blugri

— А ты рисуешь? В захламленной комнате на входе стоят несколько средних пакетов для мусора. Многие наполнены плакатами, которые все никак не снимались со стен, ненужными предметами и упаковками. Можно отыскать и старые тетради, которые завалялись ещё со времен учёбы, среди личных дневников и ежедневником. Хосок очень организованный в работе и жизни человек, но его комната — это как отдых от правил, потому она и не соответствует первому впечатлению. Хосок собирает вещи, которые начали копиться ещё до смерти отца, в корзину. Предложение убраться было приятно: тут и правда очень много лишнего, но оно не выглядит как кучи в домах сумасшедших. Это скорее размещённые по углам из-за лени предметы и вещи, которые забылись, а усталость после тяжёлого рабочего дня многие дни делала их незаметными. У Хосока есть выходы из такого состояния, но они редкие и разовые, в момент которых он убирает абсолютно все. Из-за малого количества свободного времени эти моменты стали ещё более редкими. Юнги все понимает и сказал об этом вслух, в самом начале своего предложения для улучшения обстановки и состояния убраться. Он сослался на себя старого, что ему уборка помогла и в захламленности нет ничего плохого, это объясняется многим, а не только неприятностью, которой у Хосока довольно мало. Хосоку это понимание очень важно, ведь тяжело не испытывать стыд после указания на проблему. Но в процессе уборки у него нет такого: увлечение уборкой и, по большей части, молчаливость, не пустила в голову нечто плохое. Переместив вещи в ванную комнату, Хосок ставит полную корзину среднего размера около стиральной машины и оставляет на позже. Вернувшись, он видит сидящего на полу Юнги. — Нет, я не рисую, — Чон подходит и садится рядом, поджав под себя ноги. Поместив холсты на колени, он их переворачивает, — это твои. Тут две работы только. — Я помню, как их рисовал, — Юнги забирает себе лежащую сверху работу, на которой на фоне стены из больших каменных кирпичей кремового цвета висит красный слегка спутанный флаг. Эта работа получилась за ночь, он её отнёс Чжиын вместе с прочими в школу, картину продали в этот же день. Вторая работа уже сложнее — это историческое бежевое здание на перекрёстке, которое Юнги сфотографировал во время прогулки в центр города из-за дел с документами. Это полотно тоже купили в первый день. — Так приятно и неловко видеть мои работы у кого-то. Нет, я, конечно, понимаю, что вот они в чьих-то руках, но я не видел их. — Я хотел повесить их, но все не хватало времени и места. Теперь тут чисто и я думаю, что найду для них место. — Вынесешь мусор, а я возьму пылесос и уберусь до конца? — Юнги поднимается на ноги. — А потом заправим кровать. — Хорошо, — кивнув, Хосок встаёт и кладёт небольшие холсты на рабочий стол. — Может быть, я сам это сделаю? А то ты слишком много на себя берёшь, мне неловко. — Я сам. Я помогаю. — Пылесос в ванной комнате. Хосок делает паузу, когда выбрасывает мусор. Нет, ему не тяжело от потерь вещей, к которым он привык, не возникли случайные мысли об отце, которые возникают когда только можно: выход на улицу в одиночестве, поздно вечером, будто вытягивает из сна в реальность — холодную и одинокую — в которой из-за противоположности комфорту этот комфорт накатывает волной и ощущается таким тяжёлым, что даже страшно. Страшно от исходов, часть которых слишком безумная и неправильная, что хочется выкинуть их из головы, как мусор в руках. Мусор то он выбросит, но остальное нет, и, вернувшись в дом, он опять ощутит себя слишком хорошо. Вроде бы уже вошло в привычку находиться с людьми, радоваться каждому моменту, а потом терять их и тут же переключаться, но в последнее время это перестало быть циклом из-за многого, в том числе и Юнги, который по-иному влияет на счастье, возникающее в Хосоке. По дороге обратно разум вновь накрывает страх остаться одному, пусть Юнги и обещал быть рядом. Хочется верить, но страшно, очень страшно, особенно