blugri

Остаться в одиночестве оказалось легче, чем ожидалось: слова выстрелили по-идиотски, отчего Юнги было противно от себя ещё долгое время, но завершающая, ленивая работа с портретом, которая из часа сосредоточенности над холстом превратилась в посиделках до двух ночи, кофе и купленные в ближайшем магазине дешевые овсяные печеньки с шоколадными дольками, скрасили скверный настрой. Всё это деяние наполнено было тёплыми разговорами, будто они с Хосоком — друзья, пришедшие к уединению спустя много времени. Странное ощущение, если честно, ведь они далеко и не находились, даже наоборот переполнились, чтобы гармония их являлась именно таким моментом. Хосок тепло вспоминает начальные их встречи, в подробностях припоминая каждую мелочь. Юнги хотел уж было упомянуть, как распирало желание посмотреть на Хосока на неприлично высокой обуви, задрав голову, но умолчал, так как со временем это желание посмотреть дополнилось иным, о чём довольно стыдно говорить. «Поцеловать… Чушь какая-то..» и морщится мыслям, поясняя, что на пальцах отпечаталась гадость — зелёная краска. Этого он, конечно, не покажет, ведь гадости нет — только его мысли, противные и реалистичные. Хосок остался на ночь и скромно лёг рядом. Юнги по привычке уткнулся лбом в его плечо и пожелал спокойной ночи, а диалог помог спокойнее проспать эту ночь до полудня. «— Всё в порядке?» голос в тот момент был тихим, а в темноте комнаты без доступа света вовсе терялся. Хосок от неожиданности слегка вздрогнул и дал ответ с полминуты ожидания: «— Конечно. У меня иного и не может быть.» Юнги ощущал улыбку в тот момент. Она тёплая и настоящая. Однако этого недостаточно для восстановления покоя, отчего и следуют после слов тяжёлые мысли: «— Прости, я боюсь, что говорю лишнее. И прошу сделать что-то не то, и задеваю этим и всё подобное. — Кажется тебе. Я же тут. И мы закончили картину, спустя неделю я обязательно приду и мы её повесим. Просить об отдыхе — это нормально. Мы же с тобой просто друзья, так что все хорошо. Поверишь мне с огромным дружеским опытом, идёт? — Идёт.» На деле же ничего не идёт, как и то, что они просто друзья. Юнги не хочется быть ими, ему хочется куда больше. Но это больше нужно оставить только в голове и этой комнате, чтобы не нести ответственность и при возможной ошибке в человеке не получить вред и спокойно сделать вид, что ничего не было. Ошибка тут — самое неподходящее для Хосока слово, зато для Юнги с кучей тараканов в голове, психологом, который чуть ли не десять лет не может добраться до дальних углов в чужой голове, самое подходящее. Хочется избавиться от предрассудков, но, как написал совсем недавно Намджун: «Чтобы избавиться, нужно сделать шаг туда, где страхи растворятся». Юнги в глубине души понимает, что имеется в виду и в какой омут тычет и указывает пальцем мужчина, однако не признает и оставляет сообщение лишь прочитанным. Утро, к сожалению, было ужасным. Хотя нет — вполне нормальным для старого Юнги, но для нового это ужасно: пробуждение было, как говорилось, в полдень. Это было ненужным и внезапно появившемся элементом в уравнении, как и спальня, ведь Хосок все ещё владеет пекарней, и все обязанности висят на нем. Это так огорчило, что хотелось рыдать: Юнги пустил пару слез, когда осознал, что на голос никто не отозвался, а постель рядом остыла давно. Рюкзака он не нашёл, а вместо телефона на тумбочке лежала короткая записка с извинениями за уход в такое раннее время и приглашение в любой момент к нему в гости с поводом или без, добавив, что парень может позвонить и Хосок всегда ответит. Это ещё больше прослезило, ведь Хосок безумно хороший, и в ответ ему дать то нечего, ведь готовить Юнги не умеет, а картины он уже дарил. От таких раздумий после пробуждения возникло желание что-то