blugri

Юнги, кажется, при ещё одном наклоне вперед накроет чужие губы своими, но он держится, однако внутри как на холсте краски мешаются ощущения, которые настолько тяжелые, что не дают другим мыслям течь по своим руслам, ведь русла эти передавлены. Он всматривается в чужие глаза, а сидящий на полу Хосок изредка хочет засмеяться, извиняясь поначалу за такое поведение и оправдываясь тем, что серьёзное лицо Юнги выглядит слишком смешным. Художник же не просит оправдания, ведь ему приятно видеть такого Хосока: настоящего, солнечного и душевно открытого, который иногда от смеха чуть ли не падает на пол и почти опрокидывает холст, за что получает от Юнги, опять же, не всерьёз. Он тоже шутит и ещё дополняет это никому не известной любовью. После чужих приливов смеха становится ещё теплее, Юнги уверен, что это тепло горячее воды в чае, которым он регулярно обжигается, как и от чужих касаний, ведь хочется больше, хочется не в пошлом контексте, а просто из влюблённости; художнику безумно хочется не обжигаться из-за того, что касания слишком короткие, а касаться долго, растворяясь в них, как в своих мечтаниях и мыслях, заполнивших разум в момент работы над картиной на слишком близком расстоянии. Хосок в момент отдыха от работы, ведь глаза Юнги устают из-за такой мелкой работы быстрее обычного, ложится на пол совсем рядом, что толстовка красного цвета находится слишком близко к бедру художника, которому от взгляда на неё хочется потянуть на себя и накрыться, залезть вовнутрь и согреться. Хосок тёплый, Юнги это знает — Мин же его уже обнимал, да и даже глупцу будет ясно, какой Хосок тёплый, хотя бы оценивая по его поведению, которое так и веет солнцем. Юнги скользит по Хосоку, который находит в своём забитом графике так много времени, сколько он не выделял прошлой их работе, потом отворачивается и выдыхает, выпрямляясь в позвоночнике. Взгляд его ищет ответы за окном, которое позволяет лицезреть закат. Он малиновый. Внезапно Юнги ощущает на своём запястье чужую руку и поворачивает голову. Хосок такой расслабленный, такой красивый. — Ляг и закрой глаза, так быстрее отдохнешь и не будешь себя изводить. — С чего ты взял, что я себя извожу? — Будто я слепой, — Хосок тянет руку чуть выше локтя на себя, отчего Юнги сдаётся и ложится на пол. Мин не такой холодный, каким бывает обычно. Похоже, он потихоньку сходит с ума, или же это правда влияние Хосока. — Я легко читаю людей, даже если эмоций не так уж много. — И что же ты читаешь во мне? — Юнги закрывает глаза и сглатывает, как Хосок пару их встреч назад, во время которой они пили чай и много разговаривали. Он ощущает тепло чужого плеча, которое слишком близко только из-за Хосока, лежащего рядом. Сквозь футболку ощущается тепло Хосока в целом, а голые руки ликуют, ведь Юнги немного замёрз, а Хосок — словно обогреватель. Хочется прижаться, но парень терпит. Хосок молчит, поэтому Юнги становится страшно и сотни мыслей обрушиваются на него лежащего и придавливают, а страх раскрытия влюблённости и помешанности ударяет по лёгким и животу, отчего хочется свернуться в калачик. — Устал ты. Очень сильно. Сейчас тебе хорошо, я хочу в это верить. Я очень хочу, чтобы моё присутствие на тебя так влияло. — Именно оно и влияет, — Юнги кивает. Даже с опущенными веками он будто видит, как Хосок улыбается. — А ещё ты чем-то встревожен. И ты много об этом думаешь. Не хочешь поделиться? Я, вроде как, уже дал понять, что мне доверять можно, я очень преданный человек и ничего плохого не сделаю. — Они не стоят твоего внимания, правда, — «я очень влюблен в тебя, я зависим, я скучаю ежесекундно, я очень хочу тебя касаться, я очень хочу обнять тебя и рассказать все.» — И я немного не готов давать такие откровения. Но будь уверен, что ты — человек, которому я доверяю больше, чем остальным. — Хорошо, я подожду. Просто знай, что можешь рассказать мне все, что у тебя творится в голове и на душе, можешь позвонить в любой момент и я тут же отвечу и, если будет возможность, приеду. Идёт? — Идёт, — «боже, ты такой прекрасный, добрый, чуткий и хороший, что я хочу рыдать». — Спасибо за это, правда, огромное спасибо. — Не благодари, я ещё ничего не сделал. — Но ты уже дал разрешение, а это очень много. Для меня уж точно. — Хорошо, — рука из-за головы плавно скользит к чужой и зарывается пальцами в светлые поломанные волосы. Юнги замирает, боясь открыть глаза, а внутри танцуют вальс бабочки и эмоции, от которых он сейчас взорвётся. Ему хочется повернуться на бок, прижаться и обнять. Ему чрезмерно этого хочется, он сглатывает и нервно облизывает губы. Момент длится секунд пять, но ощущается как вечность, словно мир замер на этом моменте и уничтожил все вокруг, оставляя только их желанных друг другом наедине. Для Юнги эта пара секунд — пережитая за момент яркая жизнь с тонной эмоций, а для Хосока, наверное, — самая малость, которой он внимания особого и не придаёт. А Юнги может ошибаться в своих суждениях. Хосок будто через силу