blugri

— Понимаешь, я никогда не находился в подобной ситуации, — Юнги поднимает взгляд. — За жизнь толком не научился помогать и поддерживать, это было не для меня. Может, я что-то и могу, но не уверен. Только Хосоку получилось помочь. Сейчас ему правда лучше, это радует. Я переживаю. Он сегодня один, а одиночество сильно на него давит, — отклонившись на спинку дивана, Мин продолжает, — А если ему снова плохо? Очередная паническая атака или еще что похуже? Он обещал позвонить, но вдруг что-то случится? — Не переживай так сильно, — Намджун протягивает воду, но Юнги отрицательно качает головой. — Ты для него теперь главная опора, особенного после случившегося. Если будет тяжело – он позвонит. — Тут ты прав. В первую ночь у него не мог уснуть из-за тревожности. Сейчас пью таблетки и мне легче, но все равно есть это чувство. — Присутствие Хосока не помогает? — Не-а. Хотелось бы, но мне тяжело. Стены и обстановка давят, да и мысли всякие лезут в голову. Уйти пока нет возможности, да и Хосока не брошу. У него работа. Не могу же я его против воли забрать и запереть в комнате. — Но ты можешь привыкнуть. Помню, ты не мог спать в новой квартире из-за чистоты в комнате и отсутствия плакатов на стенах. Но ты привык тогда, и сейчас сможешь, просто нужно время. Я могу прописать успокоительные на короткий срок, надеюсь, ты не будешь злоупотреблять. Лучше поговори с Хосоком об этом. Может быть, вы вместе придумаете решение этой проблемы. Исходя из твоих слов, он готов сделать все, чтобы тебе было лучше. — Хорошо, поговорю. Знаешь, я попробовал чужую еду. Всю жизнь от нее чуть ли не тошнило, даже от ресторанной, а тут ем. Не то чтобы я ненавидел всю еду, кроме сырой, просто не мог есть то, что кто-то готовил. Выпечка не в счет, она же в упаковке, но то же мясо, рис или суп вообще невозможно есть. А Хосок так вкусно готовит, что иногда аж плакать хочется. Столько лет не ел ничего вкусного; раз в год, и то если повезёт, что-то готовил, но не так хорошо. Хосок настолько прекрасный и заботливый, что мне кажется, я делаю недостаточно, — закрыв лицо руками, Юнги рвано выдыхает. — Хосоку нужен кто-то лучше, я слишком слаб во всем. — Раз он положил на тебя глаз, значит больше, чем ты можешь дать, и не нужно. Я знаю, о чем говорю — работаю с тобой не первый год. Ты можешь выстраивать эмоциональный контакт и умеешь поддерживать по-своему. Ты очень хорошо даёшь то, что выше словесного. Хосоку это и нужно, иначе ему не было бы комфортно с тобой. Ты чувствуешь людей, поэтому находишь контакт с теми, кто идёт навстречу и не представляет угрозы. — Может быть и так, — положив руки на живот, он кивает. — Надеюсь, я все делаю правильно. — Вы находитесь рядом и вам комфортно, значит, все правильно. Кстати, он не думал обратиться к специалисту? Я могу принять, даже ничего не возьму взамен. После произошедшего, думаю, врачебная помощь ему не помешает. — Я предлагал, но он пока не хочет. Нужно остыть эмоционально, чтобы здраво рассуждать и слушать тебя. Я сообщу, когда это будет уместно. — Хорошо, буду рад помочь. — А почему не хочешь брать с него деньги за сеанс? — Потому что он исцеляет тебя. После стольких лет работы у тебя впервые все пошло лучше, чем нейтрально, я не могу не испытывать радость из-за этого. — Ужас, врач привязался эмоционально, — смеётся Юнги. — Ты сам позволил это сделать. Нейтральные сеансы тебя не устраивают. — Мне некомфортно, не могу доверять в таком случае. Так у меня есть шанс не попасть под клешни мозгоправа-профи, а лишь побеседовать. — Хорошо, господин неуязвимость, что Вашу душу ещё терзает? — Не знаю даже. Меня пугает, что я иду не по стандартному сценарию; слишком много испытываю и привязываюсь. — Раз в жизни все должно пойти не по тому сценарию, то этот раз