blugri

Хосок договорился о новой встрече во время телефонного разговора на следующий день после ливня и данного с окна многоэтажки зонтика. Юнги испытал огромное окрыление от этого, ведь теперь можно не ждать звонка в какой-то день и вопросом об уместности встречи для рисования, а лишь зачеркивать в мысленном календари дни. Дни без Хосока наполнены пустотой и скоротечностью из-за отсутствия занятий и желания жить моментом, вместо этого утопая в своих воспоминаниях, анализируя разговоры и жесты. Всего было так много, что Юнги, после падения от усталости и сытости эмоциональной и физической, не смог уснуть сразу: мозгу потребовалось время для размещения произошедшего по полочкам. У Юнги, оказывается, полочка для важных моментов, из-за отсутствия их ранее, сжалась до малейших размеров. Полка сжалась из ненадобности, а сейчас в нее не поместится хотя бы частичка произошедшего, оттого и не спалось. Юнги крутился на кровати до утра и проспал до вечера. Он снова взялся за акварель, нарисовал то, как они с Хосоком сидели на мосте и держались за руки. Размыто, понятно только ему и в небесном оттенке, как цвет левого глаза Хосока. Эти картинки Юнги считает приемлемыми из-за слов о вседозволенности, поэтому сохранит и на полке в комнате. Внезапно его настигла нужда рисовать те белые розочки на фоне снега. Начало уже было положено на днях, а после заброшено из-за нежелания чем-то заниматься и скором забывании о надобности продолжить. Хосок дал обещание, что через неделю выделит выходной и, может быть, даже два на рисование, чтобы Юнги закончил и покрыл картину лаком. За эти пять дней Юнги закончит рисовать розы и зальет их специальным раствором в пятницу, потратив однотипные дни и ночи на гиперфиксацию на холсте, слушая подкасты, посвященные трукрайму, на фоне. Розочки и правда получились прекрасными: на совместно выбранном холсте двадцать на двадцать сантиметров красуются пять цветков со стилевым уклоном, за который миниатюры Юнги любят больше всего; изображённые розы со слегка графическом стиле с чёткими границами и контрастными оттенками без переходов между ними, но складывающиеся в цельное и идеальное. Юнги зальет их лаком и оставит в комнате, которая после смерти наставника опустела и превратилась в склад холстов. Их безумно много, Юнги не может никак закончить часть, а про остальную — вспомнить вовремя и отдать их Чжиын, которая из-за работы заходит сейчас все реже. За время работы с новой картиной её вообще не было: все одиночество заполнял Хосок и художник в какой-то степени рад, что это так. Возможно звучит эгоистично, но он счастлив, что его одиночество не тревожил никто, кроме Хосока. Юнги прождал выходные. В первый день он вертелся вокруг телефона и ждал, когда же ему позвонят или напишут, когда Хосок придёт и они вновь сядут за картину. Он оттягивал приём пищи до чужого прихода, потому что не хотел тратить время, ведь Хосок мог появиться в любой момент. Он не поел в этот день, так как не дождался, а идти куда-то не было ни желания, ни сил, ни настроения. Он жутко разочаровался в мире, но не в Хосоке, ведь это не он заваливает себя работой и проблемами. В воскресенье Юнги поел, но все также никого не дождался. В комнате ему было уже безразлично, он заполнял себя едой остаток ночи и смотрел подкасты на ютубе, пытаясь найти силы на скетч из-за скуки. Он уснул к утру ещё одного дня одиночества. Все сместилось в компульсивное переедание ещё на три дня. В период уже ожидания без мыслей о сбывании лучшего сценария, которые только начали наконец-то появляться и светить ярким светом, давая надежду на лучшее, Юнги вернулся к себе старому и испытывал такой ужас и отвращение. И жалость из бессилия и зависимости. Ему хотелось позвонить Хосоку, но он все считал себя ни к месту. На четвёртый день из Юнги уже рвалось давно просящееся наружу желание написать, а лучше всего позвонить, потому что они совсем не отправляли сообщения и предпочитали звонки. Ближе к вечеру его сердце уже проламывало ребра, он