***
Николас смотрел на многочисленные сундуки и все еще не мог поверить: герцог, по-видимому, отступать не намеревался. Шутка, а именно злой шуткой он объяснял самому себе происходящее, затянулась. — О небеса…! — всплеснула руками баронесса Найтштайн, когда перед ней открыли шкатулку с драгоценностями. — Вы так щедры… Ваше… Робб глянул на нее исподлобья, недовольно нахмурив брови: — Высочество. — Ваше… Высочество, конечно же. Николас дернулся, будто от плети. Так слухи не врали: Роберт Пемброк приходился нынешнему, почти покойному императору, каким-то внучатым племянником, а значит в качестве герцога королевской крови мог претендовать на столь льстивое обращение. — Но я предпочитаю, когда меня зовут милордом. Особенно… — глаза его сощурились, глядя на вытянувшегося позади своей матери Николаса, и от этого взгляда тот вздрогнул в который раз за утро, но теперь уже из-за страха, — моя будущая семья. — К-конечно! — с усердием закивала баронесса Найтштайн. — К сожалению… понимаете… Наше положение таково, что не накопилось и сундука… — Не стоит, — осек он ее взмахом руки. — Вы можете взять вещи, по-особенному дорогие сердцу, однако ваше содержание, как жениха, — этот оскал Николасу совершенно не понравился, — полностью ляжет на мои плечи. — Ой! Просто невообразимая щедрость! — мгновенно рассыпалась в любезностях она, подтолкнув в спину Николаса вперед. — Мы счастливы! Герцог Пемброк не слыл идиотом: счастье на лице будущего мужа он не увидел, но и Николас не старался его изображать. — Прошу, — наконец, протянул он кольцо-печатку, кисло улыбнувшись. Переливающийся в лучах холодного зимнего солнца рубин показался баронету окровавленным. — Ф-фамильное? — только и выдавил из себя Николас. — Фамильное, — герцог Пемброк сделал шаг вперед. — Печать моих серьезных намерений. Пропускная грамота во все уголки империи и защита похлеще самых искусных доспехов. Вы потеряли сознание, у меня не было возможности обратиться лично и прямо, — руку Николаса грубо схватили, надев на оттопыренный указательный палец кольцо. — Вы выйдете за меня? Неудивительно, подумал баронет Найтштайн, будущий герцог Пемброк, что кольцо оказалось так велико.***
В учетной книге почившего отца, в кабинет которого Николас отправился сразу же после скандала с соседом, выжившим из ума столетним альфой, клявшимся, впрочем, что это не он потравил собак да воронов в их поместье, ничего выходящего за рамки нормы не отыскалось. Никаких давних соглашений, клятв на крови, подозрительных записей — всего того, что могло бы вынудить аристократа такого полета, как герцог Пемброк, взять его в мужья против собственной воли. О любви или милости не шло и речи. Так какого же черта происходит! Николас сжал в руках вилку. — Вам не по нраву мое предложение? — поинтересовался, наконец, герцог, когда баронесса Найтштайн под предлогом дел на кухне, оставила их наедине во время второго завтрака. — Мне кажется… это вам не по нраву ваше же предложение. — Отнюдь, — он старался казаться спокойным, но нахмуренные брови выдали его с потрохами. — Вы закроете свой долг, я — женюсь на благородной омеге из благородного рода. — Объяснитесь… — Николас глубоко вздохнул, пытаясь отыскать в себе мужество. — Зачем вам понадобился этот брак? — Вам необязательно всего знать, но я признаюсь: если бы не некие обстоятельства, вряд ли бы наш союз был бы возможен. — И вы… конечно же, не сообщите мне об этих самых обстоятельствах? — он даже не притронулся к собственному чаю, когда герцог изничтожил целую вазу бисквитов. — Зачем? — удивленно пожал плечами Роберт. На удивление, и чай, и угощения оказались вполне сносными. Либо после той дичи, которую ему довелось испробовать в походах, все, от чего не скрипел сахар на зубах, казалось ему приемлемым. — Вы уже согласились стать моим мужем. Просто даю обещание… что эти некие обстоятельства не навредят вашей семье. И… в случае, если вы будете меня слушаться и слушаться беспрекословно, не навредят и вам. — Почему я? — выпалил Николас. — Так сложилось, — недовольно сморщился герцог, отправляя засушенную хурму в рот. — Обстоятельства. Ситуации. Все указало на вас. Николас сжал кулаки: — Если… если этот брак ненастоящий, значит… Но тут герцог, до этого занятый увлекательнейшим разглядыванием цветочных узоров на сервизе, поднял на него свои глаза, оскалившись: — Все, что необходимо делать в браке — мы с вами сделаем. Если же Вы одарите меня наследником, мой дорогой жених, я буду только рад. Выпущенные феромоны показались Николасу удавкой на шее и тугими жгутами на запястьях — такими, обычно, добивали