садится, прерывая столь приятный момент. Юнги приоткрывает глаза и встречается с чужими. — А сейчас совсем нечего рассказать, да? — звучит очень грустно. — Я бы послушал: очень тяжело видеть, как ты напряжен своими мыслями во время работы. — Я выделю на это отдельный день, но он не сегодня. — Хорошо, я буду ждать, — Хосок возвращается к окну. — Закат красивый. — Очень, — Юнги садится и решает плавно сменить тему: — погода слишком нестабильная, хочется просто дождей и поздней осенне-весенней атмосферы. — Под такое лучше работается? — Мне и жить под такое легче. Покой, тишина, размеренность, монотонность. Хочется отсутствия скачков хотя-бы во внешнем мире. Из-за покоя в нем мне и внутри спокойнее. — Понимаю тебя. Но мне ближе не осень с её сыростью, а поздние вечера, даже ночь, — он садится спиной к стене, показывая, что готов для работы. Юнги подсаживается и берет в руки холст, а краски перемещает чуть ближе. — Ночью мир будто замирает, — кивает Юнги и мешает цвета. Подняв голову, он убирает чёлку от чужих глаз, ведь она мешает. Хосок повторяет чужие действия и касается светлых волос. Художник, привыкший к лёгким и необдуманным действиям, ощущает неловкость и приятность. Хосок слишком внимательный. — Да, а если быть за пределами города, то можно услышать сверчков, кузнечиков и прочих, отчего становится ещё сказочнее. — Мне от их звуков становится тревожнее. Они своей громкостью и одинаковостью давят на мозги. Городская тишина с топотом за пределами окна мне больше по душе, — Юнги делает мазок. — Шум машин расслабляет. — Их тут очень мало, поэтому практически не слышно. Но для полного уединения мне не хватает тишины. В квартире да, но мне хотелось бы ходить ночами. А для этого достаточно людно. Много зданий и прочее. И они населены. — Может быть, стоит уехать дальше? Раз тебе тут недостаточно одиноко. — Мне не хочется одиночества. А за городом еще большее одиночество и я точно умру от пожирания себя, — оставив ещё один мазок на радужке, он поднимает взгляд на реальные радужки, которые, кажется, слишком близко к нему. — Мне хочется гулять по улицам ночью, но я это не делаю не только из-за людности в домах: тут и мое одиночество влияет на смелость выйти. — Хочешь выйти сейчас? Юнги сглатывает. И торопливо опускает глаза, теряясь. А ему очень хочется. Очень. А Хосок хороший, правда, он слишком хороший, чтобы не рушиться от каждого сказанного слова с уст, которые не менее красивые, чем глаза. Хосоковы глаза безумно прекрасны. — Сейчас у нас есть дела поважнее, так что нет. И я не хочу создать зависимость, а потом страдать, — легко приговаривает Юнги, возвращаясь к работе. — Ты зависим в хорошем смысле от рисования, так что можно создать новую зависимость. Она тоже хорошая. Я, вроде как, хороший, бросать не планирую. — Ты слишком искушаешь. Все, тихо, я хочу работать, — Юнги поднимает холст и подминает под себя ноги, чтобы сидеть на уровне чужих глаз. Сравнивания, он смотрит то на холст, то в чужие глаза, стараясь найти отличие меж реальными и нарисованными, а после приступить к прорисовке кожи. — Я не искушаю, а предлагаю очень даже хороший вариант развития вечера. — Жди рассвета, а там я подумаю, — покосившись, Юнги встаёт с пола и следует за упаковкой ранее не используемой краски. Сменив кисти, он выдавливает краски на чистый участок палитры и приступает к смешиванию. — То есть, мы правда можем выйти на улицу и прогуляться? — в голоса Хосока слышна неподдельная радость. Художник усмехается, поднимает кисть и делает мазок по чужой щеке, вызывая сотню вопросов в чужой голове и ни одного в своей. Хотя, есть один вопрос: почему ему так хорошо рядом с этим человеком? — Я же сказал, что подумаю, — мягко отвечает тот и протягивает маленький обломок зеркала. — Цвет кожи получился идентичным, — гордо поясняет свои смутные действия, совершенные мгновенье назад. Он хотел бы добавить ещё слова о том, что это все из-за его увлеченным изучением Хосока все это время, из-за постоянного наличия того в его мыслях и попытками нарисовать Хосока ещё раз и ещё, но он молчит из-за того, что покажется странным. Хосок берет осколок зеркала с отпечатком пальца, испачканного в синей краске. Не разглядев разницы, он ведёт пальцем по коже, надеясь смазать, однако палец скользить мимо. Юнги, тихо и кротко посмеявшись, подносит палец к щеке и мягким движением размазывает краску ещё более тонким слоем. Хосок неподдельно удивляется чужим навыкам, а Юнги смиренно выжидает, смотря на того и сложив руки в замок на ногах в позе лотоса. Хосок так прекрасен, а ярко выраженные эмоции только усиливают это. — Можно я не буду это комментировать? У меня слов просто нет. — Конечно, я не же требую. Просто мне захотелось показать свою крутость в одном из любимых процессов во всем рисовании, — Юнги начинает наносить этот цвет на холст, заполняя все пространство вокруг глаз. — В этот раз у тебя так быстро получается работать. — Холст не такой большой, и мы уже много раз