Ты принадлежишь мне

Клавдия, похоже, знала обо всех сношениях своего достопочтенного герцога с ведьмами, во всяком случае, она не высказала ни удивления, ни смущения при виде графини Элиш, словно та гостила в Зеленом поместье несколько недель кряду, и спокойно подавала кофе, попутно интересуясь столичными сплетнями. — Ой, благодарю, — отмахнулась от вскользь брошенных комплиментов Анна, разминая свою шею и едва приподнимая вуаль, дабы сделать глоток ароматных зерен. — Вы тоже ничуть не изменились. — Миледи, — Клавдия учтиво поклонилась. — Время щадит лишь достойнейших. — Ха! Это поэтому у твоего хозяина седина у висков уже в таком возрасте? Сидящий за столом Робб на мгновение отвлекся от бумаг: — Почему бы тебе не сесть на свою метлу и не, — поиграл он пальцами, — улететь отсюда? — Боюсь, метла нынче не в моде. Путешествуем исключительно голыми, восседая на козлах. Неужто так не терпится увидеть мои чресла? Ты только с женихом своим посоветуйся, и я тебе все покажу. Чай, не девица. Даже Ник коротко усмехнулся, доедая поданное печенье, ведь с Анной в поместье все будто бы оживало. В ней, в отличие от жившего свою первую жизнь Робба, чувствовалась искра, хотя он всегда считал, что бессмертие должно тяготить обладателя, особенно настолько изощренное. — Клавдия, — только обреченно махнул на дверь Робб, решая не вступать в бессмысленный спор, — спасибо, больше не беспокой. — Ваша Светлость. Стоило дубовым дверям закрыться, как Анна сорвала со своих глаз вуаль. — Эти приличия! — недовольно фыркнула она, глядя на удивленного Николаса. — То есть, все хорошо, если она знает о тебе, как о ведьме, но все плохо, увидь она, как ты не убиваешься по своему несостоявшемуся мужу? — Робб захрустел сладкими сухарями. — Что за наглый наговор! — будто бы оскорбилась графиня, поудобнее устраиваясь на кушетке. — Мы консумировали брак, не распространяй столь порочащие мою честь слухи. — Бою… — Кстати, — прервала она Робба, и тот послушно поджал губы. — Николас, ты сказал, что твой друг в том мире был похож на Тристана. Из какой жизни? — Перед своей смертью… ну, здесь, — Николас нахмурился, стараясь припомнить детали. — Там же был и дед Робба. И вы очень похожи на себя сейчас… то есть тогда… — Да, я переродилась в этой жизни в качестве своей же внучки, — Анна горделиво убрала с плеча локоны. — Удача всегда сопровождала мою жизнь. Но, что меня больше всего волнует в этой истории, — вмиг сделавшись серьезной, она подалась вперед. — Каким образом Тристан смог приглядывать за тобой в том мире? Жозефина даже не поняла, что у нее получилось перенести тебя сюда, обратно. А у него самого были сомнения, что это ты и есть… — Может, — подал голос Робб, хватая второй сухарь. Небось, для него целую корзинку и принесли, — это была часть… ну, проекции Жозефины? Она же смогла создать столько книг. — Это-то и странно. Она насоздавала и держала открытыми несколько порталов, но в успехе не была уверена, это значит, что она училась на практике, сама создавала заклятия. Но если Тристан был его, — длинный пальчик указал на Николаса, — лучшим другом, то тут все не сходится. Хотя… может, убив его, ты забрал часть его души с собой? Тогда это объясняет, почему он теряет силы быстрее, чем когда-либо. — Такое возможно? — удивленно брякнул Николас, пачкая крошками дорогой герцогский зимний дублет, сшитый по заказу Клавдии и представленный ему с утра лучшим местным портным. — Почему бы нет? Ничего невозможного в этом мире нет. — Ты думаешь, что его душа раскололась на части? — для пущей уверенности переспросил Робб. — Наши силы связаны с душой, а не с кровью, поэтому логично было бы