your beauty (never ever) scared me

Он сегодня милый, как детская игрушка — аж тошнит. Не капризничает понапрасну, не сыпет соль на открытые раны, Астарион — ангел, восходящая звезда в кровавейшем из закатов. Пожалуй, у него у единственного настроение в приподнятом состоянии — он объясняет это тем, что ещё живой; ему не верят, конечно нет. Но никто не лезет в его кудрявую голову с такими же кудрявыми мыслями — легко заплутать в дебрях, а ещё отхватить порцию очень острых зубов, оскаленных на такое действие. Они все стоят в стороне, делают вид, что недавно не произошло ровным счётом ничего значимого; она отмывается от чужих кишок, игнорируя то, как они искоса на неё пялятся. Боятся её, словно животное вне рамок звериной клетки, а Астарион — неожиданно! — нет. Для него самого это понимание — тот ещё сюрприз, нет, вы не подумайте, он, конечно, всё также чертовски опасается за свою шкуру, просто… у него тоже есть клыки. Ему тоже нравится кровь. Понятна ведь логика?.. Озерная вода вокруг Лексиэль — кальмаровые чернила в неясном свете вырождающегося дня, она сама багряная и отнюдь не от румянца. И в ней так много магнитящей пустоты, желающей быть заполненной, что Астарион не удерживается. Он делает шаг к животному — оно тут же вскидывается и смотрит на него; Астарион примиряет её движениями рук — на водопое не должно быть боев. — Итак, наша спасительница, — он столь мягок по отношению к ней, словно говорит не с кровожадным чудовищем, алчущим плоти, а с обычным тифлингским недорослем. Даже не так, тифлингских недорослей Астарион тоже не жалует — просто поверьте, он ещё никогда так сладко никому не журчал. Не вплетался в острую кайму мыслей речами. Лексиэль моментально неловко ровно настолько же, насколько ему — не по себе. Эта очень странная обстановка, кажется, весь мир вывернулся наизнанку и теперь всё красное-красное-красное, торчат внутренности древесными корнями, журчат кровавые озера, подгоняемые агоническим дыханием, и она. Она — сердце этой бойни, она и есть бойня, неспособная отмыть руки от крови. Лексиэль не ожидает его в своём одиночестве, честно говоря; быть может, она — не светило в плане умственных способностей, но нужно быть слепым, чтобы не замечать очевидного: её избегают также, как и всё живое избегает смерть. А он сам приходит к ней, Астарион говорит с ней милым голосом (она ему не верит… и никому не верит, но всё ж), и, в общем-то, паразит в его мозговом центре молчит. Не боится (?) — Тебе чего? — она спрашивает это без свойственной ей ершистости, Лексиэль как-то неудобно, и Астарион этим пользуется. — Мне? Всего лишь самую малость, дорогуша, — он ступает по тёртой рубиновой крошке песка, она мягко втягивает подошву его сапог. — Поблагодарить тебя, разумеется, за то, что я ещё живой, — конечно же, это всё фарс. В действительности он не признает никогда, что хоть кому-то обязан, нет-нет, хватит с него обязательств. — Полагаю, моя голова сейчас бы прелестно смотрелась на каком-нибудь частоколе, если бы не твоя… воинственность. Вода стекает по её подбородку, вода слишком красная в отражение закатного солнца, чтобы выглядеть этой самой водой. Это разжигает в Астарионе те ненасытные печи, отвечающие за чувство голода — ему никогда не удастся утолить его до конца; ей никогда не удастся уничтожить тех диких тварей, что требуют кровавой жатвы. Лексиэль пока сдерживает их и кормит собственной плотью, но зачем?.. В лице Лексиэль слишком много теней, чтобы выцепить из них хоть какие-то эмоции, она стоит спиной к растерзанному солнцу, и смотрит, не прерываясь на моргания. Она отпугивает от себя, а Астариону так любопытно копнуть вглубь её сознания и узнать, что же там, в мрачных темницах её разума? Эта игра доставляет ему удовольствие хотя бы тем, что никто не зашёл бы так далеко, а он, что ж, как и обещал, сделает всё возможное, чтобы выжить и никогда больше не вернётся назад. Приручит чудовище, а потом использует его до тех пор, пока оно не издохнет. Ему кажется это идеальным планом, у глупенькой тифлингской девочки нет и шансов. Но её рога всё также угрожающе напарывают тревожные небеса. — …это всё? — её, конечно, учили