blugri

— Джун, да ты просто не понимаешь меня, вот и все! — Юнги стоит напротив кожаного дивана с человеком, сидящем на нем. А потом злится еще сильнее, хватаясь за волосы и садясь проигрышно рядом. Тяжело выдохнув, он пытается собрать мысли в одну кучу. — Ты говоришь так, будто я не являюсь твоим специалистом. Я каждый твой вздох и эмоцию понимаю. — Не дави на мои комплексы, я и без тебя знаю, что меня природа не наделила. — Но сейчас твой мозг переживает истерику как раз-таки из-за того, что ты начал испытывать что-то новое. Я могу сказать, но это вгонит тебя в смущение, и ты сильнее начнешь истерить. — Ну и иди ты, психолог блин. — Ты ворвался ко мне в девять вечера и послал мое желание спать только потому, что у тебя в душе что-то йокает. — Да не йокает ничего! — Ты сказал, что нервы сдают и тебе в душе неспокойно, я согласился выслушать, зная заранее причину, а ты сейчас пытаешься отнекиваться? — Джун выдыхает и поворачивает к тому голову. — Я в течение получаса слушал то, как ты пытался связать хоть пару слов, а в свободное от этого время рвал на себе волосы. Сейчас ты явно перешел с истерики к обдуплению и из-за тяжести понимания ты не можешь ничего сказать, начиная повторно истерить. Давай для начала попробуешь восстановить дыхание и немного успокоиться, а позже приступим к выяснению, — Джун поднимается и следует к столу. Юнги рвано выдыхает и садится ровно, сложив руки в замок на бедрах и опустив голову. В воздухе наконец-то начинает витать атмосфера реального приема, а не того цирка, без которого, скорее всего, Юнги бы никогда бы не открылся: для него важно доверять человеку, а уже потом врачу, что он и делал и что смог сделать Намджун, занимаясь с ним с двенадцати лет. Больно было видеть, как ребенок впервые кому-то открывается и иногда просит не просить родителей за ним приехать, ибо ему некомфортно дома. Так и возникла привычка давать Юнги ключи от квартиры и позволять ночевать. Если бы это кто-то бы увидел со стороны, то посчитал бы Намджуна ложным профессионалом. Он и сам не отрицает, что из-за Юнги его профессиональность и покатилась вниз, но он ни на ком, кроме Мина не применяет это, значит, что он все еще профессионал? Юнги выпивает уже вторую кружку чая, смотрит в пол и обдумывает желаемое сказать, а после медленно ставит ее на столик и облизывает губы. — У меня развивается зависимость. — Ты видел нового натурщика раза три, Юнги, этого слишком мало. — А ты откуда можешь знать, мало мне или нет? — Твое привыкание к людям, а уж тем более зависимость от них, развивается намного дольше. — В твои объятия со своими соплями я упал спустя полгода занятий, не забывай. — Ты сделал это из безысходности. Ты на тот момент был один. И ты сейчас сравниваешь месяц работы с тремя встречами с нашими с тобой ежедневными занятиями. — Ну, а кто знает, что у меня могло переклинить? — Это могло случиться от наступления депрессивного эпизода, повлиявшего на развитие зависимости. Это как было с твоим учителем, ибо к нему ты привык, но тоже только после того, как принял меня. — Ну а что тогда все эти причины моих страданий? — Юнги переводит взгляд на Джуна. Тот молчит, намекая, чтобы Юнги начал рассуждение сам. Последний в свою очередь вздыхает, запрокидывает голову на спинку и закрывает глаза, задумываясь. — Просто понимаешь, мне давно не хотелось так рисовать. И рисовать одного человека, а не менять каждого натурщика как перчатку как можно быстрее, потому что они выводят из себя и вызывают гнев. А сейчас я сам тяну процесс и, наверное, выгляжу в его глазах как неопытный идиот. — А тебя это так сильно волнует? — Я не знаю. Просто я не хочу создавать образ, состоящий из кринжа. Я хотел бы еще поработать с ним, очень сильно хочу, поэтому и волнуюсь, что после окончания работы он не согласится на работу за просто так. Хотя, я мог бы и заплатить, но не уверен, что ему деньги особо то и нужны. А если я еще буду создавать образ идиота, то Хосок не подумает даже о моем предложении. — Когда вы