку. С каплей презрения. С такой маленькой, но от того еще более едкой. — В особенности конных рыцарей герцога Пемброка? — И что такого особенного в конных рыцарях герцога Пемброка? — буркнул он, кутаясь в сшитую из недавно убиенного барса накидку. Альфа изобразил на лице что-то очень похожее на искреннее удивление: — Например, — начал он серьезным тоном, — что их лошади и доспехи стоят, как двести ограбленных купеческих караванов. Это что за бандит должен быть? — Ведьмак? — Ведьмаков не существует, а магов-ренегатов я вздерну на ближайшем суку еще до того, как ты опомнишься, мой обожаемый супруг, — и зачем-то потянулся к его плечу. Он вообще за утро только и делал, что пытался облапать. Николас, конечно, не давался. Ночью пустил все на самотек, а теперь жалел, еле передвигая ногами. — Хотя бы в этом ты похож на всех остальных омег. — Удивительно, правда? Я тоже боюсь умереть еще до того, как мы въедем в столицу, — Николас даже не схватился за галантную поданную руку Пемброка, сам неуклюже влез в тесную карету, впрочем, достаточно искусно отделанную. — Не бойся, — сощурился Робб, и этот прищур не сулил ничего хорошего. — Я тебя спасу. А вот в этом почему-то Николас не сомневался, ведь даже новехонькую метку обожгло пламенем, вся омежья его суть трепетала от восторга.***
Задница у него не отвалилась, мир не перевернулся, снег не растаял, а он сам не умер — жизнь после первого узла продолжалась, несмотря на всевозможные причитания Клавдии и расшалившиеся страхи Николаса. Удивительным образом он не почувствовал себя ни грязным, ни испорченным, ни надломленным, ни даже оскорбленным… Хотя нет, оскорбленным все-таки почувствовал. Ведь проснулся он на заре, один-одинешенек, с истерзанным пятнистым от мозолистых ладоней и слишком уж кусачих губ телом, накрытый легкой простынкой, а не валявшимся рядом на кресле шерстяным одеялом. Пемброк мог обойтись нежнее, ласковее и повнимательнее. Не зря Анна отзывалась о нем, как о ледяном истукане. Даже если вспомнить пресловутый роман, пусть и написанный Жозефиной, и там он был не особо многословен и щедр на эмоции. Впрочем, Николас не жаловался. Не в том положении, во-первых, а во-вторых, ему понравилось. Доедая кашу, он размышлял, как бы назвать это сытое чувство, возникающее при каждой мысли о проведенной под альфой ночи, и пришел к выводу, что врать самому себе смысла не было — удовлетворение. Его внутренняя омега, его естество и нутро, получила альфий узел и даже метку, и теперь ликовала, надеясь на повторение. Что ж, подумал Николас, чувствуя, как карета трогается с места и тот самый назойливый бард, сопровождавший их в Зеленое поместье, начинает бренчать на лютне. Супружеские обязанности не так уж и плохи: лежи, получай удовольствие и стони в такт глубоких, ритмичных толчков. Надо было разузнать об отношениях омег и альф как-нибудь поподробнее, ведь воздержание, длившееся пять лет, наконец-то закончилось. Может, хоть с помощью секса избавится от этого странного напряжения внизу живота, каждый раз в морской узел складывающегося, стоило ему только бросить взгляд на Робба.***
Жозефина размяла плечи, вытирая с щек запекшуюся кровь. — С утра до ночи, — проговорила она, чувствуя, как пар выходит изо рта. По ночам в горах холодало с удивительной скоростью, — подчищаю, мою, убираю. Вряд ли эта сука, — стоявшие рядом альфы покосились друг на друга, ведь «сукой» у нее могла быть только графиня Элиш, — так свои золотые годы проводила. На побегушках у Тристана, разодрали бы его черти, может, мне бы спокойнее жилось. Хлекк так и не явилась. Видимо, получила четкий приказ не высовываться. — Найдите мне зачарованный караван Пемброка, — она глубоко вздохнула, глядя на догорающие крестьянские хаты. — Лучше до того, как они сделают привал. Вылавливать из реки трупы — так себе занятие в такой холод. Даже, — смерила она оценивающим взглядом самого высокого рыцаря, — для магов-ренегатов.***