может стать последним и вечным, если ты понимаешь о чем я. — Твои намеки прозрачнее моих слез. Боюсь того, к чему все это ведет, но я хочу этого. Мне страшно от мысли, что меня ранят и оставят валяться где-нибудь на тротуаре, как котенка. Или это сделаю я. Это пугает. Не доверяю себе. — Хосок этого не сделает, и ты это знаешь. Ты тоже так не поступишь, слишком эмоционально привязан. — Угу. Надеюсь, это во мне он тоже изменит. Мне уже становится лучше. Вчера весь день мы ничего не делали, отдыхали, ели и много спали. Хосок особенно. Мне удалось уснуть только на вторую ночь и то из-за таблеток. Я много их выпил, прости. Понимаю, что вредно, но не могу по-другому, — Юнги виновато смотрит на психолога, но в ответ ему лишь кивают в знак немой поддержки и отсутствия негодования. Это вызывает слабую улыбку, и он продолжает. — Хосок ещё днем спал, а я ютуб смотрел и по сторонам иногда: комната у него жутко захламлена, а ещё видел бисер и холсты. Может, он тоже рисует, но бисером точно занимается. Я пока не осмелился спросить, но очень хочу. А еще хотел предложить помощь в уборке. Вдруг его это тоже угнетает, как меня тогда, если так, то это должно помочь. Они договорились расстаться всего на два часа, поэтому уже в без пяти шесть Юнги стоял на пороге чужой квартиры. Он безумно обрадовался, увидев Хосока и убедившись, что с ним все в порядке. Скорее всего, художник просто себя накручивает, но иначе не умеет: ему всегда будет страшно из-за собственных, берущихся из ниоткуда мыслей. — Ты как? Все хорошо? Ничего не случилось? — Юнги спешно проходит в квартиру и кладёт руки на плечи, заглядывая в глаза. — Всё хорошо, не волнуйся. Пока тебя не было я прибрал кухню. — Ага, как тут не волноваться, — Юнги снимает обувь и ветровку, сразу кладет все по местам и идёт за Хосоком. — Ты очень много думаешь о плохом. Я не сделаю чего-то ужасное после твоего ухода, мне легче. Я, конечно, не избавился от мыслей об отце, но сейчас они не такие тяжелые. — Я рад, — пройдя в комнату, он снимает толстовку и остаётся в одной футболке. — Я ещё домой зашёл, одежду взял. — Мог бы попросить, мне же не жалко, — Хосок пожимает плечами, останавливаясь в проходе. Он весь такой домашний, растрепанный и мягкий, хочется раствориться в его объятиях и этой атмосфере вокруг. Мятые безразмерные шорты и футболка смотрятся так правильно, что Юнги готов любоваться им ближайшую вечность. — Это уже совсем наглость, да и я не готов, — сложив толстовку, он кладёт её на рюкзак, принесенный из дома. — Ещё бы мне чужие вещи брать, ага. — Повторю твои же слова: «Если я что-то предлагаю или говорю, это значит, что я осознанно этого хочу.» — Я говорю не так красиво, — отмахивается, усаживаясь на кровать. — Но смысл тот же, — Хосок опускает в рабочее кресло, сместив при этом кучу вещей на пол. — Есть хочешь? Просто у меня дела есть, хочу посвятить им, может быть, час. — А что за дела? Помочь? — Нужно на кухне в пекарне убраться. Не подумай: там нет многоэтажек из плесени на тесте, только посуда. К тому моменту все тесто уже истратили. Я не заставляю, тем более знаю, что подобные вещи с едой вызывают у тебя дискомфорт. — Это не настолько страшно для меня, все в порядке. — Хорошо. У меня после долгого сна такой прилив сил. — Я рад за тебя, — Юнги поднимается на ноги одновременно с Хосоком. — Только учти, я буду мыть противни, плиты и тому подобное, а делаю я это очень медленно. Своего рода медитация. Поэтому через силу не сиди, — захватив телефон, он выходит первым. — Хорошо, — следуя за ним, Юнги прячет наушники и телефон в карман. С сеанса он шёл без музыки, сегодня он пытался услышать и понять свой внутренний голос, а не заткнуть его и игнорировать как обычно. Он все ещё путается, все ещё боится, но одно знает