в последний раз виделись? — Полчаса назад, — пожимает плечами Юнги, — я приехал сразу после того, как Хосок поспешно ушел. У него были какие-то дела. — И ты тут же приехал ко мне? — Ну да. Потому что меня начали душить стены, одиночество. Меня давно так не дергало с ухода натурщика. Хосок создает такое ощущение контраста жизни с ним и без, что мозг просто взрывается. Я оказываюсь в том, в чем плаваю всю жизнь, и когда находится что-то новое и явно неплохое — это похоже на глоток свежего воздуха, без которого становится тяжело. Намджун, — парень поворачивает голову и смотрит в глаза, — можно я останусь тут? Мне правда душно и противно в своей квартире, очень сильно. Я бы разложил все по полочкам, но у меня столько слов и эмоций нет, так что пусть моя причина будет просто потому что я хочу? — Не оправдывайся, ты же знаешь, что я не откажу, — Намджун встает из-за стола. Из-за искреннего соглашения он ощущает себя ужасно, ибо опять поддается и прогибается под клиента, которого клиентом он уже не может назвать. — Но завтра мы обсудим еще раз, идет? Ты иссяк, я это вижу, но ты только выговорился. — Да, конечно. Спасибо тебе, правда, — Юнги встает с диванчика и следует за Джуном. — Не знаю, чтобы я без тебя бы делал. Наверное, так и бился бы в панической атаке. А потом бы рыдал. — Рано благодарить: мы еще не дали тебе осознать ощущаемые эмоции и понять состояние в целом. — Но ты же не скажешь мне оборвать все связи с ним? — А ты боишься, что я скажу именно это? — Возможно. — Значит, для тебя этот человек действительно как воздух. Нет, я не скажу прекратить общение и тому подобное. — Спасибо. — За это благодарить не нужно. — Учитывая, что я буду следовать твоим указаниям как зомби, то мне есть за что. — Ты будешь ужинать? — Нет, спасибо, я лучше спать, — получив в ответ недоуменный взгляд, он поясняет, — я поел с Хосоком. — Как скажешь, — на лице врача, который за пределами кабинета становится таким простым и из-за этого и притягательным, проскальзывает улыбка. — Возьми плед и подушку в шкафу спальни, они на том же месте, положишь в гостиной. Завтра у меня ближе к обеду прием, так что попрошу уйти утром: будет не очень хорошо, если нас кто-то увидит. — Конечно, я все понимаю. Спокойной ночи, — Юнги следует за удаляющимся в душ Намджуном и берет из шкафа все необходимое. В гостиной на широком диване он ложится и накрывается пледом, вскоре засыпая и слыша, как Джун скрывается в спальне и гасит во всей квартире свет. Словно по будильнику Юнги поднимается в десять, оставляет записку с благодарностью на кухне и сумму за прием. Намджун хоть и просил обговорить все повторно, но Юнги аккуратно оттянул этот момент, извинившись за это. Намджун поймет все, от страха до усталости, поэтому смирится и будет ожидать, когда тот опять придет не вовремя. Намджун однажды из-за внезапного визита отменил свидание, ибо девушка может подождать, а вот Юнги может и закончиться. Но обычно он приходит из-за выгорания, усталости, мыслей о бессмысленности существования и смерти. Еще ранее Юнги любил пожаловаться на общество и то, как оно его доводит. А сейчас он появляется с просьбой помочь, потому что любимая серая реальность становится уж больно нелюбимой — а все из-за лучика света, который оказывает отрицательное влияние на все устоявшееся. Намджуна эти мысли коснулись после приема в одиночестве, когда поток слов Юнги не занимал голову. Ему довольно непонятно и в то же время прозрачно чужое поведение, однако оно не стыкуется с образом Юнги, созданным и показанным на публику. Юнги в принципе настолько личность сложная и травмированная, что даже Намджуну с оконченным высшим и опытом в десять лет на момент их знакомства сложно распутать клубок из лжи, созданной мозгом, и реальности. В шестнадцать лет пришлось отпустить, ибо ограничить хоть немного счастливого человека кучей приемов. Но он всегда был готов впустить даже забесплатно его не только в кабинет, но и в квартиру. Юнги напомнит о своем существовании вечером, после