поддался желанию и отключил ютуб. Найдя нужный номер среди трех — Чжиын, умерший наставник и хосок — он нажимает на значок вызова и подносит телефон к уху. Ему хочется выкинуть устройство и исчезнуть, ведь ощущение навязчивости и того, что он не вовремя, вжимают сердце в родное место с крепкими шиповыми оковами, чтобы не позволяло слишком много. Он не получил ответа на три звонка. Хосок говорил, что не ложится раньше двенадцати, но сегодня не дал в этом убедиться. Юнги создал надежду на то, что парень заработался и уснул. Следующие два дня его звонки также не были услышаны. Это уже реально начало пугать и волновать, Юнги не знал, куда себя деть и что положительное создать в голове, чтобы не накручивать себя вплоть до чужой смерти. Попытки отвлечься сошлись на нет, а непрочитанные сообщения давили на черепную коробку. Юнги первым делом думает о плохом и строит ход мыслей и предполагаемых исходов, основываясь на этом. Мысли достигают до смерти, но Юнги старается не думать. Он пытается создать образ уставшего от работы Хосока, а не ужасы, которые не могут случится с ним, не заслужившим это, но это не работает. Мин хватается за волосы, а потом уже за телефон и ветровку. Он никогда бы не поехал к кому-то домой из-за страха и молчания с чужой стороны, как это происходит на страницах книг и экранах на стриминговых платформах. Он прошлый никогда бы не волновался за кого-то, ведь никого у него и не было. На улице прохладно. Недавно прошедший дождь давал спокойный сон, а сейчас он придаст больше вреда: Юнги не хочет потерять время из-за плохой дороги и уж тем более упасть с велика и что-то себе этим сделать. Он знает город хорошо, может представить все улицы в голове, но, чтобы достичь нужного места, этого слишком мало. Из-за редких прогулок у Юнги проблемы с опознанием и перемещением на местности, он ругает себя за ошибку и повороте не там, ненавидит слишком медленный навигатор и ветреную погоду, из-за которой ему ещё дискомфортнее и тревожнее. Сделав крюк, он оказывается на улице, по которой остаётся проехать около пяти сотен метров напрямую и Юнги быстрее крутит педали, чтобы наконец-то убедиться в своей тупости и накрученности. Главное, чтобы у Хосока все было хорошо. Остановившись, он ставит велик к стене и следует к входу. Двери пекарни закрыты. Там не включено освещение. Юнги это очень пугает. Осмотрев здание — на втором этаже расположена жилая зона и к ней точно должен быть отдельный вход — он находит лестницу под навесом, похожую на чёрный вход. Она выглядит прилично, а ещё на глаза попадается кнопка звонка, что увеличивает уверенность. Поднявшись, Мин выдыхает и жмёт на звонок. Страх и желание увидеть Хосока сжимает Юнги изнутри. Ему кажется, что сбудется все самое кошмарное, связанное с ним самим: у Хосока все хорошо, он в этом уверен, а в отношении его самого могут произойти и самые ужасные вещи, начиная с ненависти на внезапный приход, заканчивая криками. По ту сторону ничего не слышно. Хочется нажать на кнопку повторно, но он робеет, а вскоре раздаётся звук открывающегося замка. Хосок пред ним предстаёт иным: волосы неясные, лицо исхудало и какое-то бледное, а глаза потухли. Юнги готов заплакать от чужого внешнего вида, он так хочет прижать того к себе и попробовать помочь. Внезапно, словно после обработки информации, Чон вздрагивает от удивления и осматривает Юнги, не зная куда себя деть и что делать. — Я звонил тебе и писал, и в какой-то момент мне стало очень страшно за тебя. Я очень хотел узнать, что с тобой случилось и почему я не получил ответ. Может быть, я наглею, но я не могу по другому, Хосок. Меня внутри все распирает из-за страха за тебя, так что можешь уничтожить меня и мою наглость прямо тут, или же сказать, что случилось. Я надеюсь, что накрутил себя и у тебя все хорошо. Я очень надеюсь на это. Сглотнув, Хосок, нервно дыша, кивает и пропускает в квартиру, которая занимает весь второй этаж пекарни, пытается что-то выдавить из сжавшегося и потерянного себя, ведь