выживших на поле боя. — А если я откажусь? — прохрипел он через силу. — Зачем отказываться от вполне естественных процессов в браке? Или… — неожиданно герцог брезгливо поморщился. — Я чего-то о Вас не знаю? Николас ушам своим поверить не мог. Его обвиняли в бесчестье так незамысловато, почти в лоб: — Что вы себе позволяете? — Я не сторонник столь падших омег… — с сомнением откинувшись на спинку стула, продолжал герцог. — Однако… я вас приму. Обстоятельства сильнее моих принципов. Гнев, клокочущий внутри баронета Найтштайна, сменился недоумением. Что же это за обстоятельства, которые могли вынудить герцога взять в мужья не только нищего и разорившегося аристократишку, но еще и принять его возможное падение с такой смиренностью? — Вы серьезно? — только и выдавил Николас из себя. — Похоже, что я любитель пошутить? Действительно, герцог совершенно не был похож на балагура. Тогда что? Пари? — Вы проспорили на меня? — Николас решил идти до конца. Робб удивленно моргнул, едва не расхохотавшись: — Я? На тебя? — он перешел на модное в последние несколько лет меж супругами «ты». — В спорах всегда один подлец, а другой дурак. Сделал из меня шута, а теперь решил примерить маску идиота? Или ты невысокого обо мне мнения, считаешь, что я чересчур распущен даже для видавшего виды света? Да уж… — поджал губы герцог, с удовольствием накидываясь на последний оставшийся бисквит. — Видимо, с тобой надо по-сельски… по-варварски. Читай по губам, если не можешь услышать: мои причины жениться на тебе тебя касаться не должны. Ты принял предложение, будь добр, прояви благодарность. Твой долг погашен, не буду же я обдирать и разорять окончательно своего ненаглядного жениха. Твои сестры и мать будут обеспечены до конца своих дней, возможно, если будешь хорошо себя вести и доживешь до их совершеннолетия, увидишь, как я устраиваю их браки. Ты — слушаешься меня, — Роберт посмотрел на него прямо, без тени улыбки. — Раздвигаешь ноги во время течки только для меня, я же провожу гон только с тобой. Можешь завести пару любовников на стороне, мне все равно. Как и тебе должно быть все равно и на мои предпочтения в постели. На людях изображаем немыслимую любовь, достойную поэмы. Если не согласен на эти простейшие условия, я разорю тебя, пущу по ветру это поместье, твою мать и твоих сопливых сестер. Камня на камне от этого сарая не оставлю, сожгу все поля и казню любого, кто посмеет мне в этом помешать. Опыта в этом деле у меня много, а слово герцога Пемброка — закон. Он замолк на мгновение, довольный произведенным эффектом: Николас дрожал осиновым листом. — Кивни, если понял… Каков молодец. Продолжай в том же духе, — Робб щелкнул пальцами, будто припомнил совершенно незначительную деталь. — А сегодня в обед будь готов к отъезду. Помолвка, считай, состоялась. Я хочу забрать тебя в свое родовое гнездо, в Ущелье. Поедешь в карете, один, без меня. Я давно не ездил верхом.***
Баронесса Найтштайн пришла в неописуемый восторг от одной только мысли о Зеленом поместье, когда Николас — в дикий ужас. — Говорят, это самые живописные места империи! Вообще-то говорили, что в поместье то и дело вешались люди, к тому же, в основном омеги. И что-то Николасу подсказывало, что-то эдакое между здравым смыслом и омежьей интуицией — те в петлю лезли не от скудного пейзажа. — Мама, Вас действительно происходящее ни капли не смущает? Два дня назад… — проговорил он осторожно, глядя на то, как Эмма пытается набить маленький сундучок всем необходимым, — мы искали лишний золотой, а сейчас… — А сейчас мы богаты! — радостно взвизгнула баронесса Найтштайн, завертевшись волчком по комнате. — Николас! Николас! Мы баснословно богаты! Он вдохнул, разозлившись на самого себя, что ожидал другой реакции. Ни Эмма, ни мать не могли понять, почему ему так важно разобраться в причинах неожиданного предложения Роберта Пемброка. В их мире, скудном и очень ограниченном, слова столь великого герцога воспринимались как данность, а спорить, возражать для них было сродни бунту или предательству. Неудивительно, подумал Николас, глубоко вздохнув, что он разительно отличался даже от матери. Ведь он из совершенно другого мира.***