дневного сна и звонка Хосока, перед которым он не даст слабину и не признается в том, что ему это до одури неловко и некомфортно. Заказчик сообщит, что появится время в конце недели из-за поездки с семьей к Джиу. Удивительно, но такое отношение к работе и дорогому времени Юнги не вызывает у художника никаких эмоций. Точнее, не вызывает отрицательных, ибо Юнги готов подождать. Кивнув самому себе, он отключит звонок, пожелав мельком удачи, даже не зная, стоит ли такое говорить и к месту ли это. А позже напишет Джуну. “привет. заранее извинюсь за свое отсутствие утром и благополучный уход от разговора. я долго спал, потом позвонил хосок и сообщил о своих планах, в которых я нахожусь где-то в конце. знаешь, а ведь мне даже не противно и я не хочу послать его и нашу работу. смешно, однако. могу ли я выебнуться и сказать, что свое состояние хоть чуточку, но понимаю? а я не настолько идиот, каким могу показаться, правда. да ты и сам знаешь. могу ли я предположить, что виной всему рефлекс на поиск причины жить? как было с рисованием и господином ли. я ищу, за что зацепиться, да? это хоть и только второй яркий и официально установленный случай. а до этого были менее яркие, и я просто игнорировал, смотрел сериалы и просил чжи чаще заходить. может ли это быть чем-то подобным? ну, в том плане, что мозг ищет зависимость, чтобы позже оказаться на плаву? можешь обозвать меня идиотом, но я это и сам знаю. а разумного вывода я не знаю и не могу к нему прийти. спасибо, что прочитаете и поймете. кроме вас у меня нет никого, столь понимающего.” С Джуном они позже обсудят это еще раз и сойдутся на выводе, что у Юнги просто гиперфиксация. Как бы Намджун не хотел оградить его от возможных последствий, но это повлияет намного сильнее. За Юнги он непрофессионально боится, оттого и дает слабину. Он профессионал, но не по отношению к этому взрослому подростку с ребенком в душе, который держит набор красок и боится смотреть не в пол. Юнги это уже принял и любимого всей душой врача он не воспринимает именно как профессионала — он скорее как наставник и тот, кто ведет за ручку вдоль чертогов разума и направляет мысли в нужное русло. Это часть методики Намджуна: он предпочитает направлять и дать понять происходящее внутри пациенту, если у того хватит разума. А у Юнги его полно, оттого тот и сам приходит к выводам, стоит его разум направить на осмысление и оставить одного. Близится ночь, Юнги нагло и без угрызения совести проходит в чужую квартиру, оставляя обувь и ветровку, намокшую из-за погодных условий от дождя, на входе, а сам следует вглубь. Он вытрет за собой дорогу из капель, но сначала оставит шоппер на полу в библиотеке и вернется в прихожую, в которой тряпкой из ванной комнаты вытрет все и со спокойной душой сядет за книгу. За абсолютно любую, ибо это ему нужно, чтобы потянуть время и позже сесть с Намджуном за ужин и помолчать или обмолвиться совсем немного насчет состояния. А потом они опять разойдутся по разным углам, и Юнги уйдет неприлично рано в силу хороших манер. Дома он проведет столько же времени, займется рисованием, которое будет больше похоже на необъяснимое сферическое и небесно-голубое, храня телефон неприлично близко и со включенным звуком уведомлений, ибо осознанно для себя боится прослушать звонок и пустить все под откос, пусть на самом деле все так не работает. А ему думать по-другому и не хочется: саморучно повышает тревожность, чтобы испытывать что-то и намеренно страдать, ибо временно ему небо подарило вдохновение и окрыление. Хосок постучится, не предупредив об этом заранее из-за забывчивости, встретится с ним внезапно оффлайн: с растрепанным, опухшим лицом и поначалу даже не понимающем суть происходящего. Но стоит осознать, что человек в той же рубашке — его причина просыпаться, то тут же придет в более приличное по своим меркам состояние, пропуская гостя внутрь. — Ты не написал и не позвонил, поэтому я немного не ожидал, — Юнги трет шею и принимает по привычке шоппер из