your beauty (never ever) scared me

Астарион пытается разглядеть в Лексиэль… смешно сказать, «очарование». Не то, чтобы ему сильно это надо, но хочется понять, по какой же такой причине Уилл стал очередной занозой в небезызвестной вампирской заднице. Быть может, если он разглядит это самое очарование жить станет проще, он не знает. Лексиэль, в свою очередь, совершенно не подозревает о его намерениях и желаниях. С её точки обзора он просто странно пялится. Но Лексиэль, надо сказать, вообще не до него сейчас. Её голова — оплот расчленённых младенцев, вывернутых на изнанку тел, кровавой бани в размерности одной деревни и связанных в узел внутренностей. Лексиэль не находит себе места, Лексиэль мечется по периметру стояночного лагеря — она неспособна уйти на приемлемые, безопасные для всех расстояния — и пожирает себя, как Уроборос. По крайней мере, её губы точно страдают, превращаясь в кровавые лохмотья под резаком зубов. Выглядит она, словом, тошно. Ей хочется содрать с себя кожу. Ей хочется вырезать эти мысли из своего мозга кухонным ножом. Астарион наблюдает за Лексиэль с удовольствием. Со своего места ему хорошо видно это шоу. — …не надо лезть… ко мне, — выдавливая из горла, как из эластичной трубки, каждое слово, бормочет Лексиэль. У неё перед глазами всё меркнет, становится беззвёздным, когда Шедоухарт подходит на расстоянии одного змеиного броска. Полоснуть ей по шее её же заколкой кажется чудесной идеей. — Отойди от меня. — С удовольствием. Как только получу внятный ответ, — и Шедоухарт не слепая и не тупая, она явственно ощущает тот угольный мрак в Лексиэль, что захватывает её сознание. Тем не менее, не придаёт этому большое значение, ведь очередная порция претензий итак залежалась в ней. Это забавное противостояние всегда развлекало Астариона. Это забавное противостояние сейчас рискует превратиться в казнь. Но Лексиэль вовремя отрывает себя с мясом с места и убегает в зловеще распахнутый лесистый зев. Она бежит так быстро и яростно, что рискует стереть ноги до тазовых костей. — Что это с ней? — Шедоухарт откровенно недоумевает; это же так странно — не получить порцию ругани в ответ. Не иначе какой-то праздник. Ну или кто-то в лесу сдох. — Неужели заболела? Астарион думает в том же ключе. Поведение тифлингши предсказуемо девяносто процентов времени, остальные же десять — сюрпризы с разной степенью… кхм, эпатажа. Ах, как жаль, что Уилл ещё не видел её кровавого перфоманса! Чтобы он сказал на эти тревожные звоночки со стороны своей негласной протеже?.. Астарион может себе представить. — Кто знает. Быть может, наш благородный Клинок Фортнира так хорошо на неё влияет, что теперь она решила избегать конфликтные ситуации?.. — Астарион выдвигает предположение и сам же в него не верит. Ему не хочется приписывать Уиллу подобные заслуги, да и вообще — думать о том, что чудовища могут стать лучше. — Слабо верится, знаешь. Она порой… сильно напрягает. В смысле, сильнее, чем обычно. Возможно, с этим нужно что-то делать. Отрицать это, конечно, глупо. Время от времени Астарион даже подумывает о том, что чувствовал бы себя в разы комфортнее с иллитидом-мозгоедом на одной территории, нежели с Лексиэль. Возможно, именно поэтому он так рвётся набиться ей в приятели — быть с ней на одной стороне, знаете ли, безопаснее, чем по разные. Но Астарион не собирается делиться этими своими размышлениями с Шедоухарт. — О, дорогуша, что ты такое говоришь? Не хочешь ли ты часом раскачать эту лодку, в которой мы все находимся, м? — он возвращает эти слова Шедоухарт спустя недели и испытывает крайнюю степень удовольствия от её… что ж, неудовольствия, заслышав подобное. Немногим позже, когда тьма в ночи повышает свою концентрацию, Астарион решает перекусить. Погодные условия до этой ночи совсем не благоговели ему, настроения в стояночном лагере — тоже. Потому Астариону приходилось истощать свой недовампирский организм без права на восполнение сил. Стоит ли говорить, что каждый в его глазах так или иначе всё больше представлял из себя свежайший бифштекс с кровью, от которого рот заполнялся слюной?.. Впрочем, видимо, не он один исстрадался в эти дни. Хватило всего лишь парочки оборотов планеты вокруг собственной оси, проведённых в состоянии бездействия, чтобы рогатое создание всё извелось до безобразия. Метаморфозы стали явными на лицо, честно говоря: измученный взгляд, неспособный сфокусироваться на объектах и предметах, иссечённый тёмными желаниями разум, потерявший способность к критическому мышлению и здравой оценке ситуации. Обгрызанные губы, обгрызанные пальцы, обгрызанные эмоциональные реакции. Словом, тут действительно замешана какая-то дополнительная болячка или же… Видите ли, Астарион хорошо