your beauty (never ever) scared me

Астарион пытается её приспособить под себя — выходит, мягко говоря, не очень. Лексиэль, как оказывается, вылеплена не из плоти, не из глины и даже не из железных сплавов; этот материал настолько хорошо спрессован, как слои земной коры, что существует риск самому превратиться в фарш, если вступить с ней в конфронтацию. Разбиться об неё, даже не прикасаясь. У Астариона нет этого в планах — превращаться в фарш, пусть его тактики и умозаключения сменяют друг друга ежесекундно; он хаотичен, прощупывает почву, но, всё ж, не действует себе во вред. Тифлингская девчонка вполне себе может организовать этот самый вред, и чем дальше в лес, тем больше трупов остаётся позади, удобряя просёлочные пути. Она этого не боится: ни крови, ни убийства, ни разрушения собственной души, у неё это получается без изящества и какой-либо красоты; в отличие от того же Астариона, преследующего цель выжить, Лексиэль красит ручки красным из чистого спортивного азарта, это… не может не запускать табун мурашек неизвестной эмоциональной окраски по спине. Не просто «убей или будешь убить», нет, это что-то персональное к каждому чёртовому существу, глядящему искоса, говорящему ей что-то не то. Это — месть, и она заглотит их всех. — …не устраивает? Тогда проваливай. Я не собираюсь с тобой нянчится, — Лексиэль подрывается активированной ловушкой, расставленной для диких зверей; она нападает на Шедоухарт, внутри себя испытывая что-то вроде эмоциональной тошноты: это так неприятно — существовать в мире, где есть ещё мнения помимо твоего. — Знаешь, — Шедоухарт достаточно бронирована для таких нападок, они не оставят даже царапин на её латах. — Я согласна. Уж лучше искупаться в дерьме, нежели провести с тобой ещё один день. И можно увидеть буквально, как гнев пережимает сердечную мышцу Лекс, это доставляет ей физический дискомфорт, но лучше и дальше делать вид, что никакого сердца нет. У Лексиэль самые примитивные реакции (из разряда «бей, беги или замри») и сейчас она себе не изменяет: хочет устроить драку. Это проще, чем выяснять вербально кто прав, а кто виноват — кулаки рассудят, на чьей стороне истина, вы посмотрите, какая драчливая, но обе заранее знают: Шедоухарт победила. Просто потому что у Шедоухарт голова, пусть и заполненная тьмой под завязку, на плечах, не теряет контакт со всеми остальными частями и реальностью. Астарион с восторгом наблюдает за этой драмой, честно, он скучал по скандальным сценам, оканчивающимся поножовщиной и массовой смертью. Не знает даже, что делать: ненавязчиво подлить масла в открытый огонь и посмотреть, как вспыхнет мировой костёр, или же дождаться окончания спора, чтобы выбрать сторону. В любом случае, это, несомненно, доставляет ему удовольствие; что может быть выгоднее, чем ссоры внутри коллектива?; когда в этих ссорах не замешан ты?.. С какой-то жадностью он поедает глазами всё происходящее, словно самое прекрасное явство. Он — хищник, он чувствует кровоточащие раны и слабые места, незащищённые металлом; что одна, что вторая — сплошной оружейный склад, но какой в этом толк, если нет должной охраны, всё нараспашку, иными словами, Астарион понимает: даже ту, что прочнее земельной толщи, можно протаранить насквозь. — Это твоя благодарность? Я спасла твою херову жизнь на херовом наутилоиде, если ты не помнишь, — Лексиэль давит на Шедоухарт тем адом, что в ней с самого начала, плавит металлический нагрудник интонациями, вбивает слова кольями куда-то в солнечное сплетение. Если бы Шедоухарт не была изворотливой тенью, то сгорела бы и истекла бы своей прелестной кровью прямо на глазах у жаждущего зрелищ Астариона. Но Шедоухарт — нет, она стойким оловянным солдатиком противостоит аверновскому чудовищу и попыткам вывернуть её душу наизнанку укором. — Честно? Я жалею о том, что это была именно ты. Какая прелесть! Астариону хочется аплодировать и вызывать на бис: настолько ему нравится действие, разворачивающееся перед ним. А искры, искры-то как летят в разные стороны! Глядишь, к утру станет на одну потенциальную занозу в заднице меньше — так уж получается, что Астариону едва ли здесь хоть кто-то… нравится, если такое выражение вообще уместно в контексте совместного выживания, где каждый рано или поздно вонзит зубы в шею другого… Или что там обычно делают те, кто находятся на краю бездны, вот-вот свалятся в неё?.. Астарион ставит на Шедоухарт по двум причинам: она менее проблемная и с ней можно договорится — так он думает, так бы ему хотелось, просто потому что за то время скитаний, что они провели вместе, ему так и