чужих рук. На Хосоке кроссовки, схожие с теми моделями на очень неформальной высокой подошве. Они черные, но без нашивок маскота “китти”, с которыми Юнги и видел их во время поиска вдохновения и пролистывания пинтереста. Они, блин, еще выше и больше, отчего Юнги долго и зависает на пришедшем. Боже, какой же он высокий и теперь уже точно достигший того роста, чтобы художник исполнил свои хотелки: поднял голову и тем самым увидел чужое лицо. Если обычно ему хватает собственного роста для того, чтобы коснуться губами ямочки меж ключиц, то сейчас он сможет поцеловать солнечное сплетение. Юнги правда не знает, почему решил измерить разницу в росте именно этим критерием, но его это будет волновать чуть позже. — Прошу извинить меня, я забыл это сделать, — Хосок снимает кожанку и вешает ее на крючок. — Сейчас неподходящее время? — Нет, — пожимает плечами художник, — иначе бы я с порога сказал, что не хочу тебя видеть. — А такое может быть? — Я не уверен, что может произойти позже, но пока что ты мне как минимум не противен. Так что можешь не волноваться. — Хорошо, не буду волноваться и постараюсь не создать плохое впечатление обо мне. — Сколько у тебя есть часов? — Я поспал в дороге, поэтому я могу просидеть до твоей усталости. — Ты же понимаешь, что я могу заставить тебя сидеть на полу до самого рассвета?— развернувшись, он держит в руках холст с уже узнаваемым Хосоком. — Если получится так — мы сможем закончить работу через пару встреч. Устроит? — Да, я согласен. — Слушай, а я смогу после окончания работы, если мы не будем раздражать друг друга, кое о чем попросить? — Конечно, — Хосок проходит к своему месту и садится. — Как бы мне не хотелось растянуть процесс, ты меня заинтриговал. — Там мелочь, не зацикливайся. А то будут огромные ожидания, и ты разочаруешься. — Хорошо, — кивнув, он следует взглядом за художником, который садится на свое место. Вспоминает примерное положение. — Мы сидим до утра, да? — Юнги хватается за чужой подбородок и помогает определиться с положением. — Давай рискнем, — Хосок растягивает на губах улыбку, Юнги от неловкости опускает подбородок и судорожно собирает вокруг себя кисти и тюбики. — Если меня начнет клонить в сон — скажи мне об этом и выпинай наружу, хорошо? Просто я не хочу уснуть тут. — Я слишком тебя запугал, да? Если уснешь — то выпинывать не буду. Не убью или типо того. — Просто не хочу доставить дискомфорт. — У меня есть место, где я смогу этого избежать или вообще никуда не уходить. Ты воспринимаешь меня слишком грозным,— выдохнув, Юнги скользит взглядом по холсту. — Я не настолько грозный, каким представляюсь перед обществом. — Когда я впервые к тебе пришел, то я потерял связь с тем образом. Правда, ты и сейчас не похож на те отзывы о тебе, как о личности. — Твое первое впечатление было моей ошибкой. Не люблю, когда кто-то, кроме Чжи и моего психолога, видит меня таким. Но раз это случилось — то значит нужно. Только вот внешний вид был не самым подходящим. — Ты был довольно уставшим и без огонька в глазах…больно видеть кого-то в таком состоянии. Но сейчас тебе лучше? — М? — Юнги отрывается от палитры, на которую давил краски, и поднимает голову. — Я надеюсь, что сейчас тебе лучше, чем во время нашей первой встречи. А сейчас, если я осмелюсь предположить, даже искорка в глазах есть, да? — В тот день я правда был в ужасном состоянии. Тем более, я тогда наговорил лишнего, а это как раз-таки показатель тяжести ситуации. Но сейчас мне лучше, правда. Может быть, искорка есть, это из-за работы и ее наличия. Возможно тут и твое влияние есть. — Я рад, что помог тебе, — Хосок касается чужого колена в знак поддержки и расположенности к любому Юнги. Художник от неловкости давит в себе дрожь и кивает, тихо сглотнув.. Ему тепло. Ему даже жарко. И трепещуще на душе и сердце. Для Хосока эта чертова обыденность, он не колеблется и явно не продумывает действия заранее, ибо привык к такому. А Юнги не привык. И от непривычки возникает неприязнь, но не в этот раз: сейчас