blugri

Будет ожидать. Руки предательски дрожат, когда Юнги осматривает картину. Она просохла. Хосок придёт через четыре часа. Будет ожидать. Юнги садится на пол в комнате, где темнота позволяет просохнуть картинами без повреждений. Зарывшись пальцами в волосы, массирует мозг, бушующий и возбужденный от планов, в которые входит так много решительного, что страшно: хочется сказать безумное количество слов и сделать столько же действий из-за страха потерять Хосока и возможность. С момента, как Юнги постучался во входную дверь, где не планировал быть желанным — скорее, лишним и наглым, — прошло больше месяца, а с начала их общения — в два раза больше, — однако скорость событий, поступков и поведения эволюционировали и сменялись с безумной скоростью, оставляя после себя след от тревоги Юнги и развития влюблённости обоих, отчего хочется больше и больше. Хочется не упустить шанс, не опоздать, не остыть и не получить отказ. Будет ожидать. Черт. Юнги вспоминал эти слова ежедневно и чуть ли не прокручивал их на повторе во время работы с планетами, перед сном и в оставшееся время, пытаясь понять, правда ли Хосок сказал это и что именно он вложил в слова. Юнги уверен, что слова самые чистые — в тот момент говорящий выглядел так тепло, нежно, во взгляде читалось то, как художник предпочитает смотреть на свою влюблённость. Он даже не думает о приукрашивании, он, наверное, впервые так уверен в понятии чужой эмоции. Именно эмоции Хосока досталась честь стать первой, он, в принципе, много где первый — влюблённость, красота, душа, навыки в готовке, заботе. Будет ждать. Он уверен и очень хочет не оттягивать момент общего совместного счастья, ведь тогда они потеряют время. Конечно, Юнги не планировал тянуть до старости, но ему так хочется обнять, донести все как можно раньше, зарыться носом в его волосы и вдохнуть их запах, остаться наедине с ним и с ровно бьющимся сердцем, ведь теперь всё точно будет хорошо, будет рядом, будет тепло, будет умиротворение, будет утро, взгляд после пробуждения будет направлен на мирно спящую влюблённость, которую хочется поцеловать в волосы и обнять со спины, натянув одеяло на плечи из-за плохого отопления, и остаться на подольше. Часы тикают над ухом, Юнги стучит по столу костяшками и пьёт воду, которая предназначалась для успокоительного. Он спрашивал у Намджуна разрешение на их употребление и получил его, однако таблетки в горло не лезут, а мысли находят лазейки и так и кричат своим существованием о нужде расцарапать всю кожу и снять напряжение. Об этом художник тоже донесет до Намджуна и передаст вдобавок полноту ощущений, дополнив сухость сообщений о его «простой тревожности» длинным описанием скорого прихода Хосока и желаний Юнги откровенничать с ним. Старый Юнги никогда бы не подумал, что будет общаться на такие темы с психологом, и, уж тем более, с реальным человеком, к которому эти чувства и испытываются. Час остался, к слову. Юнги решает ополоснуть лицо и пройтись по квартире, которую убрал чище обычного, ведь каждая мелочь сейчас может выбить его из равновесия, что приведёт к самому страшному. На ум это страшное ещё не пришло, но там явно ничего радужного и много позорного. Хотя нет, радужного в нем и сейчас хватает. С этой мысли художник немного усмехается и закатывает глаза с самого себя - влюблённого в человека того же пола, что и он сам, но такого непохожего душевно. Хосок не пишет заранее о своём приезде и оттого застает врасплох непривыкшего к подобному Юнги. На Хосоке болотного цвета ветровка, под ней лонгслив кремового цвета и широкие джинсы. В цветочек, в каких он уже появлялся. Высокие кроссовки напоминают Юнги о желании поднять голову и посмотреть на влюблённость снизу вверх, он закусывает щеку изнутри и берет с чужих рук сумку. В тишине по мозгу бьёт шуршание одежды и еле слышимое дыхание. А у Юнги оно сбитое и долбит по перепонкам. — Я сегодня даже не опоздал, — с энтузиазмом Хосок забирает сумку с чужих рук и относит её на кухню, возвращаясь к Юнги, который внутреннее завидует и старается подстроиться под чужую непринужденность. — Сокджин успевает всё делать, я рад, что послушал тебя и нанял его. — Значит, на тебе наконец-то меньше нагрузки? — Поддерживая разговор, Юнги ожидает того напротив входа в кухню. — Намного. Правда, из-за этого я всё чаще нахожусь в доме и меня это немного напрягает. Это остаётся пустым родовым гнездом. — Ты все ещё можешь его заполнить, — тихо дополняет Юнги. — А ещё можешь временно