после смерти отца и ухода матери, которая сейчас будто его и не видит: Хосок не получил ни единого звонка от неё. Юнги сам искалечен, а душа покрыта шрамами и это может стать причиной ухода - просто страх сделать больно. По возвращению в комнате уже было чисто. Теперь это место ощущается куда более просторным, а ещё очень пустым, отчего кажется, что безопасности стало меньше. Юнги лёг на кровать, листая ленту соцсети, а по возвращению хозяина комнаты тут же переключил внимание на него. Сев, он смотрит на Хосока, выжидая реакции. — Тут так пусто, — Хосок говорит негромко и садится на стул. — Но это не плохо, не подумай, мне просто непривычно. — Но это сделает лучше твоему состоянию, я обещаю. Мне это помогло, — Юнги поднимается и подходит к Хосоку. За время его отсутствия в голове возникло немного мыслей на счёт того, что делать после. — Я верю в это, правда теперь будет тяжеловато спать. — Но я никуда не ухожу, — Юнги освобождает чужие волосы от тугой резинки и запускает в них пальцы. — Комнату мы убрали, остался только ты. Нужно выбираться из омута, а внешний вид очень важен. — Спасибо, — мягко жмется к тому Хосок, крепко обняв за бедра. Юнги становится до жути неловко, ведь в моменты, когда Хосок не в состоянии отчаяния и слез, эти прикосновения воспринимаются иначе. — Когда мои попытки вернуть тебя к жизни закончатся, тогда стоит благодарить. А сейчас нужно принять ванную, идёт? Извини, если я слишком настойчив, я просто хочу помочь. Когда я был один, то кое как делал такие обычные дела. Но ты не один, это же даёт что-то, да? — Конечно даёт, это такие тупые вопросы. Извини конечно, но если ты не видишь влияние, то ты слеп. — Я вижу, просто не уверен, что я особенно влияю на это. — Это все благодаря тебе, — освободив из своих оков, Хосок даёт Юнги возможность отойти и встаёт сам. Получив в ответ улыбку, он заглядывает на полку, где остатки одежды, часть из которых была уже постирана, лежат ровными стопками. С верхней полки он берет полотенце, а с средней — пижаму. Юнги покидает спальню. С вещами Хосок покидает комнату. В ванной Юнги убирает всю постиранную одежду с собой, чтобы повесить на сушилку, стоящую в гостиной. Оставшись наедине с включённой водой, которая шумом и количеством наполняет ванную, Хосок снимает с себя одежду и оставляет её на полу, сдвинув ногой ближе к корзине, и проходит к ванной, которая из-за напора воды очень быстро наполняется. Проверив температуру воды, он погружается в нее, практически скрывая грудную клетку. Поджав ноги, Хосок в широкой ванной вмещается поперек. Отключив воду, он прижимает колени к груди из привычки и тяжело выдыхает. Стены давят на него, а вода, кажется, сейчас одновременно обожжет и заморозит. Сглотнув, он смотрит перед собой на холодный бледный кафель. Хочется сжаться от натиска ощущения пустоты. Ему кажется, что Юнги нет и никогда не было, а то, что он касался кого-то совсем недавно — горькая и режущая ложь, от которой хочется рыдать. Хосоку всегда было хорошо с людьми, а на страдания и мысли о грустном времени не было, но на момент работы с первым портретом и после люди начали отдаляться и вскоре Юнги их всех заменил. Сложно осознавать, что череда событий повлекла за собой самое страшное — одиночество, которое может стать реальностью. Сейчас все держится на Юнги, который жертвует временем и силами ради помощи и не просит ничего в ответ. Хосоку каждую ночь кажется, что он засыпает во сне, а после иллюзия рассеется. Это происходит уже не первые сутки, Юнги реальный, но все равно тревожно: ушло слишком много близких и родных людей, оттого кажется, что снежный ком проблем поглотит и художника, который так бережно пытается помочь и сделать лучше. Слышится стук. Он отвечает разрешением предложение войти и Юнги аккуратно проходит, комментируя, что ему нужно загрузить ещё часть вещей в машинку. Хосок не поворачивает головы, он выглядит озабоченным чем-то плохим. Юнги задерживается на