ему тепло и согревающе, как бывает отдаленно слышно в душе в дождливые дни и Чжи на пороге в совсем тонкой рубашке и топе под ней. Кивнув, Юнги опускает взгляд на холст и тянется за краской. Поправив чужое положение повторно, он опускает кисть и приступает к нанесению мазков. Хаотично размещая краски, он вглядывается в чужой разрез глаз, до проработки которых, как и всей картины в целом, еще много времени; в форму лица, губ. Губы особенные какие-то — Юнги и правда никогда таких не видел: с пустой линией меж двух верхних половинок, цвет еще такой темный, с ноткой вишни. Юнги резко вспоминает свои, неосознанно сравнивая с практически идеальными и четко очерченными губами свои — бледные, сухие и ободранные из-за нервозности; с детским розовым оттенком как главным составляющим и давно затерявшимся среди белесости, причем очень нездоровой. Его уже давно тошнит из-за этого, но сейчас особенно, ибо рядом с Хосоком он ощущает себя пустышкой. Он теряется на фоне идеальных синих глаз и улыбке-сердца, которую пусть и видел раз, но зато запомнил. И будет долго вспоминать, а потом загоняться из-за ненормальных мыслей. А ему ведь даже не с кем это обсудить. Конечно, есть Джун, но перед ним показывать еще большие свои слабости он боится. Он и так слишком много ему говорит. Легче просто высказаться случайному человеку на форуме, а потом удалить аккаунт и жить спокойно, ибо его слова о зависимости от Хосока никто и не вспомнит. Наверное, не вспомнит. И это, вероятно, и сдерживает его от сумасшедших поступков даже в интернете. Склоняясь все ниже над холстом, он испачканными краской пальцами зачесывает челку, марая ее и приклеивая мешающиеся пряди к остальным ею же. Хосок от скуки изучает взглядом комнату, иногда смотрит на художника, который у него вызывает такое трепещущее ощущение внутри. Хосок может точно сказать, что это от восхищения творчеством и его популярности. Он до одури любит чужие работы, готов скупить все их, были бы только деньги; он готов завесить всеми ими стены в комнате, пускать свет в комнату только на определенный срок, чтобы работы медленнее теряли свой цвет, и любоваться ими с лучиками солнца. Хосок уверен, что это очень красиво. И было бы так, имей бы он целое состояние. Хотя, если бы он и правда когда-то стал владельцем бесконечного запаса денег, то был бы готов стоять на коленях и просить сидящего перед ним художника с краской в волосах о том, чтобы Юнги просто присутствовал у него в доме. Он даже готов оборудовать отдельную комнату для него, воссоздать копию этой, лишь бы быть ближе к творцу искусства и довольствоваться простым присутствием где-то неподалеку, умиротворяя не находящую покой душу. Он знает много творческих людей, знаком с их работами и искренне боготворит без нотки показушной любезности, с частью из них знаком лицом к лицу, но это не то. Может быть, потому что все были приветливыми и сразу расположенными на отдачу положительных эмоций и создание теплого первого впечатления, а Юнги — та самая противоположность и, возможно, противоположность, загнанная в рамки. Или не знающая, как бывает: не зря же Юнги посещает психолога, что, конечно, не касается Хосока вовсе, но даёт право сделать очевидные выводы и волноваться. Пока все положительные отзывы от художников в интернете и на тематических мероприятиях оставляют теплый шлейф на душе, Юнги ускользает меж пальцев похлеще воды и прозрачнее воздуха: вроде бы, он появляется тут не впервые, но Юнги возвращается к заводским настройкам, будто бы они ранее слишком мало знакомы. Так и есть, но расположение к себе было положено, а сейчас Хосок опять ощущает неловкость и бесполезность попытки выстроить тёплое общение. Но раз его выпечку все ещё едят и ждут в любой день недели, не это ли показатель? — Хен, — Хосок отвлекает того и закусывает губу, волнуясь, что отвлек слишком не вовремя. — Ты назвал меня хеном? — Юнги убирает челку с лица. — Ну, я думаю, что ты старше меня минимум на год или два. — Я настолько плохо