приход Юнги для него — самое неестественное и нелогичное. Он очень хотел бы этого, но не сейчас, не в таком состоянии. — Прости за отсутствие ответов, я очень виноват. — Не стоит извиняться, — Юнги проходит внутрь помещения. — Я очень волнуюсь за тебя. Извини, если я не вовремя или типо того — я очень уверен, что я не вовремя и что я очень плохо делаю, но я не могу. — Всё в норме, ты не можешь прийти не вовремя, — он слабо улыбается. На момент проскальзывает мысль, что у него и правда все лучше, чем в голове Юнги. — Пойдём на кухню. Ты сегодня не ужинал? — Нет. Но ты не подумай, что я из-за этого. — Я и не думал. Просто я должен же тебе сделать приятно, — улыбка. Вновь. Юнги задумывается, а не гиперболизировал ли его мозг чужую внешность? Может быть, он просто уснул и только проснулся? — Сделай мне приятно тем, что успокоишь нервы и то, что они себе накрутили? — Постараюсь, — они проходят на кухню. Квартира Хосока довольно светлая, с жёлтыми оттенками и тёмным деревом. Местами Юнги это место напоминает видео с фильтром, придающим старость месту своим наличием. На кухне очень просторно, стол у левой от входа стены, большая рабочая зона, шторы на окнах. Юнги скромно садится на стул, а Хосок начинает искать что-то в холодильнике. — Ты себе не можешь представить, что мой мозг создал себе. Я уже чего только не подумал о тебе, мне так плохо было, — он зарывается пальцами в волосы и тяжело выдыхает. — Я очень испугался, Хосок. — Настолько сильно, что приехал? — он оборачивается. — Да. Если ты подумал, что я только ради картины, то нет, все ради тебя и надежды, что у тебя все хорошо и во всем виноваты мои нервы. Так у тебя все хорошо? Мне очень нужно это услышать. — Всё относительно хорошо, — Хосок ставит греться контейнер в микроволновку. — Кстати, я твоей семье не помешаю? А то пришёл тут со своей говорливостью. — Нет, они отсутствуют, — Хосок опирается рукой о край стола и начинает искать что-то в ящике. Юнги пытается прочитать в этой непринуждённости хоть что-то, но не получается от слова совсем. — Ох, поэтому ты не отвечал, да? На тебя вся работа легла? — На меня эта работа легла, походу, навечно, — голос стал тише. — Из-за чего так? Микроволновка пищит, сообщая об окончании своей работы. Хосок тянется, чтобы нажать кнопку, но рука не поднимается и он сглатывает. Так шумно, что Юнги во внезапно повисшей тишине пугается абсолютно всего и своей вины в этом тоже. Сжавшись, он наблюдает над стоящим Хосоком, который поворачивается без сил, будто все их высосали в момент, и вновь сглатывает. Боже, пусть воображение лишь лжет и у Хосока не такие ужасные причины. — Отец, — тихо начинает Хосок. Он, опустив голову, пытается сказать ещё что-то. Юнги тихо встаёт со стула, будто боясь разрушить этим собеседника, делает шаг навстречу. И Хосок вновь выглядит как обычно. Сука, как обычно, Юнги так ненавидит эту попытку сделать все нормальным, ведь он не хочет видеть чужую тяжёлую ложь. — Отец ушёл из жизни неделю назад, — слезы начинают течь, он улыбается на нервной почве и Юнги не успевает ничего сказать, как Хосок скатывается спиной по гарнитуре на пол. Нервно дыша, он обнимает себя и завывает. —Боже, Хосок, почему ты не сказал об этом? — Юнги моментально садится перед ним на пол и берёт лицо парня в ладони. От чужих слез ему становится ещё больнее внутри, он опускает руки на спину Чона и крепко прижимает того к себе, позволяя громко разрыдаться. Хосок обнимает себя крепче и пытается найти силы собраться воедино, но последнее событие слишком сильно на него повлияло. Ему сложно быть всегда хорошим, но очень хочется. — Поплачь, тебе это нужно. Поговори, я выслушаю и постараюсь помочь. Только не молчи, идёт? — Юнги запрокидывает голову и рвано выдыхает. Личные воспоминания пережитого опыта смерти человека заполняют разум, он старательно их отгоняет. — Прости, если я вдруг слишком много говорю, слишком много требую и делаю — я очень хочу помочь тебе, а не навредить. — Ты никогда не вредишь, — Хосок сглатывает