встречались. Да, в прошлый раз я уже, вроде бы, признавался, тянул время из-за комфортного общения. Я совсем скоро его закончу, пара встреч, потом неделя для высыхания лака и все будет готово. — Так быстро, — выдыхает Хосок с грустью в голосе. — Угу, так быстро. — Но ты же не запрешься опять ото всех? — А разве может все в момент измениться? — Юнги отрывает взгляд от холста и откладывает его. Желания работать сегодня больше нет, да и глаза ужасно болят от напряжения и продолжительной работы. До полуночи ещё немного. На улице прохладно. — Ну, наш момент длится уже долго, месяца два? Не могу сказать точно, но должно быть так. Я пришёл в конце лета, а сейчас уже прошёл сентябрь. Тогда только месяц. Но это все равно много. Тут количество времени не так важно, важнее то, что это время даёт — за долгий срок можно получить ничего, а за десяток встреч можно получить столько, сколько хватит на изменение внутреннего мира и взгляда на внешний, — Хосок прижимает колени к груди, видя, что Юнги не настроен больше работать с картиной: он выглядит таким уставшим, а глаза вовсе покраснели, но, владельцу мыслей хочется верить, что он хотя бы немного рад их беседам. Чужие эмоции не очень яркие, но в них Хосок видит положительные нотки. Если честно, он иногда думает, что научился читать Юнги и его эмоции. От этой мысли ему очень хорошо и гордо на душе. — Твои высказывания очень умные. Или как это назвать, я не знаю. — Я тебя понял, спасибо, мне приятно это слышать. — Ты прав: длина момента не так важна. Ведь мой опыт с людьми не самый хороший, а с тобой за короткий срок все очень хорошо. — Настолько хорошо, чтобы мы вышли на улицу? Хосок усмехается от чужого взгляда. Юнги внутренне анализирует свою смелость поддаться желанию. Смелости бы побольше, чтобы сразу сказать, что согласен, взять за руку и потянуть прочь с этой комнаты. А ещё выдать Хосоку ветровку, ведь он, не мерзлячий такой весь, пришёл в одной толстовке. — Было бы прекрасно, если бы ты заранее позаботился о внешнем виде и тепле, а так даже не знаю, — Юнги наигранно берётся за подбородок и отводит взгляд, будто задумывается над выдачей разрешения. Хосок тихо смеётся. — Будто бы ты не дашь. — Смотря, что именно. Ветровку точно дам, но в следующий раз не отмораживай себе мозги и одевайся по погоде. — Днём было тепло. — Ладно, пойдем со мной, — Юнги встаёт с пол и отряхивается, будто это поможет прилипшей краске упасть на пол. Проведя Хосока до спальни, он заглядывает на полку и начинает искать нужные вещи для Чона и себя. — У тебя тут так светло. Я думал, что твоя спальня намного темнее. У меня спальня отображает душу, поэтому я думал, что и у тебя также, — Хосок пускает взгляд по стенам, персиковым шторами и кровати. — Можно сесть? — Да, конечно, — Юнги кивает и прослеживает боковым зрением, как тот аккуратно садится на край кровати, будто боясь нарушить обстановку. — А на счёт комнаты, я предпочитаю все держать в тех тонах и атмосфере, которые я хотел бы иметь внутри себя. Это немного помогает, потому что я хотя бы тут не ощущаю давления и угнетения. — Это хорошая практика. — Мне это психолог посоветовал. До этого моя комната в родительском доме была завалена одеждой, мусором и беспорядком, а шторы всегда были задернуты. Свет не проникал вообще, а стены были завешаны рисунками и плакатами разных групп не с самыми лучезарными посылами в песнях. Это было прям отображение меня на тот момент. Мы много ссорились с родителями и они устраивали погром, рвали рисунки и плакаты, но мне было так безразлично на убытки, что я находил новые плакаты, рисовал новые рисунки и тому подобное. А потом я стал жить по большей части у наставника и ощутил, как тут мое состояние лучше. Намджун сказал, что это, вероятнее всего, из-за внешних факторов. А после смерти наставника я содрал обои и выкрасил все стены в белые и голубые тона. Мне дышится легче в такой обстановке, я очень сильно это ощущаю. — Это трогательно, — Негромко комментирует Хосок, смотря на ищущего по разным полкам вещи художника и слушая его откровения. — Эти слова делают тебя таким живым. Ты очень много прошёл и я рад, что ты решил именно осветить все вокруг себя белым, а не погрязнуть во тьму. — Тогда это был бы не я. Сейчас я другой и я рад, что не остался в том состоянии, — пройдя к кровати с вещами в руках, он кладёт на чужие колени ветровку без замка, по крою похожую на толстовку. — Большое спасибо, — Хосок тепло улыбается, но тут задаётся вопросом: — а тебе норм, что я буду её носить? Нет такого ощущения, как со сном в твоём доме? — Всё хорошо, не волнуйся, — кивает Юнги. Ему правда хочется дать Хосоку ветровку. Ему хочется согреть Хосока. Правда, сильнее ему хочется согреть Хосока своими объятиями. Когда-то он сможет это сделать. Когда-то он осмелится. И он надеется, что не упустит последний момент. Наверное поэтому он и идёт с ним гулять ночью, ведь при отказе они просто разойдутся и момент будет упущен. А Юнги так от них зависим, так