не удалось подобрать правильный способ обточить ежовые иголки Лекс. Но в уравнение входит ещё одна переменная — Астарион часто забывает о ней: — Дамы, — Гейл возвращается из глубин леса и, кажется, прихватывает его с собой — в его руках чего только нет, но Астарион в своей голове обзывает это всё просто — травой. — Не имею ни малейшего представления о том, что же между вами произошло, но прошу вас: давайте прекратим этот спор. Разве у нас нет занятий поважнее, нежели выяснять отношения? Маг портит веселье — он это умеет. Атмосфера, будучи грозовой, содержащая до его прихода всевозможные бури и молнии, слабеет, становится в разы менее смертоносной. Можно даже не опасаться удара током, который перепал бы ненароком, если близко находится к эпицентру стихии. И разве же это хорошо?.. Астарион просто не может совладать с желанием вставить своё слово: — Почему бы и нет? — обращает на себя внимание — ему это нравится. Он вальяжен, более, чем расслаблен, но это только на первый взгляд: в нём всё алчет какой-либо развязки и в предвкушении замирает. Инфернальные глаза тут же пришпиливают его, как булавка — бабочку, о, эти глаза он почувствует на себе всегда; Шедоухарт же смотрит устало — «его здесь только не хватало». — Я имею ввиду, не в споре ли рождается истина?.. — Не в нашем случае, — маг сегодня особенно категоричен, даже не хочет выслушать причины обоюдной обиды, разбираться в сути проблемы и т.д. и т.п. — Мы не в том положении, чтобы пренебрегать союзничеством друг друга, — и, к сожалению Астариона, это работает: приходит добрый мудрый маг и разводит всех по разным углам, ата-та, так нельзя. Ну что тут ещё сказать?.. На лице Лексиэль читается ровным почерком: «в задницу такое сотрудничество», а хвост рассекает воздух хлыстом. Она разъярена, но держится, что ж, хорошо для той, кто снимает головы с плеч одним движением копья. Такая злость ощущается внутренним землятрясением: дрожат кости, содрагается собственная плоть, но наружу это всё не выходит, не задевает случайных зрителей. И, быть может, где-то среди внутренних анатомических развалин Лекс находит это самое: не совсем права, надо было дослушать до конца, но, чёрт возьми, с какой стати?.. … и плевать, что проклятая Шедоухарт смотрит на неё также, как и та, что навеки затерялась во снах, Лексиэль пытается не думать об этом, потому что рана слишком глубока, не зажила, не обросла. Швы не подлежат исцелению, а шрамы так и не образовываются, и тут, кажется, уже ничего не поможет. Лексиэль уходит. В себя и в глубокую чащу, чтобы тишина надавила на неё, как камень; так всегда бывает: когда она появляется, весь мир замолкает. Лексиэль не слышит даже себя, когда кричит, и этого недостаточно, никогда не достаточно. Это — взрыв, не способный выбраться на белый свет. Астарион некоторое время наблюдает за ней. Размышляет о чём-то своём, безусловно, полезном только лишь ему одному; будет лукавством сказать, что ему нет совершенно никакого дела до того эмоционального шторма, что наводит хаос в тифлингских подрёберьях — нет, что вы. Его питает искренний интерес: что же можно из этого извлечь? Ну и ещё кое-что, но это немудрено: паразит, почувствовав другого паразита, стремится соединится с ним, пообщаться, разделить последние сплетни и состояние своего носителя. И это опасно — если почувствовал паразит, значит и хозяйка скоро прознает о его близком месторасположении. Пора убираться. — Чтобы ты знала, — честно говоря, черти так не появляются из табакерки, как Астарион — перед Шедоухарт; этот нож, что снимает кожу с овощей, ещё чуть-чуть и угодил бы ему в один из сердечных клапанов — Шедоухарт вовремя опознаёт в нём… что ж, может, не дружественный, но точно не вражеский объект. Оно и понятно: Астарион пускает в ход всё своё обаяние, которое сразит наповал любого смертного — его улыбку можно причислять к восьмому чуду света, — я полностью на твоей стороне в этом пренеприятнейшим конфликте. — Неужели? — Шедоухарт смотрит на него исподлобья, не удосуживаясь оторваться от чистки овощей. Кажется, что-то происходит в её тенистой головушке, и кое-кому чертовски любопытно узнать что именно. Будь на то воля Астариона, он бы забрался в мозг каждого из участников этой занимательной делегации для того, чтобы полностью контролировать ситуацию, но увы, это чревато. Можно перепутать чужие страдания со своими; заплутать в чужих внутренних мирах вместо своих. — Вот уж спасибо. Не думала обрести союзника в твоём лице, Астарион. — Должен заметить: я не самая худшая партия в этом плане, — он так аккуратен и так опасен, если дать