подольше, надеясь, что тот сам заговорит, и не смотрит лишний раз на все ещё не намокшую макушку. Он еле слышно вздыхает и нажимает на кнопки, после чего раздаётся писк и стиральная машина запускает стирку на полчаса. — Можешь остаться? — поникший взгляд все также прикован к стене напротив. — Остаться? — Мне кажется, что ты после ухода за дверь исчезнешь. И все вокруг тоже. — Хорошо. Поднявшись с колен, парень смотрит на Хосока: по опущенным плечами заметно, что он похудел из-за стресса, голова склонена очень низко, а сам он еле дышит. Юнги ощущает себя неловко и потерянно, хотя опять ставит этот момент на полку рядом с прочей поддержкой, однако не может: ощущается все слишком трепетным и чрезмерно волнующим, Мин сглатывает и старается думать именно о душевной помощи, а не своих личных ощущения, не о влюблённости и влиянии Хосока. Юнги пытается, однако это так сложно, что хочется рвать волосы на голове, ведь он думает не о том, как помочь, а о том, как ему ужасно больно видеть, как единственный лучик, которому он готов отдать все в этом мире, тухнет. Намджун же не влюбился в Юнги, так почему художник имеет на это право? Он тут только из-за помощи Хосоку, а не прочего. Да и Хосок вовсе не знает ничего о влюблённости, значит, и не ждёт её. — Я не знаю, что со мной происходит, но я не могу находиться в одиночестве. Мне кажется, что стены меня задавят. Мне так противно от самого себя, ведь я никогда таким жалким себя не ощущал. — Ты не жалкий, ну чего ты? — Юнги делает неуверенные шаги навстречу и садится на пол позади. Опустив голову, он облизывает губы, а в голове пляшут мысли о столь сопливых моментах из фильма, только уже с ними, что вовсе не вписываются в жизненные каноны. — Это нормально, я с подобным справился, только у меня не было такого запущенного состояния, и это не плохо, слышишь? — Угу, но моей голове все равно. Как бы я не пытался думать в нужное русло, все равно не получается, — Хосок закрывает лицо ладонями, оттого голос звучит ещё тише. Затем следует более громкий всхлип, после них ещё парочка и Хосок вжимается лицом в колени, задыхаясь то ли от плача, то ли от воды. — Эй, Хосок, это нормальная реакция организма, — Юнги опускает холодные от постиранного белья ладони на чужие плечи ладони и обжигается. К сожалению, не от тепла — Хосок такой холодный, даже горячая вода в ванной не помогает. — Ты боишься остаться один из-за того, что тебя много раз бросили, и это не что-то плохое и неправильное, этому есть причины. Не вини себя, пожалуйста, — Юнги так страшно прикасаться к Хосоку, потому что он не знает, что ему скажут и как могут разбить, а вздрагивающие плечи только подталкивают на отстранение. Чон молчит, эти несколько минут тянутся ужасно долго, но Юнги не смеет произнести ни слова. Холодная дрожь под ладонями вызывает в художнике тоже самое, он старается не поддаться панике, ведь на него сейчас надеются. — Я уже сам себя задолбал с этим. Я боялся в одиночестве, а теперь мне ещё страшнее, ведь одиночество меня уже и так уничтожило, — сложно разобрать чужой хриплый и спрятанный в ладонях голос. — Но я не уничтожу, не подумай. Я тут ради улучшения состояния. — Но ты же уйдёшь, да? — Хосок резко отклоняет голову назад, показывая Юнги все прелести своего лица, изуродованного слезами и мольбами о помощи, которые замалчиваются. Губы, глаза и щеки опухли, покраснели, и кажется, что только эти части тела у Хосока не ледяные. Художнику становится слишком неловко, оттого он, не подумав, отползает совсем немного назад, и тут же поникает, слыша, как Хосок вновь начинает плакать. — Прости, я не хотел, — шепчет Юнги. — Ты сам знаешь о моем недоверии к людям, но я уже привыкаю к тебе и прочему, но всегда есть то, из-за чего я испугаюсь. Прости, пожалуйста, я не хотел. — Ты же уйдёшь, да? Почему ты меня боишься? У тебя же определённая реакция на определённые действии, да? — Можно я не буду отвечать? — опустив голову, он сглатывает. — Если ты догадался, то