говорить «пожалуйста», но только в ситуациях, когда она заслуживала наказания — непослушное исчадие ада должно само умолять о собственном перевоспитании. Именно поэтому, наверное, её так корёжит говорить человеческими словами и на человеческом языке. Астарион явно чувствует волнение её крови — ещё немного и девятибальный шторм; здесь бы отступить, сказать, «что ж, ладно, не буду тебе мешать», но… — Позволь спросить тебя ещё кое о чём. Каково это — быть самым ужасающим монстром в нашей миленькой компании? — в отличие от неё, солнце озаряет его, подсвечивает благожелательные улыбки Астариона; он провоцирует Лекс, будучи самым светлым существом во Вселенной. Её расширенные глаза — вместо ответа, Астарион спешит тут же притушить любое возмущение, пока оно не вышло из-под контроля: — Нет-нет, не подумай. Я, конечно же, таковой тебя совершенно не считаю, напротив, полностью поддерживаю твои методы выживания. Это… даже завораживает. Однако наши спутники… «Наши». Сердце всё же предательски подскакивает, когда кровавое озеро выпускает из своей хватки сначала её бёдра, потом её икры, потом — щиколотки. Она выходит стремительно в желание куда-то убежать; подхватить свои животные шкуры, надеть их и спрятать ту предательскую обиженность, мелькнувшую в глазах: быть монстром ей не в новинку — это просто не то, на что она давала согласие, но говорит Лекс так: — Плевать мне, ясно? Пусть думают, что хотят. Их долбанные задницы в тепле и безопасности моими усилиями, — Лекс выговаривает это всё ему с запальчивостью, боги, она так хочет благодарности. Так хочет, чтобы ей кто-то сказал «хорошая девочка, спасибо тебе, милая», это же явно, и Астарион поглощает эту информацию. Его восхищает то, как она эмоционально кровоточит на его же глазах. — Я не за этим здесь, чтобы заводить друзей. И они тоже. Так что… Это почти что умиляет — то, как легко она ведётся на все маленькие невинные трюки Астариона, которые, кстати, не сработали на Шедоухарт. Он преисполняется уверенностью, изображая на своём лице всевозможную тактичность и понимание, что вы, что вы, Астарион — сама обитель сострадания для всех нуждающихся. Но он смотрит на неё свысока, как бы не пытался в обратное. — Поверь мне, я говорил им то же самое! И в отличие от них, что ж, я ценю твоё общество. Просто знай это, — он ласково улыбается, он дружелюбен на все сто двадцать процентов, он… лжёт и не краснеет. Сглатывает незаметно — близость её тела пробуждает мысли о первом времени, когда в их приключении были только они вдвоём. Он так и не выполнил обещание, данное себе; он чувствует неудовлетворение и запах пресной воды. В голове расцветают долгосрочные мечты. В них больше крови, чем в самом огромном существе. Лексиэль хмурится — он слишком участлив и слишком давно никто не был на её стороне. Смотрит на него какими-то другими глазами, не теми, что моментально низвергают в ад, но теми, которые… Астарион не знает, что значит её взгляд, лишь надеется, что достаточно убедителен для слишком взрывной глупышки. Глупышка, однако, понимает — подпустила слишком близко, опасно, пора бежать. Не отрывает от него глаз, а потом кидает: — Странный ты, — и теряется в лесах. Астарион с ней соглашается: он чувствует себя лихорадочным, слишком жаждущим. Не совсем аккуратным. Он так сильно хочет всего и сразу. Одно Астарион понимает — он продвинулся достаточно далеко, туда, куда больше никто не ступал. Это ли не удача?.. …это срабатывает. О лучшем результате Астарион не мог и мечтать: общий казан, благоухающий гейловскими пряностями, останется этим вечером наполовину полон. Это обусловлено специальной диетой Астариона («Ты такой страшно бледный и тощий, — скажет ему Шедоухарт. — Точно не будешь?») и совершенно паршивым настроением Лексиэль. Об этом самом настроение никто её спрашивать не собирается, она и не скажет. Идеально. Небольшая изоляция, подкреплённая ненавязчивым судачеством и — вуаля! — кажется, что весь мир против тебя. Астариону остаётся лишь подкреплять это убеждение ненавязчивыми словесами и быть рядом в нужный момент, чтобы тифлингская девочка не забывала, кто же на её стороне.