предположить, что если мы теряем силы, то мы теряем и наши души. В конце концов, мы будем все так же бессмертны, но магией владеть не сможем… Слово «власть» в клятве можно интерпретировать по-разному. Это точно не материальная власть, иначе мы бы не рождались крестьянами. Это точно не власть над магией — мы бы не теряли сил. Власть над смертью? Временем? Жизнью? — впервые Анна казалась столь серьезной. — Поэтому если Николас убил его и сбежал в другой мир, минуя кару культа, то будет логично предположить, что он мог забрать с собой часть Тристана. Ведь зачем жертвоприношения с черной магией? Он воссоздает свою душу по кускам за счет чужих жизней. — То есть он хочет обмануть клятву? — Одному это удалось, — пожала плечами Анна, отпив кофе из фарфоровой чашечки. — И кому? — Николас ей едва в рот не заглядывал. — Как «кому»? — удивленно переспросила она. — Тебе, конечно же. Убив Тристана, ты нарушил клятву. Но ты смог не просто вернуться в наш мир, ты переродился в другом и долгое время жил, совершенно ничего не подозревая. — Удачливый сукин сын, — прищурился Робб. — Эй! — В конце концов, — Анна встала, расправив ладонями складки на своем платье, на которое ушло, как минимум, столько ткани, сколько могло бы уйти на все занавески в поместье, — тогда он выиграл нам немного времени, и мы смогли усмирить Цаплю. — Цаплю? — Ой, ты ее в первой жизни не видел, — отмахнулась графиня. — Высоченная, без груди, талии или задницы. Длиннющий нос, — она пальцами показала, какой именно. — Утопленницы и то краше. Столь прекрасное и вычурное имя ее не спасло, и все звать Цаплей с моей легкой, совершенно беззлобной подачи, — Анна кокетливо повела плечом, взмахом руки открывая портал. — Что же, мне подобает безутешно рыдать над кроватью своего недо-свекра, поэтому пойду исполнять долг святой невестки. Робб? Ты помнишь наш уговор? Николас впервые слышал о каком-то уговоре. Он перевел нервный взгляд на помрачневшее лицо герцога. — Да-да, — отмахнулся от нее, стараясь не смотреть в сторону поддельного жениха. — Иди. — До встречи в конце этой недели, господа. Передайте дражайшей Клавдии, что я в жизни не пила кофе вкуснее. И жду вас в столице. Непременно навестите. Словно могло быть иначе.

***

— Чего?! — взвизгнул Николас, натянув одеяло аж до подбородка. Усыпанная книгами об истории мира и магии кровать не располагала местом для неожиданных гостей почти в полночь. Да еще и в неглиже. Герцога Робба от полного непотребства спасала только легкая (и это в такую стужу за окном!) туника. — Я уже повторял: без метки мы не покинем Зеленое поместье. — Давайте н-не п-покидать! — Николас постарался взять себя в руки, но язык во рту даже шевелиться не хотел. Уж слишком яркими оставались недавние воспоминания. — Как ты себе это представляешь? — недовольно закатив глаза, герцог поставил на столик канделябр с шестью рожками. — Нам надо быть к похоронам императора. — Еха… едь… поезжай без меня, короче! — Как я могу поехать без вас, мой ненаглядный супруг? — Я еще не супруг! — Ты мой жених, — Робб был настолько уверен в собственной привлекательности, что даже кровать от книжек расчистил. Николас и не заметил, а они уже лежали на прикроватном столике ровной стопкой. Знал бы — перенес бы сюда всю библиотеку. — Хватит сопротивляться. Мне тоже не доставляет удовольствия с тобой спать. — Зачем заниматься тем, чем не хочется? — Это один из редчайших моментов в моей жизни, когда я делаю что-то столь неприятное. Бегать за магами-ренегатами нравилось мне больше. Николас даже дрожать перестал! Хоть память и возвращалась к нему урывками, в которых обычно ничего не происходило — то он