Ник Бишоп всегда любил мечтать, и, в отличие от многих людей, любивших заниматься тем же, он претворял мечты в реальность: раз — он отличник, два — он поступил в престижнейший университет, три — он выпустился с отличием, не пропустив ни одной пьянки, четыре — он попал в крупнейшую фирму, пять — он правая рука руководителя коммерческого отдела, шесть — он руководитель коммерческого отдела. Машина — с обложки глянцевых журналов, любой банк даст кредит с такой зарплатой; недвижимое имущество — маленькая квартира, но зато полностью своя. Помогать родителям, покупать друзьям и девушкам дорогие подарки, баловать себя часами, не смотреть в меню мишленовского ресторана на цены — разве не о такой жизни мечтает любой молодой парень в самом расцвете сил? Конечно, в долгие зимние вечера, далеко заполночь, когда Ник проверял отчеты, отвечал на многочисленные письма и медленно потягивал вино, полулежа на диване в одних трусах, мысль о том, что он обречен на такое существование, мелькала в его мозгу и застревала там. В такие моменты он старался отвлечься. Убежать. Забыть. А возможно и убедить себя, что ему совершенно комфортно так, как он живет сейчас. Без длительных отношений, без теплой привязанности плывет по течению жизни. От «так получилось» до «так и было задумано изначально». Сначала выходом стал алкоголь, но Ник быстро осознал, что таким образом он закончит либо в канаве за баром, либо с громадными долгами — в обоих случаях, как настоящий алкоголик. Он стал искать забвение в таблетках-успокоительных, но вскоре и здесь осознал опасность бесконтрольного употребления, ведущего опять же к той же самой канаве и к тем же самым долгам. Безопасным и самым надежным выходом стали книги. Сначала классические романы, полюбившиеся в школе и в университете, перечитанные по второму или даже третьему кругу, затем легкая современная проза, потом на смену ей пришел нон-фикшен, чтобы по итогу Ник открыл для себя женские любовные романы и прозу о попаданцах в гарем. Клишированные, глупые до скрежета зубов, с штампованными героинями, героями, сюжетными поворотами и даже иллюстрациями — эти «романы» Ник проглатывал с удовольствием. Ему, как продукту современной поп-культуры, совершенно было неважно, кто в главных ролях: глупенькая аристократка или свирепый спецназовец. Он читал все и мнил себя человеком широких взглядов, все же никому не собираясь рассказывать о новых увлечениях. Он не запоминал имена, перипетии сюжета, нюансы — его критическое мышление отключалось, и он погружался в выдуманные, до ужаса глупые миры. Глупо для руководителя коммерческого отдела? Скажите спасибо, что он не заказывал проституток, не нюхал кокаин и не пытался прыгать с парашютом, будучи пьяным. В последнем прочитанном романе «Сердце зверя» не было ничего нового, а уже опытный к тому времени Ник даже сказал бы ничего второсортного там тоже не было: место действия — что-то вроде средневековой Европы с оттенками магии, главная героиня — самая умная, добрая, красивая и сообразительная девушка-графиня, которая в определенные моменты, как и полагается главным героиням, глупела и несла чушь, главный герой — замкнутый лиходей-кронпринц, свирепый воин, но по итогу все-таки честный человек с тяжелой судьбой, окружение — либо идиоты-комики, либо влюбленные донельзя в главную героиню «лучшие люди» королевства. Это был глупый мир, законы существования и мироздания которого менялись из главы в главу, в нем не было единой структуры и даже элементарной логики. Сюжет тоже не блистал оригинальностью, автор, вероятно какая-то малолетняя школьница или девица-студентка, просто решил взять понемногу всего ото всех: главная героиня с пышным именем Жозефина была дочерью обедневшего и изгнанного графа. Мать, как и полагалось, либо умерла при родах, либо куда-то еще делась — Ник не запомнил. Отец умер чуть ли не сразу же после предательства и изгнания, ведь того требовал сюжет и мода на тяжелое детство. Жозефина тем не менее выросла доброй, открытой и сообразительной вдали от родного дома у добрых кузенов отца, а достигнув совершеннолетия, отправилась в крестовый поход по душу всех обидчиков, желая вернуть утраченное богатство, титул и имя. Во время своего тернистого пути к возмездию она встречает главного героя — кронпринца с такой же тяжелой судьбой. Безусловно, у нее также появляются лучшие друзья, возлюбленные, не требующие ничего взамен, довольствующиеся только «духовной» связью с главной героиней, и, конечно же, заклятые враги: графиня Анна Элиш, виновная в смерти ее родных, и соперник главного героя по престолу Роберт Пемброк, герцог-мразь. Но даже злодеи были в этом третьесортном романе не более, чем обычными картонками, состоящими из всевозможных штампов и глупостей. Ни их конечная цель, ни методы ведения холодной войны — ничего из этого не было логично продумано. Казалось, мир сам по себе не имел в своей основе конфликта и был создан лишь как декорация для главных героев. И чего