и глушит всхлип где-то в горле. — Значит я сделаю лучше, да? — Юнги обнимает того крепче и кладёт Хосокову голову себе на плечо, запуская пальцы в волосы. — Больше ничего мою жизнь лучше и не делает, — он внезапно отрывает голову от плеча. — Он умер, понимаешь? Умер. Он пролежал в коме несколько дней, мы тут все как на иголка были, и по итогу он умер, — от приступа слез он вновь жмется в чужое плечо. Юнги кажется, что Хосок сейчас в его руках раствориться, и стечёт крупными каплями, какие покидают глаза в обильном количестве. — Мы его похоронили и я до сих пор не могу прийти в себя. Я столько рыдал, очень много, много кричал об этом, но это никто не слышал. Мама уехала с Чжиу к ней и, скорее всего, молча намекнула, что жить тут она больше не будет. А на меня ей плевать, ей важно лишь процветание этого места, а после смерти отца ей стало похуй. Со мной была только Чжиу, но она уехала раньше из-за матери и её нужды покинуть этот дом. И сейчас я тут один, я трясусь, проходя мимо спальни родителей, которая, как назло, находится напротив моей. Я рыдаю, когда просто совершаю самое маленькое действие, ведь я ощущаю, что у меня нет сил ни на что. Что я такой слабый, бесполезный и одинокий, каким останусь навсегда. Мне даже некого позвать и поговорить по душам, я вроде бы окружён людьми, а вроде и нет. — А что у вас было с отцом? — тихо задаёт вопрос Юнги. — Он меня очень любил. Мы были на одной волне с ним, мы были очень близки, — он вновь начинает рыдать. Юнги сглатывает желание разрыдаться и упасть таким же слабым, но сейчас ему нельзя. — Я также был со своим наставником. Знаешь, меня вся семья считала психом, который свёл его в могилу. Я много рыдал, но я рыдал в тишину, а к психологу приходил с опухшим лицом. Но потом я понял, что я — самый близкий его человек — и он бы точно не хотел, чтобы я страдал без него. Твой отец тоже этого не хотел бы, держи в голове, что он желает для тебя всего самого лучшего. Может быть, он и натолкнул меня на приход к тебе: мне стало так тяжело дышать без подтверждения того, что ты в норме. Может быть, я опять несу чушь, но я просто пытаюсь донести свои мысли тебе. Я хочу дать то, что не смогло дать мне моё одиночество в момент ужасной и самой важной в жизни утраты. Хотя, сейчас могу сказать, что самая важная утрата для меня — это ты. И я не хочу потерять тебя. Хосок в ответ молчит, в сбитом дыхании пытаясь собраться и вернуться в норму. Его глаза уже болят от постоянных слез, а тело дрожит от усталости и нервов, которые за такой короткий период, длиной почти в две недели, очень сильно ослабли. — Хочешь рассказать что-то о нем? И поплакать? Выговори все, что получало одиночество, и тебе станет легче. Чтобы справиться с болью нужно научиться плакать. Я сам не особо умел, но потом, когда стал одиноким, то начал срываться. И это помогает, Хосок, очень хорошо помогает, — Юнги обвивает руками скатившегося Хосока, который молча кивает и утирает слезы. — Сложно кому-то сказать подобное, если я этого раньше не говорил. — Ты же мне доверяешь, да? — и получает кивок. — И, раз это так, то я плохо не сделаю, да? Тем более, я сам появлялся перед тобой разным, так что я готов к любому тебе. И я любого тебя приму. — Угу, — Хосок прижимается к груди парня и вытягивает ноги. — Я постараюсь. — Я могу помочь начать? — ещё один немой кивок. — Мне кажется, что я после первого слова разрыдаюсь. — Это не плохо, Хосок, — шепчет Юнги, начиная поглаживать волосы. Чон молчит пару минут, иногда шмыгая носом, думает, собирает остатки смелости для откровений и разрешения на слезы, начиная говорить тихим и ровным голосом, режа им тишину и сердце Юнги: — Мне так тут одиноко. Меня бросили, оставили тут одного. Вообще одного. После похорон никто не остался. Я так хочу вернуться в счастливую семью, или же в её имитацию, чтобы мне было хорошо, спокойно и не было столько проблем. Их слишком много, я боюсь даже думать о них, да я вообще боюсь думать, ведь на ум сразу приходит весь этот ужас. Мне