сменить дом. — Чжи тоже самое советовала. Я подумаю над этим, — на лице скользит улыбка, а в голове — мысль о том, что хорошо было бы сменить дом на квартиру Юнги с художником в комплекте. — Подумай пораньше, — дополняет Юнги, ведь ему страшно так быстро вести Хосока в рабочую комнату. Способность мыслить, к счастью, ещё не покинула его, так что план закреплен в голове, как и речь, которую ему хотелось бы донести Хосоку. Он впервые, наверное, не рассматривает плохой исход: он боится и одновременно не верит в него, потому что Хосок до влюблённости и без романтизации был очень хорошим для того, чтобы разбить художника. — Мне кажется, что переезд, даже временный, принесёт много стресса. И смотрит на Юнги, который, закусив щеку, смотрит в ответ. В горле одного предательски застряла просьба переехать к художнику, а у второго — разрешение остаться у него на любой срок. — Моя квартира не принесёт стресс, да? — Сглотнув, он смотрит куда угодно, лишь бы не на стоящего напротив, который кивает. Щёки пылают, он пугается своей смелости. — Значит, можешь остаться. Ты же у себя меня оставлял. — Правда? — Звучит громче, чем следовало бы, и очень эмоционально. Хосок тут же неловко поджимает губы и трёт шею. — Спасибо. Я подумаю над предложением. — Думать иногда вредно. Я всё за тебя подумал, поэтому можешь остаться тут тогда, когда будешь готов. А сейчас я хочу показать картину, — и следует в сторону закрытой двери. За ней Хосока встречает тишина, яркий свет с окна, который шторы скрывали всё это время. В среднего размера квадратной комнате с бежевыми обоями и тёмным полом лежит множество полотен, многие из которых закончены, а некоторые не удостоятся касания кисти, ведь Юнги перегорел. Комната кажется ещё меньше из-за того, что весь пол обложен холстами — начиная от окна, расположенного напротив входа и заканчивая каждым углом — и лишь маленькая дорожка на двоих, шириной в два холста размером, как тот, что с портретом Хосока, ведёт в центр комнаты, где на табуретке лежит причина всего происходящего. Комнату недавно проветривали: в ней пахнет свежестью и ванилью — наверное, Юнги сбрызнул освежителем или спреем для тела с таким запахом, который Хосок использует реже для себя и чаще для своей комнаты. Она ощущается очень чистой и неосязаемой, будто всё ложь и при прикосновении станет ясно, что это голограмма. Юнги безмолвно пропускает вперёд и следует рядом, делает немного шагов до картины и останавливаясь чуть позади, чтобы не мешать созерцанию. Хосок опускается на колени и смотрит на работу вблизи, поначалу боясь даже прикоснуться. От прекрасно проделанной работы, во время которой произошло много чего приятного и важного, слова теряются в разуме и лишь молчаливый взгляд и боящиеся испортить полотно касания, на которые Юнги дал шёпотом разрешения, изучают работу художника. Солнечный свет напоминает о себе следом и пятном света, от которого лакированная работа поблескивает, Юнги придаёт внимание чужой тёмной макушке со слегка выгоревшими волосами. Ему так хочется сесть позади, обнять со спины и остаться так навеки. Держа себя в руках, художник продолжает наблюдать за безмолвной реакцией, которой ему достаточно: он понимает Хосока и то, какие эмоции он испытывает и это так тепло отдаётся в душе, ведь он наконец-то смог найти кого-то, кто будет ему близок настолько сильно. — Это безумно красиво, — он поворачивает голову и смотрит меж ресниц на стоящего слегка позади в их тесном положении друг к другу. Шепчет, боясь нарушить покой, и возвращается к полотну. — Столько мелких деталей, столько цветов, но гармония сохранилась. Мне сложно передать, что я сейчас ощущаю, но просто знай, что лучшего я и не мог представить. — Еще я нарисовал планеты, — Юнги и скользит по полу к входу, где слева от него находятся два небольших квадратных полотна. Берёт, смахивает отсутствующую пыль и скользит обратно. Кладет их по обе стороны картины глаз, предоставляя на обозрение. На тёмном фоне с бледными грубо очерченными разводами по планете: одна небесно голубая, чистая и светящаяся изнутри, с белыми пятнами, как в глазах Хосока блики от солнечного света, с синими тонкими разводами, сводящиеся в центре волнами и изгибами, подобные единой закольцованной линии, с ещё более глубокими и тёмными подобиями кратеров; вторая — луна, с бледностями в центре, серыми глубокими тенями и множеством кратеров, манящие своей глубиной и неизвестность, обнятый блестящим космосом как-то по-особенному, словно