точно — останавливать Хосока в его слишком тёплых любезностях, попросить быть дальше не хочется: губы не дрогнут попытке все безвозвратно испортить. Спустившись на первый этаж, они оказываются в светлом помещении с большим количеством зелени, парой столиков из тёмного дерева около стены напротив кассы, скромно расположившейся между застекленными стеллажами, на которых в более благоприятные временами лежала ароматная выпечка. Пол выложен крупной плиткой цвета карамели, а бледно-зелёные стены украшают яркие минималистичные холсты. Среди них Юнги замечает один свой и от этого так приятно и неловко одновременно. Хосок обходит стеллажи и проходит через дверь, расположенную напротив зоны продаж. Эта стена заполнена полочками, большинство из которых пустует, только некоторые заставлены стекляшками различной формы, заполненными яркой имитацией конфет. Место поистине тёплое и комфортное. Огромные окна с узкими жалюзями голубого цвета по краям, а между ними по верху оконной рамы висит гирлянда, создающая эффект, висящих воздухе белых шаров, сплетенных из нитей с яркими лампочками внутри. В вечернее время они дополняют атмосферу своим мягким свечением. Пройдя за Хосоком в рабочую зону, Юнги осматривается. Здесь вовсе не так грязно, как он успел подумать: противни лежат стопками на полках, в раковине посуда, а на столе остатки муки и ложек с тарой. Юнги, хоть и понимает, что это глупо, но надеется найти булочку. Съесть её будет дико, конечно, ведь если она здесь есть, то лежит уже около недели, но помечтать не вредно. Заняв ближайший ко входу стул, он внимательно наблюдает за Хосоком, который ищет, с чего бы начать: в небольшой квадратной кухне, стены которой завешаны оборудованием, много мелких дел. Спустя пару мгновений, он определяется, решая первым делом вымыть металлические листы с полки, висящей рядом с Юнги. — Мы утром договаривались вечером испечь вафли и залить их сгущенкой. Обожаю ее, — собрав противни, он относит их в раковину. — Жаль, что не получилось, но мне от прихода сюда опять их захотелось. Очень сильно. — Можно испечь, если хочешь. — Да, так я сделаю то, что он не успел. Главное, что это будет с тобой, так что я точно не впаду в отчаяние, — включив воду, Чон убирает всю посуду в раковину, — мне безумно тяжело, если некому рассказать о своем состоянии. Может, я слишком много об этом говорю, но не могу остановиться. — Всё в порядке, я готов тебя слушать. — Хорошо, — налив средства на губку, он приступает к мытью. Юнги перебирается ближе к Хосоку, чтобы шум воды не мешал слышать друг друга. — Ты один тут работал? — Я больше полутора лет занимаюсь кухней почти в одиночестве. Отец иногда помогает, но у него это для души. Вечером можем с ним что-нибудь приготовить вместе. Вернее, могли, — Хосок убирает противень на стол, и капельки пены с его рук разбиваются о светлый пол. — Я даже через силу на это был согласен, очень нравилось, комфортно. — Могу только представить. Эта правда круто. — Разве ты не был близок с дедушкой Чжиын? — Да, но он был мне скорее наставником. Я ощущал себя лишним, но при этом как дома. Парадоксально, знаю, но он многого не знал, и это другая близость, ложная. Я могу быть близок и приятен человеку, но это не значит, что я искренне хочу и ощущаю тоже самое. Зачастую мне просто удобно. Только на свой счет не принимай, пожалуйста, — Юнги поднимает взгляд от мыльной лужицы на Хосока, — с тобой по-другому. — Да я и не собирался, — пожав плечами, он кладёт ещё один противень наверх, не отрываясь от процесса. — Ты сам говорил, что не умеешь лгать. — Да, это так. Может, тебе помочь? — Не стоит, я и сам и справлюсь, — взяв противни, он относит их на стеллаж, размещая на подвижных желобках. Вернувшись, собирает ложки и ставит их в круглую, подобную