зависим, что не хочет ничем себя пустого заполнять. — Спасибо, это огромный поступок. — Глядишь, скоро так и одного тебя у себя дома смогу оставлять, — усмехается художник и идёт в прихожую. Хосок идёт за ним, попутно натягивая ветровку. — Одному — это неинтересно, — добавляет Хосок и суёт ноги в кроссовки после того, как обувается Юнги. Хозяин квартиры покидает её первый. Когда внутри остаётся лишь одиночество, он закрывает дверь на ключ и протягивает Хосоку захваченный им шоппер. — Спасибо, я уже о нем забыл, — Хосок одевает сумку на плечо. — Отвечаю, ты просто хотел ко мне зайти после прогулки. — Я до такого не додумался, — они скоро спускаются по ступенькам и идут рядом. Тут не очень просторно, оттого плечи изредко касаются друг друга и из-за соприкосновения тканей выдают шуршание. В тишине практически ночи это слышно слишком громко. Квартира у Юнги дорогая, здание тоже, но на лестничной клетке темно, а свет с окна от фонарей красиво рассеивается по плитке. Юнги хочется остановить Хосока где-то тут и посадить на подоконник ради долгих разговоров. Он не курит, но он уверен, что и без этого посиделка была бы прекрасной. В такой же приятной тишине, которая своей негромкостью так и шепчет на ухо желанное «возьми его за руку», они спускаются на первый этаж и выходят за пределы здания. Сунув руки в карманы, Хосок смотрит на Юнги, ожидая предложения и наслаждаясь чужим присутствием. Юнги слегка уставший, а волосы его взъерошены, что хочется пригладить, прижать к груди и поцеловать в макушку, ведь высота обуви позволяет сделать это с ещё большей лёгкостью. От этой мысли он сам себе улыбается. — Хочешь пройтись до набережной? Или хотя бы до моста? Я люблю то место, особенно сидеть на мосте и молчать. Я мало хожу, но очень люблю там бывать. — Конечно. Я готов пойти туда, куда ты скажешь. — Прекрасно, — Юнги хватает того за запястье и начинает вести в нужную сторону, но опоминается и тело пробивает шоком и разрядом тока. Мин вздрагивает и, посмотрев в чужие глаза, которые испугались не из-за касания, а из-за реакции Юнги, который не поймёт этого, будто проверяет, насколько он ошибся и что ему за это будет. Он сам себя накручивает, отпускает руку и теряется. Хосоку кажется, что тот сейчас упадет и разрушится, оставив от себя лишь шлейф в ветре. Боже, Юнги ощущает всем телом, как он ошибся, ему становится страшно и больно от собственного существования, ведь он считает, что все портит и уничтожает построенное своими приступами наглости, от которых ком в горле и дрожь в теле не заставляют долго ждать. — Эй, Юнги, что с тобой? — Хосок встаёт напротив и опускает нежно и заботливо руки на плечи Юнги, который выглядит сейчас так потерянно и испуганно, что становится страшно и ужасно больно. Юнги не отвечает, лишь потерянно смотрит на того стеклянным взглядом и не знает, что ответить и имеет ли он на это право. Загнанный в собственные рамки художник так хочет прижаться к чужому телу. — Ох, да что ж с тобой? — Хосок бегает глазами и вообще не понимает, что нужно делать в таким ситуациях, ведь при своих панических атаках и им подобию (а то, что сейчас у Юнги именно это Хосоку, испытывающему лично много раз, сразу стало понятно) он ничего не делает и не просит что-то сделать, потому что не знает, как ему помочь. И Юнги продолжает молчать, ему сил просто не хватает разомкнуть плотно сжатые губы, он сглатывает и шумно выдыхает. — Можно я тебя обниму? Я правда не знаю, как ещё помочь и что делать и почему это случилось, — и получает кивок, отчего крепко обнимает того, прижимая к себе. Он стоит так с минуту, боясь выдохнуть. Переполненный страхом пытается понять, что ему стоит сделать и как помочь, потому что просто стоять он не может. — Что случилось? — начинает он негромко, — Ты так резко впал в ступор, что я очень сильно испугался. Я сделал что-то не так? Можешь просто кивнуть, я почувствую это, если тяжело говорить. Юнги отрицательно качает головой, не отрывая лба от тёплой груди. — Боже, я даже не знаю, что делать и говорить, — он запрокидывает голову, стараясь самому не поддаться панике. — Хочешь меня в ответ обнять? Обними, легче может стать. А откуда мне варианты черпать? Из-за чего тебя так прям сильно в панику? — Спасибо, — тихо выдаёт Юнги и опускает руки на чужую талию. — Не ищи ответов, хорошо? Их нету, да и они тупые: просто потому что это мои лишние поступки, мои лишние мысли и накручивания после этого, — голос очень тихий, но Юнги полегчало. К счастью, панической атаки не было: все обошлось лишь небольшим приступом страха за чужую реакцию, которая оказалась такой комфортной, какую и следовало ожидать от Хосока, но какая не вписывалась в установки в голове. — Ты не делал что-то, за что должен себя винить. И мне не за что тебя винить, ведь ты делаешь то, что делают все. Не думай о себе плохо, хорошо? Попробуй просто, на мне можешь попробовать, я только за. — Хорошо, спасибо. Правда спасибо, я очень благодарен тебе. Чрезмерно