волны объяли его и поддерживают на весу, напоминая о важности и особенности, как Юнги напоминает об этом Хосоку с гетерохромией. Блёстки художник специально добавил, он растер их почти по всему фону, как будто это детский рисунок, но созданный с большим умом. Он не любит слишком ложно изображать красоту, но тут он не мог этого не сделать: всё, что касается их с Хосоком, становится слишком прекрасным и должно быть таким. — Они очень красивые, — улыбка, Хосок скользит взглядом по лицу Юнги и останавливается на глазах. — Ты лучший художник на планете. Ты проделал огромную работу и я рад, что стал её частью. Мои глаза выглядят очень красивыми. Хосок становится так трепетно от их тел рядом, от взглядов, от картин между ними. Хочется взяться за запястье, притянуть и поцеловать, после прижать к себе и раствориться в пустоте меж рядов из холстов, в ярком солнечном свете, в тепле посещения, в желтоватом оттенке комнаты, придающем уют. — Ты весь красивый, Хосок. Глаза — твоя изюминка, — делает паузу и переминается с ноги на ногу. — Ты стал реже носить линзы, да? — Сейчас я ни с кем, кроме тебя, Чжи и Джина на работе не общаюсь, поэтому не ношу. Никогда бы не подумал, что изменюсь настолько сильно. — Мы изменили друг друга и это прекрасно. — Я рад, что всё так сложилось, — поднявшись, он поворачивается к Юнги, который не двигается. Он стоит всё также напротив и словно не дышит, смотрит в глаза будто статуя без подрагивания ресниц и вздымания грудной клетки. В нос забился запах друг друга, он мешается с ванилью, беззвучным дыханием и громким встревоженным сердцебиением, словно сердце знает всё заранее. Мир замер, солнечный свет вышел из-за облаков и озарил комнату пуще прежнего, отчего Хосок в его тени выглядит так графично, а Юнги, которому он дарит всего себя, — так чисто и по-ангельски. Губы вздрагивают в попытке что-то сказать, но Юнги не решается на слова. Ожидание Хосока может значить, что он обо всём догадался, но и то, что он готов ждать чего угодно от художника. Он будет ждать и не оттолкнет от себя никогда. Взявшись за чужие плечи, Юнги, зажмурившись, тянет Хосока на себя и касается тёплых губ напротив. Пальцы слегка вздрагивают, когда Мин осознает поступок, но парень не отстраняется, ведь это его единственная попытка, при упущении которой он никогда не рискнет коснуться Хосока. Поток мыслей глушится биением сердца, которое вот-вот выпрыгнет из груди и приведёт к тому, что Юнги рассыпется. Тёплые губы напротив за столь короткий срок поцелуя не противятся, наоборот — словно соглашаясь на такое — они тёплые и очень грубые из-за осенней погоды. Плечи сквозь толстовку кажутся очень хрупкими. Он ощущает жар, боится выдохнуть и обдать чужую кожу им. А Хосок очень тёплый и беззвучно его дыхание опаляет покрасневшие щеки, Юнги шумно сглатывает и еле держится, чтобы бестактно не прижаться к телу и зажмуриться ещё сильнее, ведь глаз он не открывает из-за неловкости увидеть чужие. Так и отстраняется спустя короткий, но безумно долго тянущийся момент, и, оставив руки на плечах, опускает голову. — Можешь разрушить всё тут, можешь разрушить и меня, если я сделал слишком много. Но я не мог этого не сделать, Хосок, — на губах остались дрожь и след от поцелуя: по коже мурашками проходятся остатки тепла, он облизывает их и не верит, что смог такое совершить. Держит паузу, пытается сказать остальное планируемое, которое сейчас колыхает, как кипяток и испаряется пузырями. — Я влюблен в тебя, Хосок, — сглатывает и нервно выдыхает. — Очень сильно и очень правдиво. Я… Я впервые, наверное, верю в хороший исход произошедшего, в то, что ты испытываешь подобное, и я очень надеюсь на взаимность. Ему хочется плакать от слабости и накатившего стресса. Сглотнув ком, Юнги поднимает взгляд на Хосока, глаза которого бегают от бледных губ к тёмным глазам, не скрытым за чёлкой, и его прижимают к телу и дают возможность крепко обнять за шею и зажмуриться. Хосок трепетно скользит руками по чужой футболке, отчего кожа художника накаляется, он шумно глотает слюну, и обнимает с большой нежностью, отчего Юнги окончательно рушится и громко всхлипывает. — Значит, я не ошибся? — Шепчет он. Голос дрожит. Тело тоже. — Ты сделал всё правильно, — Хосок, поняв, что у Юнги перегрузился мозг из-за событий, не пугается слёз и крепче обнимает. — Ты мне тоже нравишься. — Ты влюблен? — Очень сильно влюблен, — он касается макушки губами и улыбается. — Я очень боялся не вовремя сделать первый