стакану, сушилку. Оставшуюся посуду складывает в раковину, заливает ее водой и покидает кухню. Собирает с витрин подносы и возвращается. — Знаешь, мама выкинула всю выпечку. Она теперь ненавидит это место после смерти отца. Повезло, что не разнесла здесь все. Ты же не против, если я опять порефлексирую вслух? — Конечно нет, не спрашивай у меня разрешения. — Вот, — он включает воду и вновь принимается за мытье, — она вела себя так агрессивно, а я, можно сказать, выпал из реальности: только пустота и ощущение, словно мир остановился, и я просто сплю. Все ждал, когда проснусь, но после похорон стало только хуже. Присутствие мамы, работа пекарни — это помогало не потерять связь с реальностью. А потом она уехала, и мне стало совсем тяжело. Даже в днях запутался. Телефон валялся где-то слишком далеко, не хотел его искать, поэтому и звонков не видел. Не помню, как прошли дни после похорон: они были одновременно целой вечностью и одноим мигом. Я плохо ел, а выходить из комнаты было и вовсе страшно. Меня пугает родительская комната. Маминых вещей там не осталось, только отцовские. — Может, хочешь с ними что-то сделать? — осторожно спрашивает Юнги, подняв взгляд. — Не думал об этом. Можно, наверное. — Я сжег все вещи наставника. Осталась лишь палитра и картины. Их немного, были покупатели, предлагали бешеные бабки, но я не продал. У меня все слишком радикально, но, может быть, ты захочешь их закопать? Сложим все в коробку, отнесем и закопаем. Создадим иллюзию, что все, что ему нужно, будет у него там. У меня именно такие мысли были: хоть и сжёг все, но думал, что так они попадут к нему. Я сжигаю слишком неправильные рисунки и надеюсь, что изображенным на них мечтам, там, в другом мире, будет лучше. — А почему неправильные? — Не готов об этом говорить. Думаю, ты и сам догадался. И насчет того, что я сказал тогда: можешь не пытаться забыть только из-за того, что я попросил. Не хочу, чтобы у нас были провалы в памяти из-за моего страха. — Хорошо, — губы трогает улыбка, и он кивает. — Так как тебе идея? — Мне нравится. Без тебя я бы не рискнул, — он поворачивается. — Побудешь со мной? Понимаю, это личное и, по идее, я должен остаться наедине с собой и своими чувствами, но я не вывезу. Мне нужна поддержка. — Конечно, я буду с тобой. — Спасибо, — Хосок возвращается к посуде, улыбаясь одними уголками губ. — Не знаю, чтобы один делал, — сделав паузу на уборку посуды по местам, он садится на стул напротив. — Хочу собрать все его важные вещи и сжечь. Мама ясно дала понять, что не вернётся сюда, а мы с отцом были близки, поэтому, думаю, я имею право на это. — Можно в парке. Ночью, к примеру. Я сжег все в глубине парка; том, что после моста. Просидел до утра и остался незамеченным. Думаю, и в этот раз повезёт. — У нас никто не следит особо. Да и парком это место мэрия не считает. Так, лес с парой лавочек, — Хосок вытирает руку о шорты и тянется к чужой макушке. Касается волос около виска и аккуратно убирает невесть откуда взявшийся пух, отправляя его в свободное падение. Присматривается и повторяет действие с другой стороны. Лицо его в этот момент расслабленное, а взгляд прекрасных глаз тёплый, искрящийся. Юнги знает, так бывает только в моменты, когда Хосоку хорошо. — С улицы семена какие-то прилетели, наверное. Окно-то открыто, — поясняет Хосок. — Спасибо, — растерянно кивает Мин и облизывает губы. Хосок так красив в своей непринуждённости, что Юнги не может не смущаться. Парень напротив излучает уверенность и спокойствие, от этого сердце только сильнее трепещет. — Думаю, остаток вечера и часть ночи можно посвятить вафлям, а завтра уже подумать над прощанием с отцом. — Тебе не нужно подготовиться эмоционально? — Нет. Я уже неделю не живу, а существую. Хочу побыстрее