приготовить, а голод, выдрессированный распорядком питания Хосока, подпитал его. Из-за безысходности захотелось позвонить Чжи и умолять её прийти и помочь что-то приготовить. Даже не для Хосока, которому он ничего не даст попробовать, пока не достигнет приличного уровня, а для себя - голодного и одинокого. Второе, оказалось, ощущается достаточно тяжело и в то же время облегчающе: он может наконец-то отдаться себе и творчеству. Творить хочется очень сильно, но и есть тоже. Последнее,, естественно, побеждает, и он спешит с кровати в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. В холодильнике остались грибы, а на полке покоится половина упаковки собы и соевого соуса, Юнги с пару минут осмысливает желание и решается попробовать повторить старый рецепт. Благо, это не так сложно и Юнги очень легко приспосабливается. Всё детство его пускали на самотёк, оставляя наедине с уроками, кухней и голодом, из чего выбирался криво-косо, делая множество ошибок; позже лень поглотила его, а также страх ошибок и возможных потраченных сил впустую дополнили чашу весов с «испорченным питанием». Как попало питаться он никогда и не хотел, однако обстоятельства, зависимость «плохого морального состояния» и «ухудшения и уменьшения количества пищи» друг от друга перетянули одеяло на себя, из-за чего повлияли на рацион художника, состоящий из рамена, покупаемый им, и овощами, которые Чжи мило и заботливо приносит в редкие визиты. Причины для появления отвращения к чужой еде он не смог найти: скорее всего, доверие к внешнему миру слишком маленькое, и пока что получилось развить достаточное доверие только к Хосоку (это удивительно, ибо Чжи он так сильно не доверяет, чтобы есть её еду — хотя и знаком чуть ли не всю жизнь! Сейчас он готов попробовать, может быть, получится). Может быть, Хосок добился расположения и позже просто не было выбора в том, отказаться или нет. К слову о Чжи: Юнги думал о ней весь процесс готовки, итог которого, к счастью, не отравил его и даже наоборот — получилось прямо как у Хосока — и пришёл к выводу, что её отсутствие не ощущалось так остро, когда он был с Чоном. Сейчас будто возникло желание заткнуть себя чем-то, как таблеткой, и отвлечься от мыслей, в которых Мин варился до встречи с Хосоком ежедневно. Ему безумно захотелось встретиться с Чжи, поговорить ни о чем, выпить чай и съесть что-то. Заесть хотелось произошедшее с Хосоком, ведь с Чжи это довольно страшно обсудить и получить в отчет какие-то вопросы и непонимания. Объясняться ему страшно. За приёмом пищи он написывал Намджуну с просьбой помочь с его страданиями, однако получил лишь совет завести кота. Ага, кота, блин. Назвать его Хосоком и любить до конца жизни, он это имеет ввиду, да? Либо он издевается, что маловероятно. После он написал всё, что думает об этой идее, и лёг на пол в рабочей комнате. Сил не особо много, но до ужина, во время которого наедине с видео, а не лучшим, по мнению Юнги, человеком, проведёт час, Мин обязан просидеть, начать хотя бы одну картину — небольшую, с кусочком неба — и закончить после ужина до конца. Перед сном он потратит время на сообщение для Чжиын, из-за долгой формулировки в голове получившимся жутко неловким, в котором спросит, приобрели ли его картины и когда она сможет появится у него, чтобы забрать новые, на что получит в столь поздний вечер ответ моментально: из картин не продан лишь круглый кусочек неба, и она готова зайти черёд неделю. Пожелав спокойной ночи, Юнги злится на себя, ведь он забыл, что хотел попросить прийти её на днях не из-за картин, а потому что парень соскучился по её компании и хотел бы поговорить. Во время чистки зубов и взгляда в зеркало прямо в глаза Юнги решает написать об этом завтра. Утром он колебался между выбором писать ей или нет до обеда, когда