можно было ожидать от студентки или школьницы, никогда не жившей настоящей взрослой жизнью? Разве она могла понять муки Ника, который одно письмо руководству мог писать в течение дня: здесь скрыть информацию, тут немного приукрасить, тут добавить воды, тут спихнуть на другой отдел — картина маслом, пособие по настоящей аристократической борьбе за власть и бюджеты. Разве могла неопытная школьница знать, что такое «жесткие переговоры», когда ни одна из сторон не хочет уступать, но обеим необходим контракт — а здесь уже политические игры знати. Разве студентка, всегда до этого подрабатывающая, знает, какие муки совести испытывает руководитель при увольнении подчиненных, как он пытается вникнуть во все взаимоотношения, как он головой отвечает за все промахи и как с залихвацкой улыбкой говорит: «Мы достигли» — чем вам не средневековый главнокомандующий? Ник в тот вечер был разочарован. Ни любви. Ни логики. Ни интересного мира. Он даже не поленился поставить дизлайк. Сбежать от проблем не удалось, и Ник заснул с мыслью о том, как сильно ему повезло, ведь в конце концов, всегда можно прогнать тоску отличной встречей с друзьями.***
Первый день мальчишника, по требованию Дерека, должен был закончиться умопомрачительной пьянкой: последний раз такое случилось в Японии, когда Ник не мог вспомнить, где и каким образом он потерял свои трусы. Той ночью каждого из них поочередно рвало безумно дорогим крабом-деликатесом, а под утро Дерек в одиночестве исполнял хиты караоке девяностых, пока их крепкое трио без задних ног валялось на кроватях. Они приехали в аэропорт, как и хотели, растрепанные, едва опохмелившиеся черным кофе и стопкой саке на ресепшене. Та поездка была незабываема. По задумке и эта не отставала. Ник с утра на всякий даже обновил свое завещание. В конце концов, Дерек, как первый в их компании окольцованный, обещал ремейк «Мальчишника в Вегасе». Первой части. — Сколько же мы выпили? — прохрипел Ник, открывая глаза и встречаясь с вензелями на потолке. Кажется, он перестал считать на пятом стакане виски из Теннеси, смешанного с пивом. Картинки прошлой ночи прыгали перед ним, голова тут же закружилась. — Дерек, ты тут? — позвал Ник сипло, пытаясь разлепить глаза. Его что-то насторожило. Абсурд. Он знал свое лицо, в конце концов, он с ним двадцать пять лет прожил. И в тот момент он трогал не свой нос, не свои щеки, и даже не свои губы. Куда делся боевой раскрас, который они сделали в духе «Солдат удачи»? Он умылся? В таком состоянии? Сердце бешено стучало. Где он? Его поймал мексиканский картель, завидев, как он расплачивается стодолларовой купюрой вместо десятки? Так и знал, что надо было просто пить дома! Утонули бы в бассейне, и то хлопот было бы меньше! Но стоило ему встать и босыми ногами прошлепать до стоящего в углу зеркала, как он моментально по-девчачьи неуклюже грохнулся в обморок.***
В первый год своего пребывания в этом мире, непохожем ни на эпоху Возрождения, ни на Средние века, а лишь представляющим собой вселенную романа «Сердце зверя», Ник Бишоп бесчисленное количество раз пытался себя убить. Некоторые попытки заканчивались вполне успешно и быстро, поэтому в следующее мгновение он сразу же просыпался в собственной комнате в поместье, обреченный прожить жизнь заново, некоторые же — заставляли лежать в агонии по несколько дней, а то и недель, или же вовсе заканчивались полным выздоровлением, поэтому либо он медленно и мучительно умирал, либо ловил на себе сочувствующие взгляды прислуги и полные горечи глаза незнакомой ему матери. «Сын барона сошел с ума». «Сын барона не признает ни мать, ни прислугу». «Сын барона грозится себя убить». От него спрятали все острые предметы, неделю он даже провел, привязанный к кровати, дабы больше не имел и мысли навредить себе, его насильно кормили и насильно заставляли принимать ванну, совершенно не обращая на его бормотание, крики, мольбы, шепот: «Я вас не знаю! Отпустите! Я хочу умереть!» После неудачной попытки отравления мышьяком, из-за боязни снова испытать этот лихорадочный бред, когда его беспрестанно рвало кровью, Ник, проснувшись в своей кровати целым и невредимым, решил, что раз у него не получается достойно умереть, то ему придется достойно жить. В этом мире его звали Николасом Найтштайном. Первый, самый старший ребенок в семье барона-героя. Единственный омега в семье. Но проблема, как показалось тогда Нику, совершенно не подозревающего об омегах и альфах, заключалась в совершенно другом. Окружающая действительность мало походила на сказочно-романтическую канву повествования романа.