освободить свой разум от всего этого, а потом сходить к отцу на могилу и поговорить напоследок. Хотел и раньше сходить, но было страшно. — Хорошо, я постараюсь поддержать тебя так, как только смогу. — Спасибо. Но сегодня мы готовим. Он вытирает руки о полотенце и сразу приступает к уборке столов. Юнги же переставляет стул ближе ко входу и выходит в зал, чтобы не мешать мыть пол. С этим Хосок расправляется достаточно быстро: ведро с водой, средство для мытья полов, швабра, тряпка, пять минут работы, и кухня вновь сияет чистотой. Быстро выливает воду, заново отмывает раковину и, убедившись, что все находится на своих местах, а свет погашен, закрывает помещение на ключ. Глазами находит Юнги, сидящего за дальним столиком и в глубокой задумчивости изучающего плитку. — Я все, — привлекает внимание Хосок и прячет руки в карманы. Футболка вся в россыпи мокрых пятен, а короткие волоски, выбившиеся из ужасно кривого хвостика, торчат во все стороны. Нелепо, конечно, но лучшей причёски с грязной головой не добиться: он не мыл её чуть больше недели, может, даже полторы. Не мог и не хотел. Юнги кивает и поднимается со стула, сразу направляясь к винтовой деревянной лестнице в углу, ведущей на жилой этаж. Хосок быстро переодевается и возвращается к Юнги, который интуитивно решил занять место на кухне, скромно рассматривая отражение в окне. — А ты вафли любишь? — Хосок сразу же приступает к подготовке, доставая из ящика глубокую железную миску. — Ну такое. Сам не готовлю, а к магазинной еде у меня безразличие. — Но ты ешь в основном с магазинное, да? — То, что быстро готовится и овощи. Чжиын их мне приносит. Точнее, приносила, давненько ее не было. Начала учебного года же. — И давно ты так питаешься? У меня просто в голове не укладывается. — Будь я здоров ментально, тоже не понимал бы, наверное. А так да, давно. Когда наставник был жив, я ел больше фруктов и овощей, иногда что-то вкусное, но не из того, что он готовил. Он меня понимал, и все было в порядке. — А мою еду тебе не сложно есть? — на столе рядом с миской постепенно прибавляются продукты: яйца из серого холодильника и маргарин из морозилки. — Нет, ты вкусно готовишь. Мы когда ели, я мало об этом говорил, постеснялся. Но мне правда все понравилось. — Приятно слышать, — он смущённо улыбается, но от готовки не отвлекается. Ставит сотейник на плиту и перекладывает в него мелко порезанные кусочки маргарина, оставляя его на медленном огне. — Я очень рад, что тебе комфортно. —Я тоже. Это так… необычно? Вообще сел за стол только ради приличия и не планировал есть, но у меня буквально слюнки текли от запаха и внешнего вида. Решил рискнул и очень этому рад. Я раньше даже подумать о таком не мог, — Юнги усмехнется. — Блин, а если бы не смог поесть, голодный бы был, — тяжело вздыхает Хосок, разбивая в миску яйца и взбивая их с сахаром. — Главное, что смог. И поем ещё, — оба улыбаются. — Может, тебе помочь? — Нет, спасибо, я быстро, — вливает маргарин к яйцам, помешивает, добавляя гашеную соду. — Обычно часа по три сижу и монотонно выпекаю, но тут немного, поэтому сам справлюсь. — Можешь меня научить, тогда в следующий раз, когда будет много теста, я этим займусь. Люблю такую работу, разум отдыхает. Довожу все действия до автоматизма и погружаюсь в себя, свои мысли и тишину. — Поэтому я люблю печь. Работая долго в одиночестве, разные мысли в голову лезут, но я стараюсь их не замечать. — У меня также, но наушники спасают. — А я читаю, мне помогает. — Я чаще слушаю. Когда читаешь, вокруг тишина, в этом проблема. — Может быть, дело в одиночество? — Хосок достаёт муку и насыпает нужное количество. — Угу, — он кивает. — Но не только в этом. Я сегодня весь день без наушников и мне комфортно, наверное, потому что не