your beauty (never ever) scared me

Астарион затрагивает эту тему как-то вечером, тщательно подготовив перед этим почву: — …знаешь, Уилл, чем больше на тебя смотрю, тем больше… изумляюсь твоей самоотверженности. Он это делает не без злого умысла, разумеется. Уилл принимает тифлингскую девчонку за ту, кем она не является на самом деле, это удивляет Астариона, ведь кому как не Клинку Фортнира, охотнику на чудовищ, следует видеть этих самых чудовищ в упор?.. Быть может, не так уж он и хорош, с неким самодовольством думает одно вампирское отродье, снующее у Уилла под носом. «Быть может, не такое она и чудовище» — не возникает в его разуме мысль. Нужно немедленно его разуверить. Ради его же блага. Разумеется. — О чём ты, Астарион? — вино действует на Уилла умиротворяюще; он расслаблен и совершенно не думает об опасности — ни разу не предусмотрительно с его стороны. Ему подходит быть в захвате пламенных отсветов, кожа у Уилла тёплая, живая, а под ней — горячительный кровавый напиток, захватывающий воображение Астариона с головой. Он бы с превеликим удовольствием упился бы этим охотником до комы, потому что — Астарион уверен — это того стоит. И в списке претендентов на перекушенную глотку Уилл на втором месте. На первом — догадайтесь кто. — Не каждый будет столь терпелив, когда дело касается одной безнадёжной чертовки, — конечно же, Астарион предусмотрительно проверил, чтобы этой самой безнадёжной чертовки не было поблизости. Иначе бы ничего не вышло. — Даже не знаю, восхититься ли этому или заранее посочувствовать тебе. Сейчас его мимика особенно карикатурна и неестественна — это можно заметить, если быть трезвым. К счастью или несчастью, Уилл таким не является, это играет Астариону на руку, а ночь обгладывает всё, что в неё попадает. В том числе и душевное состояние Астариона. Он сейчас на невротическом пике, ведь по ночам случаются или жаркие страсти или кровавые бани. Астарион хочет избежать всеми силами последнее пренеприятнейшее событие, честно говоря. А первое — по ситуации. — Она небезнадёжна, — возражает Уилл. Поддатый мозг спутывает его реакции и распутывает язык. Сейчас он выглядит как-то излишне романтично-драматично — Астарион просто не может удержаться, чтобы не подсесть ему на уши. И чем эффектнее он повоздействует своим неблаготворным влиянием на этот стремительно образовывающийся тандем, тем спокойнее ему будет в последующем. Он просто решает зайти с другой стороны. — Ах, Уилл! Добрая душа. Хотя… не смею тебя упрекать. По началу она действительно кажется душкой, — лжец, лжец, лжец. Конечно же, Астарион не упомянет те небольшие инциденты в самом начале их путешествия, ну помните, когда они были только вдвоём. Откровенно говоря, названная Лексиэль всегда была пренеприятнейшей и неудобной девчонкой, неподдающейся перевоспитанию. А ещё у неё отвратительная привычка тыкать кинжалами в сердце. Несмертельно, конечно, но… У Уилла — ожидаемо — иное восприятие реальности, большое сердце, не вмещающееся в грудную клетку… ну вы знаете. Он… поистине хороший, особенно когда дело касается сирых и убогих, в коей его глазах и является Лексиэль. Нет-нет, разумеется, он не думает об этом такими формулировка; он никогда не признается себе в собственном честолюбии, что питается хорошими поступками. Но действительность такова. — …но спустя время… — ненавязчиво продолжает Астарион. — Я знаю, о чём ты. У неё непростой нрав — это правда, — в голосе Уилла проявляются какие-то слишком откровенные интонации. Астариону, быть может, стало бы неловко, если бы он этого как раз и не добивался. — Но во всех есть что-то хорошее. Даже в тебе, Астарион, как бы упорно ты не демонстрировал обратное. Ах, какая прелесть! Кажется, теперь и он попал на терапевтический сеанс! Астарион огрызнулся бы, если бы хотел испортить выгодную для него атмосферу. Он