кажется, что я с ума сойду в комнате и тут. Отец так резко ушёл из жизни, он умер во время поездки и с ним была только мама. Это был сердечный приступ. А я так мало внимания ему уделял, слишком мало на себя брал, слишком много позволял ему делать и не перечил его словам, что все в норме, — он вновь начинает плакать. Стыдливо пряча лицо в чужой одежде, он громко всхлипывает и скулит. Душу разрывает от боли, хочется расцарапать кожу до крови и нанести себе настолько много боли, чтобы не ощущать себя больше виноватым и заглушить эту боль более яркой — физической. — Ты не виноват. Отец тебя любил, раз не давал делать слишком много. Ты и так слишком много на себя брал, ты делал все прекрасно. Его жизнь не зависит от тебя, — Юнги прижимается щекой к чужой макушке. — Семья оставила тебя одного и это ужасно, но могу я помочь как-то? Дай мне шанс, я очень хочу сделать тебе лучше. — Ты слушаешь моё нытье, так что считай это шансом. Я тебе бы в любом случае его дал, — Хосок равно выдыхает и поджимает ноги. — Спасибо, — шепчет Юнги и прикрывает глаза. — Я постараюсь сделать так, чтобы ты не ощущал вины за то, что тебе не под силу. — Угу. Может, я это и осознаю, но мои установки не дают принять это за истину. — Главное, что ты это понимаешь, — Юнги смелеет и позволяет себе дотронуться до чужих волос. Но уже не ладонью, а губами: совсем невесомо, едва коснувшись прядей. — Пойдём, я отведу в комнату, хорошо? На кровать ляжешь, поспишь. Тебе нужно отдохнуть, — Юнги пытается выбраться из сцепленных рук. — Стой! Нет! — Хосок прижимается к Юнги так, что у того не получается сделать и вдоха. — Не оставляй меня одного, слышишь?! Я умру здесь, если останусь один, — по лицу Хосока вновь начинают течь ещё более обильные слезы, а голос окончательно срывается. Он ощущает себя таким ничтожным, слабым и никому ненужным, что не может не выть ещё громче. — Тише, я никуда не уйду, обещаю, — Юнги сглатывает и рвано выдыхает. Хосоковы причины слез и срыва так отдаются в нем, что хочется рыдать сильнее Хо. — Пойдём в спальню, я останусь с тобой. Ты устал, тебе поспать необходимо. — Ты останешься со мной? —Хосок поднимает голову. Лицо его такое опухшее и красное, что Юнги больно на это смотреть. Верхний слой кожи вокруг глаз и на местах стечения слез будто облез от них. — Конечно останусь, что за вопросы? — Юнги заводит руку за спину и аккуратно расцепляет чужие объятия. — Ты хочешь есть? Или сразу спать? Ещё нужно ополоснуть лицо и выпить снотворное. — Я ничего кроме сна не хочу. — Хорошо, значит ополоснешь лицо и сразу спать, идёт? — Юнги выбирается из объятий совсем немного отползает, после вставая. Протянув руку, он помогает встать. — Идёт, — Хосок вытирает лицо. — Пошли со мной. — Ты давно спал? — Я проспал сутки до этого, а сегодня не смог уснуть ещё ночью, — Хосок открывает дверь в ванную и подходит к раковине. Включив воду, он тратит много времени на мытье лица в надежде, что смоет все страдания и больше не зарыдает. Ему уже не хочется рыдать, он устал, ему просто хочется заткнуть одиночество и жить в покое и гармонии, но жизнь вечно вставляет палки в колеса и делает только хуже. Осторожно, чтобы не навредить коже, которая от соприкосновения с полотенцем начинает щипать, он вытирает лицо и кладёт полотенце на край раковины, поворачиваясь к Юнги. — Ты точно не уйдёшь? — и получает кивок. — Я не могу тебя так оставить. Пойдём, хорошо? Тебе очень нужно поспать. Кивнув, Хосок ведёт Юнги в спальню. В большой комнате много предметов, синие шторы задернуты, стол завален книгами, сухими цветами и кружками из-под кофе. Юнги видит среди всего ещё бисер, а рядом на полу валяются браслеты. Куча разноцветных вещей занимают компьютерное кресло, журнальный столик и угол пола около стопки холстов. Тут довольно темно, но освещения светильника на столе достаточно, что дополняет атмосферу. Шкаф из тёмного дерева, стоящего ближе к окну, чем рабочий стол, одном из углов двери заполнен стикерами. Вокруг постели с тёмным бельём