шаг, поэтому оставил это на тебя. — Ты так спокоен, — Юнги вытирает слезы. — Это поражает. — Просто я был готов к любому твоему шагу и сейчас во мне много чего происходит. Я рад, а ещё у меня немного дрожат ладони, ведь ты поцеловал и признался. А ещё я боюсь тебя отпустить, потому что ты можешь исчезнуть. — Я никуда не исчезну, обещаю, — Юнги взглядом с остатками слез смотрит на полотна: он так много не закончил, а всё остальное продал, отчего место не выглядит таким красивым, каким его рисовал разум. Если бы он испугался Хосока из-за многих откровений, то они бы остались такими? — Зря я, что ли, всё тут подстраивал? — У тебя обычно всё не так? — Не-а. Я понял, что смогу поцеловать только если возьму ситуацию полностью под свой контроль. Поэтому я разложил картины. Это же не плохо? — Не думаю. Для меня точно не плохо. Это как подстроенное свидание, только у нас всё ещё не на той стадии. Твоя подготовленность и смелость меня поражает, — он улыбается. — Мне кажется, что я сейчас сгорю от стыда и неловкости, и так и не посмотрю на тебя. — Эй, ты же не ради этого старался, — Хосок взъерошивает волосы у того на голове. Юнги тихо смеётся. — Мы с тобой только перешли на новый этап. — Не думаю, что мы прямо перешли. Я, к сожалению, не смогу перейти так быстро. Мне нужно время для принятия и анализа произошедшего. Но это не значит, что ты мне не нравишься. Просто мне сложнее. —Угу, — глубоко вдыхает. —Можем сесть на пол? — И ответом на кивок аккуратно оседает, не отпуская художника. — И я понимаю, что тебе сложнее, так что буду ждать. Я привык к твоим особенностям. — Они слишком большие? — Юнги перемещает руки с чужой шеи на талию, глазами изучая игру света на полотнах. — Не очень. — А если бы они были больше, то я бы тебя интересовал? — Тогда бы, мне кажется, ты не подпустил меня. — Сложно было? — Ну, мои труды компенсировались, поэтому не ощущаю сложности. Мы оба проделали большой путь. И ты особенно, — глубоко вдохнув, он накручивает на палец чужие волосы. — Я иногда думал, получилось бы у меня также? Ну, — замолкает, обдумывая, — подпустить к себе кого-то. И решил, что нет. — У тебя не получилось бы, потому что к тебе не Хосок в safety zone просился. Мне сложно представить кого-то на твоём месте. Даже Чжиын — девушка чудеснейшая, но я не могу ей доверить так много. А… — Юнги начинает очерчивать круги на чужой спине указательным пальцем, — Ты бы смог влюбиться не в меня? К примеру, кто-то из знакомых? Друзей? Подруг? Не в будущем, а вот именно сейчас. — Не думаю. После последних отношений у меня долгое время не было желания завести их. Влюблённости тоже. И вот так: я не хотел, а меня настигло. — Я ощущаю себя слишком особенным, — Юнги шумно выдыхает и краснеет. — Ты и так слишком особенный. — А ты можешь остаться на ночь? — Бестактно просит Юнги, ведь терпеть не может - его душа не придёт в норму, если он сейчас это не узнает. — Только не подумай о чём-то там, мне просто одиноко. И я слишком привык к тебе. — Я останусь. Телом Хосок ощущает, как чужое сердцебиение ускоряется. Юнги счастлив, от этого на душе так спокойно и тепло. Ему и самому спокойно и тепло, пусть небольшой шок от поцелуя остался. Он не ожидал, но ждал. Прикрыв глаза, вдыхает воздух; теперь он пахнет их духами, это безумно вкусно. Старается запомнить момент, эту тишину и беззвучное «спасибо», трепет, счастье в таких количествах, каких он никогда не ощущал. В голове пляшут мечты об их радужном и счастливом будущем, которое часто приходило ночью и заставляло одновременно испытывать радость и грусть, ведь этого могло никогда и не случиться. К сожалению, все мечтания к этому и приходили. Он касается волос. Они не очень мягкие и ломкие. Словно как и сам Юнги. — Я не могу поверить в то, что я признался, — говорит негромко. Смотрит на комнату, изучая так, будто тут впервые: пятна краски на стене не его, края обоев отклеились не при нем. Говорит тихо, боясь, что иначе слова его донесутся всему миру: — мне кажется, что я сейчас готов за голову хвататься от счастья и ошарашенности, — и запускает пальцы в волосы, но не дергает. — И до меня опять доходят все эмоции слишком поздно. Я хочу кричать, сжаться, обнять тебя ещё крепче — да всё в этом мире! И отрицательной эмоции даже нет. Может быть, только мандраж, но у меня всегда так. — Это хороший знак, Юнги, — шумно выдохнув, жмется всем телом. — Обещаю, что никогда не позволю тебе испытывать негативные и травмирующие эмоции. — И я обещаю, Хосок.