вспоминал, как в какой-то из жизней видел похожий пейзаж за окном, то ему чудилось, словно он уже где-то пробовал такой же ореховый пирог, то он знал наперед некоторые абзацы из древнейшей истории, — но он все же омега! И всегда им, если верить Анне, был! Натура протестовала! — Хам, — выдохнул он неверующе. — Какой есть, — оскорбление никак на герцога Пемброка не повлияло, и он рывком, намотав край одеяла на кулак, сорвал его с Николаса. — Раздвигай ноги. — Прямо — так? Николас с девушками-то нежнее бывал. И чего все понаходили в этом мерзавце? Стоило Роббу начать открывать рот не по делу, как он превращался в отъявленного негодяя. — А как еще? — пожал он плечами. — Отсосать можешь, чтобы настроиться. — А так просто укусить… нет? — Тебя чему твоя мать учила, а? — хмыкнул герцог. — Метка ставится только во время любовных утех. Так что… можешь отсосать. — Сам себе и соси! — едва не поперхнулся от такой наглости Николас. — Что ж… долгие разговоры и уговоры — не мой конек. Если ты не прочитал еще, — кивнул Робб на самую тяжелую из книг по истории, — я не беру крепости изнуряющими осадами. Я предпочитаю атаковать в лоб. Поэтому тебе лучше не испытывать мое терпение. Ползи. Сюда. — А… а… а атмосфера? — ляпнул первое, что пришло в голову, Николас, отползя к самому краю. Дальше — уже в окно. — Вино? Пирог? — Пожрать захотел? Ночь на дворе. Какой непроходимый болван! Вспомнилась Анна, утешавшая пресловутым «может быть и хуже». — Тем более, раз уж ты был влюблен в моего деда, можешь представлять его. Говорят, на него я похож сильнее, чем на отца, — не то оскалился, не то улыбнулся Робб. Нет, хуже точно быть не могло. — Принеси вина, иначе я закричу и сигану в окно, — зачем-то пообещал Николас. Видимо, на нервах.

***

— Даже не окажись ты тем самым Николасом, — развалившись на кровати и сложив руки на груди, Робб смотрел, как этот ненормальный пытается опрокинуть в себя шестой по счету стакан вина, сидя на самом краешке, — я бы все равно тебя трахнул. Ради твоих же сопливых сестер и матушки. Омега фыркнул, закатив глаза: — Я бы настроился. А так, — он пальцем покачал, — не-а. — Я не мастер атмосферы, — согласился Робб, припоминая себя в постели с кем-либо. Обычно ему ничего делать не приходилось, стоило лишь назвать собственное имя или окинуть взглядом дольше положенного, к тому же не таким целомудренным, как омеги и женщины срывали с себя не только одежды, но и драгоценности. — Но и ты… не особо меня возбуждаешь… Прозвучало даже для себя самого неубедительно, но Николас этого даже не заметил. К счастью, разумеется, потому что здесь Робб основательно кривил душой: не мог такой омега уж совсем не нравится. По правде говоря, были у него и пострашнее, не такие стройные, не такие нежные и белокожие. — Успокоился? Николас пьяно кивнул. — Ложись. — Всякий раз, когда ты заходишь в эту спальню… — надо же, какие длинные предложения он мог выговаривать, — со мной происходит нечто ненормальное… — Сегодня тоже кое-что произойдет, — Робб вздохнул, хватая протянутую беленькую ручку и со всей нежностью, на которую был способен, притягивая к себе, — но кое-что очень приятное. Обещаю, — он убрал с влажного то ли от слез, то ли от пота лица пару прядок и нежно поцеловал в бордовые губы. Сначала робко, словно неопытный альфа, скрывающийся с прислугой от родителей где-нибудь в зарослях можжевельника, боясь, что Николас вновь закатит истерику и примется за третью по счету бутылку. Но омега даже не сопротивлялся, наоборот, послушно открыл рот. — Стой… — нет, послушание ему только померещилось. — Нам это… обязательно? — Да. Иначе Тристан мог снова завладеть им. Это