сильно. — Я очень хочу помочь тебе. И я хочу, чтобы у тебя не было проблем со мной вообще во всех сферах. Ты правда можешь делать все, что захочешь. Даже спонтанно - это даже лучше. Знаешь, такое ощущение, будто ты мне полностью доверяешь и тебе комфортно, если ты касаешься и не спрашиваешь разрешение. — Пойдём до моста? — Юнги очень хочется поднять голову. Чрезмерно хочется. А ещё хочется сделать то, что его близко нарисованные голубой акварелью тела делали в его мыслях: касались губами чужих, касались щёк, шеи, плеч. — Пойдём, — Хосок плавно расцепляет руки Юнги на спине, взявшись за левое запястье, которое не отпускает после вызволения из объятий. Юнги опускает взгляд, но не осмеливается на то, чтобы взяться самому или же переплести пальцы. Ему и так хватает, он даже слишком много хорошего и тёплого в душе испытывает. Старый он хотел бы попросить забыть эту ситуацию и оставить ее в ночи, но нынешний он не хочет делать обоим больно, ведь долгий момент пусть и больной, но он также и важен. — А в какую сторону, можешь напомнить? — Идём туда, — он кивает в левую сторону. В голосе уже не ощущается желание разрыдаться, он будто за мгновение сбросил все, что произошло мгновение назад, и выдохнул, отправив это все на задний план. Кивнув, Хосок идёт наравне и не спеша в сторону моста. Он предназначен для пешеходов, поэтому его длина не огромная, но внушительная: река под мостом достаточно широкая, а в этом месте расстояние между берегами не такое огромное, какое на других участках. Чужое запястье неловкое и тёплое, Хосок ощущает это каждой частичкой кожи. В глубокой тишине воздух ощущается сырым — скорее всего, совсем недавно шёл дождь, и они благополучно упустили этот момент — оттого, кажется, этот мир ещё более комфортный для глубоких разговоров и откровений. А ему очень хочется откровений и познаний Юнги ещё лучше. Он и сам готов открыться, стоит только спросить о чем-то — он ответит без скрытия деталей и неровностей, но не всем. Воздух прохладно проходится по телам, отчего хочется прижаться. Ему и просто так хочется прижаться и обнять. Без контекста, без намёков, без тёмных мыслей: он в этом нуждается, и Юнги тоже нуждается, это слишком очевидно. На каменном мосте с толстыми каменным ограждениями холоднее из-за воды, но это незначительная деталь, как и редко напоминающий о себе ветерок. За время их короткого пути стало ещё темнее: собравшиеся тучи пугают собой, нагоняя плохие мысли о дожде и том, что они — его создатели, и могут испортить в любой момент всю обстановку. Парни пару раз смотрели в унисон на небо, но не пересекались взглядом, и у каждого возникала при этом мысль, что они солидарны в том, что уйти сейчас из-за, возможно и ложного, дождя станет худшим их решением. По обе стороны берегов стоят слабые фонари. Их свечения хватает лишь на область вокруг столбов, которая заливается тенью при нахождении солнца на пике. Сам мост светлый, сделан за кучу денег из-за важности места, оттого выглядит очень красиво, пусть и при этом просто. Юнги в такой простоте видит красоту, любит это больше всего, но в творчестве противоречит сам себе — ему хочется создать все в мельчайших деталях, ведь создаваемое им может уже завтра не существовать: здание с отсутствующими часами — потрепанное, оттого и красивое, картину с которым купил Хосок — может быть снесено уже утром, а человек может пропасть из жизни одинокого до боли в груди художника уже сегодня. Поэтому Юнги так безумно и жизненно необходима хотя бы его частичка на холсте. Ладони теряют тепло, когда Хосок приходит к ограждению и опирается о него полусогнутыми руками. — Можем тут остаться, если хочешь, — предлагает Хосок, повернув голову к вставшему в такую же позу собеседнику. — Я не против. Люблю это место, — он отрывает взгляд от глубиной глади и поднимает к противоположной и не менее глубокой глади: небо все ещё полно туч, но у некоторых пробудилась совесть и они освободили луну от своих оков, пусть не целиком. — О чем поговорим? Или ты хочешь помолчать? — Хосок запрыгивает на широкое ограждения. — Только осторожнее будь, идёт? — Юнги без осмысления действий, будто на автомате, до начала реплики берётся за чужую руку в районе локтя. — Я плавать не умею, да и умру быстрее тебя, тонущего от паники. — Я тоже не умею плавать, но можешь не волноваться, хорошо? Тут достаточно устойчиво, —он опускает шоппер на холодный камень где-то рядом. — Это ничего не меняет, — Юнги убирает руку и опирается спиной на ограждение. Отдалённо располагаться ему не хочется, да и ложные представления о том, что чужое тело совсем рядом его греет, пусть он пока что и не касается его, оставляют приятный осадок. — Хорошо, я буду осторожен, —мягко отвечает Хосок. — Спасибо. Минут пять они молчат, не проявляя инициативу. Хосок же в голове ищет ходы, с помощью которых сможет спросить Юнги о ситуации перед подъездом. Его очень волнует поведение Юнги, ему хочется как-то помочь, даже просто ослабить тягость на