один. Намджун, кстати, прописал таблетки, теперь буду лучше спать. Правда, небольшую дозу на короткое время, но мне должно хватить. — Меня душ перед сном расслабляет. Сейчас стараюсь не спать под видео, уже был зависим от этого. Было тяжело лежать в тишине, я тогда думал, что с ума схожу. — И я ощущаю тоже самое. А сейчас как? Может, что-то тревожит? — Я сплю хорошо благодаря тебе. Правда, в первую ночь было страшно, что это все сон, и я снова проснусь в одиночестве. Даже сейчас иногда могу проснуться посреди ночи без причины, но стараюсь не беспокоить тебя. — На все есть причины, но если с ними разобраться, проработать страхи, то это пройдёт. — Я стараюсь, но разбираться с этим начал только недавно. Просто надеюсь, что скоро все пройдет. — Я готов быть рядом до тех пор, пока тебе не станет лучше. — А когда станет лучше? Что будет? Хосок поворачивается и смотрит на Юнги. На его лице небольшое пятно от муки, а на футболке — капли от готового теста. Взгляд спокойный, но за радужками скрывается так много того, что хочет вырваться наружу фейерверком. Сглотнув, Чон отворачивается, не дождавшись ответа от собеседника. — Я никуда не денусь, не волнуйся, — взгляд падает в пол. — Чувствую, что нужен тебе сейчас. Я помогу насколько это возможно, а когда станет лучше — мы продолжим общаться, но уже на новом уровне близости. Думаю, нас даже можно будет назвать друзьями. — Мы уже друзья, — Хосок тепло улыбается, вытирая то-ли слезу, то-ли муку с щеки. — Спасибо, — совсем тихо. — Не благодари, — Хосок ставит вафельницу и тесто на стол напротив Юнги и подключает к источнику питания. Выставляет нужную мощность на приборе и садиться рядом. — Потом на счёт благодарности побеседуем, — подперев голову рукой, внимательно следит за красной лампочкой на устройстве, дожидаясь когда цвет сменится на зеленый. — Я, кстати, пока жил с родителями, постоянно ел сырое тесто для выпечки. Ругали, конечно, но было так пофиг. — Это вредно, но я его тоже любил в детстве. Сейчас уже нет того азарта. — А мне можно в детство впасть? — Хочешь? — Хосок протягивает ложку с небольшим количеством теста в ней. — Спрашиваешь еще, — Юнги берётся за чужое запястье и съедает все, довольно улыбаясь. — Вкусно, мне нравится. Теперь еще больше жду готовые вафли, чтобы оценить. Хотя уже я знаю, что это будет шедевр вкуса. — Все может быть, — Хосок смеется, вытирает ложку о салфетку и опускает её обратно. Стоит только загореться зеленой лампочке, он осторожно наливает тесто в форму и закрывает вафельницу. Он поджимает пальцы, придерживая крышку, чтобы случайно не обжечь их паром. Оба замолкают, в тишине наблюдая за процессом, пока по кухне не разносится запах готовой вафли. Еще пара секунд и она оказывается на столе, а Хосок уже вновь закрывает крышку с новой будущей вафелькой. Он быстро, пока вафля не успела остыть, сворачивает ее в трубочку. — Ещё горячая, попробуй, — и протягивает Юнги. — Спасибо, — Юнги кивает и принимает сладость, но не кусает сразу, решая дать ей ещё немного остыть. Хосок успевает сделать новую трубочку и залить тесто для следующей. — Я в магазин за продуктами ходил. Будешь что-нибудь пить? Есть газировка, молоко и чай, — Чон встает из-за стола, при этом не отрывая взгляда от вафельницы. — Давай молоко, — Юнги наклоняется над столом, чтобы откусить вафлю и не накрошить на пол. Странно было бы сказать такое вслух, но она настоящая, не пластиковая, как те, что продаются в магазине, такая реальная и вкусная. Юнги быстро её съедает и не может не улыбнуться. Кивнув на поставленный рядом стакан, он запивает слегка тёплую мягкую вафлю холодным напитком. Хосок улыбается чужой реакции и придвигает еще одну ближе к Мину, а сам продолжает готовить. — Они безумно вкусные, — Юнги поднимает взгляд на собеседника