выгляжу? — Нет же, — Хосок бегает глазами по полу от неловкости, — просто твой уровень развития в различных сферах выше моего. — Ну, если тебе комфортно, то можешь применять это обращение. Так что ты хотел? — Ты выглядишь уставшим, хён. Боже, Юнги так нравится, как звучит это обращение. Звучит именно голосом Хосока. — И что? — и опоминается. — Я имел в виду, что ты хочешь сказать этим? Ну, или, какой вывод? Я слишком грубо и прямолинейно звучу, прости. — Все в порядке, не волнуйся. Я хотел бы предложить закончить. — Ты устал? — склонив голову набок, он пускает взгляд на лицо. — У тебя синие жилки под глазами от недосыпа. — Я всегда так выгляжу. Но сейчас хочу закончить из-за тебя. Уже достаточно времени просидели. — Твое слово — закон. Если честно, я уже вымотался. Мои ожидания в свою сторону оказались провальными. — Юнги кладет картину на пол в самом углу, чтобы солнечный свет не попадал на нее. — Я, возможно, не так много говорю, потому что не хочу мешать, но мне очень нравится процесс. Твои навыки и правда впечатляют. — Спасибо, — поднявшись, он протягивает руку. — Ты в силах поужинать? Или мне лучше уйти? — поднявшись с чужой помощью, он разминает ноги. — Нет, все в порядке, у меня есть ресурс. Я просто был зациклен над работой, вот и наступил некий транс. — Сложно, да? — Не знаю, я ничего по отношению к этому не ощущаю — значит, жить можно. — Не очень радужно. — Поверь, у меня сейчас самая радужная и эмоционально-качельная фаза спустя долгое время, — следуя на кухню, он забирает с собой чужой шоппер. Он разрешает себе такое сделать. — Звучит ещё менее радужно. — Не думай об этом, Хорошо? — Юнги ставит чайник. — Просто я не хочу, чтобы это кого-то слишком волновало и провоцировало мысли обо мне не как о художнике. — А это плохо? — сев, Хосок достаёт выпечку. — Ну да. Я не хочу кому-то портить настроение своим присутствием в голове. — Ну, а вдруг кто-то вот появится у тебя дома, будет пить чай каждый раз, когда приходит, и вспоминать, не смотря на грустные нотки в обсуждаемых темах, с улыбкой? Юнги немного смущается, опустив голову во время приготовления чая. И Хосок слышит тихий смешок. — Чушь не собирай, — Юнги ставит кружки. — Я же своему психологу только головную боль приношу. — Это другое. Я же, вспоминая тебя, первым делом улыбаюсь. — Вспоминаешь, — помешивая сахар, художник подпирает голову. — Да. Часто. Потому что ты интересный. — Как художник? — Юнги, явно изголодавшийся, берет слойку с ветчиной и переключает внимание на нее. — И это тоже. Ты и сам интересный. — Тебе это кажется. Я не особо разносторонне развитый и во мне нет чего-то такого уж особенного интересного. Я только рисовать и умею. — Но ведь этого достаточно. Я правду говорю и вовсе не пытаюсь льстить. — Хорошо, я смирюсь с твоими выводами. — Постарайся. А лучше прими это как факт. — Почему ты не ешь? — Я не хочу, — пожав плечами, Хосок продолжает глотать чай. — Твой живот урчал как минимум три раза за последние три часа, так что не ври. — У меня дома еще осталось с обеда, и я точно не останусь голодным. Правда, я по большей части несу еду для того, чтобы накормить тебя. — Тогда и я не буду есть, — Юнги пожимает плечами, поднимая взгляд. — Ты ужасный, — Хосок закатывает глаза и берет слойку. — А ты еще говорил, что я крутой. — Это другое. Но ты все равно обязан съесть большую часть. Юнги закатывает глаза. Хосок тихо смеется. Они долго сидят в тишине, в которой Юнги опущенным взглядом смотрит на выпечку в руках, игнорируя и пытаясь здраво реагировать на взгляд скромно допивающего чай Хосока, который, похоже, вовсе не стесняется своей наглости. А Юнги бы было бы до жути неловко так смотреть и в принципе заострять на ком-то внимание вне работы на холсте, когда он может это делать легально. Ему очень хочется изучать хоть кого-то вне работы, просто из интереса и желания наблюдать. Он после каждой встречи с Хосоком завидует до боли в груди чужой манере поведения и легкомысленности. Когда-то у него тоже это получится, да?