ничего страшного, просто скажи, что тебе неприятно и я исправлюсь. — У меня нет идей, — Хосок садится ровно. — Но я ни за что не скажу что-то ужасное в ответ на твои откровения. — Я ценю это, но все таки умолчу, — сев вновь позади, он опять опускает руки на плечи. — Чем я могу помочь? — Не оставляй меня одного. — Мы уже об этом говорили и уже тогда я сказал, что не оставлю тебя. Мы будем жить по своим домам, но я все равно буду рядом. Почему ты не воспринимаешь мои слова как правду? — Я боюсь. Матери я верил, а по итогу она меня кинула. Я верил отцу и его словам о здоровье, и он меня оставил одного. — Я не оставлю, — Юнги тянется за бутыльком на краю ванной. приподнявшись на коленях, он ставит баночку рядом, а сам начинает поливать чужие волосы водой, набирая её ладонью поодаль от чужого тела. — Если бы мне не было дела до тебя, то я бы и не пришёл. — Ты мог прийти из-за картины. — У меня есть фото, я бы спокойно рисовал по нему, — намочив волосы достаточно, он наливает сверху шампунь. Мягкими движениями он вспенивает его. Прикрыв глаза, Хосок заметно расслабляется. — Но мне важен ты, поэтому я и пришёл. — А почему я тебе важен? — Ты комфортный человек. С тобой спокойно находиться, я могу быть самим собой и мне не страшно открываться, — налив ещё воды, Мин смывает пену и наливает шампунь повторно, повторяя массирующие действия. Если бы Юнги не начал этого делать, то Хосок мог бы просидеть в ванной до утра, а короткий приступ слез превратить в долгоиграющую истерику. — Ты мне веришь? — Верю, прости за такие бессмысленные слезы, — Хосок опускает голову ниже, и кажется, что ещё совсем немного — и он будет способен наглотаться воды и захлебнуться. — Не извиняйся. Всё хорошо, я понимаю тебя и я знаю, каково ощущать такое. Давай ты займешься телом, хорошо? Чтобы не растягивать уныние. Я понимаю, что сил может не быть особо, но нужно, — переместив руки на плечи, он слегка их сжимает из желания поддержать. — Мы поговорим в комнате или сейчас, но не будем бездействовать. — Хорошо, — дотянувшись до геля для душа, он наносит его на вехотку. Вспенив, проводит ею по плечами, чужие руки с которых переместились на голову. После плеч он спускается ниже, растирая пену до покраснения кожи на груди. Юнги поджимает губы, краем глаза видя это, но ничего не делает, ведь не считает достойным вмешаться, да и не уверен, что что-то даст этим. После груди Хосок опускается под остывшую воду, растирая пену уже там, художник продолжает массировать голову. Юнги хочется сказать что-то ещё, но ощущается все не к месту, а тишина — самое подходящее, однако не позволяющее обсудить проблемы. Как назло в голове не всплывает ничего, что говорил ему когда-то Джун, оттого мозг чрезмерно пустой и заставляет его хозяина теряться в бессилии и страхе. — Что-то не так? — Хосок будто чувствует вибрации души и сердца, или на худой конец просто глаз на затылке, что распознает понурость Юнги, который менее активно блуждает пальцами по коже головы уже не из нужды промыть голову. А потом поворачивается полубоком, отчего Юнги убирает руки от головы и опускается с колен на пол, касаясь руками холодного плитки и запылившихся штанов. Юнги вместо ответа лишь смотрит на лицо, изредка от неуверенности отводя глаза ниже или в сторону, а после отвечает, взглядом уткнувшись в свои руки, которые, кажется, скоро начнут трястись от растущей внутри боли: — Мне очень больно тебя таким видеть. Я знаю, что мало чего могу сказать, я не умею, но я пытаюсь, потому что ты в этом нуждаешься, а я нуждаюсь в твоём хорошем состоянии. Я не умею также помогать словами, как Намджун, но я очень хочу это сделать. Кто-то умеет помогать словами, кто-то телесным контактом, а я толком в голове не могу собрать пустоту в кучу и сделать что-то дельное, ведь я не считаю, что мои действия и слова к месту. Просто знай, что я не оставлю тебя. Я уже говорил это, но я ещё раз скажу, чтобы сомнений не осталось и ты мог спокойно