ублюдок уже одерживал победу за победой, нельзя было позволить ему вновь насладиться триумфом. Одна рука легла на макушку, притягивая блестящий от слюны рот поближе, а вторая забралась под ночную рубашку, оглаживая бедра, плоский живот, мягкую задницу и узкую талию. Да, бывало и хуже. А тут в руках не просто аристократ, дворянин, пусть и бедный, как полевая мышь, а самый настоящий герой всевозможных легенд, ради которого Тристан был готов на все, что угодно — мыслимое и немыслимое. — Ну-ну, — Робб даже кое-где наскреб на скупую ласку, подминая под себя тонкое тело и устраиваясь между широко разведенных ног. Он расщедрился бы еще на что-нибудь вполне ободряющее, но в голову лезли только речи перед битвой. Вряд ли бы Николас, пусть даже и в таком состоянии, обрадовался чему-то вроде «сукины дети, сегодня мы выживем вопреки всему!» или «мы зашли так далеко — последний рывок, и вся слава достанется нам, а их забудет история!». — Быстрее же! Совсем опьянев, омега хватал его за воротник туники и притягивал к себе покрепче, вжимаясь бедрами в каменный член. В конце концов, Робб был вполне здоров, и член твердел при одной только мысли о собственном узле в текущей задницей, тугой и мягкой. — Ну же! Не томи! Но Робб зачем-то выцеловывал его шею. Она такая нежная, тоненькая, с бьющейся жилкой — так и манила провести по себе языком, немного прикусить клыками, оставив яркий след, чтобы затем перейти к ключицам, а после и вовсе, разорвав в клочья мешающуюся рубашку, зачарованно глазеть на невероятно твердые и розовые соски, не обращая внимания на упершиеся в поясницу скрещенные пятки. — Чего остановился? — недовольно буркнул Николас, закрыв глаза сгибом локтя. — Давай, пока… я не передумал… Робб усмехнулся. Неужели омега до сих пор считал, что все происходящее зависит от их собственной воли? Вряд ли альфа внутри него мог остановиться сейчас, пусть даже на порог ворвался бы Тристан. — Сейчас все будет. Он уже потек. Да так сильно, что стоило Роббу медленно погрузить пальцы в его узкую задницу, как кислый феромон заполонил всю комнату. — Тише, тише. Одной рукой он поддерживал его шею, продолжая терзать послушный жаркий рот, а второй тщательно готовил к узлу. Это все ради дела и только ради него. — Сейчас, — прошептал Робб, направляя мягкую головку к истекающей смазкой заднице. — Все закончится. Ну, или начнется, это с какой стороны посмотреть. И никто его даже не заставляли нести этот бред — язык шевелился, словно по волшебству. Если Анна узнает, ему не видать покоя. Задница оказалась действительно девственной, жаркой и тугой. Робб с непривычки аж поморщился, ощущая, как изнутри распирает разомлевшее от ласк омежье тело, как Николас царапает ногтями его бедра, пытаясь соскочить с члена, и дышит рвано, сквозь зубы. — Блядь! — то ли стон, то ли рык. — Расслабься, блядь! И хотя член начал размеренно ходить в нем, то исчезая до пошловатого шлепка о бедра, то едва растягивая вход головкой, Николас сжимался на каждый толчок все сильнее, пряча лицо в ладонях. Роббу на мгновение от злости чуть башню не сорвало — впервые он трахал, млея от наслаждения, омегу, а омеге это совершенно не нравилось. Иначе как объяснить эти полузадушенные стоны, будто сквозь слезы, при каждом движении его бедер, при каждом его поцелуе в шею? Ну что ж! Раз Николасу это категорически противно, то пусть сегодняшняя ночь закончится узлом, а там хоть наследники, хоть не-наследники — пропади оно все пропадом! Крепко насадив на быстрорастущий узел, Робб приподнял его за шею и, наконец, вонзил клыки. Но ничего, кроме жгучего удовлетворения, смешанного с досадой на самого себя, он не испытал.