и выпрямляется. Даже вкуснее твоей выпечки. Всё, теперь, когда у тебя будет время и силы — будешь приходить ко мне рисовать, и в конце будем что-то готовить, а не просто чай пить. — Если получится, то можно. Я рад, что тебе понравилось. — Мы скоро приведём тебя в норму и тогда ты вернёшься к работе, хорошо? Можно нанять кого-то, тогда будет больше времени. Все же через тебя сейчас? — Да, но там по мелочи: закупка, уплата налогов, зарплат. Раньше отец ее еще и на меня выделял, а сейчас нет нужды, значит, можно поискать нового сотрудника. — Тебе станет намного лучше. — Угу. Отец работал не только с пекарней, у него были личные встречи, попытки открыть что-то ещё, но при этом он был не особо загружен. Надеюсь, и у меня так получится. Хочу в это верить. — Вот и молодец. Узнаю Хосока, с которым познакомился. Не теряй надежды, тогда все будет хорошо, — съев ещё одну, он допивает молоко. — Тебе ещё мои глаза рисовать, так что есть мотивация выйти из этого состояния и вернуться к работе. — Только не подумай, что я здесь только из-за этого, хорошо? Сейчас о рисовании я, конечно, думаю, но не оно мой приоритет. Хочу для начала вернуть тебя в норму, а уже потом затащить в мастерскую. — Я все понимаю, не волнуйся. Будешь ещё? — Не, спасибо, подожду тебя. Ты в процессе не ешь? — Раньше была привычка, но потом понял, что такими темпами быстро растолстею: я готовлю очень много, а пробовать тесто и начинки каждый раз — такое себе. А ещё я так могу потерять интерес ко вкусу того, что готовлю, а это ещё хуже лишнего веса. Можешь достать среднего размера поднос? Он на полке возле холодильника. — Секунду, — Юнги следует указаниям и ставит железный лист рядом с Хосоком. Аккуратно перекладывает горку вафель на него и возвращается на свое место. — Спасибо, — кивнув, Хосок наливает тесто в вафельницу и закрывает. Отпив молоко из стакана, переводит взгляд в окно и ожидает окончания приготовления. Юнги переключает внимание на чужое лицо, такое спокойное и немного уставшее. Но глаза уже не такие грустные и неживые, какими были всего три дня назад. — Может быть, тебе помочь? — Юнги не хочется сидеть молчаливой куклой и просто наблюдать, каким бы красивым Хосок не был, насколько бы долго не хотелось им любоваться, Мин решает, что хочет разговаривать, что-то делать, помогать. — Хочешь попробовать? — Ну, да, но только если ты не выставишь меня из дома за подгоревшую вафельку. — Нет, конечно, — Хосок смеётся, но, изобразив глубокую задумчивость, добавляет: — Я подумаю. — Ужас, меня могут выгнать, — Юнги придвигает стул поближе к Хосоку, который тем временем поворачивает прибор к Юнги и открывает его. —Положи примерно ложку. Не обязательно растягивать по всей плоскости, оно само потом. — А можно дать волю творческой натуре? — Юнги набирает тесто и поднимает взгляд на Хосока. — Если первую вафлю не спалишь, то можно. — Вызов принят, — Юнги наливает тесто и закрывает. Подождав минуты полторы, решает проверить, но видит лишь белую сырую вафлю. Вздыхает, вновь закрывая. Кивнув, Хосок даёт подсказку, что пора доставать, художник открывает крышку и вилкой поддевает готовую вафлю, перекладывая ее на стол. — У меня пальцы чувствительные, можно не сворачивать? — Да. Я съем её? — Давай напополам, я тоже хочу попробовать свое первое творение, — Юнги наливает тесто в форме облака и закрывает, сильно не надавливая, чтобы все не потекло. Вернувшись к сладости, он разрывает её и отдаёт половинку Хосоку. Свою кладёт обратно на стол — слишком горячо для него, — и вновь переключает внимание на вафельницу. Спустя пару минут уже сам интуитивно достает подобие облака. — Получилось, — хвастается, демонстрируя милое ровное облачко, наколотое на вилку. — Я раньше любил сердца делать, — Хосок доедает свою