душе. Незаметно просматривая на Юнги, который выглядит так, будто проблемы и не было, он закусывает щеку и шумно выдыхает полной грудью. — Для пафоса и полноты ситуации с ночными откровениями не хватает только сигареты. Ты случайно на куришь? —Не-а, никогда не баловался этим. Это пустая трата денег, как и выпивка. Мне кажется, что для таких вещей не нужны вредные привычки. — И сейчас тоже? — Что? — Для откровений не нужно что-то ещё, кроме нашего существования? — Ты что-то хотел обсудить? - Юнги поворачивает голову налево — к собеседнику. — Так резко, — теряется Хосок, бегая глазами по полу. — Да у меня мелочи, если уж на то дело пошло. — Мелочи зачастую являются самым важным. Да и я готов даже незначительное послушать, если это волнует тебя. — Хорошо. Только сразу скажи, если это триггерная тема или что-то подобное. — Хорошо. — Я хотел спросить на счёт той ситуации около подъезда. Я правда в замешательстве и всю дорогу сюда думал, что я сделал не так. — Ты не виноват, — Юнги поворачивает голову к горизонту, предаваясь изучению еле различимых деревьев, дико растущих по обе стороны берега. — А что же послужило катализатором? — Я. Точнее то, что у меня в голове. У меня полно проблем, ты и сам уже понял, и это одна из них. Могу поделиться её возникновением, если интересно, — Юнги поворачивает голову, ожидая ответа. — Конечно. Можешь говорить мне все, что посчитаешь важным и не очень. Можешь вообще обо всем говорить. — Спасибо, — он возвращается к изучению пейзажа. — В общем, это, как и многие мои проблемы, возникло это в школе. Ситуация максимально нелепая, я просто коснулся плеча одноклассника и попросил пройти. Они стояли прямо на входе, и я сразу не понял, что они выясняют с кем-то отношения. Знал бы я тогда об этом — не подошёл бы. После касания на меня развернулся этот моральный урод второгодник, мы, к слову, были в пятом классе, и начал что-то кричать, а потом и вовсе толкнул. Мне в тот день разбили губу, скулу и на животе ещё долгое время красовалась россыпь мелких синяков. Ситуация тупая максимально, но это так отразилось на моей ещё не окрепшей и боящейся социума психике, что она восприняла эту ситуацию так, будто касаться людей без ведома — огромнейшее зло, за которое обязательно накажут, — он замолкает. — Но из-за моей социофобии мне тяжело побороть это. Психолог, которому я и так еле как доверяю и не могу пустить его в голову слишком глубоко, пытался помочь, но все плохо. Без людей ничего не сделать, а я их боюсь до смерти. Знаешь, а сейчас говорить об этом мне не так тяжело, как пытаться анализировать это в голове в одиночестве. Меня в такие моменты мысли пожирают, а сейчас я ощущаю облегчение. — Я рад, что ты ощутил себя лучше. Ситуация ужасна, мне правда жаль. Те люди поступили аморально и оставили на тебе слишком большой отпечаток. Мне так больно было видеть страх и испуг в твоих глазах, поэтому я не смог оставить это без внимания. Может, я могу как-то помочь тебе? Скажи, что тебе нужно, я сделаю это. Я очень хочу помочь, Юнги. — Мне ничего не нужно, — голос его тихий и спокойный, каким он был на протяжении всего разговора. — Ты слушаешь, ты говоришь в ответ, мне большего и не нужно. — Ты можешь меня касаться, делать все, что хочешь и все, что на данный момент твой мозг и душа могут себе позволить. Я вижу, как тебя жизнь сильно исколола, оттого и хочу быть ваткой с перекисью, которой обрабатывают раны, — отвечает также негромко Хосок. Ему безумно хочется помочь Юнги, ведь тот — хороший и искренний — не достоин подобного. Никто не достоин, даже самые ужасные люди стали такими из-за других людей, как и Юнги, который выглядит таким встревоженным, потерянным и волнующимся практически все время. Но сейчас Хосок этого не видит, и виной вовсе не луна под небесным потолком, а состояние Юнги: в последнее время, потраченное на их общие встречи ради рисования, он выглядит уравновешенней, отчего с души падает один маленький камешек, который, к сожалению, не влияет на огромную кучу и не подталкивает её к падению. Юнги начал открываться с иной стороны, это удивляет, ведь и не скажешь после первой совместной работы над портретом, что этот человек может пойти гулять посреди ночи, откровенничать ещё больше и доверять. Хосок очень хочет верить в то, что ему доверяют и по этой причине рассказывают все. — А почему ты хочешь это сделать? — Ты для меня интересный человек, с которым хочется общаться. Я надеюсь, что ты в процессе общения со мной изменишься в лучшую сторону и у тебя не будет таких проблем, — Хосок заводит ладонь за чужую спину и проводит по ней. — Блин, дурак, — мягко ругается Юнги и берётся за чужое запястье, прижимая его к поверхности, на которой Хосок сидит, — осторожнее будь, пожалуйста. И я не со зла тебя так назвал, не подумай. — Из большой любви? — Хосок с улыбкой поворачивает к тому голову и смотрит в чужие глаза. — Я пока ещё не решил, что это, так что оставлю вопрос без ответа, — Юнги отворачивается к водной глади