спать. — Тебе кажется, что ты не помогаешь. Ты очень даже помогаешь, просто мне нужно принять и переварить все, что я не воспринимал целую неделю, поэтому я не особо меняюсь, — слабо улыбнувшись, он привлекает чужое внимание и взгляд. — Спасибо. В комнате довольно прохладно. За окном опять непогода, у Юнги ломка к творчеству и к желанию закончить с рисованием глаз. Поправив одеяло, он, при попытке спящего Хосока вновь скинуть часть одеяла и в проверенном, оттого и холодном помещении, не даёт ощутить все прелести забытого из-за потраченного времени в ванной комнате открытого окна. Поднявшись, Юнги оборачивается на спящего уже пару часов парня, с лица которого слезы прошли довольно быстро, а след простыл ещё в ванной. В комнате их разговоры были совсем уж бессмысленным и лишь немного уделяли внимание произошедшему: в основном Хосок сам себе давал ответы на вопросы о причине слез и страха в процессе монолога, и смирялся с ними. Юнги мог только поддержать, ведь на большее он не способен и лучше уж идти к специалисту, чем обсуждать многоразово это между ними. Поднявшись, он тихо проходит на кухню, надеясь, что его голод не станет виной резкого скачка тревожности и огромного испуга Хосока. Поставив чайник, он садится за стол и открывает упаковку рамена, который купил Хосок, когда ходил в магазин на днях. Он сам вызвался пройтись одному, да и понимает дискомфорт Юнги от общества. Это большой шаг, правда, Юнги чуть с ума не сошёл и чуть ли на шею к возвратившемуся не повесился из-за страха, что что-то случится. Залив лапшу с добавками, он закрывает упаковку и проходит к окну, устремляя взгляд в темноту, по которой полосят капли. От усталости и желания спать он не может долго смотреть туда, а потолочный свет вызывает боль, оттого он оставляет из включенного только светодиоды над рабочей кухонной областью, которая не особо то светит на приготовившийся рамен, но Юнги достаточно. Времени немного прошло, может быть, чуть меньше недели, но Юнги ощущает все эти дни как единую плёнку, которую забыли поставить на паузу или разрезать в нужных местах, тем самым дав Юнги ориентиры, в какие моменты стоит давать мозгу анализировать прошедший день и раскладывать все по полкам. Вместо этого он борется с тревожностью, спит, проводит активно день, забывая самое главное, из-за которого сейчас слишком много всего приходится осознавать, заедая лапшой и тем самым усложняя процесс. Хосок после душа уже был на грани сна, но нашёл силы поговорить и уравновесить себя. Юнги же, наоборот, потерял часть покоя и приобрёл голод, который сейчас утоляет. В голову лезет сразу много ситуаций, множество чужих слез и сказанных слов. Его немного напрягает вопрос про чувства. Хосок будто что-то знает или пытается убедиться, а что именно, художнику, уходящему от ответа, неизвестно. Но, сидя вот так, в одиночестве, становится немного тревожно, что его что-то палит. А такое допустить нельзя, ведь он тут ради помощи, а не ради своих эгоистичных желаний. Эгоистичных, потому что только Юнги этого хочет. Выбросив упаковку, он моет руки и уходит с кухни, так и не потушив свет. Закрыв дверь в комнате, он проходит к кровати и забирается под общее одеяло. Хосок, в отличии от себя в ванной, уже тёплый: Юнги уговорил его надеть худи поверх пижамы, ведь Хосок слишком холодный, что даже страшно. Коснувшись руки, он убеждается в этом ещё сильнее, чем просто от нахождения рядом, и отворачивается, ощущая, как тёплый лоб с высохшей естественным путем чёлкой прижимается к позвоночнику. Хосок спит, в этом Юнги уверен и, скорее всего, уже от привычки ищет тепло и человека рядом. Вздохнув от тяжести мыслей, художник смотрит перед собой, глотая умозаключения и тревожные звоночки на пустом месте, ведь сил вкладывать себя в безумства мозга нет: после прошедшего голода осталось лишь желание спать и не выпитые прописанные Намджуном таблетки, которые сегодня в своей пластиковой упаковочке не убавятся в количестве.