желудок уже прилип к позвоночнику, и все таки написал о том, что хотел бы, чтобы она навестила его не только ради картин — было бы здорово побеседовать и что-то приготовить. Откинув телефон, Юнги, по личному мнению, покраснел не хуже, чем с Хосоком. Ответ прилетел моментально, и она даже не поинтересовалась, каковы мотивы готовки и что такое случилось. Что-то подсказывает, что Чжи при личной встрече начнёт расспрашивать всё до мелочей. И вот — какой-то дождливый вечер, тихо играющая классика на телефоне, взгляд в сырое окно и пейзаж внутреннего двора за ним, тихое дыхание, звонок в дверь, вздрагивание от него, трепет. Чжиын опоздала на полчаса — художник понял это, когда посмотрел на экран телефона — и ужасно много извинялась за это, дрожала от дождя и держала пакет с продуктами в руке. Юнги безумно больно видеть её замерзшей. — Почему ты легко оделась? — Он окинул взглядом рубашку, топ и джинсы. — Ты же знаешь, что я не изменю своим желаниям, — девушка поспешно разулась. Благо, ноги не промокли. — Но если ты заболеешь, то я буду винить себя в этом. Нужно же беречь себя, — и вздыхает, уходя в спальню, откуда приносит плед и протягивает горе-девушке, сунувшей ноги в тапочки, которые ждут её с утра. — Я редко когда болею, не волнуйся так за меня, — посмотрев на плед, слегка смущается, но принимает и накидывает на плечи. — Пойдём на кухню сразу. Я безумно хочу есть, так что предлагаю готовить и говорить одновременно. Можешь просто руководить, если очень замёрзла. Ты же явно много чего хочешь спросить. — Я знаю очень мало. — И откуда же? — Юнги следует на кухню с пакетиком Чжи и ставит его на стол. — Думаю, очевидно. Я видела Хосока сегодня, когда заходила в пекарню. Не волнуйся, я знаю только малость о том, что вы рисовали ещё что-то, что ему было тяжело и ты оказал поддержку. Это буквально его слова, ничего не скрываю. После похорон, на которых я присутствовала, Хосок попросил не уделять ему внимание в попытках утешить. Ему так легче: он привык справляться с проблемами в одиночестве. Иногда так посмотришь — вроде бы всё хорошо, он улыбается и только чуть реже начал быть в обществе, — а потом узнаешь всё плохое произошедшее. Грустно очень за него, — рассказывая без остановки, будто наконец-то получила возможность поделиться наболевшем, она садится на стул и поднимает ноги, прижимая их к груди и согнув в коленях. — Но в этот раз он ничем не делился, кроме того, что я говорила. Может быть, у вас так хорошо общение сложилось, что он впервые пережил тяжёлый период с кем-то? Я могу только предполагать, так как ничего не знаю. Но и верить хочу. —Можешь верить, — жмёт плечами и опускает спагетти рядом с томатным соусом. — Я намекаю, если можно так сказать. Но много опять-таки не смогу рассказать много. — А что можешь? — Опустив голову на колени, смотрит на Юнги распахнутыми глазами, в которые тот мельком заглядывает и возвращается к продуктам. — Я долго над этим страдал, но так и не очертил границы. Скорее всего, что на ум придёт и что я посчитаю нужным сказать. — Хорошо, — поднявшись на ноги, она берет упаковку с куриной грудкой. Переместив все на рабочую зону, девушка нарезает мясо. — Мне будет достаточно даже самой малости. Просто я вижу, как тебе стало лучше. Не то, что ты там светишься — тут иное. Ты, к примеру, так радушно меня встретил. Конечно, всегда было радушно, но более закрыто с твоей стороны. Ты даже поготовить захотел, это вообще что-то безумное для меня. — Отвык я от прежнего питания. — Хосок хорошо готовит, — и улыбается, переводя тему побыстрее, чтобы Юнги не возразил. — Думаю, что тебе не стоит помогать: я только нарежу курицу, поджарю немного, добавлю воды и пасты, а потом оставлю тушиться. — Для меня уже неважно — я умираю с голода. — Можешь поесть слоек. Они не