по ту сторону моста. Но руки не отпускает, отчего ощущение тепла от чужой плавно течёт по венам и растворяется во всем теле. — Хорошо, я подожду. — С моей неопределённостью, ждать — самая большая пытка. — А твоя уверенность не распространяется на что-то, кроме творчества? — Не-а. И это ужасно. Я ощущаю себя из-за этого таким жалким. — Почему сразу жалким то? Я по часу выбираю вкус чипсов в магазине и ничего. — Но твоя жизнь все равно более уверенная. Ты много чего делаешь для пекарни, и будь ты обычным сыном родителей без своего мнения — ты бы не имел столь больших возможностей и власти. — Моя уверенность подстраивается под их желания. Поэтому я и выгляжу в их глазах как идеальный кандидат. Нет, не подумай там, что у меня все плохо, просто я подстраиваюсь временами. И мне нормально и комфортно с таким. Может быть, я делаю плохо и неправильно, но у меня нет более подходящего выбора. — Все средства для достижения цели хороши, только если они не вредят, так что в этом нет ничего плохого. Я тоже не самый уверенный, я тоже подстраиваюсь под людей и это даёт положительный результат. Из-за такого я не изменяю себе: чаще всего я подстраиваюсь в общении и фальшиво. Но и бывают мысли после окончания картины, что вот та самая секундная отрицательная эмоция и есть реальное мнение заказчика о результате. — А если доверять? — М? — Юнги поворачивается. — Что на счёт доверия? Ну, раз ты уверен в своих работах, но все равно сомневаешься, то ты не доверяешь им? Они же любят, что ты делаешь, они тратят на это деньги и вешают у себя дома или же дарят. — Не знаю. Я вообще не понимаю, что значит доверие. Нет, я могу это представить, но выразить словами, как ощущения и эмоции, очень сложно. — Не знаю, что даже ответить, — Хосок неловко поджимает губы, не осмелясь отвести взгляд от горизонта. — Скажи, что ты понимаешь под доверием? — Тебе интересно? — Ну да. Иначе бы я не спрашивал. Ты ощущаешься как человек, у которого все по полочкам, в папочках и с личной характеристикой. — Кстати, может быть и так, — тихо смеётся Хосок. — Ну, для меня доверие — это искренние разговоры, откровения, общение насчёт проблем, отсутствие предательств; когда при общении и жизни рядом не возникает мысли, что человек не договаривает, когда присутствует гармония. Можно перечислять ещё тысячу примеров, но, думаю, тут и так ясно, в какое русло стоит думать. — Мне хочется, чтобы от меня не отвернулись и чтобы меня не предавали. Знаешь, это вслух звучит также жалко и бедно, как и в голове, — он грустно усмехается и убирает руку от чужой, чтобы запрыгнуть и сесть почти рядом с Хосоком. Тот аж вздрагивает. — Блин, Юнги, я чуть сам не упал из-за неожиданности, — выдохнув, он берётся за чужое запястье и садится ближе. Положив чужую ладонь на холодный камень, он накрывает своей тёплой и подсаживается, чтобы ладони были зажаты меж бёдер. — Будь осторожен, я плавать не умею, — Юнги скромно кивает и, видно, от неловкости их близости ничего не говорит и даже не смотрит: взгляд его приковался к камню под ногами, из которого создан мост. — И про жалкость ты зря так. Это самое главное в доверии, как по мне. Мы просим от людей то, что нам не дали, и ты тоже. А хочешь найти такого человека? — Было бы неплохо. Но я не уверен, что мои нервные срывы и душевные качели кто-то вынесет. «Ты. Я уже нашёл тебя, я очень хочу быть рядом всегда и наконец-то выдохнуть и не волноваться. Я очень хочу дать тебе доверие, ведь я доверяю. правда доверяю.» — Эй, человек, которому ты дорог, в любом случае будет ценить тебя любым. Я же ценю. — Спасибо. Я тоже ценю тебя, — голос становится все тише от неловкости, но достаточно понятно, что он говорит. Сглотнув, Юнги хочется ещё сильнее сжаться и заплакать от счастья. Ему так неловко говорить подобное, тем более, это не реплика, которые он выдаёт во время похвалы после работы над портретом, а слова, идущие от сердца, а не диктующиеся головой. — Спасибо. Юнги ощущает, как его ладонь слегка сжимают, отчего внутри разгорается пожар. Ему так хорошо, приятно и слезливо от счастья. Хосок такой хороший, такой драгоценный. Юнги ощущает желание прижаться и не отпускать. Ему так хочется сохранить Хосока навеки таким, чтобы никто не смел сделать ему больно. Мину так хочется оставить его рядом с собой и не подпускать ни одного плохого человека, чтобы такое солнце не получило ожоги. Они сидят так ещё долго. Ни у кого нет ни слов, ни смелости, ни желания нарушить покой и умиротворение. Отдалённо слышны раскаты грома, ветер, к счастью, ещё не начал путать деревья, значит, грозе либо не быть, либо она не скоро. Хосок вспоминает о шоппере и тянется за ним, отчего обращает внимание Юнги. Подняв сумку на колени, он достаёт бумажный пакет, наполнение которого всем известно. — Мы совсем о них забыли. А я уже проголодался. — Ох, я тоже, — Юнги вынимает левую руку из кармана ветровки и рукой достаёт верхнюю булочку. — Спасибо и приятного аппетита, — ощущение неловкости пропадает