В карете нечем было заняться, и когда Николас услышал громогласное «здесь!», едва не выбежал из тесной повозки в радостной надежде размять затекшие ноги и отбитую на ухабинах задницу, а заодно огреть лютней этого языкастого барда, за один только день сочинившего несколько пошловатых песенок о нем да герцоге Пемброке, коими развлекал всех рыцарей. — Где он? — он напустил самый суровый вид, разглядывая слонявшихся без дела и по делу вассалов. — Меня ищешь? Николас подскочил на месте. — Нет, — мотнул головой, уходя от очередного дружеско-супружеского хлопка по плечу. — Барда. — Песни перед сном послушать? — Отрезать язык, — хмыкнул он. — Я не планировал никому резать языки и щипцы не захватил. Придется самому, по-живому. Приподняв брови, Николас скривился: — Шуток ты не понимаешь. — На поле боя особо не пошутишь. Крыть было нечем. — Хорошо, — кивнул Николас, смиряясь с очевидным. Чем он тогда соблазнял всех доверчивых омег, только своей мордахой да титулом? Неужто Жозефина оказалась права в своих графоманских упражнениях? — Забыли. Где мы будем располагаться? — Подожди, пока поставят шатер. — Мы будем ночевать в одном шатре? — Все альфы чувствуют на тебе метку, ты весь пропах моими феромонами, бросить тебя одного — отказаться от свадьбы и вбить меж нами клин. Пемброк выглядел отчего-то довольным и взбудораженным. — Тем более, — продолжал он, даже не глядя на Николаса, — я хотел бы продолжения. В моей постели давно не было омег. Он едва не упал замертво: — П-продол… продолжения? — прошипел сквозь зубы. — Ты с ума сошел? — Тебе же понравилось, — равнодушно пожал плечами Робб. — Мы супруги. Совместим приятное с полезным. — Ты же говорил, что это редчайша… — Я был неправ. Это герцогская сверхспособность — признавать ошибки столь молниеносно? — Как-то неожиданно быстро, не находишь? — Я жил и рос в боях. Если бы я был упрямым, я бы уже был мертв. А если я не был бы настойчивым, то не был бы великим герцогом Пемброком. — И ты… — Николас упер руки в бедра, — решил предложить мне вот так потрахаться? — Лучше было хранить молчание и взять тебя через силу? — Ты думаешь, если предупредил заранее, я обязательно соглашусь? Права была Анна. Права была во всем, а он не слушал. — Не согласишься, так смиришься и через силу брать не придется. Разв… Его прервал звонкий свист. Пронзительный, короткий, настолько громкий, что Николас с непривычки схватился за уши и поморщился, вглядываясь в пугающую черноту хвойного леса. — Блядь! — резкий толчок в грудь выбил из него воздух с равновесием, он завалился на спину, поскользнулся и упал на снег. Это едва ли не спасло ему жизнь — стрела подкосила одного из торговцев, прибившихся к рыцарям в надежде спастись от разбойников, пробив ему шею. — Лежи. Летящий болт Пемброк отбил мечом, да так ловко, словно от гусиного пера отмахнулся, а через мгновение и вовсе разрубил пополам первого же выбежавшего из темноты альфу. Николас даже испугаться не успел — настолько все произошедшее казалось нереальным. — Выходи, — проговорил Робб в темноту. — Выходи, у меня нет настроения. — Дернешься не в ту сторону, и все не спать будут, а корчиться в муках, — прозвучал красивый женский голос. — Николас, сколько же не виделись, негодяй? Садись обратно, взрослым надо потолковать. В дорогом охотничьем костюме из бархата, подбитого на воротнике соболиным мехом, с невероятно огромным бриллиантом, сверкающим заместо броши, в меховой шапке с лисьим хвостом Жозефина казалась совсем безобидной. — Надо же, — улыбнулась она, поравнявшись с Пемброком и не сводя глаз с распластавшегося на снегу Николаса, беззвучно ловящего ртом воздух. — Нашла-таки. Он обернулся, пытаясь скрыть дрожь в теле. Все маленькое войско, с которым они тащились сквозь ущелье, все лошади и даже совы — никто не ушел от заклятья. — Тристан повелел сопроводить вас без эксцессов, — продолжала Жозефина. — Но я по пути заскочила к Хлекк. На шабаше она так меня взбесила, захотелось преподать урок. Прости за внешний вид, мой любимый. И только сейчас, в тусклом свете разведенных костров, Николас понял — ее костюм не был красным. Он просто пропитался кровью. И кровью человеческой.