разбирается в жажде. В её симптомах, в её требованиях, в силе её воздействия на общее состояние. Поэтому у него закрадываются смутные подозрения. Но сейчас не об этом. Он хочет поужинать без особых размышлений. А ей хочется вот так бесконечно лежать в колыбели, выстроенной из больших костей. С периной из ещё тёплой и кровоточащей плоти. Под покровом внутренних органов. Она чувствует себя невероятно спокойно, отдыхая в этом убежище — им стала медвежья туша. Лексиэль не помнит подробности, не знает, как же так получилось, но знает, что сейчас ей очень и очень хорошо, ведь животное чрево такое мягкое, свежее, а в разорванных артериях ещё теплится жизнь. Импровизированная ванна из крови. Импровизированная постель. Она чуть ли не мурлычет, как котёнок, находясь в забвении. Её разум одновременно и здесь и не здесь, но самое главное — он не мучает её, не истязает страшными иллюстрациями расправ над всем её окружением. Не пульсирует в агонии. Нет. Так продлится какое-то время. А потом животное в ней потребует ещё. И ещё. И ещё. Лексиэль не думает об этом. Она вообще не думает ни о чём, безмятежно засыпая в чаще леса. В медвежьей туше, как лиса в норе. Астарион так её и находит. Свернувшись в кулёк, словно ребёнок, поджав под себя гибкий хвост, Лексиэль представляет из себя поистине очаровательное зрелище. Безгрешное, можно сказать. Даже несмотря на ту кровь, что стала её новой кожей, несмотря на крупные внутренние органы, обвившиеся вокруг неё лозами, несмотря на распотрошённого медведя, в котором она так сладко спит. Астарион… — Боги, — выдыхает он. Что-то толкается в его собственных внутренностях сверху вниз, когда он смотрит на это тифлингское отродье. Сейчас она — милейшее из чудовищ. Астарион втягивает в себя запахи крови, плоти и её тела не без удовольствия. Не без ошпаривающего внутренности восторга — в реальность воплощается то, что он видел только во снах, вызванных жаждой. И разве не об окровавленной девчонке он ненароком мечтал? Разве не о ней, возлежащей в среде из органов? Правда, конечно, в этих его мечтах всё было несколько иначе: кровь была её и внутренности, что ж, тоже, но это так, нюансы и детали, в которые сейчас он не собирается вдаваться. Дрожь страннейшего возбуждения перебирает его позвонки один за другим. Астарион вмиг чувствует сильнейшее опьянение и неспособность мыслить трезво, ведь сейчас девчушка по имени Лексиэль — наилегчайшая из жертв. Она дёргает острым ухом, отгоняя во сне от себя ночных насекомых, слетающихся на свежий запах умервщлённой плоти, шевелит ребристыми плечами, устраиваясь поудобнее в своём нынешнем обиталище; в общем, выглядит невиннее девственниц в храме. И разве сейчас не лучший момент, чтобы отведать её?.. Астарион просто не может удержаться; он проводит пальцами по голым предплечьям Лексиэль, горячим настолько, что может пойти пузырями кожа. Оценивает прикосновениями рельеф ключичных костей, чтобы добраться до яремной венки — она отзывчиво пульсирует, приветствуя Астариона. И одно вампирское отродье закусывает губы, чтобы удержать за ними острые зубы; они рвутся войти в эту самую яремную венку во всю длину. Он дышит часто и быстро. Она дышит спокойно и мерно. Он испытывает злющий голод и столь же злющее что-то, запутывающее извилины в неразборчивый комок. И, быть может, сегодня одно чудовище закончило бы своё существование от зубов другого чудовища, если бы не проснулось в этот момент. Какая жалость! Астарион практически поддался внутреннему соблазну опоить себя ею, вот только мазутные зрачки — один из них застрял в нимбе ослепительной радужки — показываются раньше. Момент упущен. Кажется, что навсегда. Разочарование, капризность и неудовлетворение — Астариону. Непонимание, смятение и последующий ужас — Лексиэль. Она бы разорвала ему когтями горло, — так резко он проявился плоским изображением в её мире без грёз — если бы, кхм, не обстоятельства, которые сейчас по приоритетности выше, чем всё остальное. — С пробуждением, дорогуша, — воркует одно вампирское отродье другому отродью. Астарион довольствуется этой полной дезориентацией в пространстве и в ситуации, которая сейчас властвует над Лексиэль; тем, какая она потерянная и напуганная перед ним. Это зрелище — самое сладкое яство, но не слаще, конечно, того драгоценного питья, что сейчас стынет в её жилах. Лексиэль буквально вырывается из объятий медвежьей туши; она стоит на ногах нетвёрдо, словно новорождённая, она страшно трясётся — всё в ней с минуты на минуту разрушится под влиянием внутреннего взрыва. Демоническая, дикая, обнажённая. С рогами, достающими до самых небес. Вся перемазанная в кровавом дёгте. Да, кажется, Астарион наконец-то нашёл то самое очарование в ней.