ему возможность подобраться ближе; Астарион просто не оставит шансов, потому что поздно и надо было противостоять ему раньше. — К тому же, кому как не мне знать о… что ж, назовём это, так уж и быть, нравом нашей рогатой подруги. Порой это так утомляет, правда? Но Шедоухарт не обманешь. Кому как не ей знать потёмки чужой души, в Астарионе же этой тьмы хватит на столетнюю ночь; она чувствует свою родную стихию в нём, в таком ослепительном и лучезарном, не преследующем свои цели, конечно же, ни разу. Шедоухарт недоверчиво улыбается, а чистка овощей её больше не занимает; она — обратная сторона мироздания, та, что погружена в вечный мрак, она чувствует чужие тайны и замыслы, плавающие в этом же самом мраке. — Осторожней, Астарион, — он не ощущает постороннего вмешательства в свою мозговую деятельность — Шедоухарт, конечно же, не лезет в чужое сознание без разрешения и в своё проникнуть не даёт, просто она не первый день живёт, чтобы не знать, к чему ведёт такая внезапная любезность. Под ней обязательно оказывается второе дно. — Мой тебе совет: не стоит играть с огнём. — Не возьму в толк, к чему ты это, — Астарион не сдаётся так просто под расщепляющим на частицы взглядом; изображает невинность агнца. И ему можно было бы даже поверить, правда, если бы за этими очаровательными кудрями и яркими вспышками улыбок не скрывалось нечто по-настоящему ужасное. — К тому, что Гейл прав — не нужно раскачивать лодку. Мне это всё не нравится, но в противном случае потонем все вместе. Что ж. Вот теперь смысла изображать из себя того, кем ты не являешься, больше нет. Тени овладевают не только нутром Астариона, но и его лицом: света не сыскать больше ни в улыбках, ни в глазах, а он отвечает без особого удовольствия, явно теряя весь интерес к беседе в один момент: — Какая же ты неимоверно скучная, Шедоухарт. — Главное, что живая. И тебе того же желаю. Ему, бесспорно, пригодятся эти пожелания, пусть он осознает это не сразу. Скажем, за несколько часов до розового, как арбузная внутренность, рассвета, когда лагерь подвергнется бомбардировке незнакомых голосов. Наверное, этого следовало ожидать — у них скопилось приличное количество врагов, желающих видеть их головы на частоколе; ажурная магия Гейла не сдерживает вторженческий напор. И если у Шедоухарт стихия — мрак, то у Лексиэль — кровавая бойня; она и шанса не даёт завязаться хоть каким-то переговорам (Астарион искренне пытается вставить свои пять копеек), высвобождая кишки одного из вторженцев от оков плоти. Он так красочно разваливается по кускам, что засматривается абсолютно каждый — этакая минута молчания в честь предстоящего боя. Абсолютно точно — никто не уйдёт, не попробовав железных клинков. Астарион терпеть не может, когда всё идёт таким вот путём. Нет-нет, вы не подумайте, он всеми руками за реки крови и горы мёртвых, но отнюдь не тогда, когда весовое преимущество не на их стороне. До него начинает доходить истина слов Гейла о том, чтобы держаться всем вместе и прочая пацифистская ересь: если бы Шедоухарт ушла перед сегодняшним вечером, они бы все дружно стали кучкой милых костей; если бы Лексиэль не была бы такой… зверской, эта ночь стала бы воистину последней. И ведь как говорят: красота в глазах смотрящего; ужас, кстати, тоже там. Астарион ровным счётом не знает, что он сейчас ощущает, когда замечает в расцветающем на фоне пламени её. Огонь тянется к небу, он сильный и дышащий так горячо, что тает кожа; в общем, разбитый солнечный желток, так вот, она чувствует себя в нём, как дома. Она — выгоревшая до костей тварь, у которой цель лишь одна — истреблять. Руки тянутся ко всему подряд, чтобы разорвать-разорвать-разорвать; её лишили копья, но это нестрашно; она сама по себе чудовищнее ада, чудовищнее всех чертей. Лексиэль не соображает вообще. Её тело само знает, что делать — наносить непоправимый организму вред. Природа одарила её прекрасными данными — когтями, выдирающими мясо, и клыками, уже омоченными в крови. Её не остановят ни проклятья, ни мольбы. Она — зверь, она выдирает челюстями кадыки, портит внешние оболочки кровоточащими ранами и ломает рёбра ударами. И ей нравится. Она это обожает. Она входит в кураж, Лексиэль не услышит ни себя, ни мир, страдающий от огня, пока не перемолет всех и каждого в кровавые останки. Всех. До. Единого. И когда Лексиэль срывает с Астариона последнего ублюдка, когда она сдирает его лицо с костей, Астарион понимает кое-что важное: её не надо приспосабливать. Не надо обтачивать её ежовые иглы. Её нужно использовать такой, какой её вылепила природа. Или Преисподняя.