чисто, поэтому можно увидеть небесно-голубой, словно радужка Хосоковых глаз, круглый ковёр. Ближе к входу, который находится напротив большого окна, около изголовья кровати стоит тумбочка с парочкой тарелок. Окно закрыто, оттого в комнате немного душно. Высокое зеркало по правую сторону от входа, стоящее рядом с рабочим столом на углу, наполнено панамами, многие из которых упали, дополняя собой горку из разноцветных сумок и рюкзаков. В комнате ярко, но в тоже время всё такое тусклое и будто уставшее, словно все это отображает Хосока изнутри, которого Юнги не видел до сегодняшнего дня. В комнате приятно пахнет: на тумбочке рядом с прочим стоят благовония. Пара плакатов на серой стене, бумажный самолётик на люстре в виде шара. Кажется, будто это место не менялось с подросткового возраста, от которого Хосок не особо далеко ушёл, и оно напоминает Юнги его самого, когда он обвешивал стены плакатами и не особо уделял внимание порядку. — Я держу порядок везде, кроме своей комнаты. Мне так стыдно за это, но по-другому я не умею, — Хосок проходит в комнату и убирает с одеяла футболку, кладя её рядом на пол. — В этом нет ничего такого, — Юнги проходит за ним и садится рядом на кровать. — У тебя комната очень атмосферная. Такой контраст по сравнению с моей, но это не плохо, — положив руку на плечо, он проводит им по футболке, поглаживая. — Давай спать, хорошо? Можно поговорить, если хочешь. Тебе стало хоть немного легче? Я же смог помочь, да? — Стало. Я просто хочу ещё поговорить, но уже без слез. Остатки без эмоций так сказать, — забравшись на кровать, он ложится на половине, расположенной ближе к окну. — Можешь не уходить, хорошо? Пожалуйста. — Я никуда не уйду, — Юнги разворачивается и забирается на кровать с ногами. Оставив на полу ветровку, он возвращает внимание на Хосока. — А можешь лечь рядом? — голос совсем тихий, будто Хосок боится. Опустив глаза, он проводит ладонью рядом с собой и поджимает губы. Дыхание его все ещё сбитое, он все ещё на грани срыва, он все ещё нуждается в поддержке и человеке не только на душевном уровне. Люди меняются ради людей. Юнги готов переступить через себя, как сделал уже множество раз. Юнги даже с психологом так не менялся, как меняется рядом с Хосоком и только из-за и ради Хосока. Кивнув, молча ложится рядом, оставляя совсем немного места между ними. Хосок рвано выдыхает и сглатывает, наконец-то закрывая глаза благодаря спокойствию. — Можно взять тебя за руку? — произносится ещё тише и Хосок поднимает взгляд на причину улучшения состояния. В этом взгляде Юнги видит столько боли и слабости, что сам еле держится, чтобы не разрыдаться, ведь он слишком слаб, чтобы оберегать Хосока. Кивнув в ответ, Юнги ощущает, как за его вытянутое вдоль тела правое запястье аккуратно берутся обеими руками. Сам Хосок поворачивается на бок, поджимает ноги и утыкается лбом в чужое плечо. Юнги ощущает тепло сквозь одежду, Чон наконец-то выдыхает с облегчением, за которым не последуют слезы. Он ложится удобнее и закрывает глаза. Тело больше не дрожит, а дыхание наладилось: усталость из-за бессонных дня и ночи даёт о себе знать, а откровения и крик о наболевшем передались не в пустоту. Юнги боится лишний раз вдохнуть слишком громко и нарушить явное засыпание. Однако Хосок не спит: с закрытыми глазами он собирает себя и мысли в кучу, чтобы начать говорить. В разуме беспорядок, часть эмоций и слов выброшены наружу, но все равно в нем слишком много всего непонятного и сложно передаваемого. Вздохнув, он начинает совсем тихо и медленно, не торопя себя и свой поток в голове: — Я не могу смириться не только со смертью отца, которую я постепенно принимаю и осознаю, но и с тем, что вокруг. Я могу понять Чжиу, я очень её понимаю, ей тут находиться ни к чему и ей будет тоже тяжело — она беременна, к слову, — в этот момент он тепло улыбается, — так что ей не стоит волноваться. Но вот мама…. Я знал, что меня любят за мою хорошесть и покладистость, но ничего не сделал, чтобы от меня так резко отвернулись