в пакете, потому что в магазин я заходила позже, чем к Хо: проверь шопер, — и дополняет, когда тот уходит за сумкой, — Он передавал тебе привет, кстати. — Ему тоже передай, — бурчит под нос и возвращается. Сев за стол, принимается есть одну из пяти штук. — Как работа у тебя? — Безумно загружена. Устаю очень сильно. Я поэтому и не приходила. — Всё в порядке. Ты все равно потратила бы время зря. А сейчас лучше? Может быть, помощь нужна? — Там проблемы только с отчётами, так что не думаю, что поможешь. Осталось немного до более-менее стабильного периода, когда делать ничего особо и не нужно. — Если объяснишь, то я могу, не забывай об этом. — Спасибо за предложение, — кивнув, девушка оборачивается, оставив курицу лежать на доске. Юнги смотрит на неё в ответ и ковыряет кутикулу на правом большом пальце. С полминуты Чжи не сводит взгляд, потом отворачивается и берет сковороду с полотенца, на котором она сушилась. — Чего сказать хочешь? Я же знаю, что у тебя скоро мозг лопнет. — А еще ты знаешь, о чём именно я хочу поговорить. И ты не особо бы одобрил такие диалоги. — То, что я обсуждаю это постоянно с Намджуном, не говорит о том, что я не хочу говорить. — Правда? — Я когда-то лгал? — Просто, — она наконец-то перекладывает курицу в сковороду и держит паузу. — Неожиданно. Как и это всё, — сыпет соль, подливает масла, ставит на плиту и осмеливается обернуться. — Я не видела тебя меньше месяца, но по ощущениям будто год. — Количество времени не так важно — важнее то, что это время дает. — Много дало? — Предостаточно. — Рада за тебя, — развернувшись, помешивает курицу, — я очень рада, правда. — И я за себя, наверное. Если честно, то я не понимаю свои эмоции и прочее, — откусив новую булочку, он смотрит на девушку. Желание сказать лишнее для него старого так и прёт наружу, и соблазн оказывается сильнее страха. — И меня это волнует, — поджав губы, смотрит вниз. — Волнует непонимание эмоций? — И их новизна. И незнание базового, что давало мне знания для адекватного поведения и реагирования. — Но, раз вы не поссорились и даже наоборот, то это — показатель? — Не знаю. Меня эти мысли пожирают просто, я не могу уже, — подперев голову рукой, решает больше не есть. Конечно, хочется рассказать и о чувствах, желаниях и всем запретном прочем, но Юнги не сошёл с ума и имеет в голове остатки личных границ. К счастью, наверное. — Ты хочешь этим поделиться? — Без конкретики в словах. Не знаю, что именно, но хочу, — от девушки ответа не получает: она ожидает продолжения слов и даёт время для эмоциональной подготовки, продолжая готовить. Сглотнув, художник перебирает в голове всё сказанное Намджуну и отсеивает излишки. — Просто я кроме тебя никому не доверял до встречи с Хосоком. Вокруг него аура такая, что хочется тут же рассказать все секреты и не бояться, что предадут. Я уверен, что Хосок такой не из плохих побуждений. Мои тараканы в голове к тебе не остыли даже, а к Хосоку — тем более… Я боюсь, что меня бросят. Я боялся и боюсь всё это время, что ты в какой-то момент не придёшь. Не потому, что ты плохая или типо того: могут быть разные обстоятельства. И с Хосоком так. — Мы никуда не денемся, — Чжи отключает курицу, оставив спагетти на Юнги. — Ты же веришь мне? — Как никому другому, — звучит искренне и чисто. Художник сглатывает и ещё раз десять обдумывает здравость откровений, которые хочется сказать, но, к сожалению, мысли путаются в один комок, скатывающегося со снежной горы такого же накопившегося и подталкивает на слова, тише негромких предыдущих. — Я привязан к тебе и, кажется, к нему тоже. К нему ещё крепче, прости. Или не крепче, просто иначе привязанность и ещё то, что я мало с ним знаком. — Мне хватает того, что ты даёшь, так что не извиняйся. Всё хорошо, — она ставит стул и садится