половинку. — Твои вафли не хужи моих, похвально. — Разумеется, тесто-то одно, — тихо смеётся, не отвлекаясь при этом от создания нового шедевра — большого округлого сердца. Аккуратно закрывает и терпеливо ждёт готовности. Через пару минут перед обоими парнями предстает идеальное, по мнению Юнги, вафельное сердечко. Он бережно кладет его стол, не переставая улыбаться. — Красивое. Дашь и мне сделать? Юнги лишь кивает и передвигает прибор. Хосок сосредоточенно выливает из теста длинное худое сердце, похожее на то, что наспех рисуют в тетради, но все равно красивое и разительно отличающееся от первого. Закрыв, Хосок возвращает вафельницу в положение, удобное для Юнги, который после готовности вынимает сердечко и кладёт его перед Хосоком. Создав из жидкого теста подобие цветочка, он ожидает готовности, а по готовности, кладёт его также рядом с Чоном. Ещё десяток подобных кругов в тишине из-за усталости и позднего часа — и тесто заканчивается. Из остатков Юнги делает маленькие вафли и кладёт их на верх небольшой горки из скрученных вафель. Фигурные и нескрученные вафли так и остаются лежать на столе. — Оставим уборку на утро, у меня сил только на ужин, — поднявшись, Хосок достает из холодильника железную баночку варёной сгущёнки и ставит ее на стол. — Конечно, я помогу завтра, — Юнги убирает всю лишнюю посуду в раковину, а вафельницу ставит на столешницу. Убрав плоские вафли на тарелку, он вытирает стол, на который Хосок ставит открытую баночку и два стакана молока. Стул Юнги не отодвигает: остаётся сидеть под боком Хосока. Тем более, оба стакана Чон поставил рядом со своим местом. — Приятного аппетита. Надеюсь, теперь на одно невыполненное действие стало меньше. — И тебе тоже. Да, мне стало легче ещё в процессе. Так не хватало таких душевных и лёгких разговоров, но настолько комфортны они только с тобой. — Я рад, что все именно так, — посмотрев на баночку, он переводит взгляд на собеседника, — ложку достать? — Мокай так, я не против. — Ты сегодня решил поддаться нашим детским хотелкам? — Никто, кроме нас, её трогать не будет, так что все окей,— опустив вафлю в сгущенку на треть, он откусывает её и запивает молоком. — Получилось даже вкуснее обычного. — Это все я. У меня хорошая аура, — Юнги делает тоже самое. — Да-да, все ты, — смеётся Хосок и берёт следующую вафлю в форме сердца, сделанную Юнги. Он наливает немного сгущенки в центр, скручивает и сразу съедает. Странно, но эта вафля оказывается ещё вкуснее предыдущих. — Можешь полежать со мной после ужина? Знаю, что ещё рано, но я не заставляю спать. Просто не хочу оставаться в одиночестве. — Конечно. Я и сам устал. Сейчас поедим и пойдём спать. Хосок молча кивает. Вскоре наедается, но не уходит, продолжая пить молоко, дожидаясь Юнги, который не спеша ест и наслаждается каждым кусочком. Чон никогда бы не подумал, что сможет увидеть художника хотя бы в пекарне, не говоря уже о своём доме. Но далекие мечты о том, что Мин будет когда-нибудь сидеть настолько близко, с удовольствием есть приготовленную им еду, а после засыпать рядом, почему-то оказались слишком близкими и осязаемыми. Это немного пугает из-за одновременного ощущения ложности и осознания реальности этого момента. Хосока все еще волнует и греет мысль о том, что Юнги реален, не часть сна. И если он заснет рядом с художником, которого будет обязательно касаться пока спит, то проснётся всё в том же комфортном исцеляющем мирке рядом с Юнги. Хосоку становится до одури страшно, стоит только подумать о том, что все закончится сразу после того, как ему станет лучше. Но, глядя на Юнги, уснувшего после прописанных таблеток и вкусного ужина, хочется верить, что все будет хорошо, и они останутся в этом уютном маленьком мире душевного спокойствия на ближайшую вечность.