словно по щелчку от замены глубоких разговоров и откровений на их привычное занятие. — Тебе тоже. — Чая случайно не найдётся? — К сожалению, нет, — усмехается Хосок и кладёт шоппер с пакетом на колени. Принявшись за булочку, он быстро её съедает. У Юнги на улице совсем пропал аппетит, он насытился душевно и ему этого хватило, оттого он съедает только одну булочку. — Доешь их все, хорошо? Мы долго сидим тут, я поем что-то дома, идёт? А ты проголодался больше меня. — Только дай мне слово, что точно поешь. — Точно поем. Зайду в круглосуточный магазин и куплю что-нибудь. — Хорошо, — Хосок вынимает ещё одну булочку. — Я правда очень проголодался. — Только слишком назад не наклоняйся, — получив кивок, Юнги отворачивается к пейзажу. — Погода такая ужасная. — Скорее всего пойдёт дождь, — Хосок протягивает булочку, чем удивляет Юнги. — Она с малиной, ты их не пробовал. — Разве? — Ужас, ты не помнишь, чем я тебя кормлю. Моё сердце разбито, — Хосок убирает руку с булочкой и шуточно подносит тыльную сторону правой ладони ко лбу, имитируя обморок, и необдуманно кладёт голову к тому на плечо. — Ты просто вгоняешь в ступор, — отвечает Юнги и берётся за чужое запястье с выпечкой, приближая к себе. Хосок садится ровно и теряет нелепость и наигранность. Поднеся булочку в чужой руке к губам, Мин поворачивает голову для удобства и откусывает. Отпустив запястье, он вытирает губы от джема и отряхивает руки, выпрямляясь. — Ужас, оставил один край с тестом. — Ты сам дал укусить, так что ничего не знаю, — он косится на Хосока. — Спасибо, очень вкусно. Доедай остальные и мы пойдём, иначе промокнем насквозь. А у меня последние носибельные кроссовки, я не хочу сушить их феном целую вечность! — Хорошо, хорошо, — тихо смеётся Хосок и достаёт одну из двух последних булочек. — А куда пойдём? — Ты далеко живёшь? — А что? — Ну, вести тебя ко мне не очень логично, а проводить тебя до твоего дома будет намного логичнее. — Я был бы не против, — он улыбается. — Ты сегодня более душевный и смелый. — На тебя равняюсь. — Я настолько хорош, чтобы на меня равняться? — Пока ещё до конца не понял, но лучше меня уж точно, — видя, что тот принялся за вторую половину последней булочки, Юнги спрыгивает и встаёт рядом, сунув руки в карманы. — Мы оба хорошие, — Хосок отряхивает руки и прячет пустой пакетик в шоппер. — Можно идти? — Да, пойдем. Погода ужасная. — Поэтому я хочу предложить тебе пройтись только до твоего подъезда. Я не хочу, чтобы ты промок, да и идти далеко. Мы ещё успеем, но не сегодня, идёт? — Хорошо. Ты прав. До тебя дойти без дождя получится, но вот обратный путь точно расклеит мои любимые кроссовки. — Вот и прекрасно, — Коснувшись плеча, Хосок направляет Юнги в сторону дома и прячет руки в карман. Весь путь язык все никак не мог найти подходящих слов. Они не ощущались нужными: в тишине так комфортно и умиротворенно, лишь не хватает чужой руки. Юнги не проявит инициативу, а Хосок стесняется. Ему и так иногда кажется, что он перебарщивает и позволяет слишком много для себя одного: с Юнги они хоть и быстро поладили, но это не влияет на отношение Юнги к людям и реакцию на контакт с такой же скоростью. Видя ответную реакцию, он чуть успокаивается, но все равно волнуется: кто знает, какое действие сделает неприятно? С Юнги нужно быть осторожным, он подобен творению из сахарной ваты, которая при малейшей слезе исчезнет. Сделав поворот, они видят за парой других частных одноэтажек нужное им здание. Гром слышен все чаще, небо осветила молния по крайней мере раз. Ускоренным шагом они достигают дома. С неба капают одинокие капли. — Может за зонтом зайдёшь? — спрашивает Юнги, встав напротив Хосока под навес. — Я потеряю очень много времени. — Стоп, у меня есть идея. Знаешь же, куда выходят мои окна кухни, да? — загорается Юнги. — Куда-то сюда, да? — он указывает пальцем наверх. — Да! Дай мне пару минут, я забегу на свой этаж и зонтик спущу по воздуху, идёт? Я быстро, обещаю, — положив руки на плечи, умоляет Юнги. — Стой тут, — и он срывается с места, забегая в подъезд. Как Юнги и обещал, спустя три минуты он уже стоит у окна — весь запыхавшийся и еле держащийся на ногах от бессилия и перегрузки организма бега. Открыв окно, Мин высовывает руки и открывает зонт. Повернув его в нужное положение, смотрит вниз, где вышедший и отошедший от навеса Хосок смотрит вверх. Юнги ощущает, как этот взгляд горит, а улыбка украшает прекрасное лицо, освещаемое светом фонарей. Отпустив ручку, он отпускает зонт в свободное падение, а тот в самом конце оказывается в чужих руках. В этот момент дождь начинает идти и Хосок скрывается под щитом. Юнги лица его не видит, но слышит «спасибо» и улыбается как дурак, провожая взглядом Хосока. Как дурак, зато по настоящему и искреннее. Как дурак, зато будучи счастливым и испытывающим настоящие эмоции. Как дурак, зато как самый влюблённый дурак, как самый счастливый дурак, как самый довольный дурак, как дурак, любящий лучшего человека на всей планете.