и оставили. Меня даже не спросили — просто бросили, прикрыв это тем, что нужно следить за пекарней. Я так ненавижу такое отношение, я так хочу бросить это все и ничего не делать. — Она тоже испытывает стресс и понимает, что у тебя все плохо, поэтому боится остаться рядом. Я её не оправдываю, просто ищу причины такого поведения. Из-за неё одной не стоит все бросать, тебе же нравится пекарня? Может, стоит кого-то нанять, чтобы ты погрузился в дела бумажные? Ты говорил, что в них понимаешь достаточно и что отец тебя всему научил. — Я не хочу бросать это дело не только из памяти об отце. Может, правда стоит кого-то взять себе? — Ты имеешь право злиться на мать, но из-за неё запускать все не стоит, — Юнги ложится на бок и кладёт руку на чужую макушку, приближая к своей груди того и позволяя уткнуться лбом уже в неё. — Ты мне очень сильно напоминаешь меня, поэтому я понимаю, что тебе нужно сказать. Может быть, я плохо это выражаю словами, но я постараюсь помочь своим присутствием. Я очень хочу удержать тебя на плаву, очень сильно. — Спасибо, — Хосок улыбается и сжимает чужие пальцы своими сильнее. — Правда спасибо. Мне это очень важно. Ты говоришь очень правильные слова и они облегчают моё состояние. — Я рад, что приношу пользу. — А на сколько ты останешься? — Хосок поднимает голову, чуть отклонившись. — Я останусь до тех пор, пока это будет необходимо. Ну или пока у меня не поплывут нервы. — Правда? Так надолго? — А ты думал, что я брошу тебя, как только ты уснёшь или, ещё лучше, успокоишься? — Просто ты ментально слаб, тебе не стоит находиться в том, в чем я варюсь. — Это не важно, — Юнги прижимает парня к груди. — Тебе лучше, так что давай спать. Тебе очень нужен отдых, завтра проснёшься и будет легче. И я все ещё буду тут. Только я готовить особо не умею, так что не смогу чем-то крутым порадовать и сделать приятно. — Твоё существование уже делает все за тебя. — Тогда все условия для сна есть и ты можешь засыпать. Ещё раз повторю, что останусь тут до утра. — А почему ты вообще решил прийти? Тебе настолько было страшно за меня? — Ты хоть и занят, но всегда находишь время сказать о занятости и тому подобное. Меня очень волновало то, что ты вообще не отвечал. Особенно на звонки, ведь сообщения ты мог не заметить, а звонок уже сложнее пропустить мимо ушей. Я ещё себя очень сильно накручиваю, оттого и пришёл. Я себя отговаривал, но не мог уже делать вид, что все ок. Я говорил, что мне стало как-то слишком нервно и прям душа наружу лезла из-за страха. После услышанного у меня правда создалось ощущение, будто меня натолкнули на такой поступок. Бредово, но мое богатое воображение берет верх. — Может быть и так. Отец знал, что я работаю лучше из-за тебя и хочу трудиться усерднее из-за нашей общей работы с тобой. В какой-то момент мы даже перекинулись словами об этом. Он пришёл к выводу, что мы с тобой нашли муз друг в друге, — Хосок улыбается в ткань одежды. — Я понял это с нашей первой встречи. Ты сам и твоя внешность, особенно глаза. Но сейчас ты уже не причина желания рисовать только из-за внешности. — Я рад. Мне очень приятно это слышать. — А теперь спать, хорошо? И так уже поздно. — Я не могу. Мне так хочется больше поговорить и обсудить все, что угодно. — Но я же не исчезну, ты всегда сможешь со мной говорить. Не волнуйся об этом, — Юнги проводит по чужим волосам и утыкается в них подбородком. Поджав слегка ноги, он выдыхает и закрывает глаза. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Спасибо за то, что остался. Хосоку хотелось бы сказать спасибо за все — за появление, за отношение к нему, за интерес и волнение о вечно положительной душе — вслух, но он умолчит, оставив дальнейший диалог в голове. Если бы не Юнги, он точно бы сошёл с ума в одиночестве, которое пожирало остатки сил и рассудка. Юнги сам наполнен болью, но при этом стремится помочь и не дать Хосоку ощутить себя покинутым. Это очень особенно для Хосока, он надолго запомнит этот вечер и ночь в мельчайших подробностях.