выдерживает тошнотно-добрый нрав Уилла, несмотря на презрение. — Да-да-да, всё это очень мило. Давай опустим эту часть беседы и перейдём к той, где ты внемлешь моим предостережениям. — Не ожидал получить от тебя порцию беспокойства о моей судьбе, Астарион. — Ну же, ты ведь сам сказал, что и во мне есть что-то хорошее, — и вот тут у Астариона щёлкает. Ведь у Уилла мужественный вид, брутальные шрамы и шарм, в общем, всё то, что заставит любую дамочку возжелать быть распятой на пышных облаках постельного белья этим самым Уиллом. И не только дамочку. Раз уж речь зашла за безопасность Астариона, раз уж у него категорически не получается найти к потенциально полезной тифлингше подход, у него есть иные способы обеспечить себе эту самую безопасность. В конце концов, Астариону не привыкать обзаводится покровителями. Любовниками, иначе говоря. Сумерки Астариону к лицу. В них он похож на луну, укутанную в текущие по небу чернила облаков — на него невозможно не смотреть. Им невозможно не любоваться. И Астарион это знает. У него нет уверенности насчёт сексуальных предпочтений Уилла, он, честно говоря, не похож на слишком уж раскованного в половом плане партнёра, но это ничего. Все они недотроги и «я люблю дамские прелести, знаешь ли», пока не приласкаешь то здесь, то там. Потом же на поверхность всплывает, как утопленник, много интересных желаний. Астарион слишком прекрасен, чтобы ему отказывать. Об этом он тоже знает. Штормовые волны на рубашке расходятся, ключицы красиво изгибаются, а движения смягчаются. — Я… знаешь, возможно это непозволительно сентиментально, но… — прибивая интимную тишину голосом, говорит Уилл. Всего на миг… на какой-то миг всё становится слишком странным для него. — Нет-нет, продолжай, — Астарион, в свою очередь, разыгрывает крайнюю степень заинтересованности; он чувствует запах пущенной крови и не сбавляет оборотов. — У меня уже давно зрело желание пообщаться с прославленным Клинком Фортнира… наедине. — Что? Да ладно. Я думал, я тебе крайне не нравлюсь. Тут, конечно, с какой стороны посмотреть. Уилл — явно не типаж Астариона, но в целом сносный. Бывало и хуже, честно говоря. Во всём же остальном… да, он однозначно ему не нравится. Но Уиллу-то об этом знать необязательно? — Продолжай, — эта ласка, текущая в голосе Астариона, усиливает влияние алкоголя в крови Уилла. Уже отчётливо видно, как закипает масло у него во взгляде, возможно, Уилл даже не осознаёт того, что происходит сейчас. — Ты несправедлив к ней, — а ещё видно, как у Уилла единственный видящий глаз прилипает к тому, как Астарион совершенно вульгарным образом отпивает из его же кубка. Это так, должно быть, завораживающе: видеть эти покрасневшие от вина губы, приникающие к холодному железу. Вино, к слову, дерьмище редкостное, но Астариону не привыкать изображать удовольствие тогда, когда его нет. — Вот как. Скорее ты недооцениваешь её. Рано или поздно тем, кому она выпустит кишки, станешь ты, дорогой Уилл. — Я не верю в это, — вот упрямец. — Она напоминает мне тех тифлингских детей в роще. Сироты, оставленные миру на растерзание. Большинство из них вырастет криминальным отребьем, — как благородно, ёрничает про себя Астарион. — И всё потому, что в своё время некому было указать им верный путь. Теперь Астарион не знает, от чего его тошнит больше: от нравоучительных речей и полнейшего занудства или… от этого великолепного лицемерия. Пьяный язык говорит то, что лежит на этом большом, разбухшем от доброты сердце, потому этому самому пьяному языку Астарион верит. — И ты, разумеется, хочешь указать ей этот самый верный путь. Знаешь, Уилл, не подумай дурного, но создаётся ощущение, что ты хочешь исправить девчонку под себя. — Почему бы и нет? Не самый… худший для неё расклад. К тому же, в ней есть… своё очарование. И Астариону сразу всё становится понятно.