напротив. — А что за привязанность к Хосоку, если не секрет? — Сначала это было вдохновением. Мы славно работали вместе. Сейчас… Сейчас я не знаю: мне сложно подобрать слова и не показаться странным из-за их произношения. Я могу ошибиться и окажется, что всё это только в моей голове, а на деле у Хосока ничего подобного и не ощущается. — А должно? — Мне хотелось бы, — на выдохе он поднимает взгляд. Чжиын сидит ровно и мягко смотрит в ответ, а руки держатся за сидушку стула по бокам. — Я в тебе убедился, пусть и накручиваю даже сейчас, но в нём… Я не уверен. И мне страшно. Я не хочу привязываться и быть брошенным. Я пережил это с семьёй, с твоим дедушкой и мне хватило, чтобы это стало самым большим страхом моей жизни. — Хосок об этом знает? — Да. Он знает слишком много. — И, думаешь, после этого он бы сделал тебе больно? Он выглядел таким смущенным, когда просил передать привет и выпечку для тебя, — внезапно губы растягиваются в тёплой улыбке. Она смотрит загадочно в пол. — А ты смущённо просил передать ему привет тоже. Юнги нервно облизывает губы и смотрит в окно, стараясь скрыть растерянность из-за услышанных тихих слов в коридоре, которые он намеренно сказал под нос, чтобы не возникало лишних вопросов. — Вы с ним работали, да? — Дважды. Второй раз закончился вчера. — Ещё будете? — Я не знаю. Слушай, давай я скажу, что на его внешности у меня гиперфиксация, а ты сделаешь вид, что забыла это? — Запинаясь и смущаясь, просит Юнги. — Хорошо, хорошо, — тихо смеётся. — Ты бы ещё хотел рисовать, да? — Рисовать, возможно. Мне просто хочется делать тонну скетчей и тратить время только на него. — Может быть, даже не на рисование? — А тут не знаю. А если бы знал, то не сказал. Потому что это слишком. Я и так уже наговорил, — последнее произносит с шуточной обидой на Чжи. — Всё из меня вытянула. — Хосокову ауру впитала. — Это новый уровень манипуляций. — А когда Хосок ещё придёт? — Решив не медлить, задаёт вопрос прямо и сразу. — Через неделю, — сразу же отвечает Юнги. — Я обещал показать работу после высыхания лака. — А мне покажешь? Что на ней? — Когда повешу. Могу сказать, что на картине изображена особенность. — И ты ему покажешь её? — Да. Что будет после - я не знаю. Грустно осознавать, что работа больше не связывает нас. — Но есть и другие способы быть вместе. — Вместе? — взгляд вновь скользит в окно. Чёлка пытается скрыть румяна. «Чёрт, почему сердце сразу начало биться так быстро? Она же имела ввиду просто время вместе, а не то самое вместе… Да?» — Я же с тобой держу связь не потому, что у нас работа. И с Хосоком можно то же самое. Можно даже более часто видеться, чем со мной. Намного чаще. Она замечает чужие щеки, неловкость и волнение. Мысли по дороге сюда настигали разные, однако она опиралась на Хосока и его эмоции, который такие очевидные, что сложно не понять. Юнги может не понимать степени влюблённости Хо из-за его шифрования перед причиной чувств, но ему и своего достаточно: Чжи ощущает, как Юнги боится сказать не то, боится быть осуждённым, боится оказаться явным, но при этом не может молчать, потому что его грудную клетку скоро порвёт на части и все недосказанности вырвутся огромным потоком. Чжиын ощущает себя нужно и безумно рада, что это именно она рядом, а не кто-то иной: Юнги нельзя ранить себя ещё раз, нельзя дать кому-то оставить на подкорке новую отметину, он боится новых людей и не только… — …но Хосок не сделает тебе больно, будь уверен, — поток мыслей продолжается уже вслух. — Он слишком добрый и раненый, чтобы заставлять чувствовать тебя также, как он когда-то. И ты такой же, просто вас по-разному травмировали. Я лишь хочу показать, что твои мысли, ощущения и чувства — не ошибка. И в этом нет ничего плохого и неправильного. — Спасибо, Чжи. Люблю тебя. — И я тебя.